Kitobni o'qish: «Кукла крымского мага»

 
Обманите меня… но совсем, навсегда…
Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить, когда…
Чтоб поверить обману свободно, без дум,
Чтоб за кем-то идти в темноте наобум
И не знать, кто пришел, кто глаза завязал…
Кто ведет лабиринтом неведомых зал,
Чье дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке…
А очнувшись, увидеть лишь ночь да туман…
Обманите и сами поверьте в обман.
 

М. Волошин

© Спасская М., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Коты никогда не кричат просто так. Если кошачья душа взывает о помощи, значит, ей действительно плохо. Или наоборот, хорошо настолько, что хочется поделиться счастьем со всем миром. Персидский кот Кекс голосил благим матом. Я услышала его пронзительный вой еще на площадке первого этажа и, не дожидаясь лифта, взбежала по ступенькам, на ходу доставая из сумки ключи. Знакомый звон металла о замок заставил Кекса подбавить трагических ноток в переливчатые модуляции. Кот нетерпеливо стенал, выжидая, когда распахнется дверь, чтобы, взвыв, как сирена, прыгнуть мне на руки. Орущий пушистый комок замолчал, успокаиваясь, и только тогда я услышала телефонный звонок. Стоящий у кровати аппарат буквально разрывался от перезвона, нервируя впечатлительное животное, испуганно заломившее уши у меня на руках.

– Кекс, что случилось? – Я потрепала кота по мягкой белой шерсти. – Ты никогда не боялся звонков.

Кот осуждающе взглянул на меня круглыми голубыми глазами и, спрыгнув на пол, отправился в ванную. А я шагнула в комнату и взяла телефонную трубку.

– Где ты ходишь? – Голос Василия звучал глухо и раздраженно. – Весь вечер тебе звоню, не могу дозвониться! Мобильник не берешь, к домашнему не подходишь!

Докучливая опека сводного брата начала меня раздражать уже давно. Теперь же, наложившись на усталость, вызвала неконтролируемый всплеск негативных эмоций. Дожила! Не могу пройтись вечером после работы, чтобы не вызвать недовольство родственника! Да, был у нас роман, но кратковременный и несерьезный. Василий мне очень помог в трудный момент, и я даже подумала, что люблю сына отчима. Но без него мне гораздо лучше, чем с ним, это факт. Сводный брат не хочет понять, что я – это я, а он – это он, цепляясь за обломки былого, как свалившийся в пропасть за чахлую травинку.

– Василий, что ты хотел? – сердито осведомилась я, даже не пытаясь скрыть досаду, явственно прозвучавшую в голосе.

– Какого черта шляешься по ночам? – выдохнул мой собеседник. – Это опасно.

– Опасно что?

– Много моральных уродов в это время суток выползают из своих поганых нор. Но я не об этом. Отец собирается с Юриком на юг. Я и подумал – может, поедем с ними? Помнишь, как раньше, одной семьей? Правда, нет Марьяны…

Вот именно. Мамы больше нет. Так что одной семьей не получится. И вообще, ничего у нас с Василием не получится. После смерти матери я редко захожу к ним, хотя Юрик ни в чем не виноват. Но видеть маленького братика, которого моя мать любила гораздо сильнее меня, мне нестерпимо больно. Юрик родился от человека, которого мама любила всю свою жизнь, но это совсем другая история…

– Не думаю, что хочу ехать к морю, – вяло откликнулась я.

– А что ты хочешь?

– Спать.

– Ну и спи.

– Пока.

– Пока.

Я положила трубку, злясь на себя за то, что дала втянуть себя в эти странные отношения. Скидывая на ходу туфли, отправилась на кухню, по дороге убеждаясь, что коту было на что жаловаться. Пустая миска, валяющаяся рядом с кухонным столом, ясно давала понять, что Кекса нестерпимо одолевает жажда. И его демонстративный поход в ванную, по всей видимости, призван намекнуть на то, что котам необходима вода. Пушистый и белый, он стоял в стороне и с достоинством ждал, когда совесть заставит меня нагнуться, поднять миску и наполнить ее живительной влагой. Шумная струя ударила в раковину, и я подставила кошачью поилку. Звонок телефона задребезжал снова. Опять Василий! Должно быть, не наговорился! Набрав воды, я поставила полную миску в кошачий угол и, перешагнув через припавшего к ней Кекса, устремилась в комнату.

