Kitobni o'qish: «Самсон»

все мы немножко лошади,

каждый из нас по-своему лошадь

В. Маяковский

Глава 1. Гризли

Меня все зовут Ёжик. Дурацкое детское прозвище, но я привык. Родители назвали меня Евсевием в честь древнеримского философа-логика. Это потому, что отец у меня историк, доктор наук, читает лекции в университете, ездит на конференции и всё такое. Мама – врач, но это не так важно. Гораздо важнее, что она очень весёлая, поэтому на это дурацкое имя согласилась, но тут же переделала его в Ёжика.

Мне почти пятнадцать, и я учусь в десятом классе в научном лицее, потому что раньше, до того, как всё это началось, я хотел стать биологом.

А всё началось, когда я впервые его увидел. Это было в июле, в мой первый день на практике в Исследовательском институте биоинженерии и биологии гена в Дубне. Сложное название. Наверное, поэтому все его называют просто Контора.

С самого утра лил холодный дождь. Мама говорит, что ещё помнит времена, когда в Москве в июле стояла жара под девяносто градусов по Фаренгейту, хотя тогда ещё температуру воздуха мерили по Цельсию и это было… около тридцати градусов. Но я уже такого не знал, это ещё когда было! Родители говорят, что многое тогда было совсем иным: не было смартов, вещей из стеклика, в школу ходили в специальной форме… А мне кажется, что в июле дожди лили всегда, иногда стеной, иногда едва морося. Вот в августе или сентябре – тогда вдоволь можно насладиться сухими днями, бывает, по целой неделе ни дождинки, хотя, конечно, и до восьмидесяти градусов не доходит.

Накануне всех практикантов, нас было пятеро, расселили по комнатам и выдали пропуска. Мне казалось, что от общежития до проходной Конторы совсем близко, моя бабушка говорит «рукой подать», но я успел вымокнуть до трусов, пока добежал.

Толстый охранник на входе (на бейдже написано «Пахомов И. В.») посмотрел на меня из-за стойки с подозрением.

– Дождевика, что ли, нет, дуриан?

– Я думал, не успею промокнуть, – сказал я, утирая лицо ладонью.

– Зайди-ка. – Он нажал кнопку, и стекликовая дверь в его каморку открылась. Я шагнул внутрь, хотя и испугался немного. Я вообще слишком робкий, зато это компенсируется умственными способностями. Пахомов И. В. достал из ящика стола полотенце и подал мне.

– Спасибо, – сказал я. Немного стрёмно вытирать лицо чужим, но выбора не было. Зато волосы стали почти сухими. Расчёска у меня всегда с собой, так что в кабинет Медузы я пришёл в приличном виде.

Медузой мы впятером прозвали нашу начальницу Маргариту Николаевну Усс, доктора наук и заведующую ветеринарным отделением института. Если честно, это я придумал ей кличку. Очень уж у неё пронзительный взгляд, так и пригвождает к месту. Взгляд легендарной горгоны Медузы, как известно, превращал человека в камень.

– Медуза, точно, – согласилась со мной Маша Цейхман, когда я высказал свои мысли вслух. – И причесон похож.

Волосы на голове Маргариты Николаевны завивались в тугие кудряшки. Я представил, как они разворачиваются и превращаются в змеиные тела, и рассмеялся.

Ксанка и Анка, кажется, ничего не поняли, но кличку всё равно подхватили, а Вилли сначала сопротивлялся, потому что тщательно охраняет свою независимость, но примерно через неделю смирился. Вилли хороший, хотя Маша и считает, что он слишком большого о себе мнения. Но я с ним с пятого класса дружу, он как раз в нашу школу пришёл, с мамой переехал в Москву из Канады, так что знаю – он просто стеснительный, пусть и ни за что в этом не признается.

