Kitobni o'qish: «Александра и Курт Сеит», sahifa 2

«Боже, ну кому это сейчас нужно? – говорила Валентина с непривычной горячностью. – Люди погибают каждый день, а мы все держимся за условности, соблюдаем формальности, тянем время, как будто собираемся жить вечно!» А Шура растерянно смотрела, как сестра нервно сжимает тонкие руки, как ее чистый лоб прорезает морщинка, и чувствовала, что ей становится страшно. Валентина, ее Валентина, всегда такая уверенная, спокойная и надменная, всегда так строго соблюдающая правила. Что с ней стало? Неужели она так сильно любит Костю? И неужели любовь так сильно влияет на человека, что ломает его, заставляет бояться будущего?

Оркестр тем временем ненадолго замолчал, а потом дирижер вновь взмахнул палочкой, и по зале полилась мелодия вальса. Сладкая, тягучая, задевающая сокровенные душевные струны. Она обволакивала и качала, словно морские волны. От такой музыки хотелось плакать и улыбаться сквозь слезы.

Валентина и Костя, не говоря ни слова, обменялись взглядами, а потом ее рука легла на его погон, и они закружились в медленном томном вальсе, уносящем их куда-то в их собственный мир, существующий только для них двоих.

Петр Андреевич как раз перед этим тоже отошел и о чем-то заговорил с Шуриным отцом, а она осталась стоять на месте, ощущая себя одной-одинешенькой на всем белом свете. Конечно, она понимала, что это неправда, это всего лишь самообман, порожденный берущими за душу рыданиями скрипок и несбывшимися девичьими фантазиями.

Чего она ждала от этого бала? Что к ней, как к Наташе Ростовой, через весь зал подойдет красавец-офицер, пригласит ее на вальс и она полюбит его на всю жизнь? Но ведь это глупости, в жизни так не бывает! Да и в романах тоже ничем хорошим не заканчивается.

Шура вскинула голову, заставляя себя держаться прямо. Еще бы улыбнуться, чтобы придать себе уверенный вид, словно ее и не беспокоит, что другие девушки кружатся в этом чудесном вальсе, а она стоит одна как неприкаянная. Но она боялась, что улыбка получится слишком жалкой и только выдаст ее внутреннее смятение и неуверенность в себе.

Она еще выше подняла подбородок и с делано-равнодушным видом окинула взглядом группу людей неподалеку. Все лучше, чем смотреть на танцующих и завидовать. Какая-то очень элегантная молодая дама показалась ей знакомой, но разглядывать было неудобно, да и к тому же та как раз подала руку кавалеру и уплыла с ним в упоительном кружении вальса.

Шура скользнула делано-равнодушным взглядом по нескольким офицерам, но тут один из них вдруг обернулся, словно что-то почувствовал, и она, встретившись с ним глазами, вздрогнула, как от электрического тока. Сердце пропустило удар.

Несколько мгновений они, нарушая все приличия, смотрели друг на друга не отрываясь. Мир застыл. Казалось, музыка замолчала, пары остановились, все кругом исчезло, провалилось куда-то в бездну, свет потемнел. Не было ничего и никого, кроме высокого молодого человека, чей огненный взгляд проникал в самое ее сердце.

Сеит.

А она-то самоуверенно считала, что сумела его забыть.

Забыть? О, нет, она помнит все до последней детали. Скрип снега под сапожками, далекий перезвон колоколов, щиплющий щеки мороз, жар натопленной комнаты, стук захлопнувшейся двери и… обжигающий губы поцелуй…

– Александра, – голос отца прорвался сквозь окутывающий ее туман и заставил вернуться к реальности. Шура очнулась от оцепенения и повернулась, надеясь, что ее щеки не слишком пылают.

– Да, папа.

– Ты знакома с поручиком Ивашковым?

Смутно знакомый молодой человек поклонился и сказал что-то о том, что учился вместе с ее братом. Шура кивнула и произнесла несколько приличествующих случаю вежливых слов, краем глаза успев заметить, что Сеит отделился от группы офицеров, сделал несколько шагов в ее сторону, но остановился.