– Ну, что еще? – сердито выдохнула я.

– Женя? – Незнакомый мужской голос на том конце провода звучал бесстрастно и сухо. – Женя Колесникова?

– Да-а, это я.

Я и сама услышала растерянность, сквозившую в моем ответе, ибо не ожидала звонков от незнакомцев в столь позднее время.

– Отец умер.

– Какой отец? – опешила я, не понимая. – Кто говорит?

– Говорит Викентий Сирин, друг и сосед Мерцалова Максима Леонидовича, – проскрипела трубка. – Это имя тебе о чем-нибудь говорит?

Говорит. Именно это имя записано в моем свидетельстве о рождении в графе «отец».

– Максим умер вчера от сердечной недостаточности. Прямо в нашей коммуналке. Я обзваниваю родственников и знакомых. И тебе звоню, потому что ты дочь, и ближе тебя у него никого не было.

Умер. Отец. Максим Леонидович Мерцалов. Все люди смертны, вот и мой отец умер.

– Мне жаль.

Мне действительно жаль, хотя я не видела отца ни разу в жизни. Он оставил нас с Марьяной, как только я родилась. Больше двадцати лет назад вернулся к себе в Питер и ни разу не поинтересовался, как мы живем. Меня растили мама и бабушка, и в какой-то момент, когда у Марьяны было плохо с работой, мы продали московскую квартиру и перебрались сюда, в небольшой подмосковный городок. Мне очень повезло, что на пути Марьяны повстречался приличный человек, хоть и с ребенком, и взял маму замуж. Только поэтому я не росла безотцовщиной, хотя радоваться тут особенно нечему, ибо сводный братец Василий мне попортил в детстве немало крови. И до сих пор, как видите, продолжает портить.

– Приедешь на похороны?

А надо? Зачем я там нужна? Если при жизни не виделись, неужели после смерти отцу станет легче, если я приеду?

– Само собой. Диктуйте адрес.

Я взяла карандаш и под диктовку скрипучего голоса нацарапала питерский адрес покойного родителя на картонке от пачки сахара.

* * *

Позже, анализируя свой поступок, я снова и снова приходила к выводу, что всегда хотела знать, какой он, мой биологический отец. Именно это желание и заставило меня согласиться на странную авантюру с поездкой в Санкт-Петербург. И еще надежда обрести самостоятельность. Ведь если я самая близкая родственница, как уверяет Викентий Сирин, то, значит, и наследница. Возможно, что не единственная, но в любом случае что-то мне причитается по закону. И если продать квартиру в Лесном городке и присовокупить к ней папино наследство, то, возможно, я обоснуюсь в том же самом Питере, чтобы быть подальше от Василия с его невероятным занудством. Всю ночь, снедаемая любопытством, я сидела в Интернете, выискивая сведения о покойном. И папа не подвел. Стоило мне забить в поисковик «Максим Мерцалов», как «googl» услужливо выкинул множество фотоснимков привлекательного моложавого мужчины с пронзительными синими глазами и мягко очерченным ртом. Длинные вьющиеся волосы с благородной сединой на некоторых картинках он собирал в хвост и тогда становился похож на молодого Марлона Брандо. Википедия извещала, что он холост, бездетен и, судя по списку влиятельных друзей и могущественных знакомых, невероятно общителен. В основном камера фотографа ловила Максима Леонидовича на пафосных презентациях, ибо трудился он в глянцевом журнале «Невский эстет» и вел колонку о мировых бестселлерах. Вездесущий Интернет выводил на экран изображения отца с известными писателями, у которых он брал интервью и о ком писал статьи. Рядом с отцом мелькали Чак Полланек, Ирвин Уэлш, Дэн Браун. Но больше всего снимков было сделано с популярными авторами детективов, нашими соотечественниками братом и сестрой Грефами, которых я не читала из принципа. Я всегда игнорирую раскрученных авторов, захваленных проплаченной прессой, предпочитая выискивать на прилавках книжных магазинов что-то свое. Грефы же были чуть ли не самыми растиражированными детективистами нашей страны. Яркая кокетливая блондинка Элла и невозмутимый бритый наголо Эд со связкой кулонов на шее и стальным взглядом прищуренных глаз позировали то в книжном магазине, то в ночном клубе, то на фоне подсвеченного фонарями Адмиралтейства в центре их родного Питера. Мне стало понятно, в кого у меня тяга к журналистике, и из профессионального любопытства я ознакомилась со статьями отца, сделав вывод, что журналистом он был толковым. Интересно и обстоятельно отец рассказывал про детство Грефов, полное приключений и забавных случаев, описывал их бурную юность, которую близнецы провели, исследуя джунгли. Он был вхож в их плавучий дом, расположенный на яхте, описывал интерьеры и брал интервью у горничной и повара, рассказывающих о тайных пристрастиях своих хозяев. Снимал репортажи о поездках Грефов на сафари и отдыхе писателей на Гоа. Для меня, выросшей в провинциальном Лесном городке, эти истории показались такими увлекательными, что я в какой-то момент от души пожалела, что не познакомилась с отцом раньше.

