Kitobni o'qish: «Красота»

…Однажды мой приятель, сорокалетний хохол, всю жизнь игравший роль героя разных драматических коллизий, человек психически изломанный, всегда и ко всему относившийся с горьким скептицизмом, обременённый семейством в пять душ, с нервнобольной женой во главе, и работавший в управлении железной дороги чуть не двадцать часов в сутки за шестьдесят рублей в месяц, – однажды этот человек, которому, как видите, нелегко жилось, вошёл ко мне с такой улыбкой, какой раньше я никогда не видел на его смуглом, выразительном лице.

Всегда нервозный, всегда готовый оскорбительно острить над жизнью и людьми, поэт безнадёжности и суровый гонитель всяких грёз и мечтаний, которые он называл «телячьими сантиментами», он улыбался так мирно и радостно, так задумчиво и счастливо, что я предположил – наверное случился какой-нибудь переворот в жизни моего приятеля, – переворот, который облегчит его всячески стеснённую и трудную жизнь.

– Что случилось? – спросил я, сильно заинтересованный.

Он скользнул глазами по моему лицу, молча крепко тиснул мне руку, подойдя к дивану, лёг на него, закинув руки за голову, и глубоко вздохнул. Всё это было по меньшей мере странно и совершенно не походило на моего товарища. Он не был взволнован, скорее, он находился в том состоянии, которое зовут созерцанием и в котором так много чего-то очень близкого к полной утрате чувства бытия. Он лежал и, полузакрыв свои чёрные глаза, – обыкновенно холодные и недоверчиво прищуренные, а теперь мягкие и добрые, – как бы вспоминал что-то.

Моё любопытство всё более раздражалось его поведением.

– Ты откуда?

– Гулял… – однозвучно ответил он.

– С кем?

– Один…

– В горах?

– По городу…

Это решительно ничего не объясняло мне.

– Почему это ты такой… елейный?

Он строго и серьёзно взглянул на меня, должно быть, задетый моим насмешливым тоном, – взглянул и, отвернувшись к стене, просительно сказал:

– Оставь меня…

Я видел уже, что ничего не добьюсь от него теперь, и не расспрашивал его более.

Пролежав полчаса, он встал, всё такой же радостно тихий и задумчивый, и, подойдя ко мне, спросил:

– Ты завтра вечером – дома?

– Да.

– Пойдёшь со мной гулять?..

Я кивнул головой в знак согласия, ожидая, что вот сейчас он расскажет мне причины его необычайного настроения. Но он взял свою шляпу, небрежно кинул её на голову, в шапке чёрных волос, уже сильно оттенявших серебро седины, и ушёл таким же загадочным, каким и явился, оставив меня в недоумении и несколько раздражённым странностью его поведения. Оставшись один, я долго старался догадаться, получил ли мой приятель повышение по службе или наследство? Или же, наконец, он нашёл человека, согласившегося издать его книгу «О степени влияния среды и условий на интеллект человека» – труд пяти лет, злой крик человека, который, чувствуя себя разбитым жизнью, проповедовал безусловное подчинение её суровым законам?