Медуза пронзила меня, мои мокрые джинсы и рубашку, осуждающим взглядом, но ничего не сказала. Начала она говорить, только когда Маша, всегда опаздывающая, вошла в кабинет и затворила за собой дверь.

– Так, детки, – сказала Медуза, – если вы собирались на практике развлекаться, лодырничать и бить баклуши, то выбрали совершенно неправильное место и время. Сегодня пришла новая партия животных, так что работы выше крыши. Долго рассусоливать не стану, но малейший промах – и отправитесь восвояси, к мамочке под крыло. От вас требуется преданность делу и дисциплина. Девочки – поменьше болтовни, парни – по территории не шляться. Всё понятно?

– Всё кристально ясно, Маргарита Николаевна, – бодро ответила за всех Маша. Улыбка у неё такая, что любой ей сразу поверит, если не влюбится. Медуза несколько секунд на неё пялилась, я даже подумал, что она сейчас улыбнётся в ответ, – но нет, только моргнула несколько раз.

– Вот ваши пропуска. Цейхман – в лабораторию профессора Громова, не моя епархия, но если что, отвечаю за тебя всё равно я. Никитенко и Вильямс – в третий ветеринарный блок к оборотням, Си… – Медуза посмотрела в свои списки, уточняя фамилию близнецов, – Цини – во второй к младшим животным.

– Зря она запретила нам ходить по территории, а девочкам только разговаривать, – сказал Вилли, когда мы с ним шли по дорожке к третьему блоку, – она просто не знает Анку и Ксанку.

Он поправил очки на переносице.

Я с ним согласился, конечно. Второй ветеринарный располагался в том же здании, в сущности, они только стекликовыми перегородками отделяются друг от друга, так что сестрицам Цинь было с нами по пути. Но их, едва мы из кабинета Медузы вышли, и след простыл. Сказали, что Машу проводят до лаборатории, но мы-то с Вилли знали, что по дороге они разнюхают кучу интересных вещей и разведают множество интригующих закоулков и коридоров Конторы. Точно проныры ящерки.

Ветеринарный блок представляет собой прямоугольное, вытянутое даже, помещение. С одной стороны длинного коридора – боксы с животными за дверями из стеклика, а с другой – помещения для персонала: медицинский кабинет, комната зоотехников, кормовая и кладовые. Но я – не близнецы Цинь, меня не комнаты интересовали, а звери. Тем более что, как сказала Медуза, Контора только что получила новую партию. Звери, конечно, нужны были для исследований, научных экспериментов, но мне любопытно было именно оборотней увидеть, очень хотелось на гризли, например, вблизи посмотреть.

Само собой, я говорю не об обычном медведе гризли, а о Bestia humanoid. Это по-латыни. Если сказать проще – об оборотне. На обычных-то медведей я в любом зоогляде могу насмотреться. Оборотни – другое дело. Конечно, если вы из Сибири или Канады, как Вилли, то, может, вы и гризли-оборотней видели несчётно, как ворон. А я-то всю жизнь в Москве живу. Конечно, на уроках биологии нам показывали оборотней-собак, а у директрисы нашего лицея дома живёт пет-сиамец, но это всё не то, согласитесь, что дикий зверь!

Поэтому, как только мы с Вилли вошли, я сразу ринулся к боксам.

– Э-го-го! – раздался сзади весёлый голос. – Ты куда это такой быстрый?

Я обернулся.

В дверях медкабинета стоял здоровенный детина, просто под самый потолок, рыжий, лицо всё в конопушках и прыщах. Одет он был в защитный костюм, так что сразу понятно – зоотехник.

– Док, – парень обернулся в кабинет через плечо, – тут какие-то пацанчики со своими элключами. Один такой шустрый, что уже в боксах.

– Как в боксах? – Из-за его плеча выскочила светловолосая девушка в белом халате, увидела нас и сразу сделала строгое лицо. – Так, вы Вильямс и Никитенко? Мне Маргарита Николаевна про вас сообщила. Это школьники, на практику, Сава, – пояснила она рыжему. – Меня зовут Алёна Алексеевна, я главный ветеринар. А вас как, мальчики?

