Kitobni o'qish: «Сказание о Големе. Возвращение Голема»

От Автора

(вместо предисловия)

Виноват во всем был, вне всякого сомнения, я и только я. Обычно, среди моих родных и близких всегда найдется кто-нибудь, кто хотя бы попытается удержать меня от очередной авантюры. Но в тот день Алена махнула на все рукой и заявила, что из гостиницы она и шагу не сделает, а вот мы с Наоми можем идти куда нам вздумается. Мою Наоми тоже не так легко подписать на подвиг, однако в этот раз ей срочно понадобилось что-то, то ли внеочередные серии про супергероев, то ли понравившаяся ей игрушка в витрине На Пршикопе, точно не помню. Как бы то ни было, но она начала хитрую многоходовку, подозрительно легко согласившись сходить (но только ненадолго) в Еврейский Квартал поздно вечером. И тут же невнятно, но настойчиво она намекнула на некие блага, полагающиеся ей за эту уступку и несколько раз напомнила мне этого не забывать. О да, я хорошо, даже слишком хорошо запомнил тот вечер.

Наши “Три Страуса” стоят практически на малострансккой части Карлова моста, поэтому уже через пару минут мы оказались на том берегу Влтавы. На уже хорошо знакомых нам святых и ангелов мы даже не посмотрели, лишь Наоми перевесилась через парапет и махнула рукой, приветствуя водяного, который, как всем известно, живет под четвертой аркой моста. Дорога в Йозефов была нам хорошо знакома. Мы быстро проскочили через Клементинум, мельком взглянули на Железного Человека в нише Новой Ратуши и по Жатецкой вышли на Широку. Это уже Еврейский Квартал.

– Ну вот, деда, мы и на месте – Наоми говорит на иврите, но слово “деда” произносит по-русски – Что теперь? Давай уже возвращаться. Зачем мы вообще сюда пришли?

– Не торопись – говорю я – Ты же помнишь, что я пишу книги, в том числе и исторические. А что нужно для этого?

– Ну, что? – лениво реагирует она.

– Для этого необходимо воображение, моя милая – поучительно говорю я – Вот представь себе это место много лет назад. Этих домов еще не было. А какие были? Мы не знаем. Например, как эта улица выглядела лет четыреста тому назад такой же ночью? Тогда ведь не было уличного освещения и в темноте люди освещали себе дорогу факелами.

– Ну и что? – пожимает она плечами и этот жест ей, несомненно, удается.

– Не упрямься – прошу я – Давай закроем глаза и представим себе, что мы перенеслись на четыре столетия назад.

Она делает кислое лицо, но все же послушно закрывает глаза. Закрываю глаза и я. А ведь это не так легко – представить как выглядела Широка много лет назад. Конечно мы слышали про братство Чаши, про императора Рудольфа и про битву при Белой Горе. Мы даже помним некоторые даты, но что нам известно про быт тех времен? Антисанитария, пропитанный копотью воздух, вонь сточных канав. Все это можно представить, но надо ли? Да и пора уже открыть глаза, вот только они не хотят открываться. Почему?

Я разлепляю непослушные веки и смотрю на внучку. Она девочка честная и не подсматривает, ее глаза закрыты. Но что-то не так, вижу я, только не с ней, а с улицей, а может быть и со всей окружающей нас реальностью. .

– Наоми! – кричу я.

Она открывает глаза.

– Что это, деда? Нет электричества?

Действительно, вокруг темно, хоть глаз выколи. Может быть авария на подстанции? Но где же слабые неоновые огоньки аварийных ламп? Или в Праге, не знающей ракетных атак, их не используют? Да и с улицей что-то не так. Исчезла отполированная ногами тысяч туристов брусчатка, исчезли шершавые (чтобы не скользили кроссовки) плитки тротуаров. Впрочем, тротуаров, кажется, и вовсе нет. Я делаю шаг и спотыкаюсь о здоровенный камень, достаю телефон и включаю фонарик. Робкий свет не в силах полностью рассеять тьму, но все же высвечивает вымощенную неровными булыжниками улицу и соседний дом. Дом странный: узкий, в два окна. Стена грубой кладки сложена из неровных серых камней, второй этаж выступает над первым. Не должно быть таких домов на застроенной в стиле арт-нуво Широкой. Не может быть. И запахи…

– Что это? – повторяет Наоми.