Утро застало меня за решением проблемы Кекса. Кота следовало пристроить на время моего отсутствия так, чтобы животное не лишилось от горя рассудка и голоса, заодно не сведя с ума добрую душу, откликнувшуюся на мою нижайшую просьбу за ним присмотреть.

Соседка тетя Нина подходила на роль кошачьей кормилицы как нельзя лучше, и, сунув Кекса в переноску, я прихватила миски и пакет с едой и отправилась в квартиру напротив бить челом. Отзывчивая старушка не отказала, согласившись приютить усатого страдальца. Провожаемая полными упрека кошачьими глазами, я двинулась в редакцию газеты «Городок», в которой работаю, и написала заявление об отпуске за свой счет.

– Жень, что случилось? – пристально взглянула на меня Людмила Викторовна, прочитав положенную перед ней бумагу.

– У меня скончался отец.

Я склонила голову и искоса посмотрела на начальницу.

– Андрей? – оторопела та.

Она говорила об отчиме. Андрей возглавляет полицию Лесного городка, и весть о его смерти, несомненно, стала бы достоянием общественности в считаные минуты, и уж тем более не обошла бы стороной главного редактора центральной городской газеты.

– Скончался мой родной отец, – пояснила я. – Он жил в Петербурге.

Лицо главы «Городка» выразило невероятное облегчение.

– Бедная девочка, – жалостливо проговорила начальница, поглаживая меня по руке. – Недавно погибла мама, теперь вот отец…

Мама умерла этой зимой. Эта история до сих пор не дает мне покоя, и говорить об этом я пока не могу, но, обещаю, как только боль утихнет, я обязательно расскажу, как это произошло¹. И вообще, зря Людмила Викторовна со мною так. Жалеть меня нельзя категорически, а то я тоже начинаю себя жалеть. Я отвела глаза, стараясь, чтобы навернувшиеся слезы не вылились наружу.

– Ты хоть его знала?

– Нет, даже не видела. Думаю – может, не ехать?

Но Людмила Викторовна убежденно хлопнула ладонью по столу.

– Ну, нет, Жень! Нужно ехать! Ты, главное, не волнуйся и не торопись. И сразу выясни, как обстоят дела с наследством. А то знаешь, какие все сейчас умные! Так и норовят обмануть! Надо держать ухо востро. Можешь оставаться в Питере, сколько понадобится. И не беспокойся, твой материал сдаст в номер Галина. По-быстренькому введи ее в курс дела и можешь идти.

До обеда я передавала Галке недописанные статьи, затем вернулась домой, перекусила, побросала в сумку самое необходимое и выдвинулась в сторону Москвы.

