Kitobni o'qish: «Сага о Сухом и Красной»

Глава 1

– Ваша светлость, вам нужно двигаться не менее одного часа в день. Кисти рук выгнуть вот так, чтобы большие пальцы смотрели строго вперед для того, чтобы руки ходили в плоскости по ходу движения… – с дрожью в голосе произнёс профессор Илиев.

Профессор Михаил Исакович Илиев был главным травматологом и ортопедом высшей категории пока ещё Минздрава и пока ещё Российской Федерации. Он, как и все, был в ужасе от происходящего в мире. Но когда ты встречаешься с этим вживую, становится не по себе, потому что контролировать такое не представляется возможным. А самое важное, что теперь каждый на планете Земля боится стать следующей жертвой сошедшего с ума мироздания.

– Какого рожна! – закричал герцог Донатан Треф. – Вы должны положить меня в лучшую клинику! Прооперировать или назначить нормальные процедуры, а не практиковать на мне средневековые методы!

Герцог Треф повернулся и, ковыляя, подошёл к профессору Илиеву. Всей собравшейся коллегии врачей было жутко неудобно, но они то и дело смотрели на горб и руки герцога, которые почти доставали до пола. Даже просторный бархатный халат не мог скрыть его уродства. Он ходил натурально как кобольд из сказок братьев Гримм. В свете последних событий труды братьев внезапно стали научными. Но их судорожное исследование не проливало и полфотона света на происхождение Преображения¹ – силе, энергии, закону, согласно которому всё в мире стало изменяться. Когда, к примеру, автомобили стали превращаться в лошадей или ослов, это выглядело интригующе. Когда же люди стали превращаться в свои смысловые аналоги, это повергло всех в шок. Смеяться над соседом из-за того, что он теперь катается на осле, это одно дело, но ждать, что все увидят, какой ты есть на самом деле, не пожелаешь и врагу.

Герцог в прошлом был уважаемым человеком: меценат, филантроп, строитель храмов и просто душевный собеседник. Но в одно мгновение его так скрючило, что даже те, кто знал, какой он был, пожалели его, надеясь, что, когда придёт их время, пожалеют и их. Почему Преображение чаще всего брало за основу образы из Средневековья, никто не знал. Но в соответствии со средневековыми традициями решили, что во всём виноваты «безумные» глашатаи конца света, которые на всех перекрестках драли глотки: «Эра неофеодализма!», «Мы рабы у господ!», «До каких пор нас будут обманывать?» Возможно, вселенная, следуя желаниям толпы, и превратила современность в эпоху рабов и господ. Изменения были настолько необратимыми и глобальными, что многие решили жить как в Средневековье, в надежде на то, что мироздание успокоится, наблюдая покорность людей. Странным образом сознание людей спокойно воспринимало преобразование неодушевленных предметов; казалось, что всё вставало на свои места. Однако изменения среди людей не всегда вызывали внутреннее принятие, как будто преобразовавшийся человек не соответствовал какому-то непростому замыслу. С другой стороны, внутренний голос подсказывал, что теперь люди выглядят такими, какими они являются на самом деле. Суеверие и бред? В такой ситуации суеверие уже является практическим руководством и технической документацией. Достаточно было кому-то сказать, что изменённые люди ускоряют Преображение мира вокруг себя, и их уже не пускали во владения, принадлежащие старому миру. К сожалению, герцог Треф стал новой жертвой подобных страхов, и его не хотели везти в больницу на обследование и лечение, потому что боялись, что после его посещения она может стать в лучшем случае лазаретом.

Профессор Илиев, мягко говоря, не верил в суеверия и с надеждой ждал, что какая-нибудь государственная инстанция превратится в инквизиционный корпус, который обуздает область народного творчества. Он уже давно заметил, что торгаши старого мира совершенно спокойно посещают средневековые кварталы мира нового и не торопятся преображаться в лавочников или коробейников, впаривающих очередные сопли в склянках под видом чудодейственного бальзама. Кстати, последних Илиев считал честнее первых. Но вот почему вселенная медлила, будто жертвы выбирались вручную, оставалось загадкой. Сам Михаил Исакович боялся стать каким-нибудь монахом, который украдкой проводит медицинские опыты у себя в келье, а потом попадает в немилость настоятеля. Он давно уже знал, что он врач до мозга костей, до глубины своей души, и в этом его призвание и смысл существования. Он не откажется от своего дела даже если ему придётся помогать пациентам с кочергой и при свечах.