Вилли представился обычно, Иван Вильямс, он вообще всегда старается придерживаться протокола, а я сказал, что меня зовут Ёжик. Сам не знаю почему, захотелось Алёну эту удивить.

Она и вправду удивилась – глаза стали большие, круглые, но потом сообразила, посмотрела записи в смарте.

– Ев-се-вий, – произнесла с расстановкой, – всё понятно.

Не знаю уж, что ей там понятно.

– Меня все Ёжик зовут, даже в школе, – сказал я угрюмо. – С самого детства.

– Окей, Ёжик, – сказала Алёна насмешливо, – а ты почему такой мокрый?

Вот у некоторых есть такая привычка – очевидные вопросы задавать. Наверное, понятно, что я под утренний дождь попал, а не купался прямо в одежде.

– Док, – позвал Алёну Сава. Пока мы разговаривали, он заходил в боксы по очереди, как потом оказалось, заставлял зверей перейти в человеческую форму. – Все готовы, можно осматривать.

– Ладно. Вы, мальчики, меня в кабинете подождите, я быстро, – сказала Алёна.

– А можно с вами, Алёна Алексеевна? – спросил я. – Мы только посмотрим, только от входа. Пожалуйста.

– А ты тоже хочешь, Иван? – спросила Алёна у Вилли.

– Да, – ответил он, почему-то хриплым басом, – тоже. Если это не нарушает инструкций, Алёна Алексеевна.

– Тогда слушайте внимательно, и если только хоть что-то сделаете не так, всю практику будете поддоны от звериного дерьма отмывать, понятно? Входит в бокс сначала Сава, потом я, только потом вы. Кнопка двери внизу справа. Вот ты, – Алёна ткнула пальцем Вилли в грудь, – входишь последним и нажимаешь на неё сразу же. Стоите у двери, смотрите, молчите. Никаких контактов с животными, понятно?

Мы сказали, что, конечно, понятно, что же тут непонятного.

В первом сидели лисицы в гомункулярной форме. Ветеринарный бокс – это просто узкая комната с маленьким окошком под самым потолком. У стены – приваренная к полу лавка с фиксаторами, на всякий случай. В углу у окна стояли миски с недоеденным рыбным фаршем и водой.

Лисы, все три штуки, сбились в такой плотный клубок, что не сразу разобрать можно было, где чья рука или нога.

Сава подошёл к ним почти вплотную, угрожающе навис, так что одна из лис затряслась крупной дрожью, словно в лихорадке.

– Боится… – сказал я невольно.

Алёна резко обернулась ко мне, строго сводя брови.

– Никаких разговоров!

– Да-да, простите, – поспешно ответил я и даже отступил на полшага назад, упёрся мокрой рубашкой в стеклик. Вилли посмотрел на меня осуждающе.

Алёна села рядом с лисицами, осторожным, плавным жестом отстранила Саву.

– Всё хорошо, – сказала она тихо, но отчётливо. – Я доктор, я вам помогу.

Одна из лис подняла голову и посмотрела на Алёну узкими азиатскими глазками. Конечно, смысла слов она не понимала, но интонацию, как любой зверь, улавливала.

– Я доктор, – повторила Алёна очень спокойно. Лисица, которая смотрела на неё, выпростала тонкую ручку и осторожно потрогала медицинский анализатор, который та держала в руках.

Анализатор, кстати, был крутой, я таких ещё никогда не видел. Сразу можно не только температуру, давление, пульс измерить, но и параметры роста и веса, и даже предположительный диагноз поставить по радужке глаза. Я решил, что потом обязательно попрошу его и разберусь подробнее.

Любопытная лисица уже сидела у Алёны на коленях, а остальные тоже расслабились, только самая маленькая всё ещё подрагивала время от времени.

