Kitobni o'qish: «Алевтина»

Я почувствовала приход весны, ещё даже не успев открыть глаза. Запах растворённой в воздухе лёгкости и яркий свет, просачивающийся сквозь опущенные веки, – эти родные ощущения я узнала мгновенно и тут же мысленно поблагодарила их за то, что они вновь ко мне вернулись.

Чуть приподнявшись на кровати, я посмотрела на залитое солнцем окно. Яблоневое дерево, которое росло напротив, стояло ещё совсем голое, но мне показалось, будто от него уже начал исходить сладкий фруктовый аромат. Плавно встав с постели, я босиком шагнула прямо в центр световой дорожки на дощатом полу. Ступать по ней было непривычно легко: от нагретой древесины исходило такое нежное тепло, которое словно, лаская, приподнимало меня в воздух.

Насколько же проще становится просыпаться, когда приходит весна! Я сразу вспомнила свою соседку из интерната Катю: зимой нас поднимали, когда за окном было ещё темно, и она сначала по нескольку минут лежала лицом в подушку, отказываясь пошевелиться, потом под всеобщие уговоры вставала и, потирая глаза, сердито заявляла, что в такую рань ей нужно время, чтобы где-то найти свою душу и всунуть её обратно в тело.

«Интересно, что с ней сейчас?» – подумалось мне мимолётом. С Катей мы не виделись уже несколько лет.

За окном вовсю кипела жизнь. Люди, вдохновлённые весенним пробуждением природы, были как-то по-особенному бодры, шли размашисто и непривычно часто смотрели вверх. Одеты все были очень по-разному: кто-то боязливо продолжал носить зимнюю куртку, не доверяя слабому мартовскому солнцу, а кто-то уже осмеливался выйти и в тонкой рубашке.

Среди прохожих я заметила Максима Ивановича – хозяина квартиры, в которой я снимала комнату. Он опять тащил за собой какую-то рухлядь: главным его увлечением было приволакивать домой всякий хлам и что-нибудь из него мастерить. В основном, получались сомнительные украшения для двора вроде свиней, собранных из покрашенных в розовый цвет пластиковых бутылок, но иногда выходило и что-то стоящее.

Однажды я нашла на улице деревянную дощечку с рисунком, который меня заворожил: круглое жёлтое солнце с идеально ровными извилистыми лучами и голубой полумесяц с волнистым узором. У светил были человеческие черты лица, так что солнце очень весело и пристально таращилось прямо на меня, а месяц с прищуром и лёгкой усмешкой посматривал на солнце. Подняв эту деревяшку, я несколько минут была не в силах оторвать от неё взгляд. По этим выражениям лиц я поняла, что светила знают что-то безумно важное, способное объяснить буквально всё вокруг, только вот человечеству этого узнать никогда не суждено, поэтому они и смотрят на нас сверху так лукаво.

Не замечая ничего вокруг, я принесла эту дощечку домой и ещё целый вечер её разглядывала. В какой-то момент меня осенила догадка, почему я могла настолько сильно впечатлиться: точно такое же изображение где-то встречалось мне в раннем детстве.

Я почти ничего не помнила о том, что было со мной до детского дома: там я оказалась в два года. По тем мелким крупицам воспоминаний, которые иногда внезапно вспыхивали и тут же перемешивались в сознании со снами и фантазиями, я пыталась понять, кем были мои родители и что с ними произошло. Увы, к ответу близко я никогда не приближалась: красочные образы, возникающие в памяти, мгновенно рассеивались либо путались с более поздними впечатлениями. Единственным, за что я могла хоть как-то уцепиться, становились предметы, стойко напоминающие мне о раннем детстве, – их я называла своими артефактами – одним из них стала эта дощечка.

Тогда я показала свою находку Максиму Ивановичу. Он, обрадовавшись, что наконец хоть кто-то разделил с ним его страсть к барахлу, предложил сделать из неё настенное украшение для моей комнаты. Обточив деревяшку до ровной овальной формы, он покрыл её лаком и повесил над моей кроватью. Засыпая, я часто разглядывала этот рисунок. Он навевал удивительные красочные сны, но помочь мне продвинуться в моих внутренних поисках так и не смог.