Я уже знаю, что это, догадываюсь. Смотрю ей в глаза и не вижу страха: только удивление и еще что-то. Неужели восторг? Сам я восторга не испытываю, лишь странная пустота в животе, наверное – страх. Неужели “квантовая неопределенность истории”, неоднократно описанная в фантастике, на самом деле существует? И неужели в нее можно провалиться? Иначе как объяснить булыжники и отсутствие света? Быстро выключаю телефон: если мои подозрения верны, вряд ли мне удастся его зарядить в ближайшее время.

– Смотри! – шепчет Наоми.

Навстречу нам движется колеблющийся свет факела. Его несет человек и он тоже, время от времени, спотыкается на неровных булыжниках. К нам он подходит как-то странно, боком, как будто опасается нас. Факел он держит далеко сбоку перед собой и его лица не видно, тем более что оно скрыто капюшоном. Подойдя совсем близко он молча освещает мое лицо и я невольно отшатываюсь от огня. Потом, также молча, он освещает Наоми, наклонив факел. Увиденное, надо полагать, его удовлетворяет, потому что он подносит факел к лицу, освещая себя. Это приглашение к знакомству. Странно… Вид пожилого человека в джинсах и нейлоновой куртке, обутого в кроссовки, не должен был вызвать доверия в таком месте. К тому же – маленькая второклассница в еще более вызывающей одежде. Впрочем, возможно они здесь и не такое видели. Зато ни я ни Наоми не видели таких лиц. Незнакомцу лет сорок и его лицо ужасно. Огромный бугристый шрам пересекает его наискосок, проходя через бельмо левого глаза. Лицо это, окаймленное бородой, прорезают глубокие морщины, огромный лоб нависает над единственным глазом. Возможно, это игра теней, ведь лицо прикрывает капюшон, часть темно-бурого плаща до пят. У горла плащ стягивают веревочные тесемки, а ниже он запахнут, скрывая одежду. Выглядит это существо жутковато, но выбора у нас нет.

– Excuse me – спрашиваю я – Can you please tell us where are we¹?

– No hablo ingles – неожиданно отвечает незнакомец и добавляет – Ich spreche kein Englisch.²

Он тут же произносит еще одну фразу и она, вроде бы, тоже звучит по-немецки, но нет, это несомненно идиш и я узнаю слышанные в детстве слова. Эта последняя фраза звучит немного неуверенно, как будто он нетверд в этом языке. Но на идиш я не смогу связать и двух слов, по немецки тоже. Впрочем, незнакомец говорит еще и по испански и это странно в Праге (если мы еще в Праге), Судорожно пытаюсь построить испанскую фразу, но меня опережает Наоми.

– Деда, мне холодно – дрожащим голосом говорит она, судорожно сжав мне пальцы.

Действительно – холодновато. То ли это не октябрь-месяц, то ли нас занесло в Малый Ледниковый период, в век 15-й или 16-й, а может и 17-й. На незнакомца ее слова произносят странное впечатление.

– Шалом алейхем! – он неожиданно расплывается в улыбке.

На изуродованном лице это выглядит странно, но улыбка все же смягчает страшные черты и мне сразу становится легче. Он пытается еще что-то сказать и это тоже похоже на иврит, но получается у него не слишком удачно и мы ничего не понимаем.

– Nos perdimos. Necesitamos ayuda³ – вспоминаю я наконец подходящую испанскую фразу.

Улыбка незнакомца становится еще шире, грозя перейти на затылок.

– Sigueme⁴ – говорит он.