Боже, а если он подойдет? Что ей делать? Изобразить, что не узнала? Или узнать и вежливо поздороваться, как с любым другим знакомым? А сумеет ли она держаться спокойно и естественно, если у нее и сейчас при виде него сердце бьется как сумасшедшее? Что же будет, когда он подойдет, заговорит…

Она вдруг испуганно сообразила, что этот молодой человек, как его там… Ивашков – что-то говорит ей. Господи, как он не вовремя явился. Чего он от нее хочет?

Шура попыталась сосредоточиться – ведь слышала же она хоть слово из того, что он сказал. Танец? Ну конечно, он приглашает ее на танец! Теперь она уже посмотрела на поручика с искренней благодарностью и, улыбнувшись, протянула руку.

– Буду очень рада.

Она на самом деле была рада, и не только тому, что он пригласил ее танцевать, чего она конечно же хотела, как любая другая девушка. Но главное, этот танец сейчас должен был помочь ей развеять туман, в который ее погрузила неожиданная встреча с Сеитом, успокоить, дать возможность сохранить лицо, наконец.

Ивашков танцевал довольно хорошо, держал ее ловко, вел за собой и одновременно успевал поддерживать легкий, ни к чему не обязывающий разговор. Шура в ответ рассеянно улыбалась, все еще во власти своих мыслей, воспоминаний и сомнений, но постепенно успокаиваясь и приобретая прежнюю если не уверенность, то хотя бы сдержанное достоинство.

Если бы еще Сеит не танцевал всего в нескольких шагах от нее и она не встречала то и дело его пылающий взгляд. А ей ли этот взгляд предназначен? Два года назад в Москве он и не думал так на нее смотреть. Тогда она была для него всего лишь ребенком, младшей сестрой красавицы Валентины. Все, что между ними произошло, – лишь прихотливая игра случая, не более. Он, наверное, ни разу и не вспоминал о ней за эти годы.

Или вспоминал? Чему верить – доводам рассудка или этому настойчивому взгляду?

Скрипки издали последний жалобный стон. Вальс закончился. Шура с усилием улыбнулась своему кавалеру, в то время как в груди у нее все трепетало. Сейчас Сеит к ней подойдет, возможно, пригласит на следующий танец, а она все еще не решила, как себя с ним вести и что говорить.

Она словно ненароком оглянулась. Да, вот он отвел на место свою даму, повернулся, нашел ее глазами и решительно направился в ее сторону…

– Вы позволите пригласить вас на следующий танец?

Шура вздрогнула. Перед ней стоял уже не Ивашков, а Петр Бобринский. Ну как бы ей отказаться?! Она бросила отчаянный взгляд в сторону Сеита и увидела, как его на пол пути перехватил какой-то офицер. Ей не было слышно, о чем они говорят, но зато она ясно увидела, как помрачнело его лицо. Он сразу же словно забыл и о ней, и обо всем остальном, резко развернулся, и они вместе с тем офицером быстрым шагом направились к двери.

Ушел. А она уже себе нафантазировала каких-то сказок. Шура сдержала вздох и с улыбкой протянула Бобринскому руку.

– С огромным удовольствием.

Глава 2
Экспроприация

– Не лучшее это время для выхода в свет, – негромко сказал Юлиан Матвеевич, глядя сквозь стекло в закрытом экипаже на безлюдную улицу.

Он внезапно почувствовал себя нехорошо и решил откланяться, хотя бал у Бобринских был еще в самом разгаре. Обеспокоенные дочери собирались поехать с ним, но он уверил их, что ничего страшного, просто в его возрасте и с его состоянием здоровья светскими развлечениями лучше не злоупотреблять.

В конце концов было решено, что он уедет, а Валентину после бала привезут домой родственники Кости. Шуру тоже уговаривали побыть на балу подольше, но она не хотела оставлять отца одного, и к тому же у нее в отличие от сестры не было личных причин, чтобы задерживаться.

Она так и объяснила: это Валентину нехорошо лишать возможности побыть еще часик-другой с любимым женихом, они так давно не виделись. А для нее этот бал – всего лишь бал, будут и другие.