Его коллеги думали, что помочь герцогу можно лишь новыми средневековыми методами. И хотя профессор Илиев озвучил допущение, что им неизвестны по-настоящему средневековые методы лечения, это услышано не было. Герцога решили лечить гимнастикой и упражнениями в надежде, что это остановит распространение «заразы». Илиев очень хотел помочь пациенту принять свою болезнь, чтобы он спокойнее ждал, когда врачи найдут подходящее решение его проблемы.

– Я знаю, меня прокляли! – герцог, шатаясь из стороны в сторону, ходил по своим покоям. – Где поп? У меня был личный поп! Я же приказал отправить за ним! Где он? Пусть шельмец отрабатывает всё, что я в него вложил!

– Простите, ваша светлость! – ответил слуга. – Его не могут вытащить из дома. Преображение наградило его чрезмерно тучной комплекцией… Простите, ваша светлость.

– Что!? – герцог опустился на пол. – Мы же вместе ходили в тренаж… в тренировочные комнаты. Теперь и я урод, и он… тоже урод. Найдите хотя бы бабку-ведунью… если уж жить этой проклятой жизнью, то полной грудью.

– Мы будем работать над вашей проблемой! – пообещал профессор Илиев, обнадёживающе посмотрев на герцога. – Разрешите откланяться?

Герцог небрежным жестом распустил бесполезный консилиум, большинство членов которого теперь будет переживать за своё будущее. Когда уже почти все вышли из покоев, один врач боязливо подбежал к герцогу, уныло сидящему на ковре.

– Ваша светлость, я слышал, какие-то бродячие трубадуры помогают в таких случаях, – тихонечко произнёс врач. – Последний раз они помогли дочери графа Орловского из Китай-города. Что-то там с летаргическим сном… или болезнь Гюнтера… сами знаете, сейчас слухи трудно проверить, но это хоть что-то.

Герцог устало посмотрел на врача, скривив рот в улыбке, которая больше походила на оскал. Врач быстро засеменил к двери, догоняя своих коллег.

– Арнольд, ты всё слышал? – позвал своего верного слугу герцог.

Седовласый Арнольд отличался не по годам острым слухом, а потому утвердительно поклонился и вышел из покоев.

Он спустился вниз по лестнице родового замка, в который превратился многоэтажный пентхаус на берегу Москва-реки. Это тешило самолюбие герцога Трефа, ведь он был прав, говоря, что Москва – это Европа. В противном случае они бы жили сейчас в тереме или в чём похуже. Судя по всему, остальные жители бывшего фешенебельного дома не преобразились в феодальных господ, иначе бы уже давно начались вооруженные столкновения за право владеть этим новоявленным красавцем. Замок действительно был прекрасен в отличие от его хозяина. Когда дом преобразился, то над воротами, в залах и на стенах появился тот же герб, что и на одежде и перстне герцога: трефа в пламени. Герцог ненавидел этот замок, потому что он был напоминанием начала его уродливой жизни. Сейчас он все свои богатства отдал бы, чтобы стать похожим на конюха-красавца Ивана. Как бишь его фамилия? Да какая ещё фамилия! Иван-дурак, а выглядит как библейский Иосиф Прекрасный. Герцог в сердцах казнил бы его, но чутьё выгоды никуда не делось. У Ивана всё получалось превосходно: купленные лошади в результате его ухода вырастали в цене в пять, а то и в десять раз. Это позволяло хвастаться перед сильными мира сего и совершать выгодные герцогу сделки. За экстраординарного конюха кто-то даже предлагал дочку в невесты горбатому хозяину замка, так как после Преображения семья покинула герцога. Все думали, что он не хочет, чтобы они рисковали собой, находясь рядом с ним. А герцог не хотел, чтобы его жену, когда Преображение сделает её настоящей, увидели остальные. Сейчас без него её быстро забудут, и это герцога полностью устраивало. Что касается его двух дочерей, то он, конечно, скучал, но не хотел, чтобы они видели его таким. Так что тщеславие и выгода – вот его удел в этом новом средневековом мире.

