«Болесь» kitobidan iqtiboslar
Запрещенное слово приобретает особую убедительность
За время революции насчитывается уже до 10 тысяч "самосудов". Вот как судит демократия своих грешников: около Александровского рынка поймали вора, толпа немедленно избила его и устроила голосование: какой смертью казнить вора: утопить или застрелить? Решили утопить и бросили человека в ледяную воду. Но он кое-как выплыл и вылез на берег, тогда один из толпы подошел к нему и застрелил его.
Средние века нашей истории были эпохой отвратительной жестокости, но и тогда, если преступник, приговоренный судом к смертной казни, срывался с виселицы - его оставляли жить.
Как влияют самосуды на подрастающее поколение?
Солдаты ведут топить в Мойке до полусмерти избитого вора, он весь облит кровью, его лицо совершенно разбито, один глаз вытек. Его сопровождает толпа детей; потом некоторые из них возвращаются с Мойки и, подпрыгивая на одной ноге, весело кричат:
- Потопили, утопили!
Это - наши дети, будущие строители жизни. Дешева будет жизнь человека в их оценке, а ведь человек - не надо забывать об этом! - самое прекрасное и ценное создание природы, самое лучшее, что есть во вселенной. Война оценила человека дешевле маленького куска свинца, этой оценкой справедливо возмущались, упрекая за нее "империалистов" - кого же упрекнем теперь - за ежедневное, зверское избиение людей
«Жизнь так забавно устроена, что лучшим воспитателем человека является враг его». (с) Горький «Карамора»
Я не стану отрицать, что на Руси, даже среди профессиональных воров и убийц, есть очень много "совестливых" людей - это всем известно; ограбит человек или убьет ближнего, а потом у него "душа скучает" - болит совесть. Очень многие добрые русские люди весьма утешаются этой "скукой души",- им кажется, что дрябленькая совестливость - признак духовного здоровья, тогда как, вероятнее всего, это просто признак болезненного безволия людей, которые, перед тем как убить, восхищаются скромной красотой полевого цветка и могут совмещать в себе искреннего революционера с не менее искренним провокатором, как это бывало у нас слишком часто.
Где слишком много политики, там нет места культуре...
Не важно и мало интересно, как люди относятся к нам, но очень важно, как мы относимся к людям - вот, что нужно понять!
– Что же? – обиженно заговорила она. – Нет его, так и нет! – И развела руками, как бы не понимая – почему же это его нет? – А мне хочется, чтоб он был… Разве ж я не человек, как все? Конечно, я… я знаю… Но ведь никому нет вреда от того, что я пишу ему… – Позвольте – кому? – Да Болесю ж! – Да ведь его нет? – Ах, Иезус-Мария! Ну что же, что нет, – ну? Нет, а будто бы есть!.. Я пишу к нему, ну, и выходит, как бы он есть… А Тереза – это я, и он мне отвечает, а я опять ему…
О своем прошлом эти люди мало говорили друг с другом, вспоминали о нем крайне редко, всегда в общих чертах и в более или менее насмешливом тоне. Пожалуй, что такое отношение к прошлому и было умно, ибо для большинства людей память о прошлом ослабляет энергию в настоящем и подрывает надежды на будущее.
Нет, я не хочу оправдываться. У меня своя линия, своя задача. Знакомый мой, татарин, говорил:
– Мин дин мин – я есть я.
Каков бы я ни был, но я – есть я. Условия времени сыграли значительную роль в моей жизни, но только тем, что поставили меня лицом к лицу с самим собою.
Темно. Что я буду писать? Жили во мне два человека, и один к другому не притёрся. Вот и всё.