Было, конечно, и то, что она не сказала. После ухода Сента краски словно поблекли, а музыка стала скучной. И ведь она вовсе не ожидала, что он там будет, не думала о нем, а стоило ему появиться, и все остальное стало неважным и неинтересным.

Так и получилось, что Шура на самом деле покинула свой первый бал без малейших сожалений и теперь сидела в экипаже напротив отца, стараясь сохранять безмятежный вид и не показывать своего беспокойства из-за его недомогания.

– Не лучшее сейчас время для развлечений, – задумчиво повторил Юлиан Матвеевич в ответ на ее вопросительный взгляд. – Я понимаю, твоя матушка права, жизнь должна идти своим чередом даже в войну, но все же… – Он покачал головой. – В Петрограде и Москве перебои со снабжением, солдаты дезертируют с фронта, рабочие недавно опять устраивали стачку и демонстрации, которые пришлось солдатам разгонять. А мы на балах танцуем. Стоит ли удивляться тому, что простой люд смотрит на нас с негодованием.

Он говорил так серьезно и печально, и на лице его была видна такая серьезная озабоченность, что Шуре передалась его тревога. О стачках и демонстрациях она знала мало, барышням о таких вещах рассказывать не принято, но об усталости от войны уже говорили даже в светских салонах. Она, правда, не знала, к чему это может привести, но подозревала, что волнения среди рабочих тоже с этим связаны.

– Быть может, нам не стоит надолго задерживаться в Петрограде. – Она взяла отца за руку. – Послушаем, что скажет профессор Егоров, и вернемся домой. Мамино желание выполнено, в свет меня вывели.

– Всего на один бал.

– А зачем больше? Ты ведь прав, не время сейчас. Война, и ты болеешь… как-то не до балов. – Шура постаралась улыбнуться. – И я не такая уж старая, могу выехать в свет и в следующем году. Не обязательно в Петрограде, можно и в Москве.

Юлиан Матвеевич вновь посмотрел в окно, на освещенную электрическими фонарями набережную и пробормотал:

 
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.
 

Он задумчиво замолк, но Шура тут же подхватила:

 
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит…
 

Они одновременно улыбнулись, как улыбаются люди, которым не нужны лишние слова и пояснения, чтобы понять друг друга. Их семейная традиция подхватывать на середине строфы какую-нибудь пушкинскую цитату была едва ли не старше самой Шуры.

Ах, как ей хотелось бы, чтобы они приехали в Петроград по какому-нибудь другому поводу! Чтобы отец был здоров и можно было шутить без постоянного затаенного страха: а вдруг ему опять плохо, вдруг он просто старается не пугать родных, а на самом деле превозмогает боль.

Экипаж вдруг резко остановился, прерывая ее размышления. Причем так резко, что Шура с отцом едва не попадали с сидений и вынуждены были схватиться за стены.

– Что случилось? – Юлиан Матвеевич сердито распахнул дверцу и замер.

Выглянувшая из-за его плеча Шура тихо ахнула.

На них был направлен револьвер.

– Пожалуйста, сохраняйте спокойствие, и я обещаю – никто не пострадает. – Владелец револьвера говорил вежливо, хоть и глуховато, видимо потому, что его лицо было до самых глаз скрыто шарфом.

Судя по выговору, он был человеком хорошо образованным и даже светским, да и пальто на нем было самого модного покроя. Возможно, поэтому продолжение фразы прозвучало особенно неожиданно:

– Это экспроприация в пользу народа. Мы возьмем деньги и уйдем, а вы сможете продолжить свой путь.

Два человека за его спиной выразили поддержку этой речи громкими смешками. Они были тоже вооружены револьверами, и их лица, так же как и лицо главаря, прикрывали замотанные почти до самых козырьков шарфы, но в отличие от него вид у них был откровенно бандитский.

– Молодой человек, – Юлиан Матвеевич говорил не менее спокойным тоном, хотя Шура чувствовала в его голосе нотки сдерживаемого гнева, – мы, разумеется, вынуждены подчиниться силе. Но надеюсь, вы тоже будете благоразумны.