Тем временем Арнольд в одной из башен замка нашёл отдыхающих после смены личных телохранителей. Те, продирая глаза, уже поняли, что поспать им не дадут.

– Семён, Фёдор, герцог поручает вам привезти двух трубадуров из района Китай-города, о которых говорят как о целителях и чудотворцах, – Арнольд кинул два увесистых кошеля с золотыми рублями. – Один вам за отсутствие сна, другой – аванс этим поэтам-песенникам за исцеление герцога. Но привезти их нужно немедленно.

– А немного ли им авансом? – прохрипел Семён.

– Дурень! Нам тоже много дали, а значит, нам их закапывать придётся, если они герцога нашего не избавят от проклятья! – Фёдор был явно смекалистее своего напарника. – Всё сделаем в лучшем виде!

Арнольд проводил их до конюшни, а когда они выехали из замка, вернулся к герцогу. Слуга не очень верил в успех предприятия, но жизненный опыт подсказывал, что пока надежда помогает герцогу не сойти с ума, он, Арнольд, может быть спокоен. Он не знал, откуда у него такая верность герцогу, он же раньше был просто его водителем. Подумаешь, пару раз не сдал герцога жене, которая всё угрожала пунктами брачного договора, что заберёт дочерей и полцарства в придачу из-за измен супруга. Но тогда ещё были детекторы лжи, а не опричники, которые бы точно выбили из него всю правду. Таким образом, неизвестно кому ещё больше повезло: герцогу или его верному слуге.

Арнольд постучал и вошёл в покои господина, перед этим сообщив телохранителям, что сегодня их сменит другая пара. Дело было ближе к вечеру, и слуги зажгли свечи. Арнольд с удивлением отмечал, что такое освещение ему нравится больше электрического света старого мира. Читать, конечно, неудобно, но кто вообще читает, это ж пережитки прошлого, от которых мир отказался ещё до начала Преображения.

Герцог пытался сидеть на красивом резном стуле работы мастеров алтуфьевского мебельного цеха. Для него уродство было не только эстетической проблемой, но и лишало многих удобств. Он ел виноград и смотрел, не моргая, на гобелен на стене.

– Ваша светлость, лучшие люди отправились на поиски трубадуров. Скоро их доставят в замок, – отчитался Арнольд.

– Думаешь, они ещё в Москве? – пришёл в себя герцог Треф.

– Думаю, они ещё в Китай-городе, – ответил слуга и пояснил: – Там одни из лучших трактиров и публичных домов, а трубадуры точно будут отмечать свой успех, хвастаться и рассказывать о нём, пока не кончится полученное вознаграждение. А если они действительно помогли графу Орловскому, то обмывать успех они будут ещё очень долго, поверьте мне.

Герцог кивнул, поправляя халат, который никак не хотел сидеть на его перекошенной фигуре.

– У них получится? – спросил герцог и снова потух, все ещё не веря в эту авантюру.

– Мы их щедро простимулируем, – заверил хозяина Арнольд.

