Kitobni o'qish: «Последний день»

Это был последний день. С этой мыслью Матвей Панин проснулся утром, и все оставшиеся часы эта мысль не оставляла его.

Все было так же, как и всегда: спортзал школы, переделанный под казарму, БТРы на дорогах и овчарка Палка, обнюхивающая обочины в поисках фугасов. Вчера взорвали еще одну цистерну с нефтью, которую воровал один предприимчивый мужик из местных. Аул гудел недовольно: ведь вместе с незаконным бензином погорели заработки доброй половины тейпа. Матвей сам лично устанавливал взрыватель, а потом издалека вместе со взводом наблюдал, как валит черный дым вперемешку с жадными языками пламени. И ему было наплевать на аул и его мнение. Все правильно и справедливо. А это самое главное.

Вчера же подорвался на фугасе БТР, а с ним еще и пара знакомых ребят. Как проморгали этот фугас – одному Богу известно. Суть не в этом. Просто тогда Матвей уже не думал о том, что завтра последний день. Он знал только то, что за них отомстят. Не он, так другие. И что взрыв этой цистерны – тоже месть. Хоть и не такая, какую предпочел бы он, но все же. Черные дрожат за каждую копейку, а уж из-за этого взрыва будут причитать, будто любимую жену похоронили.

Сегодня все было иначе. Сегодня появился страх не дожить до гражданки. Вернее, он рос с каждым днем, а сегодня окончательно сформировался. Но Матвей боялся даже не этого, а того, что будет потом. Целый год войны, где все ясно: это – черное, а это – белое. Все измерялось человечностью, верностью, смелостью. Готов пожертвовать жизнью за того, кто рядом, или нет. Если готов, то в ответ обязательно будет такая же готовность. И этот человек становится уже не просто другом, а братом. Навсегда. А что ждет на гражданке? Целый год не видеть мирной жизни – и уже невозможно представить, какова она. Там у людей какие-то проблемы, дела… Матвей в последнее время часто думал об этом. И не хотел возвращаться, потому что отвык жить по-другому. Он жил на войне. Это была настоящая жизнь. Иначе он уже не мог и не умел. Не то чтобы его не тянуло домой: он скучал по родителям и сестре. Просто там, дома, была не настоящая жизнь, а какой-то полусон, одни полутона и ничего нет ясного, четкого, как здесь. Манная каша, а не жизнь.

И вот он настал – последний день. Через пару часов он и еще Леха Артемов, его земляк, со своими вещичками должны будут усесться в «уазик» и отбыть на станцию, а потом – домой, в родной Волжск.

Матвей обошел сегодня все окрестности: озерцо, где они всем взводом плескались регулярно; холмы с небольшой рощицей; стоял долго возле воронки, где вчера подорвались ребята. Потом молча повернулся и пошел в казарму.

Леха уже ждал, насвистывая какую-то песенку и притопывая в такт. Завидев Матвея, он подхватил свой рюкзак и заорал:

– Где тебя носит, Длинный? Пора уже двигать!

– Сейчас, сейчас, – лениво отозвался Матвей и легко вскинул на плечо свою сумку. Оглядел на прощание свое бывшее жилище и пошел неторопливо за Лехой на улицу, где ждали ребята.

Обнявшись со всеми по очереди, Матвей остановился перед Батей – командиром взвода прапорщиком Шумейкиным. Тот похлопал его и Леху по плечу:

– Ну что, ребята, не забывайте нас. Может, свидимся еще.

– Обязательно, – пообещал Матвей.

Вот и все. Потом, глядя в забрызганное отвратительной черной грязью окошко уазика-«санитарки», он почему-то вспомнил корявую железяку на краю фугасной воронки и перекореженное колесо БТРа. Думать о том, что дальше, не хотелось. Мимо окон скользили полуразрушенные дома, унылая каменистая местность усыпляла, и рука по привычке тянулась к автомату, которого уже не было.

Выгрузившись из старенького автобуса, Панин постоял немного на остановке, привыкая к почти забытой уже родной волжской местности. Оглядевшись, он не увидел ни блокпоста, ни вооруженных людей в камуфляже, ни даже каких-либо воронок или развалин где-то поблизости. Поймав себя на мысли, что все еще ищет признаки войны, Матвей от досады сплюнул смачно на пыльную обочину и пошел вразвалочку туда, где виднелась среди зелени лип его родная хрущевка.