Грабитель усмехнулся, элегантным жестом пригласил их выйти из экипажа и даже заботливо придержал Шуру за локоть, когда она поскользнулась на обледенелых булыжниках мостовой.

Один из бандитов сразу залез в экипаж и начал его осматривать. Юлиан Матвеевич по-прежнему вежливо, словно разговаривал с хорошим знакомым на деловом обеде, обратился к главарю, который, не выпуская револьвера, быстро и ловко обыскивал его:

– Позвольте выразить некоторое недоумение: неужели народу настолько необходимы мои часы и жемчуг моей дочери?

– Полноте, барон, – укоризненно сказал грабитель, вынимая из кармана его пальто газету, бумажник и пару писем, – умейте проигрывать. Нам известно, что два часа назад вы забрали из банка сто…

– Барон? – прервал его Юлиан Матвеевич. – Должен разочаровать вас, господа, но я не обладаю этим титулом. Да и каким-либо другим титулом тоже.

Тем временем человек, осматривавший экипаж, вылез наружу.

– Ничего нет!

– Ты уверен? – Теперь голос главаря звучал уже не весело и расслабленно, а холодно и четко, да и сам он вдруг словно собрался, готовый к любым неожиданностям.

– Точно нет. Я такие кареты сто раз обыскивал, там ничего не спрячешь.

– Боюсь, вы ошиблись экипажем, – вежливо сказал Юлиан Матвеевич. – Надеюсь, теперь нам будет позволено продолжить путь?

Главарь грабителей помедлил, видимо, раздумывая, но не успел ничего сказать, потому что из-за угла выскочил запыхавшийся человек и завопил:

– Шухер!

Значения этого слова Шура не знала, но бандитов сразу же как ветром сдуло. Остался только главарь – в отличие от остальных он почему-то не торопился бежать. Наоборот, он сделал быстрый шаг к экипажу, схватил Шуру под руку, и она почувствовала, как ей в бок ткнулся револьвер.

– Садимся и продолжаем путь, – все тем же вежливым тоном сказал он. – Если остановят – я ваш старый добрый друг, которого вы любезно подвозите до дома. И скажите кучеру, чтобы помалкивал для вашего и его блага.

Он кивком указал на экипаж, пропустил вперед Юлиана Матвеевича, а потом сел сам, продолжая держать Шуру на прицеле.

– Если вы причините вред моей дочери… – дрожащим от негодования голосом начал Юлиан Матвеевич.

Но грабитель прервал его:

– Как я уже сказал – будьте благоразумны, и никто не пострадает.

Дверца захлопнулась, но проехали они совсем немного – послышался дробный перестук копыт, их окружили несколько всадников в военной форме, и кто-то крикнул:

– Вон они, по улице бегут! Держи! А мы проверим экипаж!

Главарь грабителей быстро опустил вниз шарф и передвинул руку так, чтобы не было видно оружия. Шура, несмотря на всю опасность происходящего, не смогла сдержать любопытства и бросила быстрый взгляд на его лицо. Оно оставалось в тени, но в общем-то разглядеть было можно.

К ее удивлению и даже некоторому разочарованию грабитель оказался совершенно обычным человеком. Не было в его лице ни «каиновой печати», ни какого-то злодейского выражения, да и любители физиогномики вряд ли смогли бы найти в нем подтверждение своих теорий. Обыкновенный, довольно симпатичный мужчина, похожий на инженера или чиновника, но никак не на преступника.

Дверца распахнулась. Юлиан Матвеевич с тревогой посмотрел на Шуру и громко сказал то, что и должен был бы сказать на его месте почтенный обыватель, возмущенный тем, что его карету остановили:

– В чем дело, господа?

– Прошу извинить нас за вторжение, но мы разыскиваем сбежавших преступников.

Шура едва сдержалась, чтобы не ахнуть. Сеит! Ко всем странностям и неожиданностям сегодняшнего вечера добавилась еще одна. Ее сердце забилось быстрее, и она в попытке успокоиться прикусила нижнюю губу. Да еще грабитель, кажется, что-то заметил и даже тихо усмехнулся.

