Kitobni o'qish: «Эхо чужих грехов»

Shrift:

Глава первая
Гибель любовников

Петербург

15 июня 1811 года

Лукреция не закрывала шторы. Никогда. А если ходила голой, то так и липла к окнам. В этом упоении своей наготой была какая-то перчинка, грязноватый, будоражащий кровь душок. На взгляд Михаила Бельского, забавная причуда лишь украшала его любовницу.

Сказать по чести, внешность сеньориты Талли была далека от классических канонов. Откуда у чистокровной итальянки мог взяться вздёрнутый нос? А широкие скулы? Мощные формы и белейшая кожа скорее подошли бы немке или австриячке. С кем же успела пошалить весёлая тосканская мамаша, прежде чем родила это чудное и порочное создание? Бог весь, но игра стоила свеч! В плотских утехах Лукреция не знала равных – что по отменной сноровке, что по редкостному аппетиту.

«Однако на сегодня хватит – ещё малость, и от всех этих изысков можно будет протянуть ноги», – прикинул Михаил. Уже спокойно, без жара в крови, наблюдал он за своей подругой. Лукреция поднялась с кровати и прошлась до распахнутых окон эркера. Обнажённая женщина на фоне предрассветной Северной столицы, что может быть прекраснее? Граф залюбовался великолепной живой картиной. В пестроте неба смешались лилово-серые сгустки туч, а меж их краями расцвели все оттенки коралла, и эта немыслимая красота отразилась в воде. Светлый мрамор фасадов подкрасило алым, темнота под аркой моста сделалась таинственной, а чёрная тесьма решёток очертила гранит набережной. Белая ночь в Петербурге была упоительно прекрасна, но пышная роскошь женского тела затмевала её.

«Что за прелесть моя Лукреция! – с гордостью подумал Бельский. – Особенно сзади».

Круглые и гладкие, как огромные бильярдные шары, ягодицы оказались самыми весомыми (во всех смыслах) аргументами, привязавшими русского графа к ложу страстной итальянки. В свою очередь сеньорита Талли быстро оценила широту души нового поклонника. Большая квартира на набережной Мойки, изобилие нарядов и драгоценностей и, конечно же, деньги. Причем без счёта! Иногда Михаилу казалось, что он содержит половину Тосканы и нужно хоть как-то пресечь это мотовство, но все попытки вести себя строго кончались бурными ссорами и его вынужденным монашеством. Бельский быстро сдавался и вновь открывал кошелёк. Из-за Лукреции он просадил всё содержание за год вперёд и уже наделал долгов. На очередную просьбу прислать денег родители Михаилу, конечно же, не отказали, но вместе с вожделенным золотом в столице появилась и мать. Сообщив, что пришло время озаботиться поиском достойных партий, она привезла в Петербург обеих дочерей, а теперь донимала и Михаила. Графиня прямо заявила сыну, что тот должен подать хороший пример сёстрам и выбрать наконец спутницу жизни.

– Нет уж, маменька, увольте! Ищите женихов девчонкам, а меня оставьте в покое, – заявил Михаил.

Но не тут-то было. Мать принялась совать нос во все его дела, а деньги откровенно придерживала, спрашивая отчёта в тратах. Правдоподобное объяснение вроде покупки коня она принимала не чаще раза в неделю. Положение сложилось – хуже некуда. Михаил заметался. Играть? Но ведь он до сих пор всегда проигрывал! Это могло только усугубить дело. Выхода не было. Оставалось лишь принять условие родителей: приличный брак в обмен на финансовую свободу. Сразу после свадьбы отец обещал выделить Михаилу долю из имущества семьи.

«Может, потянуть ещё чуть-чуть?» – эта трусливая мысль приходила в голову по сто раз на дню, но, как говорится, перед смертью не надышишься. Остатки денег съела покупка выпрошенного Лукрецией ожерелья. Граф приобрёл эту рубиновую роскошь и уже вручил заветную коробочку любовнице, а теперь очень надеялся на её благоволение.

– Вернись ко мне, милая! – крикнул Михаил.