Сегодня Максим Иванович был явно в отличном настроении. Весело посвистывая, он озирался по сторонам и, несмотря на тяжёлую ношу за спиной, ступал легко, как-то совсем по-мальчишески. Вдруг, заметив в окне меня, он помахал рукой. Я кивнула ему в ответ и побежала к выходу – мне захотелось поздороваться лично.

Перед выходом на улицу я забежала в ванную и, умывшись, посмотрела на себя в зеркало. У меня уже несколько лет были длинные волосы, но я по-прежнему воспринимала их как нечто особенное, как награду или привилегию: в детском доме нас стригли коротко, объясняя это борьбой со вшами.

Спешно одевшись, я вышла из квартиры, закрыла дверь ключом с брелоком в виде птички, спустилась по лестнице и выбежала во двор.

У входа уже стоял Максим Иванович и устанавливал на крышу собачьей будки деревянный шест. К нему с разных сторон были прибиты четыре бруска, концы которых сужались, образуя своего рода стрелки. На вершине шеста было расширение, из которого, словно растущие травинки, отходили странные гнущиеся палочки.

– Доброе утро! – сказала я. – А что это вы такое красивое делаете?

– Здорово, малая! Это будет флюгер.

– Ого, а где вы такие штучки нашли? – я указала на торчащие сверху палочки.

– О-хо-хо, – Максим Иванович лукаво улыбнулся, – да я могу что угодно найти! Кроме денег…

Он вдруг озадаченно покачал головой и вздохнул.

Я осмотрела воздвигаемую конструкцию со всех сторон и в очередной раз убедилась в своеобразии эстетического вкуса своего соседа: украшения на вершине флюгера от малейшего дуновения ветерка нелепо дрыгали, напоминая странное морское существо, перебирающее щупальцами. Именно чего-то подобного, впрочем, и следовало ожидать от флюгера в исполнении Максима Ивановича.

– Только клейкая лента почти закончилась – боюсь, на всё дело не хватит… Вот раньше я работал упаковщиком на заводе – дык я оттуда столько этой ленты приносил, что мне её складывать было некуда!..

Заметив моё настороженное выражение лица, он добавил:

– Ну ты не думай, я человек всё-таки порядочный: я никогда не брал больше… ну… больше чем было!

Мы рассмеялись.

– А зачем вам флюгер?

– Дык это красиво! – ответил Максим Иванович, удивившись, что я не поняла такой очевидной вещи. – У меня в родительском доме на крыше был флюгер… Я, ещё мальчишкой, любил смотреть на него, определять, откуда дует ветер, и всем об этом кричать!.. Столько лет прошло, всё изменилось… И я повзрослел, и печень моя выросла вместе со мной!.. Э-хе… А ветра всё так же дуют, у них-то всё по-прежнему…

Я заулыбалась: у меня в голове возникли очень приятные ассоциации.

Моего лучшего друга звали Ветер. Я не была до конца уверена в том, что это его настоящее имя, но проверить это мне никак не удавалось: он был настолько скрытный и неуловимый, что, пытаясь прояснить какие-то подробности его личности, я наоборот натыкалась на всё новые загадки. Однажды я улучила подходящий момент и спросила у Ветра напрямую: «А это твоё настоящее имя или ты просто сам себя так называешь?», в ответ на что услышала типичную для него парадоксальную фразу: «Ха! Так если я сам себя так называю, значит, это и есть моё настоящее имя!». Затем он пустился в пространные рассуждения о том, насколько названия окружающих нас предметов соответствуют их сущности, и я, как обычно, осталась без внятного ответа на свой вопрос.