Юлиан Матвеевич искренне удивился:

– Поручик Эминов?

– Господин Верженский? – Сеит растерянно оглядел экипаж, и Шуре даже показалось, что при виде нее в его взгляде мелькнуло что-то особенное. – Александра Юлиановна, мое почтение.

Шура склонила голову, стараясь скрыть тревогу, когда он перевел взгляд на их спутника. Почему-то она не сомневалась, что если вдруг что-то пойдет не так, первый выстрел будет не в нее, а в Сента. Господи, спаси!

– Барон Крофт, – представился грабитель без малейшего смущения. – Так кого вы ищете, поручик? Не думал, что охота за преступниками входит в обязанности офицеров Крымского конного полка.

Шура с облегчением увидела, что Сеит слегка улыбнулся. И хотя улыбка его тут же вновь сменилась серьезностью, стало ясно, что ничего подозрительного он в их спутнике не увидел.

– Мы выполняем поручение Великого князя Дмитрия Павловича. Вам должно быть известно, что после октябрьских стачек он начал оказывать помощь петроградскому градоначальнику в поддержании порядка.

– А кого вы ищете? – без малейшего смущения поинтересовался «барон Крофт».

– Банду грабителей.

– О, так мы в опасности!

– Маловероятно, – качнул головой Сеит. Его взгляд то и дело останавливался на Шуре, что, кажется, смущало не только ее, но и его самого. – Они должны были поджидать карету одного банкира, перевозящую крупную сумму денег. Нам удалось перехватить их информатора и…

Шура поспешно прервала его:

– Простите, поручик, но я так устала и замерзла. Если мы не угрожаем правопорядку, возможно, вы позволите нам продолжить путь?

Она сама удивлялась своей смелости и тому, что ее голос даже ни разу не дрогнул. Но нельзя же было позволить ему рассказать грабителю все секреты.

– Прошу прощения, вы, конечно, правы. – Ей показалось, что Сеит даже чуть смутился. – Впрочем, ездить без охраны по ночам сейчас и правда рискованно. Я дам вам сопровождающего. Доброго пути.

Он поклонился, закрыл дверцу, и экипаж тронулся. На сей раз они без дополнительных приключений добрались до дома, где поблагодарили и отпустили отправленного их сопровождать конного унтера. Когда перестук копыт затих, молчавший остаток пути грабитель весело сказал:

– Что ж, позвольте и мне откланяться. Александра Юлиановна, надеюсь, вы извините меня за причиненные неудобства. – Он многозначительно поднял револьвер и неожиданно улыбнулся. – Но поверьте, я никогда бы не убил такую прекрасную девушку.

Он так быстро растворился в ночном тумане, окутывающем Петроград, что ни Шура, ни ее отец не успели ничего сказать в ответ. Вот только что стоял человек, и его уже нету. И лишь зайдя домой и сняв пальто, Юлиан Матвеевич сообразил:

– Этот мерзавец унес все мои бумаги! Те, что вытащил, когда меня обыскивал!

– Там было что-то важное?

– Кажется, нет… – Юлиан Матвеевич устало опустился в кресло. – Всего пара деловых писем и одно мое, довольно личное. Забыл отправить, сунул в карман по привычке и заметил уже, только когда надевал пальто у Бобринских. Ну да ладно, это дело поправимое, завтра перепишу его заново. И надо будет пригласить к нам поручика Эминова – мы обязаны рассказать ему правду об этом лже-бароне.

Шура поспешно кивнула.

– Да, папа, ты совершенно прав.

Кажется, ей даже удалось не покраснеть при упоминании имени Сеита. Но усталость и тревогу сразу как рукой сняло. Завтра она его снова увидит! Ради этого стоило прокатиться в карете с грабителем. Тем более это ведь не нанесло им никакого ущерба.

По крайней мере, тогда она так думала.