– Иду, иду, мой лев, – отозвалась Лукреция. Она покинула свой пост у распахнутых окон и вернулась в постель с двумя бокалами вина, и, отпив изрядный глоток из одного, второй протянула любовнику: – Подкрепи силы, они тебе ещё понадобятся…

Боже, какая пошлятина! Опять закрутилась прежняя шарманка: итальянку волновали лишь страсть и деньги. Ни того, ни другого у Бельского уже не осталось. Раздражение поглотило остатки благодушия, и Михаил жёстко заметил:

– Сейчас не время для глупостей. Мне нужно с тобой поговорить!

– В чём дело? – насторожилась Лукреция.

Она прекрасно понимала, что в своих требованиях давно перешла все мыслимые границы, но на это у неё имелись веские причины. Итальянка влюбилась, и предметом её страсти был отнюдь не граф Михаил. Зато Бельский не скупился, и ушлая женщина хотела побыстрее вытрясти из него всё, что только можно. Она ведь не зря слонялась обнажённой у открытых окон: мужчины сумели оценить её красоту. Записочки с предложениями одно выгоднее другого уже не раз оставляли у её дверей, и Лукреция даже выбрала себе на будущее новую «дойную корову». Неужели время пришло? Итальянка вгляделась в глаза любовника и поняла, что дело обстоит именно так.

– Родители хотят меня женить, – признался Бельский.

– А как же наша любовь? – тоном избалованного ребёнка заныла Лукреция.

– Для нас с тобой ничего не изменится! – Главное было сказано, и женщина не устроила истерики. Мысленно поздравив себя, Михаил выпил вино, поставил бокал на столик у кровати и обнял свою пассию. – Ты будешь жить так, как привыкла. Я по-прежнему стану оплачивать твои счета, и, что особенно приятно, моё состояние увеличится.

Граф ожидал вопросов, но их не последовало. Он с удивлением взглянул в лицо любовницы и поразился. Женщина крепко спала.

«Ну вот и ответ на мои подозрения! – попенял он себе. – Дурак, считал, что Лукреция – хитрая и алчная сучка, а она засыпает сном ангела, когда речь идёт о деньгах».

Как же это оказалось приятно и трогательно! Михаил прижался лбом к гладкому белому плечу и с облегчением вздохнул: все обойдётся, он справится с житейскими невзгодами, а счастлив будет здесь, в этой спальне с глядящими в белую ночь незашторенными окнами. Сон закрыл ему веки, ещё мгновение – и Бельский ускользнул в уютные объятия Морфея.

Четверть часа спустя дверь спальни тихо приоткрылась. Кто-то долго стоял во тьме коридора, прислушиваясь к ровному дыханию любовников. Наконец визитёр решился и шагнул в комнату. Широкий чёрный плащ с капюшоном делал фигуру вошедшего похожей на бесформенный кокон. Что же до лица, то его закрывала чёрная полумаска, выставляя напоказ лишь маленький яркий рот и округлый подбородок.

Человек в маске на цыпочках подошёл к кровати – к той стороне, где спал граф. Незнакомец вгляделся в спокойное лицо Бельского: тот улыбался во сне.

«Так даже лучше, – подумал незваный гость. – Пусть бедолага умрёт счастливым».

Человек вынул из-под плаща длинный клинок. Один мощный удар, и кинжал по самую рукоять вошёл в тело, словно в кусок масла. Бельский захрипел, кровавая пена запузырилась на его губах, но веки даже не дрогнули. Желание убийцы исполнилось: граф умер во сне. Теперь пришла очередь женщины. Преступник знал, что и она не проснётся. Он сам позаботился о том, чтобы эти двое голубков сегодня спали крепко-крепко. Добавленный в вино порошок, не подвёл злоумышленника. Будь его воля, он оставил бы Лукрецию в живых, но против приказа был бессилен. Резким движением убийца выдернул нож из груди графа. Замарав белизну простыней, хлынула кровь.