Свои слова он подчеркивает приглашающим взмахом руки, поворачивается и, не оглядываясь, идет вдоль по улице, подсвечивая нам путь факелом. Я снимаю куртку, набрасываю ее на Наоми и мы идет вслед. Теперь мне холодно по-настоящему и этот холод пробирает до костей. К счастью, идти недалеко и вскоре наш путь заканчивается у дверей еще одного дома с каменным фасадом, имеющим, для разнообразия, четыре окна. Над крыльцом нависает второй этаж со скошенной черепичной крышей, а на косяке входной двери к великой моей радости обнаруживается мезуза. Наш провожатый втыкает факел в подставку справа от входа, стучит дверным кольцом и, не дожидаясь ответа, открывает ее. Странно, что дверь не заперта, но странностей сегодня и так хоть отбавляй. Мы входим и Наоми смотрит на меня с удивлением. Она никогда раньше не видела чтобы я дотрагивался до мезузы, но сейчас что-то подсказало мне повторить такой же жест нашего провожатого.

Человек в плаще с капюшоном куда-то исчез и мы в нерешительности останавливаемся. В большой зале властвует полумрак переходящий в кромешную темень. Зато здесь тепло. Осторожно колеблющееся пламя тлеющих дров в камине освещает лишь дальний угол помещения и человека, утонувшего в кресле. Но вот он поднимается и делает пару шагов навстречу нам.

– Приветствую вас – слышим мы.

Это иврит. Его речь звучит странно, непривычно, явственно слышны гортанные звуки, которые даже Наоми не способна произнести. Впрочем, все слова понятны.

– Я Лёве бен Бецалель…

– Махараль?! – невольно восклицаю я.

Наш хозяин стар, но не дряхл. Его седая борода длинна, не чета моей, подстриженной. Возможно, она достигает пола, но вряд ли: Махараль на полголовы выше меня. Он одет в стеганый халат, на голове подобие широкого бархатного берета. Махараль хитро улыбается щелочками глаз:

– Да, иногда меня и так называют. А как звать вас?

– Марк бен Исаак – отвечаю ему, опуская ненужную сейчас фамилию – А это моя внучка, Наоми.

– Прекрасно – он снова улыбается, на этот раз лишь уголками губ – Думаю, у вас есть вопросы? Спрашивайте.

Все верно, у меня множество вопросов. Мне хотелось бы знать который сейчас год и как здоровье императора Рудольфа. Интересно мне также верна ли безумная теория о том, что у нашей планеты было два спутника: Луна и Месяц, а потом остался только один, но с двумя именами. И не связаны ли природные катастрофы рубежа 16-го и 17-го веков именно с этим? Или не с этим, а с мега-извержением перуанского вулкана? Верно ли также, что его приятель Джон Ди вызвал шторм, погубивший Непобедимую армаду? И насчет Эдварда Келли хотелось бы спросить… У меня множество вопросов, но на самом деле меня интересует лишь один: как нам вернуться обратно? Однако Наоми меня опережает.

– Где твой Голем? – требовательно вопрошает она.

Махараль тщетно пытается остановить расползание своей улыбки.

– Ты с ним уже знакома – говорит он и смотрит в темный неосвещенный угол.

Оттуда выходит наш старый знакомый. Казалось бы, его исторгла сама темнота и я невольно вздрагиваю. Плащ он снял и теперь на нем нечто вроде зеленой кольчуги выше колен, перевязь светлой кожи через левое плечо и такой же пояс с бляхами. Присмотревшись, я понимаю, что это вовсе не кольчуга, а туника грубой вязки поверх бурых, под цвет его плаща, облегающих штанов. Человек то ли совершенно лыс, то ли очень коротко выбрил голову. Борода седая, тоже короткая. Так вот он каков, таинственное создание Махараля. Голем неожиданно подмигивает Наоми своим единственным глазом.

– Ты Голем? – спрашивает она дрожащим голосом.

– Да – отвечает тот, коверкая слова – Непохож?

Махараль произносит несколько фраз на незнакомом мне языке. Голем послушно кивает, вытаскивает откуда-то из темноты подсвечник, зажигает свечу от тлеющего уголька в камине и уходит вверх по неясно высветившейся в углу винтовой лестнице.

– Вы наверное устали? Присядьте сюда – предлагает хозяин.