Он явно имел ввиду не только кулаки Семёна и Фёдора, но и выдумки знакомых опричников, письмо к которым он собирался отправить незамедлительно. Хотя у них был нюх на такие дела, и Арнольд ни капли не удивился бы, если бы они оказались на пороге ещё до полуночи. Всё-таки любимое дело, да ещё и перед герцогом можно выслужиться. Арнольд вновь откланялся и пошёл в свою комнату. Его комната была маленькой, но уютной. Мебель простая, но аккуратная. Бронзовый напольный подсвечник с тремя совами – подарок самого герцога. Одеяло из овечьей шерсти, но не колючее – Аннушка из Коровьего переулка действительно была мастерицей. Даже отрубленные несколько пальцев на правой руке по доносу завистников не мешали ей творить чудеса. За такой интерьер раньше просили бы минимум пять золотых рублей. Сколько это в старых деньгах, Арнольд уже и забыл. Он взял листок бумаги и написал: «Радуйся, Анфим! Твой сомолитвенник Арнольд». Для опричника Анфима была только одна радость, поэтому примчаться он должен был сразу, без ненужных раздумий. Даже как-то жалко стало трубадуров. Хотя, может, люди не брешут, и они действительно помогли дочери графа Орловского. Последнему, из-за ужасного характера графа, Арнольд был не рад. Особенно после того, как граф обозвал его «старикашицей и седобородавкой», что говорило об отсутствии у него чувства юмора. Но так как они с герцогом тогда обмывали удачную сделку по замоскворецкой недвижимости, в результате которой герцог значительно увеличил свои земельные наделы, то он тоже смеялся. Арнольд всё понимал, но графу стоило бы выбирать себе объекты для насмешек осторожнее. Письмо Арнольд отправил, естественно, с вороном, чтобы никакой квадрокоптер не перехватил сообщение. После этого он спокойно лёг на свою любимую кровать. Оставалось ждать Семёна и Фёдора с трубадурами подмышкой.

Под утро во дворе замка раздался рёв мотоциклов. Через минуту Арнольд стоял на парапете, и все они, в том числе Семён и Фёдор, не без зависти смотрели, как двое исполнителей музыкальных шедевров нового мира слезали с «намоленных» чопперов слишком известных марок, чтобы их называть бесплатно. Трубадуры были явно ещё пьяны, но твёрдо держались на ногах. И куда вообще смотрят городовые? Они поднялись к Арнольду. Несмотря на то, что от них несло трактирным пойлом, вид у них был свежий и бодрый. Если бы не запах, можно было подумать, что всю ночь пил Арнольд, а не новоявленные чудотворцы. Верный слуга знал, что герцог ночью почти не спит, так как время дня тоже подвергалось Преображению и местами становилось точкой творческого размышления, не давая воспаленному уму забыться. Время в замке герцога страдало вместе с хозяином. Слуга проводил гостей в покои своего хозяина.

Герцог Треф услышал стук, и хриплый голос Арнольда доложил о прибывших трубадурах. Он тоже слышал рёв моторов, но придворный протокол требовал соблюдения определенных правил.

– Ваше светлость, Сухой… кхм-кхм… и Красная к вашим услугам, – слуга покосился на трубадуров, пытавшихся удержаться в презентабельном вертикальном положении.

Герцог пристально посмотрел на них, пытаясь разглядеть в них то необычное, что даст ему надежду на выздоровление. Огня свечей вполне хватило, чтобы эта надежда окрепла. Перед его разно посаженными глазами предстала высокая, под метр восемьдесят девушка двадцати семи лет с выбритыми висками. С левого плеча на грудь спускалась средней длины густая коса сине-красного цвета. Короткие светло-серые брюки и высокие тёмно-коричневые готические сапоги на пятисантиметровом каблуке подчёркивали спортивную фигуру и делали её ноги изящными, но не хрупкими, как у недоедающих красавиц старого мира. Блеклый по сравнению с волосами красно-голубой джемпер с высоким горлом проводил цветовую дифференциацию косой линией и был украшен черным пояском с серебряной пряжкой. Поверх всего этого цветового великолепия была надета плотная тёмно-серая рубашка с коротким рукавом. Мягкие черты лица и большие голубые глаза могли бы стать поводом для приглашения в модельный бизнес, но острый, даже колющий взгляд показывал полнейшую профнепригодность к нему. Если бы возможно было увидеть её фотографии полугодичной давности, то стало бы видно, что она выпустила джинна из каких-то потаённых глубин своего сердца в надежде напугать обрушившееся на мир Преображение заявлением: «Я и сама уже стала настоящей!» Затуманенный четырьмя-пятью кружками пива взгляд был обращен вниз на герцога без тени подобострастия. Венчала образ светло-коричневая лютня изысканной работы, которую герцог отметил своим искушённым взглядом.