Он писал родителям, что приедет на днях. Точной даты он и сам не знал тогда. Поэтому не удивился, оказавшись в родном дворе, что его не встречают с цветами и шампанским. В глубине двора женщина с тазиком развешивала белье. Возле металлических гаражей резвились два карапуза с трехколесным великом. Матвей не сразу узнал мать. Она сидела на лавке возле подъезда с девчушкой лет двух в розовом вязаном платьице и, улыбаясь, что-то рассказывала ей. Потом подняла голову и увидела сына. Минуту оба не двигались, приходя в себя от внезапного волнения. Но вот мать поднялась и отставила девчушку в сторону. Видимо, не веря своему счастью, она больше не смогла сделать ни шагу, и Матвей сам поспешил к ней, понимая, как он соскучился по матери и по дому вообще.

Через минуту, выпустив мать из объятий и смущенно уговаривая ее не плакать, ведь он вернулся живой и невредимый, Матвей наклонился к девочке, все еще стоящей рядом с ними.

– Ну, а ты у нас кто? – спросил весело.

– Катя, – серьезно сказала девочка и спряталась за юбку его матери.

– Катюша, поздоровайся с дядей. Это дядя Матвей, – обратилась к ней мать и взглянула на сына: – Это Дашина дочка, Катенька.

Матвей улыбнулся племяннице и протянул ей руку. Та с опаской смотрела на здорового мужика в камуфляже, потом вдруг отошла от бабушки и ринулась в подъезд.

– Ничего, привыкнет, – махнула рукой мать. – Пойдем, отец дома хоккей смотрит. Мы тебя ждали завтра. Не готово еще ничего. Ты уж прости.

– Да мне ничего не надо, мам, – успокоил ее Матвей.

      Он был дома.

Он был дома. За оставшуюся часть дня эта мысль не раз появлялась у Панина в голове. Почти ничего не изменилось. Лишь места стало больше, ведь Дашка вышла замуж и жила теперь у мужа – старинного Матвеева другана Андрея Лисицына. Матвей снова оказался в атмосфере гостеприимного и шумного общества – своей семьи и почти всех соседей по подъезду: всем хотелось посмотреть на него, вернувшегося с войны. Чувствуя себя не слишком уютно от такого всеобщего внимания к нему, Матвей при первом удобном случае улизнул из квартиры, оставляя гостей и семью петь хором «Ой, цветет калина» и весь прочий репертуар народных песен.

С облегчением выдохнув, Панин спустился к подъезду, сел на лавочку под липой и закурил. Сверху из квартиры доносились тосты, радостные крики, гармонист дядя Сережа надрывался, как мог. А во дворе была тишина. В сумерках желтели квадраты окон. Розовые шапки фонарей выглядывали кое-где из темной листвы. Матвей наслаждался этой тишиной. Впервые не надо было опасаться, что кто-то не вернется сегодня. Впервые можно было вот так открыто, без автомата и бронежилета выйти покурить. Это было непривычно. Как непривычна была и мысль, что обязательно наступит завтра и что он не знает, что будет делать в этом завтра.

На крыльце подъезда показался отец. Не спеша он подошел к сыну и присел рядом на лавку. Закурил. Помолчал, не зная, как подступиться с разговором. Потом спросил:

– Ну что, сынок, соскучился по дому-то?

– Конечно, пап, – кивнул Матвей, глядя вперед, где неподалеку тусовалась какая-то компания из мальчишек и девчонок лет пятнадцати. Тоже местных: Матвей кое-кого из них узнал. Те пили джин-тоник, смеялись заразительно – обычный способ провести время на гражданке. Здесь вообще время имело другую ценность, и потому его не берегли.

– Это хорошо, что ты вернулся, – продолжал отец. – Мать-то ночей не спала, дни считала до твоего приезда. Как там, на войне-то?

– Нормально, – пожал плечами Матвей. – Война как война.

– Понятно, – вздохнул отец, не зная, что еще сказать. – Ты дома побудь хоть немного, дай матери нарадоваться. А потом уж работу будем искать.

– Побуду, – уверил Матвей, думая о другом. Отвык он от мирной жизни, разучился жить по прежним правилам. Это раньше знал его весь район и для всех он был первый друг. Кто вспомнит его сейчас?

Знакомый резкий вой раздался за спиной, и небо над головой вспыхнуло зеленым светом. Что-то громко хлопнуло пару раз, и раздался довольный смех пьяных подростков за углом.

– Ты что, сынок? – услышал Матвей голос отца и понял, что лежит на земле, закрыв руками голову.

Поднявшись с асфальта, он стал отряхиваться:

– Ничего, пап. Привычка…

Он просто забыл. Он был дома.