“Сюда” означает диван по другую сторону камина и напротив хозяйского кресла. Я колеблюсь перед тем как сесть. А что если это тот самый диван, знаменитый транслятор М-поля из Соловца? Но ведь тогда сидеть на нем опасно. Однако Наоми уже залезла с ногами на кожаное чудовище. Опасливо потрогав тускло поблескивающую в свете камина (и еще не облезлую) кожу, я осторожно сажусь рядом с ней.

– Думаю, что сумею вам помочь – говорит Махараль – Сейчас вернется наш общий друг…

Скрипят ступеньки и Голем, вероятно услышав его слова, спускается по лестнице. В руках у него две глиняных кружки без ручек. Их он ставит на каминную полку.

– Пейте – предлагает Махараль – На улице холодно и вам не помешает согреться.

– Что это? – подозрительно спрашиваю я.

– В твоей кружке горячее вино, а у девочки настой из трав. Сейчас добавлю немного магии. Совсем немного.

И он колдует над кружками, наливая по каплям что-то из сосудов на полке. Подозреваю, что в кружке Наоми действительно магия, иначе как объяснить то, что она с удовольствием пьет травяной чай, который раньше терпеть не могла. В моей кружке глинтвейн и, несомненно, тоже магия, потому что до сих пор мне не доводилось пробовать такой вкусный напиток.

– А теперь вам пора – Махараль встает – Голем вас проводит.

У меня еще миллион вопросов, но Бен Бецалель смотрит мне в глаза и я понимаю, что ответов больше не будет. Голем цепляет к поясу длинный кинжал, засовывает в петли перевязи два коротких метательных ножа, набрасывает свой бурый плащ, но капюшон не поднимает.

– Vamos⁵ – говорит он.

Мы прощаемся с гостеприимным хозяином и выходим следом за Големом, уже вынувшем факел из подставки. Пройдя несколько шагов по Широкой, он оборачивается, проверяя, следуем ли мы за ним, и сворачивает налево. Это должна быть Майзелова улица, но я ничего здесь не узнаю, лишь все те же мрачные дома, облицованные неровным камнем. Луна (а может и Месяц), выглядывает из прорехи облаков и ее свет отражается в мертвых окнах. Впрочем, в одном из них горит тусклый свет не то свечи, не то лучины и мне становится легче на душе. Наоми внезапно выхватывает свою ручонку из моей руки и вприпрыжку подбегает в Голему, идущему немного впереди. Я боюсь потерять ее в кромешной тьме прошлых веков, приближаюсь и слышу их разговор. Голем с трудом выдавливает ивритские слова, но Наоми, как ни странно, его прекрасно понимает. Наверное привыкла к нашему с Аленой корявому ивриту.

–Ты действительно сделан из глины? – спрашивает она.

– Наверное – отвечает Голем – Скорее всего.

Подумав, он добавляет:

– Мне кажется, мы все из глины.

– Я тоже? – удивляется Наоми.

– Возможно. Только меня сделали из неровных, рваных ошметков, и вот, посмотри, что получилось. А тебя сделали из самой лучшей, самой мягкой и самой гладкой глины. Поэтому на тебя приятно смотреть.

Голем конечно шутит, но голос его серьезен. Моя внучка сегодня настойчива и неутомима. Внезапно она останавливается.

– А это правда, что ты можешь становиться невидимым?

– Конечно. Я и сейчас невидим.

– Но ведь я тебя вижу!

– Это потому что мы друзья. Ведь мы друзья?

Наоми уверенно кивает и они продолжают путь. Теперь ее ручонка в руке Голема и меня раздирает ревность.

– А для врагов я невидим – продолжает он – Так ведь лучше, верно?

– Да, верно!

Впереди показывается знакомое здание. Это Староновая синагога. Голем останавливается и поворачивается ко мне.

– Прощайте – говорит он – Вы почти пришли, а мне дальше ходу нет. Теперь идите вперед и не оборачивайтесь.

– А что будет, если мы обернемся?

– Ничего страшного больше не будет – улыбается он своей одноглазой улыбкой – Но вы лучше не оборачивайтесь. Прощайте.