Поезд «Красная стрела» отправлялся с Ленинградского вокзала без пяти двенадцать ночи, но я приехала на Комсомольскую площадь за сорок минут до отхода поезда. Запарковалась на платной стоянке и пошла бродить по площади Трех вокзалов. Я высматривала работающие книжные магазины. Хотелось купить в дорогу почитать что-нибудь из Грефов, чтобы понять, про кого писал отец. Заметив вывеску «Книги», я устремилась к расцвеченной яркими обложками витрине неподалеку от «Макдоналдса». Пересекла площадь, потянула на себя дверь и, звякнув колокольчиком над входом, оказалась в небольшом помещении круглосуточного магазина, от пола до потолка забитого всевозможной печатной продукцией. Огляделась по сторонам и принялась изучать выставленный на прилавке товар. Розовые обложки с томными красотками привлекали внимание к любовным романам, гоблины и тролли украшали издания в жанре фэнтези, но большая часть прилавка была отведена под интригующе оформленные детективы. Рядом со мной негромко переговаривались парень и девушка, так же, как и я, выбирающие, что бы почитать в дороге.

– Что тут думать, Грефов надо брать, – настойчиво убеждал парень.

– Да я в принципе не против, – соглашалась девушка. – Мне тоже нравятся их книги.

Молодые люди выбрали несколько новинок, и продавщица повернулась ко мне.

– Дайте, пожалуйста, и мне Грефов, – попросила я.

Женщина сделала широкий жест в сторону правой части прилавка, плотно заложенной книгами близнецов, и радушно предложила:

– Выбирайте.

– А вы что посоветуете?

– Любую книгу берите, не пожалеете, – уверенно заявила сотрудница магазина. – Лично мне очень нравится «Зимний сон Ульяны».

– Вот ее и давайте, – решилась я.

Обзаведясь книгой, я вышла на воздух и отправилась на вокзал. Минут через пять выслушала объявление о прибытии фирменного поезда «Красная стрела» на первый путь и неторопливо двинулась на посадку.

* * *

Продавщица не обманула, книга действительно оказалась хорошей. Поезд замедлил ход, приближаясь к Московскому вокзалу, и постепенно остановился. Возникший неизвестно откуда молодой проводник в синем кителе деликатно кашлянул и проговорил:

– Девушка, приехали.

– Простите, что? – вскинула я глаза, с трудом отрываясь от увлекательной развязки.

– Я говорю, приехали.

Он взглянул на книжку в моей руке и расплылся в понимающей улыбке:

– А! Ну, ясно! Я тоже люблю детективы Грефов. Затягивает, правда?

Еще бы не затягивало! Я и не заметила, как прочитала почти все, страшно жалея, что не сразу принялась за книгу, а половину ночи проспала. Быстренько заглянула на последнюю страницу, выясняя финал, ибо уйти, не узнав, в чем там дело, было выше моих сил. Поднялась с кресла и покинула опустевший вагон. Петербург меня встретил весенней сыростью. Хотя май в этом году выдался на редкость теплым, почти летним, ночные заморозки никто не отменял. Клочья тумана, похожие на молочный кисель, лежали на домах и деревьях, делая незнакомый мне город загадочным и смутным, как карандашный набросок импрессиониста. Ежась от утренней прохлады, я подняла воротник куртки, поправила на плече ремень дорожной сумки и направилась к стоянке такси. Скучающий водитель выбрался из-за руля, доброжелательно распахнул дверцу и помог мне усесться в салон недорогой иномарки.

– Куда едем? – жизнерадостно осведомился он.

– Улица Луталова, – откликнулась я. И уточнила: – Знаете?

– Само собой, – кивнул оптимистичный таксист. – От силы минут пятнадцать в пути, если не встанем в пробку.