Второй посетитель был стройным юношей того же возраста, но на пару сантиметров выше, что женской частью коллектива всё равно считалось достаточным для сохранения равноправия в дуэте. Чёрные волосы с несколькими седыми прядями торчали в разные стороны; тонкий небольшой нос, зелёные глаза и никакой бороды, так как хозяин лица считал, что волос на голове ему вполне достаточно. На нём прекрасно сидели синие джинсы, тёмно-золотая толстовка с капюшоном и чёрная кожаная куртка, что явно вызвало зависть у их работодателя. Ботинки «бродяга Генри» старались удержать хозяина в вертикальном положении, потому что он хоть и выиграл алкогольный спор на скорость, но явно не рассчитывал, что придётся после этого работать. За спиной у него также висела лютня, но попроще, чем у его спутницы. А вот набор писца на правом боку внушал уважение своей золотой тесьмой по иссиня-чёрному футляру. Он вызвал у герцога неподдельный интерес и алчный огонёк в глазах, так что Сухой, ведомый инстинктом сохранения имущества, медленно задвинул его за спину, подальше от хищного взгляда герцога. Они оба поклонились Донатану Трефу в знак уважения. Он благосклонно подозвал их к себе.

– Что ж, приступайте, – устало произнёс герцог.

– Остальным лучше выйти, ещё заденем, – голос Красной был одновременно густым и звонким.

Арнольд с телохранителями вышел из покоев. Сухой подошёл к герцогу, пытаясь дышать куда-то в сторону.

– Вы из преображённых? – спросил герцог Треф.

– Э-э-э, нет, – ответила Красная. – Если не считать бормотуху Стаса Подольского… простите, ваша светлость.

– Откуда же вы тогда знаете, что делать со всем этим, если не были в моём положении? – засомневался в их компетенции герцог.

– Сами в шоке, но вам же нужен результат, а не его и… и-и-к…и-и-к… источник, – Сухой ударил себя в грудь несколько раз, чтобы икота не нарушала и без того сложный разговор.

– А имена вам родители дали? – герцог Треф даже улыбнулся своему вопросу.

– Что вы, нет! Мы сами встречаем реальность во всеоружии! – ответила Красная.

Герцог снова слегка улыбнулся, но всё равно получился оскал хищного зверя. Он заметил, что трубадуры, будучи непреображёнными, не боятся контактировать с изменёнными предметами: носят их, используют, даже, можно сказать, не расстаются с ними ни на секунду. Значит, у них получается оставаться прежними в новом мире и они смогут и ему передать эту способность. Надежда в его сердце, подобно заваленному тухлыми тряпками угольку, стала разгораться с новой силой.

– Да, вы правы, мне нужен результат, – со значением медленно произнёс герцог.

Друзьям не нужно было постоянно напоминать об этом. Семён и Фёдор уже достали их и в трактире, и по дороге в замок всякого рода угрозами и «мхатовскими паузами». Они не были дураками и знали, что взаимоотношения с сильными мира сего и их последствия – это то, что роднит новый и старый миры больше, чем солнце, каждый день встающее на востоке и садившееся на западе. Друзья переглянулись, и Сухой ещё больше приблизился к герцогу так, чтобы их разговор не смог разобрать даже Арнольд.

– Ваша светлость, вы же понимаете, что внешние изменения есть отражение того, какой вы внутри на самом деле? – почти шёпотом произнес Сухой.

Он понимал, насколько они сейчас рискуют, потому что такое напоминание подобно тому, если покрутить пальцем в язвах прокажённого, не потерявшего чувствительность.

– Да, – герцог стал дышать громче и чаще. – Но я знаю подонков гораздо хуже меня, и они до сих пор наслаждаются жизнью: кто в измененном состоянии, а кто ещё в прежнем виде. Почему Преображение изуродовало меня, а не их?

– Поймите правильно, тут дело не в том, плохой вы или хороший, это неважно, важно, кем вы себя сделали… – Сухой указал пальцем куда-то в область груди герцога, так как точнее определить в искривлённой фигуре, где сейчас его сердце, было невозможно.