Он машет нам рукой, поворачивается и уходит, унося факел и сгустив тьму вокруг нас. Все же тьма не всесильна, ведь на стене синагоги горят три факела и нет необходимости тратить заряд телефона. Мы делаем еще несколько шагов и, как по команде, оборачиваемся, несмотря на предупреждение Голема. Его уже нигде не видно, наверное погасил свой факел и растворился в темноте. Теперь он невидим для врагов, думаю я.

Мы поворачиваемся обратно, чтобы продолжить путь и мои кроссовки внезапно скользят на мокрой отполированной брусчатке. В ней отражается свет электрических фонарей, по улице идут неутомимые туристы, а на доме напротив сверкает надпись: “Чешские сувениры. Богемское стекло”. И только синагога не изменилась, лишь исчезли коптящие факелы на стене. Так было ли все это или мне привиделось? Ну, конечно же, привиделось. Наверное, я слишком долго стоял с закрытыми глазами и предоставил слишком много воли своему необузданному воображению.

– Деда, а ведь у Голема не было никакой надписи на лбу – говорит вдруг Наоми и, подумав, убежденно заявляет – Наверное она тоже невидима.

Так все же что-то было, что-то промелькнуло там, на самом краю сознания. Промелькнуло и исчезло. Или не исчезло? Кто он, этот человек, назвавший себя Големом? Мне никогда не узнать этого. Ну и пусть – я и сам способен домыслить недостающие детали. Прага полна легендами, их здесь сотни. Пусть будет еще одна, точнее – две.

Сказание о Големе

Пролог

В этот город попадают по-разному. Способов много и самый простой из всех – стать туристом. Не знаю, любит ли их Город или просто терпит, как неизбежное зло, но он лоялен и снисходителен к этим странным и дотошным существам. И верно, ведь порой такой турист ведет себя совершенно неадекватно, носится неизвестно куда и зачем и поглощает, как правило, огромное количество совершенно ненужной ему информации. Подобно шпиону, идущему на задание, он судорожно пытается запомнить “явки”, имена и даты, и, разумеется, ничего не запоминает. Именно так ведет себя глупый турист. Иной же путешественник пропускает через себя “белый шум” экскурсоводов и путеводителей и впитывает сам Город, его неповторимую тональность, его запахи и его людей. И хвала тому, кто так поступает. Но и ему достается лишь верхний, поверхностный слой загадочного Города.

Еще можно приехать в Город по делам, но это немного обидно. Приоритеты расставлены не тобой и Город далеко не на первом месте в них. Ты сможешь, возможно, вырваться на час-другой куда-нибудь в центр, но это совсем не то, потому что вместо того, чтобы раствориться в извилистых улицах, ты будешь смотреть на часы, боясь пропустить важную встречу или последний трамвай до гостиницы. А ведь Город не терпит спешки. Нет уж, если тебя и занесло сюда по работе, то лучше так и оставайся в своей высокотехнологичной промзоне, коротая вечер за кружкой пива в гостиничном ресторане.

А вот некоторым повезло родиться и вырасти в Праге. Если счастливчику досталась квартира в Йозефове или в Подскали или даже в Виноградах, то его судьба – стать частью этих задавленных камнем улиц, врасти в них. А вот если ты годами жил где-нибудь в новостройках Баррандова, то тебе суждено с болезненным высокомерием поглядывать на жителей Мала Страны и натужно рассуждать о преимуществах зеленого пригорода. Впрочем, я, скорее всего, преувеличиваю, ведь госпожа Элишка Херманова, хоть и живет в новостройках Страшнице, но высокомерием вовсе не страдает. Зато она словоохотлива, порой даже слишком…

– Посмотри туда – говорит она – Видишь фигурку медведя на фронтоне здания напротив? В старые времена мало кто умел читать, да и цифр простые пражане не понимали. Поэтому на домах не писали номера – все равно их некому было прочесть. Но как-то отличать их все же надо было, хотя бы для того, чтобы попадать в гости именно к тому, к кому ты шел, вот и лепили украшения кто-во-что горазд. Этот вот дом назывался “У черного медведя”, а есть у нас и дома “У орла” всех цветов, “У трех скрипачей”, “У черной мадонны” или, скажем, “У трех страусов”.