Глава 3
Приглашение примы

– Тина, послушай. – Шура заглянула в комнату старшей сестры. – Фрейлина Тютчева, сравнивая Москву с Петроградом, писала: «В Петербурге (это было еще до переименования, конечно) все либо военные, либо чиновники… все носят мундир, все куда-то спешат, кому-то хотят услужить, кому-то подчинены. Москва, наоборот, город величайшей свободы, безалаберности; здесь не любят стесняться, любят свои удобства. Это проявляется во всем: в пестроте толпы, в костюмах самых разнообразных фасонов и цветов, в устарелых дамских модах, в причудливой и своеобразной упряжке экипажей, в уличном шуме и движении… Москва – город полнейшего досуга. Здесь каждый живет для себя, согласно своему удобству».

– Очень полезная информация с утра пораньше. – Валентина сладко зевнула. Она еще не поднималась с постели, что было неудивительно – они с Клодтами уехали с бала в числе последних, и спать она легла уже под утро. – Но что касается безалаберности, я согласна. В Петрограде даже сейчас куда больше порядка, чем в Москве было до войны. А что это ты такое читаешь?

– Воспоминания фрейлины Тютчевой «При дворе двух императоров». Папа посоветовал.

– Странный выбор. – Валентина окончательно проснулась и, взяв гребень, принялась осторожно расчесывать спутанные медные кудри. – Тютчева вроде бы славя-нофилка, а папа их не очень жалует.

– Он сказал, что разумный человек должен ознакомиться со всеми точками зрения и обо всем составить свое собственное представление, – рассеянно пояснила Шура, поскольку ее внимание отвлек шум на улице. Неужели это уже Сеит? Она выглянула в окно, но это оказался всего лишь экипаж, остановившийся у соседнего дома.

Валентина опустила гребень и с интересом посмотрела на младшую сестру.

– Ты кого-то ждешь?

– А? Что? – Шура смутилась. – Да, папа отправил записку к одному знакомому, чтобы тот заехал к нам, как только сможет. Ты не представляешь, что вчера произошло…

Но Валентина ее уже не слушала:

– Мы ждем гостей, а я не одета! Что же ты раньше не сказала? – Она торопливо позвонила, и Шура предпочла побыстрее ретироваться, уступая место прибежавшей горничной.

Так даже лучше, пусть Валентина узнает все от отца, а не от нее. Ей почему-то всегда казалось, что стоит заговорить с сестрой о Сеите, как та сразу догадается о ее чувствах.

Она вернулась в свою комнату и следующие полчаса рассеянно листала мемуары Тютчевой, прислушиваясь к каждому звуку. Мысли ее уносились то на два года назад, в Москву, то возвращались ко вчерашнему приключению. А ведь кто бы мог подумать, что наутро после своего первого бала она будет думать не о нем, а о каких-то других событиях.

Внизу резко затрещал дверной звонок. Задумавшаяся Шура подскочила от неожиданности и подбежала к окну. Мелькнувший у парадной двери мундир заставил ее сердце забиться быстрее. Сеит!

Она поспешно глянула в зеркало, убрала выбившийся локон, расправила складки на очень идущем ей голубом платье и чинно вышла из комнаты, хотя ей стоило большого труда спуститься на первый этаж спокойным шагом, а не бежать, перепрыгивая через две ступеньки. Она подготовила все – выражение лица, улыбку, приветственные слова, но…

В гостиной ее ждало страшное разочарование. Офицер, стоявший у камина, повернулся, и она узнала поручика Ивашкова.

Шура огорчилась почти до слез. Конечно, это было глупо, ведь Сеит все равно должен прийти, просто, наверное, он появится немного позже. Но она так настроилась, так ждала, так хотела провести хотя бы пять минут с ним наедине, прежде чем спустятся отец и Валентина…

Умом она понимала, что это не повод расстраиваться и уж тем более Ивашков ни в чем не виноват, но все же ей едва хватило сил, чтобы не расплакаться.

Она вежливо ответила на приветствие и предложила ему сесть, мысленно ругая себя за поспешность. Теперь ведь и не уйдешь, это невежливо, надо развлекать гостя до прихода отца. Только она не знала, о чем с ним говорить, ведь они только вчера познакомились, и это знакомство ограничилось одним-единственным танцем.