Я взглянула на часы и подумала, что время до похорон у меня еще есть. Сейчас приеду, познакомлюсь с соседом Викентием Сириным, попью с ним чаю, брошу вещи в комнате отца, приму душ и отправлюсь на кладбище. Пока мы ехали, мне вдруг стало тоскливо оттого, что с отцом я встречусь только на его похоронах, и мы так и не пообщаемся с ним. Я никогда не узнаю, как отец смеется, какие любит фильмы, какую предпочитает слушать музыку, что делает в свободное время и смотрит ли футбол. И как от него пахнет, я тоже не узнаю. На кладбище будет уже не он, а бездушная оболочка, лишь по недоразумению все еще называемая Максимом Мерцаловым. Не отрываясь, я смотрела в окно, а мимо проносились широкие проспекты, одетые в гранит каналы и выгнувшиеся дугой мосты, фасады роскошных домов и люди, торопливо спешащие по своим делам. Я разглядывала незнакомый город и думала, что вот по этим самым улицам ходил мой отец, который никогда мной не интересовался. Не любил, не знал и не помнил обо мне. Впрочем, так же, как и я ничего о нем, по большому счету, не знаю. И по иронии судьбы я в первый раз увижу его в гробу. В первый и в последний раз. Как-то странно. Странно и нелепо. А мне его всегда так не хватало! В детстве я часто фантазировала, что в один прекрасный день у дверей нашего дома будет стоять мужчина с хромированным мотоциклом. На голове его будет красный шлем, и лица не разобрать. Я буду проходить мимо, а он меня окликнет и скажет: «Женька, привет! Я твой отец. Этот мотоцикл я купил специально для тебя. Хочешь со мной жить?» Не раздумывая ни секунды, я соглашалась, садилась позади отца на скрипучее сиденье, пахнущее новой кожей, обнимала его за мощные плечи, и мы уносились вдаль. После таких фантазий я подолгу испытывала чувство вины перед мамой, но ничего не могла с собой поделать и снова и снова прокручивала в голове кадры скорой встречи с отцом. Но в то же время неизменно повторяющийся сценарий придавал мне сил. Когда Марьяна принималась на меня кричать из-за очередного пустяка, я злорадно думала: «Ничего, ничего, вот скоро уеду от тебя, буду жить с папой, а ты так и будешь злиться и орать!» Но он все не приезжал, и я вспоминала о человеке в шлеме, стоящем с мотоциклом у дверей нашего дома, все реже и реже, пока и вовсе не перестала о нем думать. Дорога теперь вилась по старым питерским улочкам, мимо облупленных невысоких домов с облетевшей штукатуркой. Машина сбавила ход, свернула за угол улицы Бармалеева, немного проехала по Луталова и затормозила у забора.

– Доставил, как заказывали, – оповестил меня шофер, блеснув черными глазами.

Расплатившись, я вышла из машины и остановилась рядом с калиткой, рассматривая высящийся за забором двухэтажный дом дореволюционной постройки. Правое крыло занимала медицинская клиника «Med Union», и эта часть дома выглядела просто замечательно. Она носила следы недавнего ремонта и имела отдельный вход под кованым козырьком и с мраморными ступеньками. Оставшаяся часть дома была в потрескавшейся штукатурке, и два других парадных смотрелись куда менее презентабельно, хотя тот подъезд, что был с краю, казался посвежее. Сверившись с записанным на сахарной картонке адресом, я вошла в затрапезную дверь, находившуюся в середине дома. В парадном пахло кошками и мокрой ветошью, хотя и прослеживались следы былой роскоши. Щербатая мозаика на полу и отбитая лепнина, вившаяся на высоченном потолке, не оставляли сомнений в благородном происхождении постройки. Под лестницей располагалась низенькая дверка, обитая дерматином и запертая на висячий замок. Единственная квартира на первом этаже была заложена кирпичом. Миновав кирпичную кладку, по широкой лестнице я поднялась на второй этаж. Повидавшие тысячи ног гранитные ступени были протерты до глубоких ям, литые перила, покрытые патиной, венчали отполированные тысячами рук дубовые поручни. На втором этаже предо мной открылась просторная лестничная площадка с высокими полукруглыми окнами, темными от уличной грязи, сквозь которые с трудом проникал дневной свет. И в тусклых лучах утреннего солнца с особой отчетливостью проступала ободранная на стенах парадного синяя краска. Квартира отца находилась слева, и я, приблизившись к высоченной двустворчатой двери, обитой стеганой клеенкой, нажала на звонок, под которым белел коротенький список из двух фамилий жильцов. Сирину В.П. нужно было звонить один раз, а Мерцалову М.Л. полагалось звонить дважды. Я нажала на звонок и стала ждать. Но сколько я ни давила пальцем на выпуклую кнопку на дверном косяке, все было напрасно. Прерываясь, чтобы прислушаться к тишине за дверью, я звонила снова и снова. Через десять минут безуспешных попыток попасть в квартиру я перешла к ударам кулаком в дверь, страшно жалея, что не попросила у Викентия номер его мобильника. Стучала я до тех пор, пока дверь соседней квартиры не приоткрылась и из нее не выглянула моложавая дама без возраста. Ее дверь была не чета отцовской. Богатая, добротная, на века сработанная умелыми итальянскими мастерами. И обитательница квартиры была ей под стать. Высокая румяная блондинка со следами умелой пластики на лице стояла передо мной в кроссовках, спортивном топике и ярких трикотажных брючках, обтягивающих полноватую фигуру. На плечах алело перекинутое через шею фирменное полотенце, какие выдают в элитных тренажерных залах. В приоткрытую дверь я краем глаза успела заметить белоснежный коридор и угол гостиной с велотренажером.