Черный медведь снизу похож на хомяка, вылезшего из дымохода, но я не спорю с Элишкой. А про “трех страусов” она могла бы и не говорить, ведь именно так называется моя гостиница в древнем доме, притулившемся к малостранской оконечности Карлова моста. Да здесь на Малостранской почти каждый дом имеет имя, каждому не менее двух сотен лет и у каждого своя история. Привидения тут тоже не редкость, а уж легенд и совсем не счесть. Все это безумно интересно, но сейчас у нас иные планы: мы идем к станции метро чтобы покинуть Малостранскую. Наш путь ведет в Кобылисы к профессору Смоляржу.

В эту историю я по уши вляпался еще у себя, в Нетании, неосторожно зайдя на интернетовский форум и откликнувшись на предложение Элишки. А вот теперь я не уверен, что поступил правильно. Хотя госпожа Херманова весьма милая дама моего возраста, но речь тогда вовсе не шла о сайте знакомств. Мне лишь предложили поработать над редкой и древней книгой, неожиданно обнаруженной профессором истории и славистики. При чем тут славистика, непонятно. И вот теперь мы с моей спутницей едем не в музей и не в университетскую библиотеку, а в спальный район столицы. И все это ради никому не известной книги.

Кобылисы, по крайней мере ее западная часть, застраивалась наверное еще до Второй Мировой или сразу после нее и поэтому избежали засилья унылых панельных коробок и выглядят много веселей. Нашему хозяину где-то далеко за шестьдесят, а может он уже разменял свой восьмой десяток. Но Йиржи крепкий старик, по крайней мере если судить по тому, где он живет. А живет он на четвертом, последнем этаже без лифта, но не жалуется на количество ступенек. Снаружи его квартира выглядит мансардой: выступающий этаж, слегка покатые стены, облицованные красными керамическими панелями, которые издали можно представить черепицей, утопленные внутрь окна. Но это все обманка: внутри нет и намека на скаты стен – квартира как квартира.

Мы с Элишкой тонем в глубоких креслах, Йиржи сидит на диване напротив. В гостинной полумрак, высокий торшер скупо освещает наши лица, нетронутые бокалы с глинтвейном и темную обложку книги на журнальном столике. Из-за нее, из-за этой книги мы здесь. Книга старая, с наугольниками позеленелой меди и узорным тиснением на обложке, но оформлена она скупо, можно даже сказать – бедно. Странно, что на обложке нет ничего кроме узоров: ни имени автора, ни названия. Наверное, все это мы найдем на титульном листе.

– Я ведь в молодости работал в типографии – начинает разговор наш гостеприимный хозяин – Вначале учеником наборщика, потом мастером, а потом даже и… Впрочем, это неважно. И всегда меня интересовали старые книги. Нет, я не считаю себя специалистом, вовсе нет. Но такие книги – это тоже история. Поверьте мне, ведь меня не раз приглашали для консультаций в музеи и чего я там только не насмотрелся. Приходилось и инкунабулы держать в руках, но эта книга… Впрочем, смотрите сами!

Наш разговор идет по-русски. Йиржи, в отличие от Элишки, свободно владеет этим языком и даже акцент у него почти не заметен. Я знаю (Элишка рассказала), что он профессор одного из пражских университетов, а какого именно, она и сама не знает. Но сейчас он больше похож на ювелира, получившего в руки драгоценную диадему императрицы и трясущегося над ней. А еще он напоминает старого часовщика, хищно нацелившегося на какой-нибудь уникальный экспонат антикварных часов. Но ведь это всего лишь книга. Или не просто книга?