Восстановить старые связи оказалось нетрудно. Матвея помнили и прежние друзья, и, что тоже немаловажно, подруги. Особенно соседка Алька и бывшие одноклассницы Светка и Ольга. Самое приятное было то, что все три, оставив по боку теперешнюю личную жизнь, с радостью возобновили свои отношения с Паниным. По очереди Матвей зависал у них вместе с Серегой Рюхиным, время летело незаметно. Потом пришли боевые, и Панин, взяв примерно половину этих денег, уехал в Тулу к бывшим сослуживцам. Следующие две недели он помнил довольно приблизительно. Денег не считал, практически жил во всех кабаках города поочередно. Там же, в Туле, его лишили водительских прав за то, что он посмел ездить наперегонки с сотрудниками ГАИ. Особо не расстроившись, Матвей продолжил ездить уже без прав на отцовской «семерке». Наконец, придя в себя в каком-то второсортном ресторане, названия которого он так и не узнал, Панин решил ехать домой, пока еще оставались деньги. Но тут, на его беду, за ним, почуяв неладное, приехал отец. Вдвоем они выпили бутылочку на посошок – и все началось по новой, только уже вместе с отцом. Один только раз тот осторожно сказал сыну:

– Матвей, может, поберег бы деньги? Купил бы что-нибудь серьезное, пригодятся еще деньги-то.

– Пап, – сказал ему Матвей, – эти деньги заработаны кровью. Счастья они не принесут.

– Как знаешь, – вздохнул отец.

Матвей вернулся домой без денег, но с легким сердцем. Узнав, что деньги закончились в борьбе с зеленым змием, мать ничего не сказала, только покачала головой. И все пошло по-прежнему.

Жить Матвей остался у родителей. Хотел было снять квартиру, но потом рассудил, что ему вобщем-то наплевать, где жить. Есть отдельная комната, куда родители без стука не заходят. Значит, личной жизни ничто не помешает. А больше и не нужно.

Поиски работы тоже долго не продлились. Хороший автомеханик, неподалеку от дома Панин отыскал заброшенный сарай, кое-как отремонтировал на оставшиеся деньги, повесил вывеску и стал чинить машины. Сначала знакомым, а потом и всем желающим. Дела шли неплохо, по крайней мере, всегда было на что выпить и девчонок угостить. Особо напрягаться было не нужно, потому что к делу подключились еще пара знакомых мужиков из его дома.

Вобщем-то, можно было жить. И Панин жил, не заботясь о завтрашнем дне. Дискотеки, кабаки, девчонки. Что еще нужно было человеку для счастья? Только по ночам он иногда просыпался от собственного крика, пугая этим очередную подружку, ночующую у него. Война все еще жила в глубине его сердца, хотя он уже не шугался петард, хлопающих рядом с ним, и не ловил себя на мысли, что ищет глазами где-нибудь поблизости стоящий БТР. Навыки рукопашного боя ему тоже периодически пригождались.

Подрезал его однажды какой-то урод на трассе, чуть весь капот не смял. Хорошо, успел Панин вовремя затормозить. Урод тем временем уже подбегал к Матвею, матерясь и грозя включить счетчик. Машинка-то у него была не ахти какая – всего лишь «девятина», но угрозы скоро сменились приложением рук. Панин терпел, пока урод не взгромоздился на него верхом. А затем что-то щелкнуло внутри. Сам даже не успев понять, как, Матвей вскочил на ноги в один прыжок. Урод упал, растерявшись, но тут же поднялся – и не вовремя. Матвей нанес всего один удар – в ухо. Брызнула кровь. От дикой боли урод завопил и забегал кругами вокруг своей машины, не понимая, что с ним произошло. Матвей решил не ждать продолжения, сел в свою машину и уехал восвояси, матеря себя за то, что не рассчитал удар: у мужика наверняка лопнула барабанная перепонка.

С тех пор Панин стал бояться применять силу, чтобы не убить кого-нибудь ненароком. В тюрьму ему не хотелось, тем более что среди его бывших сослуживцев уже подобные инцеденты произошли. Поэтому пару раз еще случалось ему быть битым какими-то недорослями, с которыми он мог бы справиться на раз.

Одиноким волком Матвей проходил недолго. Сидел он с друзьями во дворе родного дома, за жизнь говорил, пивко потягивал. Зять тут же был, Андрюха. И увидел идущую в соседний подъезд незнакомую девчонку. Ничего такая, симпатичная, худенькая, волосы каштановые до пояса, глазки голубые. На вид лет семнадцать-восемнадцать.

– Кто такая? – кивнул он на нее.