Конечно, принять гомункулярную форму оборотней за настоящего человека можно только в темноте или сослепу. Особенно это понятно было сейчас, когда лисы перестали бояться. Ноги и руки у них были слишком тонкие, а тела, наоборот, раздутые. Они скорее походили на странных, явно нездоровых детей…

Я не удержался и спросил:

– Сколько им?

Алёна глянула на меня сердито, но всё-таки ответила:

– Лет восемь, точно неизвестно, потому что их уже взрослыми выловили в дикой природе. Какой-то коллекционер. Хорошо хоть, вовремя понял, что не справляется, – в целом они здоровы, но сильно истощены, видимо, так и не привыкли к корму. – Алёна вздохнула. – Назначу им пока второй рацион, слышишь, Сава? И витамины проколем, а там видно будет. В порядок их приведём.

В коридоре, пока не вошли в следующий бокс, Вилли подал голос:

– Алёна Алексеевна, можно спросить?

– Спрашивай, Вильямс, – она улыбнулась.

– Ведь это звери для лабораторий, так? Всё равно они для опытов, зачем их в порядок приводить?

Я даже задохнулся от такой глупости, думал, сейчас Алёна ему задаст. Сунулся на практику такой неуч! Но она только ещё сильнее разулыбалась, так что на щеках появились ямочки.

– А это, Вильямс, наша миссия и есть. Для чистоты экспериментов нужны здоровые животные. Сейчас вот мы закончим осмотр, а потом покажу вам заявки на них. Кому-то нужны только самые здоровые, в лабораторию Громова например. Они регенерацией занимаются сейчас. А кому-то, как когнитивистам, подойдёт и старое животное, зато контактное, расположенное к человеку.

– И вы решаете, кого куда направить? – спросил Вилли и поправил очки. В его голосе так ясно слышалось восхищение, что мне стало стыдно.

Алёна тоже покраснела.

– Не совсем так. Я даю характеристику, как можно более полную, и рекомендации. Решает всё-таки руководство. – При этих словах она так прищурилась, что я едва сдержал смех – очень похоже на Медузу вышло.

В следующем боксе были два кролика, сверкавшие красными злыми глазами, потом енотовидные собаки, у одной из которых оказалась повышенная температура, лабрадор по кличке Чарли, совсем старый чёрный медведь, списанный из цирка, и, наконец, в последнем ждал гризли.

Честно говоря, к этому моменту я даже устал от впечатлений. Столько зверей, столько новых сведений! Алёна-то все показания анализатора записывала в смарт, а у меня голова вовсе не так хорошо обрабатывает информацию, уже ощущалась перегрузка. А тут ещё гризли! Может быть, поэтому к последнему боксу я позабыл уже все строгие инструкции и вошёл первый, сразу, как только дверь из стеклика отъехала в сторону. Вошёл и обомлел! Гризли лежал прямо на полу, не на кушетке, и был в аниме! Огромный, он занимал почти половину комнаты; я только один шаг сделал вперёд, подталкиваемый Савой, а очутился почти рядом с его огромной мордой. Вытянутые челюсти явно могли перекусить пополам мою руку одним махом. Шерсть медведя была темнее на холке и становилась светлее ближе к носу. Но больше всего впечатляли длинные, в полфута, жёлтые когти на лапах.

Сава рывком, довольно грубо отодвинул меня к стене и в одну секунду схватил зверя за загривок.

– Ах ты дрянь! – заорал он так, что у меня сердце в пятки ушло. – Сказано в человека превращаться, тварь! – Он приподнял голову медведя за шерсть и ударил его тяжёлым ботинком с железными набойками в челюсть.

Честно скажу, я зажмурился. Я уже говорил, что трусоват? Ну вот. Но зато всё слышал: Сава ещё несколько раз его ударил, а потом зверь начал трансформацию.

Вилли схватил меня за локоть – мои глаза открылись сами собой.