Профессор осторожен и нетороплив. Вначале он надевает нитяные перчатки, берет тонкую мельхиоровую лопатку и, с ее помощью, бережно, даже благоговейно открывает обложку. Там, на титульном листе, следует быть названию, но его нет, как нет и самого титульного листа. Вместо него идет простая, бесхитростная печать, текст кириллицей. Он, этот текст, ничем не украшен, нет ни затейливых буквиц, ни узорных рамок. Все просто и бесхитростно. Литеры полуустава потускнели и большинства слов не разобрать при таком скудном освещении. Вижу лишь начало первой строки: “Азъ, Пътр сьн Ѳъмаѳеев съ Мъстъславлѧ…”

Теперь я уже совершенно ничего не понимаю. Я же не славист и не историк. Я всего лишь скромный лингвист, специализирующийся на семитских языках. Покажите мне текст на арамейском или мальтийском и я не оплошаю. Но старославянский… Профессор понимает мое недоумение и хитро улыбается. Тут явно таится какая-то загадка и я ерзаю в кресле от нетерпения. Но Йиржи – опытный рассказчик, он не торопится:

– Эту книгу передал моему деду один поляк, его друг. Дело было во время той войны…

А вот мой дед не говорил “та война”, он говорил просто “Война”, но произносил это слово так, что слышна была заглавная буква.

– …Тот поляк был родом из Острога. Книга несомненно оттуда и это объясняет имя печатника.

Я смотрю на него в недоумении.

– Петр Мстиславец – снисходительно поясняет профессор – друг и компаньон Ивана Федорова, известного как Москвитин.

Ну, про Ивана Федорова я хотя бы слышал. Но, во имя всего святого, причем тут я? Наверное, недоумение все еще отражается на моем лице, потому что Йиржи улыбается и перелистывает страницу. Вот теперь профессор доволен, по настоящему доволен, потому что недоумение на моем лице наверняка сменилось изумлением. Оно, мое недумение, несомненно так и сделало, да и есть от чего – на втором листе ивритские буквы.

Теперь необходимый эффект достигнут и полумрак больше не нужен. Йиржи приносит лампу. Ее свет ярок, но холоден, не то галоген, не то матрица светодиодов, он не повредит древним страницам. Пытаюсь читать, но это не так просто. Иван Федоров со-товарищи творили вроде бы в XVI-м веке, когда знаки препинания уже начинали осторожно использовать, но в этом тексте их нет и в помине. Зато есть огласовки, но они едва заметны, ведь над ними в первую очередь поработало неумолимое время. Нет, тут нужна лупа.

– Будете работать здесь или заберете с собой в гостиницу? – спрашивает профессор и добавляет – Лучше, разумеется, здесь.

Интересно что мое желание или нежелание возиться с древним артефактом даже не обсуждается. И правильно, нечего тут обсуждать. А вот заданный им вопрос меня смущает. Не хотелось бы стеснять профессора, но с моей гостиницей не все так просто. Соблазненный прекрасным расположением, средневековым антуражем и доступной ценой, я не обратил внимание на мелкий шрифт в конце письма, в котором мне любезно сообщали о подтверждении заказа. А зря! Оказалось, что все четыре фасада “Трех страусов” взялись ремонтировать как раз в дни моего пражского сидения. В общем, когда в восьмом часу утра над моей головой начали стучать молотки, я понял причину столь низкой цены. Наверное Йиржи догадался по моему лицу, а может быть его просветила Элишка и вопрос был демократично решен двумя голосами при одном смущенном воздержавшемся.

И вот теперь я сижу в профессорском кабинете и осторожно пытаюсь разбирать непослушные слова. Здесь прекрасный свет и лупа на штативе. Что еще надо для работы?

– Может показаться странным, что в Остроге печатали на иврите – рассказывает профессор – Но это только на первый взгляд. Особенно, если прочитать предисловие издателя. В те времена еврейские печатники было весьма консервативны и вряд ли согласились бы напечатать такой текст…

Иврита он не знает и саму книгу, разумеется, прочесть не смог бы, да и я ее пока не прочел. Зато мы прочитали предисловие Мстиславца, точнее прочел профессор. Он ведь славист, ему и карты в руки, ну а для меня он сделал перевод на современный русский язык. Впрочем, язык его перевода не совсем современный, зато орфография соответствует той, которой меня учили в детстве. И вот что там написано:

Я, Петр, сын Тимофеев, скромный друкарь из Мстиславля, с Божьей помощью переношу на бумагу здесь, в земле Острожской, повесть удивительную, коию получил на наборных досках, а те доски доставил мне верный человек из Праги-города. Сий муж и поведал мне то сказание, что на досках, поелику гебрайкого языка не ведаю. А и до меня-то много было говорено о том деле, как в Праге-городе, так и в иных землях, да не все то правда, а и кривды немало. Сей же текст доставил мне муж ведомый и честный и посему сие правда есть. Вот и тщусь я, грешный, донести до добрых людей истину о том, что случилось в жидовском месте Праги-города, геттом именуемом, при правлении славного императора Рудольфа и что сделал добрый рабби Лёве, а чего не делал. А желал тот рабби своих жидов защитить от мужей неправедных и создал того, кто Големом звался и был тот Голем у них защитником. А ни демона, ни монструма рабби тот не сочинял, поелику был праведен и мудр, хоть и в Христа не верил. А люди правды ту повесть записали и на печатные доски нанесли. А правда-то не всем люба, вот и не взялись ту повесть нести на бумагу ни друкари жидовские, ни друкари папистские. Мы же, на Господа нашего уповая, сие исполним.

– Подозреваю, что у нас в руках оказался единственный сохранившийся экземпляр – продолжает Йиржи – Мне уже встречались намеки на эту книгу в летописях начала XVII-го века, вот только тогда я еще и представления не имел, о какой именно книге идет речь. Ведь намеки те были до нельзя туманными, книгу даже не называли по имени и теперь я понимаю почему. Но по-прежнему непонятно отчего в те непростые времена на нее ополчились буквально все кому не лень. Странность эта усугублялась тем, что ни один из источников не ссылался на содержание книги. Ее не называли ни еретической, ни крамольной, ни как-нибудь еще – ее просто уничтожали. Папистские инквизиторы занесли ее в индекс запрещенных книг, может быть даже и на всякий случай, но жгли ее исправно. Православные попы предавали ее анафеме и тоже жгли, да и ортодоксальные раввины не отставали. Утраквисты, впрочем, тоже были мастера жечь не устраивающие их тома. Поэтому книга, которую вы держите в руках, уникальна и до недавнего времени я и сам не подозревал о ее существовании. А тут вдруг всплыло, совершенно неожиданно, завещание моего деда и выяснилось, что кроме полуразвалившегося загородного домика, он завещал мне эту самую книгу. Нет, он мне про нее и раньше рассказывал, но я никогда не придавал значения его словам, считая их старческой фантазией. А зря! Много, ох как много интересного рассказывал мой дед…

Я слушаю его вполуха; меня больше интересуют темные буквы на серой бумаге. Странный это текст. В еврейской книге того времени можно было ожидать цитат из Торы, аллюзий на библейские темы, иносказаний. Ничего этого в книге нет, хотя титул Всевышнего упоминается и написан по всем правилам. Но это вовсе не записки мудреца, не очередной комментарий и не поучения. Это просто-напросто автобиография, или нет, неверно – это исповедь: повесть о любви и о боли потерь. И язык той исповеди странный: автор явно не силен в иврите и порой путает слова или ошибается в их написании. Иногда он даже пользуется немецкими словами в их ивритской транскрипции, подобно тому как современный иврит абсорбирует английские и французские термины. Зато его речь живая, не книжная, почти современная мне. И слова… горячие, страстные, не потускневшие за века, в отличие от несущих их букв. Начинается книга такими словами:

Да благословенно будет имя Всевышнего во веки веков!

По велению славного рабби Лёва пишу эти строки и оставляю их для того, кто потрудится их прочесть. Судьба же слов моих мне неведома. Если будет на то воля Всевышнего, то послужат они поучением для читающих. А может и так статься, что лишь посмеются надо мной потомки. Скорее всего неверно ни то ни другое, и вскоре забыты будут мои слова, как забыт буду и я сам. Полагаю, что будет то справедливо, ибо корявы и нелепы слова мои, как коряв и нелеп я сам. Все же веление рабби следует исполнить и я его исполню. Внимайте же повести лет того, кто стал Големом…