Kitobni o'qish: «ВанСан»
ВанСан
– Слушайте, да вы же сами меня сюда отправили! – кричал в трубку молодой доктор, – сами сказали, что деревне нужен терапевт! Воздух свежий, речка, старички, чтоб им давление измерять и направления в районную выписывать. В итоге я тут роды принимаю у лошадей, потому что у бабы Нюры день рождения и колотые раны зашиваю свиньям, потому что алкаш Ромка решил не всю свинью резать, а по частям от нее отрезать. Да вот сегодня плечо вправлял Иванову, хотя я не травматолог и не хирург, но хоть с человеком пообщался. Ветеринар им тут нужен!
Доктор умолчал правда о троих мужиках из разных концов деревни, которые странным образом одновременно подхватили какой-то вирус и отлеживались по домам с температурой, но это было скорее исключением. В трубке доктору отвечали тихо, не повышая голоса, а сам доктор кричал от того, что стационарный телефон хрипел и чихал не хуже его свалившихся с вирусом пациентов – доктор был уверен, что его не слышат.
– Тут даже вышки мобильной нет! Ближайшая за лесом! А интернет ловит только если на сарай к Куликовым забраться… И то! Всего одна палка!
В трубке снова что-то возразили и доктор, краснея, сжал кулаки.
– А я написал, представляете?! Сидел, как… Петух на сарае полдня и писал через госуслуги обращение. Знаете, сколько это заняло? Три с половиной часа! Дочь Куликова мне чай дважды приносила! Я вообще не знаю, отправилось ли оно! – обессиленно закончил доктор и взглянул на часы над входом, – сейчас двадцать три двадцать и через пару минут свет…
Трубку затопила тишина. Доктор аккуратно – трубку он уже кидал, после чего аппарат стал хрипеть – положил трубку на рычаг и уронил голову в руки.
– Ну почему я?! – взвыл он на весь кабинет, а точнее на всё здание, которое состояло из трёх кабинетов, двух палат и полуразрушенной продуваемой всеми ветрами столовой.
– ВанСан, – без стука в кабинет вошел высокий сутулый мужичок неопределенного возраста и застыл на пороге, почесывая редкую рыжую бороденку, – там это… А вы че? Тогой-ть?
Доктор поднял голову и устало взглянул на вошедшего.
– Николай Игнатьевич, добрый вечер…
Он хотел сказать о многом. О том, что «ВанСан» вообще не его имя и звучит оно, как прозвище самурая-неудачника. О том, что надо входить после того, как постучал – хотя об этом Иван Александрович уже говорил, и объявление прямо на двери приклеил. О том, что рабочий день деревенского «лекаря» – с этим званием Иван Александрович за две недели работы смирился – завершается в девятнадцать часов. Но, видимо, это было совершенно бесполезно, поэтому, помолчав для порядка, Иван Александрович спросил:
– Что случилось?
Мужичок, Николай Игнатьевич, местный не то почтальон, не то механик – Иван Александрович так и не понял – виновато улыбнулся и, словно прочитав мысли доктора, трижды постучал по открытой двери.
– Можн?
– Говори уже.
– Там это… Куликова жена тогой-ть, – Николай Игнатьевич замялся, переминаясь с ноги на ногу.
Жена Куликова была женщиной видной, крупной и здоровой, как бык.
«С ее давлением можно в космос запускать, – подумал Иван Александрович, – как раньше говорили – „кровь с молоком“.
– Чегой-ть? – кивнул Иван Александрович мужичку, передразнивая.
А тот нахохлился, руки в бока поставил.
– Эка вот городские вы!
– Да не кипятись, Николай Игнатьевич, – махнул рукой доктор, – устал я просто. Говори, что случилось?
– Пропала она. Тогой-ть, говорю же.
Иван Александрович подпер подбородок ладонью.
– А я чего? От меня какая польза? Я не участковый…
– Да как же?! Написано же «участковый» над входом! Вон! – возмутился мужичок, тыча корявым пальцем в дверь. – Сразу под словом «врач»!
– Так я и есть врач! Доктор! Не полиция! – повысив голос, сказал Иван Александрович, – розыск следователи ведут, полицейские… Собаки служебные, в конце концов.
Николай Игнатьевич махнул рукой, но не ушел, а наоборот, ближе подошел.
– Вот ты сейчас все равно спать не будешь, ВанСан, а человек, может, в болоте тонет…
Иван Александрович тяжело вздохнул, вспоминая, как доктор Айболит вытаскивал из болота бегемота и едва не прослезился. Впрочем, спать не хотелось, а на сарае у Куликовых ночью ловило лучше, можно было посидеть немного в интернете, ответить на сообщения из цивилизации.