Воспоминание о танце улучшило ее настроение. Все-таки это был ее первый танец на первом балу, а Ивашков – ее первым кавалером. Шура улыбнулась уже с большей искренностью и спросила:

– Как вам понравился вчерашний бал?

– Это был самый прекрасный бал в моей жизни.

Ивашков говорил, а главное – смотрел так серьезно, что Шура смутилась. Обычный светский разговор приобретал какой-то чересчур личный оттенок, которого она вовсе не желала. К счастью, в этот момент в гостиную вошли отец с Валентиной, и конфузящей ситуации удалось избежать.

Оказалось, поручик приехал передать им приглашение в театр, на премьеру новой версии балета «Жизель».

– Это, несомненно, приятная неожиданность, – Юлиан Матвеевич растерянно повертел в руках пропуск в ложу бельэтажа, – но…

– Это подарок не от меня, – поспешил пояснить Ивашков. – Я выполняю лишь роль посланника. А приглашает вас госпожа Чупилкина, новая любимица Дягилева и, надеюсь, новая прима Мариинского театра. Если не ошибаюсь, она ваша дальняя родственница?

– Таня?! – ахнула Шура.

– Не такая уж и дальняя, – проворчал Юлиан Матвеевич. – Я и не знал, что она уже вернулась из Соединенных Штатов.

На лице его явственно отразилось сомнение, как, впрочем, и на лице Валентины. Шура, заметив это, сильно расстроилась, но почти не удивилась. Татьяна Чупилкина, в недавнем прошлом воспитанница Петроградской балетной школы, действительно была им родней. Точнее, родней Екатерине Васильевне Верженской.

Но во-первых, она являлась незаконнорожденной (почему и оказалась в балетной школе), а во-вторых, с тех пор как она пошла на сцену, Екатерина Васильевна решительно отказалась поддерживать с ней знакомство.

Шура тогда наивно спросила мать, почему это ее так рассердило, ведь она сама согласилась отдать Татьяну в танцевальную школу и принимала ее у себя на каникулах. В ответ услышала длинную лекцию о том, что учиться танцевать – вполне прилично, а выступать на сцене – позор, что все артистки, а тем более балерины – падшие женщины и что порядочным барышням вообще не положено задавать такие вопросы. Родители лучше знают, что хорошо, а что плохо.

Потом до них доходили слухи об успехах Тани Чупилкиной, о том, что ее заметил сам Дягилев и взял в труппу для участия в «Русских сезонах», о ее триумфе за океаном в далекой Америке, и, наконец, об интересе, который к ней проявляет Великий князь Дмитрий Павлович.

Шура жадно ловила все обрывки информации о лучшей подруге своего детства, но надежд снова с ней встретиться почти не питала. Екатерина Васильевна была непреклонна, ее не поколебало даже упоминание имени Великого князя, хотя обычно авторитет членов Царской семьи был для нее превыше всего на свете.

Юлиан Матвеевич не всегда разделял взгляды жены, можно даже сказать, что в их семье он представлял либеральное крыло, а она – консервативное. Но и спорить с ней он не любил. Поэтому, к великому сожалению Шуры, знакомство с Таней их семейство не возобновляло.

Однако сейчас, к ее удивлению и радости, он вдруг заявил:

– Передайте госпоже Чупилкиной нашу искреннюю благодарность. Я, к сожалению, по состоянию здоровья не смогу принять ее приглашение. Но не сомневаюсь, что Валентина и Александра будут счастливы посетить премьеру в сопровождении барона Клодта. Не так ли? – Он вопросительно посмотрел на дочерей.

Шура, конечно, была в восторге, о чем тут же и сообщила. Валентина, может быть, и возразила бы, она всегда старалась придерживаться тех же взглядов, что и мать, но упоминание Константина ее обезоружило. Отказаться от возможности съездить в театр с любимым женихом? Да ни за что на свете! Поэтому она поспешила согласиться с отцом, пусть и довольно сдержанно.

Поручик Ивашков, довольный результатами данного ему поручения, заговорил о балете, в котором, похоже, хорошо разбирался, упомянул, какой успех у американцев Татьяна Чупилкина имела в «Весне священной» Стравинского, но тут как раз снова зазвонил дверной звонок, и горничная доложила о новом госте:

– Поручик Эминов.