– Что за шум? – Женщина энергично отдувалась, вытирая полотенцем вспотевшее лицо, и у меня не осталось сомнений в том, что она только что крутила педали.

– Простите, не скажете, Викентий Сирин дома? – осведомилась я.

– Этот ненормальный? – презрительно дернула щекой отцовская соседка. – Понятия не имею. Но думаю, что дома. Он совсем не выходит на улицу. Во всяком случае, я его не вижу.

– А почему же он не открывает?

– Ну, не знаю… Может, он в дальней комнате и ничего не слышит.

Соседка повернулась, чтобы уйти, но вдруг ее осенила некая мысль.

– Ты Максику позвони, – посоветовала женщина.

– Он умер.

Я не хотела ее шокировать, но получилось так, как получилось. Лицо блондинки вытянулось, утратив румянец, рот приоткрылся, обнажая превосходные зубы, а на младенчески гладкой коже вокруг глаз появились явственные морщинки. Несколько секунд женщина молчала, болезненно щурясь, а справившись с потрясением, протяжно выдохнула:

– Максик умер? Когда?

– Позавчера. Сегодня в двенадцать хоронят.

– Вот черт! – Блондинка почесала кончик носа алым ноготком указательного пальца. – Как некстати! У меня сегодня переговоры, никак на похороны не успеть! – И с интересом взглянула на меня: – А ты что, родственница Максика?

– Я его дочь.

Меня покоробило, как она называет отца, употребляя для этого почти собачью кличку. Но дама, казалось, не чувствовала ни малейшего неудобства.

– Дочь? Надо же, оказывается, у Максика была дочь! Тогда давай знакомиться. Я Ольга.

– Женя.

– Соболезную тебе, Жень. А к Сирину можешь не стучать – он вообще ничего не слышит. Человек на своей волне.

– Я хотела в квартире отца оставить вещи. Как-то неловко с таким баулом ехать на кладбище.

– Можешь зайти, кинуть сумки. Кофейком напою, – предложила Ольга, широко распахивая дверь.

Я перешагнула порог и ответила:

– Спасибо, от кофе не откажусь.

Белоснежный коридор простирался так далеко, что казалось, ему нет предела. Усиливали ощущение бесконечности многочисленные зеркала и стеклянный потолок, светившийся голубой подсветкой. «Как в прозекторской», – подумала я, а вслух сказала:

– Интересно тут у вас.

– Я за этот интерьер кучу бабок отвалила, – не без гордости сообщила Ольга. – Максик обещал помочь довести идею до конца. Теперь ты его наследница, и, я думаю, мы договоримся насчет ремонта подъезда.

– За свой счет? – насторожилась я, понимая, в какую сумму может вылиться творческий замысел Ольги.

– Ну да, – как о чем-то само собой разумеющемся проговорила она, засыпая в кофемашину зерна и включая агрегат. Прибор негромко заурчал, распространяя вокруг пьянящий запах кофе, а Ольга продолжала: – Ну, смотри. В подъезде живут всего три человека. Я, твой отец и Сирин. Кому же делать ремонт, как не нам с тобой?

– А кто живет на первом этаже?