«Бить Лукрецию грязным ножом, как свинью на бойне?! Она этого не заслужила…»

Злоумышленник склонился над спящей женщиной. Хотел пощадить её, и не мог – не имел права. Он вытер лезвие кинжала о край простыни. Влажная сталь хищно блеснула. Убийца поднял кинжал, и тут глаза женщины открылись. Оторопев, преступник замер, и этого мгновенья хватило, чтобы Лукреция узнала его.

– Ты?! – закричала она и, поняв, что всё кончено, завизжала.

Злоумышленник нанёс удар. Крик оборвался. Трёх минут хватило, чтобы достать из тайников драгоценности и деньги, а потом обшарить карманы графа. Выйдя через гардеробную, убийца исчез в дверях чёрного хода. Ему повезло: он разминулся с кухаркой и горничной. Те, боязливо толкая друг друга, продвигались по коридору к спальне. Преступник задержался под распахнутыми окнами и, когда оттуда донеслись отчаянные вопли служанок, понял, что интрига закрутилась. Пора было уносить ноги, что он и сделал.

Чёрной бабочкой слетела на розовеющую воду сброшенная полумаска и, подхваченная течением, уплыла под свинцовую тень моста.

Глава вторая
Катина тоска

Имение Бельцы

1 декабря 1811 года

Небо затянули свинцовые тучи, а потом зарядил снегопад. Ветер за стеклом зимнего сада гнул и трепал обнажённые чёрные ветви. Крупные влажные хлопья отчаянно бились в стекло, будто просились под крышу – в тепло славно натопленного барского дома. Раньше Катя любила эту игру: сквозь резную зелень блестящей листвы следить за круговоротом снежинок, но теперь ей казалось, что снег засыпает не землю, а её саму, покрывает холодным саваном душу, а может, и жизнь. Горе уже давно переросло в отчаяние, и Кате хотелось лишь одного: заснуть и уже не проснуться, чтобы во сне Бог забрал её к маме. Пусть так и будет, а весь этот ужас закончится уже без неё.

Еще полгода назад семья графов Бельских (одна из знатнейших в богатой южнорусской губернии), по общему мнению, слыла необычайно счастливой. Огромное имение, процветавшее радением графа Павла Петровича, и большое приданое, принесённое его любимой женой Натальей Сергеевной, сделали Бельских на редкость состоятельными. Это богатство, помноженное на знатность рода, выдвинуло детей счастливой четы – гусарского ротмистра Михаила и восемнадцатилетнюю Ольгу – в самые завидные партии светского сезона 1811 года. Мать собиралась до осени найти пары старшим детям, а младшую дочь – семнадцатилетнюю Катю – показать «в узком кругу» с прицелом на будущее.

В начале января графиня вместе с дочерьми прибыла в Петербург и, как всегда во время своих визитов в Северную столицу, остановилась в просторной квартире, занимавшей весь первый этаж принадлежавшего Бельским дома на Невском. Два верхних этажа обычно сдавали внаём, а первый держали для нужд семьи, так что в столице, в отличие от многих провинциалов, стремящихся в Петербург на «светский сезон», Бельские жили свободно и с удобствами. Правда, в этом году квартиру облюбовал Михаил и уговорил родителей разрешить ему отдыхать здесь от тягот полковой жизни. Приехав, мать лишь вздохнула, обнаружив на коврах и мебели явные следы армейских пирушек. Впрочем, Наталья Сергеевна собиралась положить этому беспутству конец: в самое ближайшее время она надеялась поговорить со своим любимцем о том, что пора остепениться, перестать швыряться деньгами, а самое главное, пора завести семью.

Планы матери по воспитанию их старшего брата мало волновали юных графинь Бельских. Они с замиранием сердца ждали первых приглашений, визитов и балов. Перед отъездом из дома специально нанятая французская портниха мадам Леже сшила двум барышням наимоднейшие платья. Драгоценностей в шкатулках графини Бельской хватило бы и на десяток дочерей, так что Ольге и Кате оставалось лишь одно: войти в светское общество и покорить его.