Сухой и Красная почувствовали опасность, которая наполнила покои подобно разряженному озону перед грозой.

– Все считают меня чудовищем во всех смыслах этого слова! – с горечью произнёс Донатан Треф. – Я чувствую это в их взглядах, в их мыслях, в их действиях. И даже их заверения в любви и преданности – отвратное лицемерие!

– Скажу честно, по ощущениям вы нормальный мужик, – пошла ва-банк Красная.

Но герцог уже слишком сильно погрузился в себя. Сухой посмотрел на неё, давая понять, что лучше сейчас помолчать.

– Я же старался помогать другим, – он начал медленно стучать по стулу рукой. – Да, я жил и для себя. А для кого мне ещё было жить? Да, приходилось жёстко решать деловые вопросы, но все в нашей среде знают, чем рискуют. Таковы правила игры… Но я никогда не забывал про детей и сирот… Ну, подумаешь, убил пару конкурентов… Жалко, конечно, было вдову… Но я же её потом утешил… Хотя жену свою люблю… Но вот любила ли она меня?

Такая откровенность недвусмысленно давала понять, что если у друзей не получится помочь герцогу, то все эти признания они унесут в могилу. Сухой и Красная немного отошли от хозяина замка, делая вид, что готовятся, хотя и понятия не имели, что нужно делать. Никакого чёткого обряда они ещё не придумали, да и не собирались. Со вселенной сейчас заигрывать себе дороже. Но для герцога, как и для любого человека, было важно, чтобы с ними совершали что-то многозначительное, и чем непонятнее и пафоснее будет происходящее, тем спокойнее, потому что в этом случае человек начинает ощущать себя частью чего-то более возвышенного и великого, чем он сам.

– Как его скрутило, – подытожила исповедь герцога Красная, закинув косу за спину. – Неудивительно, что горб вылез.

– Да пофиг. А вот то, что он на этом зациклился, всё осложняет, – Сухой даже протрезвел от открывающейся перспективы пойти на корм ракам в Москва-реке. – Со старыми всегда так. Вот с молодыми гораздо легче.

– А с молодыми девицами тебе ещё и приятнее, да? – припомнила Красная.

– Пф, очень смешно. Но у него есть только один путь, – тихо произнёс Сухой, поглядывая на герцога. – Когда у нас ничего не выйдет, принять реальность и простить нас, отпустив на все четыре стороны.

– Это ты сейчас придумал? Он же думает, что мы… А мы… – Красная не была довольна таким решением.

– Да-да, они думают, что мы знаем, что делаем, а мы такие же, как и он, жертвы обстоятельств, – грустно заметил трубадур.

– Я так и знала! Не надо было связываться с ними. Вот поможешь одному-другому, и потом уже на тебе все готовы ездить!

– Когда ты спускала вознаграждение, я слышал другое: «Мы поймали удачу за хвост!» – описал недавние события Сухой. – Но в одном ты права: если мы выберемся отсюда живыми, нужно валить из города, по крайней мере, на некоторое время.

Герцог продолжал описывать своё место в мироздании. Казалось, что от этого его скрючивает ещё больше.

– Заряжай песню, это зафиксирует его, – сказал Сухой.

– Откуда я знаю, что ему нужно, чтобы испытать положительные эмоции? – засомневалась Красная. – Он явно многое повидал, и вкусы у него могут быть сложные. Как же всё-таки с молодыми проще – у тех вкусы странные, но простые, как пять копеек.