Глава 2. Кошечка

На уроках биологии мы видели кота нашего директора в аниме, видели его гомункула, но сам процесс трансформации можно было наблюдать только в учебных фильмах и на картинках. Считается, что звери не любят, когда люди видят их оборот, стесняются, что ли. Папа объяснял мне, что традиция хотя бы отворачиваться, когда видишь перекидывающегося оборотня, уходит корнями в древние представления о магии и всём таком, но я мало что понял. Одно ясно: оборотень, чью трансформацию ты видел, скорее всего, будет ненавидеть тебя.

В общем-то неудивительно. Это то ещё зрелище, надо сказать. Я открыл глаза, когда трансформация гризли уже шла вовсю. На нём практически не было кожи, кое-где ещё остававшаяся шерсть висела грязными клоками. Потом стали видны белые кости, сжимающиеся и разжимающиеся лёгкие за решёткой грудной клетки, которая становилась всё меньше. Сава всё это время держал медведя за холку, но постепенно она превратилась в шею довольно крупного почти человека. Зверь дёрнулся, вырвался из хватки и упал на бетонный пол. У Савы в горсти осталась жёлтая шерсть. Почему-то я запомнил этот яркий клок в чёрной защитной перчатке лучше всего.

Я покосился на Вилли, который так и не выпустил из рук мой локоть. Он стоял закрыв глаза, бледный как полотно. А Алёна так даже отвернулась! Получается, что зверь теперь будет ненавидеть Саву и… меня.

Я ещё раз посмотрел на гомункула. Из него, честно признаюсь, так себе человек получился. Он был большим, наверное не меньше Савы, с густой порослью рыжих волос не только на голове, но и на плечах, бёдрах и спине. Когда Сава поднял его, обессиленного переходом, бросил на кушетку и зафиксировал, стало видно, как непропорционально он сложён: ноги короткие и тонкие, а плечи и грудь широченные – они почти не помещались на лавке. Но больше всего меня поразило его лицо. Вроде бы оно было похоже на человеческое, очень некрасивое правда, но стоило приглядеться – и становилось понятно: не бывает у людей такого выступающего лба, таких широких скул. Ноздри его большого носа раздувались, а маленькие, глубоко посаженные глазки сверкали злобой. Гризли глубоко дышал, но теперь уже ясно, что не от усталости и перехода, а от ярости. Слева на скуле растекался широкий кровоподтёк от Савиного ботинка.

– Готово, док, – глухо сказал Сава, когда защёлкнул последний фиксатор, эластичная лента которого проходила через лоб, прямо над густыми бровями гризли.

Алёна подошла не сразу, и анализатор в её руках ходил ходуном.

– Температура немного повышенная, – сказала она со вздохом. – Но это может быть из-за стресса. – Тише, всё хорошо, – она обратилась к гризли, – я доктор, и я тебе помогу.

– От стресса, как же, – хмыкнул недовольно Сава. – От лютой злобы, док. Я в Красноярске службу проходил как раз в отстойнике, где таких, как этот, приводили в чувство. Тут или ты его сломаешь, или убьёшь, третьего не дано.

– У нас не дисциплинатор, Сава, – сказала Алёна, записывая показания анализатора в смарт. – И этот гризли – самый ценный экземпляр во всей партии. Если ты… если мы его угробим, нам Маргарита голову откусит.

При последнем слове гризли весь дёрнулся в путах, глухо зарычал. Мне показалось, если бы не фиксаторы, он бы действительно попытался Алёну цапнуть. Та вздрогнула и попятилась.

– Ну, ты, – пригрозил зверю Сава, – не рыпайся у меня, ценный экземпляр.

И он сплюнул на пол.

– Ладно, всё, я закончила. Не входи к нему без электрошокера, Сава. Через пару часов снимешь фиксаторы, хорошо? Пойдёмте, мальчики.