– Никто. Первый этаж занимает медицинская клиника, вход в которую из соседнего парадного, а дверь квартиры с этой стороны они заколотили. Под лестницей находится служебное помещение. Дворницкая. Не думаешь же ты, что дворник будет спонсировать ремонт подъезда?

Она внимательно посмотрела на меня и продолжала:

– Придется, Жень, скидываться нам с тобой, на Сирина рассчитывать нечего. Этот товарищ мысленно где-то там, далеко. Я пыталась с ним говорить, но он как будто не слышит. Что еще ждать от таксидермиста.

– Сирин таксидермист? Своего рода создатель скульптур? Необычная профессия.

– Сама случайно узнала, – хмыкнула Ольга. – Как-то подъехала к дому, смотрю – три здоровенных дядьки выгружают из грузовичка стреноженного лося и волокут прямиком в мой подъезд. Я им говорю – куда, мол, мужики, зверя тащите? Вы ничего не попутали? А они: нет, мадам, все правильно, вот у нас и адресок записан. В этом самом парадном живет лучший таксидермист Питера господин Сирин. Викентий Палыч сделает из этой лосиной туши, которую мы подстрелили на охоте, игрушечку для нашего головного офиса. Так я узнала, почему время от времени так мерзко воняет в моем доме. Пока не знала про бизнес Сирина, все время думала, что у них в квартире кто-то умер…

Кофемашина фыркнула, завершая процесс приготовления американо, и Ольга разлила напиток по чашкам. Протягивая одну из них мне, она закусила губу и покачала головой. Глаза ее подернулись слезами, а подбородок задрожал.

– Эх, Максик, Максик! – с болью в голосе произнесла она. – Как же так? Жить бы да жить! И что с ним случилось?

– Сирин сказал, что-то с сердцем, – отпивая кофе, сообщила я.

– А на вид такой крепкий мужик был. – Женщина, не отдавая себе отчета, принялась обкусывать идеальный маникюр. Уголок ее рта задергался, слезинка выскользнула и покатилась по щеке. Ольга шумно втянула носом воздух, часто заморгала и подняла к потолку глаза, стараясь не поддаваться нахлынувшим эмоциям.

Я медленно пила кофе, ожидая, когда она придет в себя. Но соседка только всхлипывала и хлюпала носом.

– Ладно, пойду, – засобиралась я, вскользь поглядывая на часы и понимая, что Ольгу лучше оставить наедине с собой. – Боюсь опоздать на кладбище.

– Я бы подвезла, но у меня дела, – замялась хозяйка, дрожащими руками собирая со стола чашки и составляя посуду в мощную посудомоечную машину. Пожалуй, слишком мощную для одной. – Еще раз соболезную. – Она стянула с шеи полотенце и старательно протерла белоснежную мраморную столешницу. И, жалко улыбнувшись, добавила: – Надеюсь, мы подружимся, соседка.

* * *

На такси я добралась до старого городского кладбища, на котором, как объяснил таксист, уже не хоронят, если только в могилу к родственникам. Отпустив машину, быстрым шагом пошла от ограды по центральной аллее, купив по дороге цветы. Микроавтобусы с надписью «Невский эстет» стояли у второго поворота направо. Довольно внушительная группа людей толпилась у дальнего конца дорожки, и я направилась туда, стараясь определить, кто из солидных мужчин, одетых в траур, Викентий Сирин. Хотя Ольга и намекнула, что таксидермист со странностями, я все-таки отказывалась понимать, отчего он не дождался меня в своей квартире, чтобы вместе поехать на похороны. Больше всех подходил под заданную соседкой характеристику невысокий носатый толстяк с буйной растительностью на голове и пышной окладистой бородой при полном отсутствии усов. Был он в костюме-тройке, сильно обтягивающей его чресла, отчего казалось, что из костюма мужчина давно вырос, а выкинуть жалко. Толстяк переминался с ноги на ногу в стороне от всех, озираясь по сторонам, кусая губы и нервно хрустя пальцами. Неподалеку от него курил молодой человек, похожий на персидского принца, только что покинувшего ночной клуб. Волоокие глаза его были устремлены вдаль, капризный рот озабоченно сжат. Костюм на принце был тоже куцеватый, но не оттого, что парень из него вырос, а по причине крайней стильности его владельца. Заметив меня, стильный принц отбросил недокуренную сигарету и устремился в мою сторону.