– Женскую интуицию подключи, – заметил Сухой. – Тебе пить нельзя, совсем того…

Красная постучала ему по голове, давая понять, что и сам он «того». Пока девушка настраивала лютню, она вдруг вспомнила пару мелодий, которые нравились почтенному поколению, и поняла, что со вкусами разных поколений, на самом деле, бывает и с точностью наоборот. Потому и ценится чутьё настоящего трубадура, благодаря которому можно найти ключик к любому сердцу. Пара аккордов наполнила покои благородными звуками, что заставило герцога прищуриться в ожидании чуда. Красная незамысловатыми кривляньями размяла лицевые мышцы и запела, отдавшись музыке. Забористое упоминание первичных половых признаков с последующим воспеванием несгибаемого мужского начала вперемежку с перечислением превратностей жизни даже Сухого заставило замереть. Он, не двигаясь, в шоке переводил глаза с герцога на подругу, которая вошла в раж, бодро напевая тексты песен то ли группы из северной столицы, то ли из далекой страны Ближнего Востока. Герцог то и дело смеялся, и его смех становился всё продолжительней и громче, как будто он вспоминал что-то беззаботное из прошлой жизни. Сухому не хотелось это признавать, но Красная снова попала в самую точку, как и в случае с дочкой графа Орловского, которая пребывала в летаргическом сне. Тогда песня была из творчества нынешнего оружейного барона Али ибн Фатаха. Дочка проснулась на раз-два. Но с герцогом ситуация иная. Его нужно было вызволить из более глубокого забытья. Скоро позитивные эмоции пойдут на спад. Герцог стал смеяться так, будто глохнет мотор. Сухой подошёл к нему сзади и стал шептать о том, как он и раньше по ночам думал, что успех его уже не радует и хорошо бы от всего отречься и уйти куда глаза глядят. Уйти туда, где никто его не знает. И вот теперь его никто не знает, а значит, его мечта сбылась. Осталось только вспомнить, чем он хотел заниматься в этом изгнании. Герцог что-то прошептал, и Сухой, покачав головой, в разочаровании отошёл от него к подруге. Красная не стала допевать до конца, увидев поникшего герцога.

– Что с ним? – спросила она.

– У него не было мечты, настоящей мечты, воздушной и непринужденной, не прикованной к земле. Он сейчас понял, что он, по сути, стремился из одной пустоты в другую… и остался пустым, потому и скрутило его так, что внутри не оказалось стержня, – Сухой говорил явно без энтузиазма. – Нам конец.

– Быстро кланяемся и уходим, – Красная схватила друга за голову и согнула его в поклоне.

Она знала, что Сухой хочет остаться, чтобы посмотреть, прав в своих догадках или нет, и, хотя, по её мнению, всё, что сказал её друг, вилами по воде писано, пока что его предположения подтверждались. Красной не хотелось дожидаться развязки. Через «ваша светлость», «теперь необходимо дать благодати проникнуть внутрь» они вышли из покоев, но уже знакомые им личники во главе с Арнольдом преградили им путь.

– Арнольд! – интонация герцога Трефа была особой.

Улыбка, а точнее любезный оскал Арнольда предназначалась двум неудачникам.

– Дорогие гости, герцог хочет, чтобы вы помогли ещё одному уставшему от этой бренной жизни человеку, – дружелюбный тон Арнольда походил на приготовление мяса перед разделкой. – Вас проводят.

Четыре телохранителей сопроводили друзей в подвал замка, где их уже ждал опричник Анфим. Стоило отдать ему должное – он был стильно одет во всё чёрное: подрясник из тонкой шерсти, кожаный фартук, кожаный чепец и кожаные перчатки с какой-то драпировкой. Всё было новое. Друзья даже могли бы подумать, что ради них, гостей герцога, опричник так нарядился. Отчасти это была правда, но на самом деле у мамы Анфима был сегодня день рождения, поэтому он специально для любимой мамочки оделся во все чистое и новое.

Друзей быстро привязали ремнями к пыточным столам. Трижды, в знак Святой Троицы, проверив надежность пыточных ремней, Анфим отпустил телохранителей. Всё-таки пытки – вещь интимная, нужно ещё наладить связь с жертвами. Многим может показаться это каким-то извращением, но Анфим считал, что так будет комфортнее и узники не будут отвлекаться от предложенного им меню из пыток. Анфим, про себя напевая любимый мотив «С песней весело пытать…», разворачивал свертки с необходимыми инструментами.