Радостно встретивший родных Михаил выслушал тираду матери о семейной жизни, расхохотался и наотрез отказался даже говорить о женитьбе. Пришлось Наталье Сергеевне временно отступить. Она кинулась собирать сведения о жизни сына. Верные подруги сообщили ей прескверную новость: Михаил уже третий месяц содержит лучшее сопрано итальянской оперной труппы – сеньориту Талли. Подруги в священном ужасе закатывали глаза и сочувствовали бедной Наталье Сергеевне, но при этом каждая из них выражала желание познакомить Михаила со своей милой дочкой.

«Быстро Мишеля не переубедить, – смирилась-таки Наталья Сергеевна. – Сын упёрся и теперь станет перечить, лишь бы настоять на своём». Оставалось одно – действовать тайно, но бить точно, и мать придумала способ, как затруднить Михаилу доступ к деньгам. Графиня резонно надеялась, что алчная певичка сама бросит её обедневшего сына. Ну, а пока суд да дело, Бельская занялась поиском жениха для старшей дочери. Ольга – яркая темноглазая брюнетка с лицом римской статуи и великолепной фигурой – по праву считалась одной из самых красивых дебютанток. Отец объявил, что даёт за ней сто тысяч золотом, и теперь Наталья Сергеевна предвкушала блистательный триумф своей дочери.

Сезон захватил Бельских. Весёлые праздники сменяли друг друга, а мадам Леже, не разгибая спины, шила новые наряды. Усилия Натальи Сергеевны увенчались успехом – Ольгу обхаживали две дюжины кавалеров.

– Слушай своё сердце, милая, и тогда ты обретёшь такое же счастье в браке, как я с твоим отцом, – поучала графиня дочку.

Наконец Ольга призналась, что ей по сердцу князь Андрей Шаховской – единственный наследник родителей и писаный красавец. Князь ухаживал серьёзно: танцевал с Ольгой на всех балах и ежедневно ездил в дом с визитами. Со дня на день Бельские ожидали от него предложения руки и сердца.

Это счастливое время закончилось пятнадцатого июня. В полдень в квартиру на Невском прибыл порученец от столичного губернатора и попросил о встрече с Натальей Сергеевной. Тотчас приглашённый войти, он сообщил хозяйке дома ужасное известие, что нынче ночью вместе со своей любовницей был зарезан граф Михаил. Поскольку из квартиры пропали все ценности, полиция подозревала ограбление и собиралась искать преступников.

Услышав это, графиня дико закричала и рухнула без чувств. На шум прибежали дочери, горничные и мадам Леже. Все начали хлопотать вокруг упавшей Натальи Сергеевны, а принесший страшную весть офицер тихо откланялся и поспешил покинуть осиротевший дом.

Никаких преступников так и не нашли, а убитые горем Бельские отправились домой – хоронить Михаила рядом с могилами предков.

Бедная графиня так и не оправилась от ужасной потери. Она заперлась в своей спальне, отказывалась видеть родных, даже её любимица Катя лишь изредка могла попасть в комнату матери. Если б не помощь мадам Леже, имевшей к страдалице какой-то подход, Бельские не знали бы, что и делать.

Сидя перед портретом сына, Наталья Сергеевна плакала и часами рассказывала француженке о своём Мишеле. Как жалела теперь графиня о прошлом, как корила себя за последнюю размолвку с первенцем! Зачем было перечить мальчику и ссориться с ним?

– Бог отпустил Мишелю так мало лет, а я, его мать, не смогла это предвидеть. У меня даже предчувствия никакого не было! – терзалась она.

Графиня не прощала себя, и это её убивало. Мадам Леже утешала хозяйку и умоляла хотя бы немного поесть, но Наталья Сергеевна не могла даже смотреть на пищу. Наконец француженка сдалась и сообщила графу, что не в силах накормить его супругу:

– Ваше сиятельство, я не могу применять к графине силу, но уже вижу, что этого не избежать. Возможно, что из рук любимых дочерей хозяйка сможет принять пищу, а если этого не случится, то напор со стороны барышень не так её оскорбит.