Сердце Шуры радостно забилось, и она лишь усилием воли заставила себя сохранить спокойно-доброжелательное выражение лица и встретить Септа холодным вежливым взглядом. Кажется, она даже перестаралась – пока он после обязательных вежливых приветствий объяснял Юлиану Матвеевичу причину своего опоздания, Валентина успела сердито прошипеть ей на ухо, что негоже так демонстрировать человеку свою неприязнь, особенно если он пришел по приглашению отца.

Сеит тем временем рассказал об очередных волнениях в Петрограде, к счастью, не слишком серьезных, и сказал, что по мнению Великого князя Дмитрия Павловича они напрямую связаны с серией недавних крупных ограблений.

– Кстати, вчера вы кого-нибудь поймали? – поинтересовался Юлиан Матвеевич.

– Только мелкую сошку, – с сожалением признал Сеит. – Вряд ли мы от них хоть что-нибудь узнаем, это всего лишь наемные исполнители, обыкновенные бандиты. Всем командовал некий «Учитель».

– Своеобразное прозвище, – пробормотал Юлиан Матвеевич.

Шура мысленно с ним согласилась. Хотя странному вчерашнему грабителю, о котором, видимо, и шла речь, оно, пожалуй, подходило. Было в нем некоторое менторство, снисходительный взгляд, каким учителя часто смотрят на неразумных учеников.

– Полагаю, это партийный псевдоним, – вдруг подал голос до сих пор помалкивающий Ивашков.

После прихода Сеита, с которым они оказались хорошо знакомы, он несколько замкнулся, а сейчас заговорил как будто слегка с вызовом. Шура сначала не поняла причины такой перемены тона, тем более что поручик был даже не в курсе вчерашнего происшествия. Но когда Септ ответил ему таким же вызывающим взглядом, стало ясно – между ними какие-то свои счеты и их знакомство вовсе не безоблачное.

– А тебе опять всюду революционеры чудятся?

Ивашков вспыхнул от такого снисходительного тона, но сдержался и сухо ответил:

– Хоть я в отличие от тебя и не вхож в полицейские круги, но даже мне известно, что ограбленные в один голос утверждают: грабители говорили об «экспроприации».

Было заметно, что Сеиту не слишком понравились выделенные им слова о «полицейских кругах», и, видимо, в отместку его тон стал еще снисходительнее:

– Все левые партии еще до войны официально заявили, что осуждают так называемые «экспроприации». Это термин периода разгула эсеровского террора. Сейчас другие времена.

– И чем же они другие? – не уступал Ивашков. – Партии остались те же, даже руководители у многих не сменились. Ты действительно веришь, что они изменили свои взгляды?

Сеит покачал головой:

– Я верю, что они не посмеют пойти против мнения своих же сторонников.

– Большевики посмеют.

– Эта кучка сумасшедших клоунов, мечтающих о мировой революции? – Сеит со смешком пожал плечами, хотя Шуре показалось, что он на самом деле сильно обеспокоен.

– Такие же сумасшедшие клоуны, как ты их называешь, в Французскую революцию отрубили голову королю, – жестко сказал Ивашков. – И чем размахивать лозунгами о вере, Царе и Отечестве, Великим князьям и прочим приближенным к трону стоило бы вспомнить уроки истории и заняться реформами.

– Господа, господа, – торопливо вмешался Юлиан Матвеевич, – оставим политические споры до более подходящего места и времени. – Он выразительно посмотрел на дочерей, словно говоря: «не при дамах».

Оба офицера опомнились и разом начали извиняться. Разговор на этом так и закончился, поручик Ивашков предпочел откланяться, но у Шуры осталось ощущение, что они готовы были рассориться не на шутку.

Она поделилась этим наблюдением с Валентиной днем, когда они обе собирались на прогулку. Но та лишь отмахнулась:

– Бога ради, Шура, не говори глупостей! Они дворяне и офицеры, разве они будут ссориться из-за такой ерунды, как политические партии? Разумеется, они оба преданы Государю и Отечеству.