– Мои родные, не волнуйтесь, вас ждёт увлекательное путешествие в страну боли и очищения, раз уж вы не угодили герцогу, – по-учительски произнёс Анфим. – Ничего личного, хотя я и получу от этого свою порцию удовольствия. Ну, и конечно, вы сами виноваты! Чудотворение – это ответственность, а не способ заработка!

– Ну, и конечно, нас мало за это просто убить! – передразнила Анфима Красная.

Анфим поцокал, дав понять, что в следующий раз заткнет их рты кляпом. Он взял скальпель и стал считалочкой выбирать, с кого начать:

На коле они сидели,

Депутаты и министры,

Генералы и садисты,

Люд простой и не простой,

Кто же… ты… будешь… такой?

Скальпель показывал на Сухого. Конечно, считалка была лишь данью уважения к Провидению, которое послало Анфиму такой подарочек. Он, с присущей его профессии деликатностью, сразу решил начать с Сухого, чтобы дама могла пожить подольше. К тому же мужчины менее стрессоустойчивы: ещё скончается от увиденных процедур, проводимых над девушкой, и тогда на второе уже ничего не останется, чего Анфим допустить не мог.

Сухой с грустью посмотрел на свою закадычную подругу. Сколько всего они пережили в школе и университете, чтобы сдохнуть в этом сыром, хотя и чистом подвале! В ответ она посмотрела всё же с надеждой, что им вновь каким-то чудом удастся выбраться из этой ситуации. Раз уж вселенная не помогла сотворить чудо с герцогом, хорошо, чтобы она вернула этот долг сейчас. Анфим, подобно художнику, выбирающему на холсте место начала нового шедевра, крутил скальпелем в воздухе над лицом и телом Сухого.

– Я немного пущу вам кровь через точечный разрез артерии, – шепотом произнёс Анфим.

Сухой задержал дыхание и зажмурил глаза, думая про Анфима: «Вот что бывает с людьми бюджетной сферы, если их годами недооценивать». Секунды шли одна за одной, сливаясь в минуту, но ничего не происходило. Его кто-то ударил по щеке.

– Аллё, вставай, ты чего! – буркнула Красная. – Не слышал, что ли, дочка графа приехала. Увидев наши мотоциклы во дворе, с криками «Папенька-папенька!» потребовала нас к себе.

Сухой поднялся и окинул взглядом разочарованного Анфима и хорошо скрывавшего раздражение Арнольда. Ну и кто теперь скажет, что они не чудотворцы?! Не показывая торжества, друзья незамедлительно вернулись в покои герцога, благо, что их даже не помяли. В покоях находился граф Орловский, увлечённо рассказывавший герцогу Трефу о каких-то новых земельных участках на Воробьевых горах, которые они могут заполучить. Этим утром он рано отправился к герцогу, потому что всю ночь обдумывал новые махинации и был не в состоянии их больше держать в себе. После исцеления дочку он брал везде с собой, по-своему ценя каждое мгновение, проведенное с ней. Она стояла несколько поодаль и явно смотрела только на дверь, за которой жаждала увидеть своих спасителей. Как только они вошли, она встрепенулась и подбежала к друзьям, забыв про приличия. Её веснушчатое лицо озарилось такой широкой улыбкой, что трубадуры тут же забыли о мрачном подвале. Она обняла Красную, и та, хотя дочка графа по росту всего лишь дышала ей в пупок, обняла её в ответ.

– Ты ещё споёшь мне? – спросила Юлия Орловская, поправляя чисто русскую во всех отношениях косу.

– Давай во дворе, здесь мы помешаем взрослым разговорам, – погладив её по голове, произнесла Красная.

Граф Орловский отпустил свою дочь с двумя охранниками. Во дворе к ним и страже присоединились ещё несколько слуг. Майское московское утреннее солнце играло лучами, создавая естественную сценическую подсветку. Поставив ногу на свой мотоцикл, Красная снова запела не песнь печали, а песнь исхода, за авторством заморской группы цеха мастеров по металлу. Бабы заплакали, а мужики задумались. Юлия на прощанье улыбнулась Красной – своему новому кумиру.