Знакомство с Ветром было стремительным и неожиданным, как и он сам: он вылетел из толпы, в которой я оказалась, заблудившись во время своей первой самостоятельной прогулки. Тогда мне только исполнилось четырнадцать, и по правилам интерната мне стали разрешать иногда гулять без сопровождения взрослых. Окрылённая невиданной доселе свободой, я так увлеклась исследованием города, что не заметила, как полностью потеряла ориентацию в пространстве. Очнулась на незнакомой оживлённой улице, где все спешили и толкались. Мне стало страшно: мало того, что я не знала, куда идти, так даже прижаться к обочине, чтобы сориентироваться, не получалось из-за нескончаемого потока людей. Меня несло вместе с толпой, и вдруг из этой серой массы ярким пятном возник Ветер. Он был в ослепительно белом костюме, а его шею изящно обвивал очень длинный синий шарф, концами которого он подметал дорогу. Одним своим видом он вселил в меня спокойствие и уверенность: вся моя тревога вмиг улетучилась, будто я получила подтверждение того, что всё будет хорошо и бояться ничего не нужно. Заметив меня, Ветер приблизился, удивительно ловко вывел меня через толпу к обочине и, приветливо улыбнувшись, спросил:

– Девушка, вы случайно не могилу Чингисхана ищете?

Я недоумённо посмотрела на него.

– У меня был один знакомый, который искал могилу Чингисхана, – настолько растерянным я до вас видел только его.

Я заплетающимся языком ответила, что пытаюсь найти дорогу до своего интерната.

– Ну эта задачка явно попроще! Позволите вас проводить? – спросил Ветер с ироничной услужливостью в голосе, взял меня под руку, и мы пошли.

Мне даже не пришлось ничего объяснять: откуда-то Ветер сам прекрасно знал дорогу. По пути он поведал мне о развлечении, которым любил занимать себя во время пеших прогулок:

– Я рассматриваю шагающих мне навстречу людей и угадываю по их одежде, походке и выражению лица, о чём они сейчас думают и куда идут. На самом деле это просто! Вот, например, этот господин в кожаной куртке с длинными волосами – лидер местной рок-группы, и сейчас он переживает о том, что их с товарищами больше не пускают в гараж, где они всегда музицировали. А эта дама, – он указал на торопящуюся женщину в клетчатом костюме, – работает в паспортном столе – это видно по её сиреневым теням и нахальному выражению лица – и сейчас она переживает о том, чтобы успеть домой к началу любимого сериала. Ну а вот этот господин, – Ветер кивнул в сторону пьяницы, валяющегося около мусорного бака, – этот господин понял жизнь и больше вообще ни о чём не переживает.

За таким увлекательным занятием мы неожиданно быстро добрались до детского дома. На прощание Ветер подарил мне сорванный на месте цветок одуванчика, прорекламировав его как универсальное устройство, которое можно ставить в вазу, заплетать в косу и заваривать в чай.

Я была в странном, но приятном смятении от этого неожиданного знакомства и от всего услышанного. Опомнилась лишь спустя несколько минут после того, как мы с Ветром попрощались, и грустно подумала, что, наверное, больше его не увижу: стоило попросить его оставить хоть какие-то контакты.

Однако он объявился уже через несколько дней, подойдя к моему окну и начав пускать через него зеркалом солнечных зайчиков. С тех пор мы часто гуляли вместе.

Ветер очень много курил, но никогда не имел при себе сигарет, предпочитая всё время «стрелять» их у прохожих. Подходил он к этому вопросу творчески, искусно подстраиваясь под поведение и культурный уровень каждого, к кому обращался. Так, приближаясь к робко стоящему интеллигенту в очках, Ветер тихо и ненавязчиво уточнял: «Извините, пожалуйста, не найдётся ли у вас сигаретки?». Сидящего на лавочке пожилого работягу он бодро окликал со смесью наглости и уважения в голосе: «Отец! Закурить будет?» А в пьяную компанию галдящих подростков врывался с видом, как будто уже сто лет со всеми знаком, и просил сигарету жестом – и ему её обязательно давали, видимо, и правда принимая за кого-то из «своих».