Павел Петрович настоял, чтобы дочери кормили мать, пусть даже и через силу, но графиня проявила недюжинную волю. Все усилия домочадцев оказались напрасными: Наталья Сергеевна впала в забытьё и через неделю тихо скончалась, не приходя в сознание.

Этот удар подточил здоровье старого графа: сердце его не выдержало, и он слёг. Теперь Ольга и Катя попеременно дежурили у постели отца, пытаясь подбодрить его, настроить на выздоровление. Осознав, что род угасает, а дочери останутся в этой жизни с неустроенной судьбой, Павел Петрович захотел обвенчать Ольгу с выбранным женихом. Но тут выяснилось, что после случившегося Шаховские передумали родниться с семьёй Бельских и, поскольку их сын не сделал официального предложения, посчитали себя свободными от всех обязательств.

Предательство жениха разбило Ольгино сердце. Она побледнела как смерть, но всё-таки смогла выговорить:

– Что ни делается – всё к лучшему! Рано или поздно тёмные стороны души Шаховского вышли бы наружу, а если б мы поженились, что-то исправлять было бы поздно. Господь спас меня от незавидной судьбы!

Однако слова остаются словами, но что делать с собственным разбитым сердцем – Ольга не знала. Она похудела и подурнела так, что в ней невозможно было узнать гордую красавицу, ещё три месяца назад танцевавшую на столичных балах. Теперь Ольга пропадала в ближайшем женском монастыре, выстаивая там все службы.

Заботы об отце легли на плечи Кати. Она целыми днями просиживала у постели графа, читала ему, поила чаем, давала лекарства, пыталась развеселить, вспоминая милые времена своего детства. Может, случилось чудо, или помогла любовь дочери, но через два месяца после смерти жены Павлу Петровичу наконец стало легче, и он начал подниматься с постели.

– Катюша, я знаю, зачем Всевышний вернул мне силы, – однажды признался граф. – Дело в том, что я не успел выполнить свой долг. Мой род угасает, и если сейчас не поторопиться, то имения и титул со временем отойдут казне, а как вы станете жить одни-одинешеньки, мне страшно даже подумать. Помоги мне, напиши письмо государю.

Катя согласилась, и отец продиктовал ей послание к императору. Павел Петрович умолял государя о милости: выбрать подходящего жениха для графини Бельской с тем, чтобы в последствии передать титул по женской линии. Отправив письмо, старик велел пригласить друзей – отца и сына из соседнего имения – и в их присутствии продиктовал завещание, по которому имение Бельцы вместе с титулом отходило мужу старшей дочери, а остальное имущество делилось поровну и передавалось его детям без всяких условий. Соседи заверили завещание графа своими подписями, и бумагу тут же переправили в канцелярию генерал-губернатора.

Исполнив свой долг, граф с нетерпением ждал ответа государя. В середине ноября фельдъегерь привез в Бельцы царский указ о том, что титул Павла Петровича после его смерти будет передан по женской линии супругу старшей из замужних дочерей. В приложенном к указу письме император сообщал, что он сам выберет для графини Бельской достойного жениха, и это будет состоятельный молодой человек, по благородству рода не уступающий невесте. О принятом решении должен был рассказать сам жених. Государь обещал, что молодой человек прибудет в Бельцы не позднее Рождества.

Казалось, что тучи над многострадальной семьёй стали потихоньку рассеиваться. Павел Петрович уже чувствовал себя лучше, однако его пугало безразличие Ольги к собственной судьбе. Дочь не хотела ни думать, ни говорить о предстоящем браке. Не выпускала из рук молитвослов и оживала лишь на церковной службе.

– Дочка, подумай о нас с Катей, – просил граф, – я болен, могу умереть в любую минуту. Твоя сестра совсем молода. Вам обеим нужна защита. Прошу тебя, встреть по-доброму выбранного государем жениха.

– Хорошо, батюшка, – не поднимая глаз, кивала Ольга, – на все воля Божья, если Всевышний захочет, ваше желание исполнится.