– Вы от какого издания? – деловито осведомился он, ощупывая мое лицо внимательным взглядом.

– Это так важно? – откликнулась я. И уточнила: – Не подскажете, Викентий Сирин здесь?

– Да вот же он, – последовал взмах руки в сторону могилы.

Я проследила за рукой и поняла, что Сириным может оказаться либо бородатый носач в тесном костюме, либо седой человек в очках, уверенно отдающий распоряжения. Пришедшие проводить отца в последний путь держались сплоченной группой, прислушиваясь к его указаниям. По выправке и замашкам было заметно, что этот человек привык командовать, следовательно, Сириным он быть не может. Благодарно кивнув парню, я начала пробираться сквозь толпу к бородатому толстячку. И тут увидела, как тот, к кому я торопилась, кинулся навстречу идущей по асфальтовой дорожке женщине в длинном платье из черного атласа, которую он, должно быть, и поджидал. Темные, на пол-лица очки и повязанный вокруг головы траурный ажурный шарф делали ее особенно хрупкой и беззащитной. Яркие губы алели на бледном лице, длинный льняной локон выбивался из-под кружев и эффектно развевался на ветру. В руках женщина несла две белых лилии. Заметив устремившегося к ней бородача, блондинка резко развернулась и, цокая каблуками по асфальту, двинулась назад.

– Элла! – закричал толстяк. – Эллочка! Подождите!

Но женщина, не оборачиваясь, уходила все дальше и дальше. В какой-то момент она разжала пальцы и уронила цветы на асфальт, и две белоснежных головки на длинных зеленых стеблях остались лежать в грязи, как символ торжества смерти над жизнью.

– Напрасно шеф старается, не быть ему вторым Мерцаловым, – послышался за спиной хриплый смешок. – Элла Греф признавала лишь Максика.

Я и так поняла, что беглянка – Элла Греф, как только толстяк окликнул ее по имени. Но почему вдруг «шеф»? Разве бородатый – не Сирин? Я обернулась и нос к носу столкнулась с персидским принцем. Смуглое лицо выражало с трудом скрываемое удовлетворение, на темных, почти фиолетовых губах играла насмешливая улыбка. Он неторопливо достал из дорогого портсигара шоколадного цвета сигарету, закурил и выпустил в сторону ароматный дым.

– Это ваш шеф?

Отвернувшись от принца, я недоверчиво разглядывала бородатого толстячка, с безнадежной тоской глядящего на удаляющуюся фигурку не пожелавшей с ним общаться блондинки. – Так это не Сирин?

– Караджанов собственной персоной. А Викентий Палыч вон, видишь, в очках. Говорит надгробную речь, – сверкнул маслинами глаз собеседник, затягиваясь сигаретой. И с интересом взглянул на меня. – Не знаешь Тимура Гасановича? Ты не из нашего круга. Тогда кто? Поклонница Максика?

– Я его дочь. – Я уже перестала удивляться тому, что все, с кем мне доводится разговаривать, пренебрежительно называют отца Максиком.

– Вот уж никогда бы не подумал, что у Мерцалова была дочь! – он шумно выдохнул табачный дым. – Надо же, дочь! Скажите, пожалуйста! И как зовут дочь?

– Евгения, – я с достоинством опустила глаза.

– Очень приятно. Илья. – Парень слегка поклонился. И снова недоверчиво взглянул на меня. – Ишь ты, дочь! Дочь Мерцалова!

Случайно или нет, но Илья говорил так громко, что окружающие заинтересованно посмотрели в нашу сторону. А молодая женщина, стоявшая у гроба, вдруг упала на грудь покойного и громко зарыдала, причитая на манер восточных плакальщиц. Не дав ей вволю продемонстрировать свою скорбь, Сирин мигнул окружающим, и скорбящую даму увели к ближайшей лавочке, где стали отпаивать коньяком, называя Аликой и уговаривая не волноваться и пожалеть себя.