Алёна направилась к двери, Вилли, разумеется, развернулся за ней. Но тут мне в голову пришла странная мысль. Её непременно нужно было проверить! Я быстро подошёл к зафиксированному зверю, даже чуть наклонился над ним и громко сказал:

– Укусить!

Ну и писклявый у меня в тот момент был голос!

Но своей цели я достиг: он дёрнулся и зарычал, оскалил зубы даже.

– Э-го-го, ты что это, малой! – закричал на меня Сава, схватил в охапку и вытащил за дверь. – Ты чего зверюгу дразнишь?

– Он понял! – пропищал я. – Понял команду, Сава, Алёна Алексеевна, он понял!

– Не говори глупостей, Ёжик, – Алёна смотрела на меня недоверчиво, – Bestia humanoid этого вида почти совсем не приручается.

– Да он на кого хочешь бросился бы, – поддакнул ей Сава. – Совсем конченый он, только пристрелить. На бешенство его проверьте, док.

– Нет, – сказал я, но теперь уж совсем тихо, себе под нос, только Вилли меня и слышал, – я видел по глазам, что он понял.

– Обеденный перерыв, мальчики. – Алёна встряхнулась и снова улыбнулась нам всем как ни в чём не бывало. – Столовая, ребятки, в главном корпусе, а у вас всего час, не опаздывайте, впереди много бумажной работы.

Только выйдя на улицу, где снова лило, я понял, как на самом деле устал за эти полдня. Вилли поделился со мной дождевиком, и мы шли по плиткам дорожки, ведущей к главному корпусу, похожие на кислотно-зелёную гусеницу, что-то вроде табачного бражника.

Тут нас догнали Анка с Ксанкой.

– Эй, вы кудай-то? – спросила Анка. Я понял, что это она, по жёлтым резиновым сапогам, которые были на ней с утра. Только их мне и было видно из-под полы дождевика, которую я приподнимал локтем. Ксанка носила красные резинки.

– В столовую, у нас только час на обед, – ответил Вилли. По его лицу было заметно, что и у него столько впечатлений, что за час они никак не выветрятся: щёки бледные и губы совсем синие, что с ним случалось от сильной нервотрёпки.

– Тю, – сказала Ксанка, – так вы длинным путём идёте. Айда за нами, лошарики, мы проведём вас напрямик.

Её сапоги соскочили с плиток на газон, и я застонал – мои кроссы только-только начали обсыхать, а тут снова набирай воды по полной.

Но, с другой стороны, Анка и Ксанка никогда не подводят в части разведки – они привели нас с Вилли к неприметной двери сбоку серого здания главного корпуса Конторы. На ней, разумеется, было написано «Не входить. Только для допуска „A“», а чёрт его знает, был ли у нас этот допуск «А», но близнецам такие надписи нипочём. Бабушка бы сказала «как комар чихнул». Вилли затормозил было, но я его подтолкнул, и мы наконец смогли стащить с голов треклятый дождевик. В коридорчике за дверью было темновато, раздавалось тихое ровное гудение и узкая лестница круто взмывала вверх.

– Вы точно, девочки, знаете, куда идти? – обеспокоенно спросил Вилли.

Ксанка состроила презрительную рожицу, но ничего не сказала. Ксанка и Анка – наполовину китаянки. Их мама познакомилась с отцом, пока училась в Пекинском университете в аспирантуре, но потом как-то у них не сложилось, так что близнецы всю жизнь проводили полгода в Пекине, полгода в Москве и иногда в самые неожиданные моменты забывали русские слова.

Пока Вилли сворачивал мокрый дождевик, Анка уже махала нам с лестницы. Мы поторопились подняться за ней и оказались в узком техническом коридорчике, расположенном вдоль глухой стены, за которой гудение, слышное и снизу, раздавалось ещё отчётливей.

– Что там? – спросил я.