– У меня сапог для болота нет, – буркнул доктор, вставая.
– А эт я быстро! Это я организую мигом! – засуетился Николай Игнатьевич, будто это его жена в болоте тонет.
«И с чего он решил, что в болоте именно?» – подумал Иван Александрович, но ничего не сказал.
Сапоги-заброды нашлись моментально, будто стояли сразу за дверью, ожидая своего часа. Свет, который обычно включался через несколько минут, так и не появился, но Николай Игнатьевич справлялся и в полной темноте. Он с усердием закреплял брезентовые чулки на ремне Ивана Александровича, а тот только морщился от неприятных ощущений в паху. Заброды оказались больше на пару размеров, ткань собиралась складочками и терла внутреннюю часть бедер и ягодицы.
– Ну все, Николай Игнатьевич, хватит, – раздраженно выдохнул доктор, устав от того, что мужчина лезет ему под ремень, – сам справлюсь.
Николай Игнатьевич только фыркнул, но ремень отпустил.
Кое-как закрепив непослушные заброды, доктор вытащил из кармана джинсовки фонарик – теперь он был его постоянным спутником – и шагнул за порог.
– Дождем пахнет, – тихо сказал Иван Александрович.
Тут же, будто отвечая на его слова, над головой громыхнуло и полилась вода. И не просто мелкая морось, какая лила весь день, а самый настоящий ливень с грозой.
– Рыбаку дождь не помеха! – хохотнул Николай Игнатьевич, шлепнув ладонью по плечу доктора, – пойдемте.
***
Проклятый дождь. Фонарик высвечивает бурлящие лужи. Зачем-то я еще выискиваю места почище и посуше, хотя голова моя и вся одежда насквозь промокли. Игнатьич сам-то в плащике каком-никаком, сволочь, как знал. А днем казалось, что жизнь налаживается и разговор с начальством мог выйти лучше, если б ты, Ваня не орал, как Ромкина надрезанная свинья. Надо будет проверить госуслуги, может, ответ пришел.
– Дождь не дубина, не убьет! – подбадривает Игнатьич, топая впереди, – Будет дождик, будут и грибки; а будут грибки, будет и кузовок!
От обилия народного фольклора хочется нажать на паузу и отдышаться, но я просто машинально продолжаю идти за сутулым проводником с тусклым фонариком сквозь дождь. Сколько мы идем? Кажется, бесконечно. За это время в городе я бы дошел до магазина и вернулся обратно, а тут… Оборачиваюсь, вылавливаю фонариком здание медпункта, из которого только что вышли – вот оно, буквально в пяти-шести метрах. Ноги, чувствую, разотру в кровь.
Иду дальше молча. Хотя бы они сухие. В доме обогреватель есть.
«Который от электричества работает, Вань», – перебиваю сам себя в голове.
– Когда свет дадут, Николай Игнатьевич?
– Горыныч супостат!
– Чего?
Странный этот Николай Игнатьевич, старик и не старик. Чушь какую-то несет.
– Какой Горыныч?
– Я говорю, генератор барахлит на подстанции! – кричит сквозь дождь Николай Игнатьевич.
– Да нет! Я точно слышал про Горыныча!
– Глухой не услышит, так прибрешет! – рассмеялся Николай Игнатьевич, но лицо осталось серьезным.
Как у того трупа. Вот такой же дождливой осенью привели нас, стайку первокурсников, в морг и оставили с трупом наедине поразмышлять о ценности человеческой жизни. В свете ламп тот труп был бледно-голубого цвета и походил на почтальона Печкина из мультика, так и хотелось ему напомнить его же фразу «его надо в поликлинику сдать для опытов». Допрыгался?
Игнатьевич вдруг останавливается и задирает голову кверху.
– Вот зараза! – шлепает себя по боку и ко мне разворачивается, – Сеть забыл! ВанСан, вы идите к болоту, а я ща мигом туда и обратно.
И исчез. Нет, буквально. След простыл. Да и черт с ним.
Кроме дождя и тусклого света фонаря ничего вокруг нет. Сапоги хлюпают по лужам, а я стараюсь сосредоточиться на стуке собственного сердца, чтоб не сойти с ума в этом промозглом дожде и не завыть от растирающей боли между ног. Теперь прием только в медпункте, никуда не буду ходить, пока не заживет.