Граф понимал, что иссохшая богомолка, в которую превратилась Ольга, скорее всего, испугает и оттолкнет жениха. Но что с этим можно было сделать? Обратно не отыграешь…

Через две недели после получения указа от выбранного жениха по-прежнему не было ни слуху ни духу. Ольга собралась ехать в монастырь. Отец попросил её отвезти письмо матери-игуменье.

– Не буду скрывать, что прошу матушку помочь мне и уговорить тебя благосклонно отнестись к вынужденному браку, – признался Павел Петрович. – Я верю, что ты ещё обретёшь своё счастье.

Ольга не стала спорить, она лишь взяла письмо и вышла.

К вечеру во двор графского дома въехали монастырские дроги, с них слезла закутанная в чёрное покрывало мать-игуменья. Она сообщила Бельским ужасную весть: при подъезде к монастырю что-то случилось с кобылой, запряжённой в коляску графини. По словам кучера, лошадь вдруг будто взбесилась, встала на дыбы, а потом рванулась, не разбирая дороги, перевернув экипаж. Бедняга-кучер при падении сломал обе ноги, а Ольга погибла на месте.

– Мы положили графиню в нашем храме, и сейчас сёстры читают над ней псалтирь, – сообщила мать-игуменья, а потом призналась: – Для меня не было секретом, что ваша дочь очень хотела уйти в монастырь, и лишь долг перед семьёй не позволял ей сделать этого. Решать вам, но мне кажется, что графиня Ольга была бы счастлива лежать в приделе монастырского храма.

Монахиня оглянулась на побледневшую Катю, а потом взглянула на графа, ожидая его решения. Бельский попытался что-то сказать и не смог. Рот его задергался в странных конвульсиях, но бился лишь правый угол, а левая сторона осталась неподвижной.

– Боже мой! У его сиятельства удар! – закричала мать-игуменья.

Она кинулась к Павлу Петровичу и успела поддержать сползающее на пол тело. Катя бросилась ей на помощь, и вдвоем они смогли бережно опустить графа на пол. Слуги отнесли хозяина в спальню, а приехавший в поместье доктор подтвердил догадку монахини, сообщив, что после удара граф частично парализован.

– Тут уже ничего не поделаешь, – объяснил доктор Кате. – Но ваш отец ещё придёт в себя и, надеюсь, сможет говорить.

И впрямь, Павел Петрович очнулся, но ненадолго, а потом снова впал в забытьё. Зато он успел сказать дочери, что теперь ей придётся самой принимать все решения вместо него. Катя лишь вздохнула. Знать бы ещё, что правильно, а что нет…

Ольга навсегда упокоилась в том самом монастыре, куда так рвалось её сердце, а вернувшаяся с похорон Катя не смогла сразу пройти к отцу. Как посмотреть ему в глаза? Какие найти слова?.. Нет, только не сейчас! Надо собраться с мыслями и вернуть себе мужество. Хотя бы дрожь в руках унять. Раньше Катя всегда находила покой в зимнем саду. Под яркой зеленью высаженных в кадки вечнозелёных растений уходили прочь тревоги. Может, и сейчас получится?

Но чуда не произошло… Снег за высокими окнами зимнего сада всё валил, засыпая землю, а Кате казалось, что этот сияющий саван приготовлен для неё. Лечь бы и уснуть, и пусть ангелы унесут её душу к маме…

Шаги за спиной нарушили уединение. В дверях появился лакей.

– Ваше сиятельство, прибыл господин от самого генерал-губернатора! – взволнованно доложил он. – Барина спрашивает, говорит дело очень важное. Что ему сказать?

Вот уж не ко времени! Но не отправлять же губернаторского посланца назад несолоно хлебавши. Отец ведь предупредил, что дочке теперь придётся самой принимать решения.

– Проводи этого господина в голубую гостиную, я скоро приду, – велела Катя, а потом, вспомнив, что слуга не назвал ей имени визитёра, спросила: – А как зовут приезжего? Он что, не представился?

– Да нет же, ваше сиятельство, представился! Так и сказал: «Личный помощник генерал-губернатора, поручик Щеглов».