– Лаборатория Громова, – ответила Анка громким шёпотом. – Давайте, не будьте тормозами.

Девчонки неслышно проскользнули в самый конец тёмного коридора. Здесь было две двери: одна, более массивная, явно вела в лабораторию с гудением, а вторая – обычная стекликовая. Анка приложила к ней свой элключ, и та шустро отъехала в сторону.

Мы оказались в большом холле у самой столовой! Вот это да! Народу здесь было порядком, но, кажется, никто не обратил особенного внимания на то, что практиканты выходят из технического коридора, – все были заняты своими делами, обменивались новостями, садились компаниями за столы. У кассы скопилась длинная очередь, человек в двадцать, зато почти из самого её начала нам помахала Маша.

– Отлично, – ухмыльнулась Анка, – короткий путь привёл нас к победе!

– Ну, рассказывайте, – сказала Маша, когда мы набрали еды, расплатились и уселись в углу за большой стол. – Как первый день?

– Парни – лохи, – ответила Ксанка категорично. – У них там медведи, лисы, а у нас котятки и ми-ми-ми.

Я чуть не поперхнулся от возмущения, даже Вилли что-то пробурчал с набитым ртом, что было совершенно на него не похоже.

– А вы завидуете, – сказала Маша. Хотя её слова и звучали обидно, близнецы не обратили ни малейшего внимания – невозможно было обижаться на Машу, когда она улыбалась. – Про их гризли все только и говорят, хотя и под большим секретом. Наша лаборатория, то есть лаборатория профессора Громова, надеется заполучить его. Но есть ещё профессор Сухотин, бихевиорист и зоопсихолог, он тоже надеется. Только ведь без шансов, что скажете, мальчики? Да расскажите вы, успеете наесться.

Мы с Вилли и в самом деле здорово проголодались. Маше хорошо, она каким-то непостижимым образом умудрялась и есть свой салат, и болтать.

Я дожевал кусок котлеты, запил глотком сока и начал:

– Гризли потрясный! Огромный, почти во весь бокс, и злой как чёрт. Зубищи по футу!

– Не уверен, – перебил меня Вилли, – что информация о зверях предназначена для общего пользования. Алёна Алексеевна, думаю, была бы против.

– Кто такая Алёна Алексеевна? – Маша улыбалась теперь персонально Виллику, мол, не хочешь про медведя, давай про другое поговорим.

Вилли почему-то покраснел до самых ушей, но ответил:

– Наш ветеринар. Она очень… строгая.

Я расхохотался. Строгая? Нет, вы только поглядите-ка на него. Медуза вот строгая, а Алёна по сравнению с ней просто кошечка. Я уже собрался было высказать эту острую мысль вслух, как Алёна Алексеевна, совершенно не похожая на кошечку, в самом деле строгая и собранная, подошла к нам.

– Мальчики, у нас ЧП. Здравствуйте, девочки, – поздоровалась она с Машей и близнецами. – Анализ показал, что у енотки с температурой пироплазмоз, надо выбраковывать.

– Мы готовы, – быстро сказал Вилли и даже вскочил с места.

Алёна устало на него посмотрела и покачала головой.

– Нет, мальчики, мне поможет доктор Осин из второго бокса, а вас я отпускаю на сегодня домой. Мне с вами некогда будет возиться, да и с такого начинать со зверями работать ни к чему. Карты заполним завтра.

Она развернулась и пошла, вся поникшая, погасшая даже.

– Выбраковка, – спросила Маша медленно, – это то, что я думаю?

Ксанка сделала жест большим пальцем поперёк горла.

– Ох, как жалко…

Вилли сел. Он выглядел смущённым. Может быть, потому, что сам не до конца понял, в чём так резво вызывался Алёне помогать.

– Интересно, как это происходит? – спросил он задумчиво. – Декапитация, как у мышей?

Лабораторной мыши, чтобы вы понимали, по окончании эксперимента производят эвтаназию путем быстрого отсечения головы специальной гильотинкой. Мы все, ученики биологического класса, это знали, видели учебные фильмы и всё такое. Но одно дело – знать, а другое дело…

Ксанка оторвалась от смарта, где отыскала нужную информацию.

– Инъекция Т-61, – сказала она мрачно. – Надеюсь, она не будет страдать.

– Наоборот, – сказала Анка и положила ладонь сестре на плечо, – она наверняка страдала бы, если оставить её болеть.

– Ну вообще-то это лабораторные животные, – сказал я. – Они, само собой, будут страдать, если это понадобится для науки. Тут уж ничего не поделаешь.

Я произнёс это и сам удивился, как мерзко прозвучало. Правда же, так бывает: говоришь вроде бы справедливую вещь, а получается дрянь…

Енотки, о которых шла речь, не произвели на меня особенного впечатления, пока мы их осматривали. Гомункулы у них были пухлые, темноглазые и ширококостные, каждая была мне по грудь, а я не так уж и высок (это только пока, я ещё расту!). Сидели на кушетке смирно, рядком, как подружки. Одна только, больная, всё заваливалась на бок из-за лихорадки и жадно принялась лакать из миски, когда Алёна закончила осмотр и позволила ей. А потом забралась обратно, села рядом с сестрой как ни в чём не бывало. Вторая енотка ещё так прихрюкнула на неё, мол, как себя ведёшь перед людьми, невоспитанная.

Хотя это я уже сочиняю, конечно. Нельзя очеловечивать животных и приписывать им наши эмоции – ненаучно.

Но всё равно я здорово загрузился после своих же слов, ещё и Маша так на меня посмотрела – вроде бы и возмущённо, и разочарованно.

Хотя с Вилли мы дружим давно, Машу я знаю ещё дольше: мы и соседи, и даже в детский сад ходили вместе. Раньше я считал, что дружить с девчонкой невозможно, а теперь… Теперь я бы написал в соцсеточке статус «Всё сложно», если бы там был отдельный вопрос про Марию Цейхман. По крайней мере, её укоризненный взгляд и печально-серьёзное выражение лица меня совсем прибили…

Хорошо, что Маша Цейхман не умеет долго унывать.

– Ладно, Ёжик, – она всё-таки улыбнулась, – шагайте с Вилли в общагу, раз у вас полдня выходных. Обязательно прими горячий душ, а то ходишь целый день с мокрыми ногами, ещё заболеешь. Вечером я всё равно заставлю тебя всё рассказать про вашего гризли.

И она упрямо тряхнула кудрявой головой.

Мы с Вилли в самом деле побрели в общежитие, деля на двоих его дождевик.

– Я уверен, – сказал Вилли немного невпопад. Мы только что перешли шоссе, и я неловко наступил в особенно глубокую лужу, так что кроссовки заново набрали воды и захлюпали. Но Вилли этого, кажется, даже не заметил. – Я уверен, – продолжил он, – что Алёна Алексеевна просчитала все варианты и другого выбора просто не было. Алёна Алексеевна не допустила бы…

– Слушай, – перебил я, – что ты заладил: Алёна Алексеевна то, Алёна Алексеевна сё, вскакиваешь при ней, краснеешь. Ты влюбился, что ли? Так она лет на десять тебя старше, наверняка замужем, и вообще ты для неё ещё сопля. Слышал, как она… – Тут я выпрямил спину и, мне показалось, очень похоже изобразил мурлыкающие интонации Алёны: – Мальчики, идите домой, утрите носики.

Вилли остановился и вытолкнул меня из-под дождевика.

– Знаешь, Ёжик, – сказал он, при этом его мокрые уши горели огнём, я почти видел, как от них шёл пар, – ты – дурак.

Развернулся и пошёл в общагу быстрым шагом.

Я остался стоять под струями холодного осеннего дождя, совершенно с ним согласный.