Зять проследил за его взглядом и сообщил:

– Да Настюха, к подруге идет, наверное. Только на нее можешь особо губы не раскатывать.

– Почему? – поинтересовался Матвей.

– Она никому не дает, отшивает всех. Девочка она еще, – пояснил Андрюха.

      Панин дождался, когда Настя выйдет из подъезда, – часа три, наверное, ждал. И напросился проводить. Проводил. Ничего девчонка была, веселая такая. И смотрела заинтересованно. Матвей на прощание пообещал ей зайти на днях.

На обратном пути его встретил зять:

– Ну как?

– Нормально, брат, – рассказал Матвей. – Встречаться будем.

– Подожди, терпение лопнет – сам бросишь, – предсказал зять.

– Посмотрим, – неопределенно ответил Панин.

К имени Настя еще с Чечни Матвей питал особые чувства. Была у них снайперша Настасья, очень хорошая женщина. И к Матвею всегда хорошо относилась. Все норовила накормить повкуснее. Иногда Панин подшучивал над ней, тогда Настасья превращалась из кошки в тигрицу, и Матвей быстренько прятался где-нибудь в сортире, чтобы не достала. И всегда говорил потом товарищам:

– Либо убьет меня Настасья, либо женюсь на девчонке с таким именем.

И вот она – судьба хитрая – взяла и подшутила над ним: свела с Настасьей.

Завелся, вобщем, Панин. Всегда, узнав, что у девчонки имя такое, из принципа добивался ее. И на этот раз решил: будет моей. Других отшивала, а меня не сможет.

Настюха долго держалась, полгода точно. Матвей добросовестно терпел такое воздержание. А когда терпеть было невмоготу, шел к Альке-соседке, или находил Ольгу со Светкой и зависал у них. Или по мелочи кого-то снимал, когда с мужиками в баню ходил.

Ухаживал тоже красиво: цветы дарил, шоколадки разные, комплименты говорил, безумства совершал. Мог, к примеру, на крышу дома залезть, птицу изображая. В любви, конечно, объяснялся – не без этого. И Настюха сломалась. Добился Матвей своего. Бросать не стал, решил: пусть будет. Девчонка хорошая, умненькая такая. Можно было с ней по душам поговорить. Родителям тоже нравилась. Заботилась о нем, тоже в любви клялась. Любит – и хорошо. Разлюбит, тоже не беда. Похождения свои, конечно, приходилось скрывать под разными предлогами: ревнивая оказалась. Но Панину эти досадные мелочи особо не мешали.

Жизнь продолжалась.

Спустя еще год у родителей стало кончаться терпение, глядя на бесшабашную эту Матвееву жизнь. И семейный совет постановил приобщить его к дисциплине. Сестра Дарья предложила устроить Матвея в охрану по знакомству. Матвею было все равно, поэтому упираться он не стал: подал документы и был с удовольствием принят в память о его славном боевом прошлом.

Фирма была солидная, здание большое, посетители важные, девчонок симпатичных много. В охране тоже ребята хорошие подобрались. С одним из них – Олегом – Матвей особенно сдружился. Олег тоже недавно устроился, где-то за пару месяцев до Панина. Уже более-менее всех знал. Тоже в армии отслужил где-то на Севере. Учился теперь на юридическом заочно. Он и взялся помочь Матвею освоиться на новом месте.

– С черного хода пускать можно только своих, – объяснял Олег. – Два длинных звонка. Другие пусть с парадного заходят. Документы на вертушке всегда проверяй: фамилию, имя, чтобы фотография была обязательно. Если что – меня по рации вызывай.

– Понял, – кивнул Панин.

– Подожди, – Олег вдруг отошел от него. Причем быстро так отошел.

Матвей повернул голову ему вслед и увидел девушку, спускающуюся с лестницы с небольшим портфельчиком для бумаг. Олег шел прямиком к ней. Девушка заметила его, улыбнулась и остановилась. Они отошли вдвоем в сторонку, чтобы никому не мешать и стали разговаривать.

У Панина сердце екнуло. И понял он, что эту девушку упустить не имеет права. Таких красавиц он редко встречал. Блондинка, глаза карие с зеленью. А улыбка какая! И свет от нее, как от солнца, на сто метров вокруг. Недаром Олег так расцвел и глаз с нее не сводил. Даже краснеть стал поминутно.

С трудом Матвей заставил себя отвести взгляд от этой парочки и стал вспоминать свою Настюху, а потом, когда это не очень помогло, по очереди Ольгу, Светку и Альку-соседку. И несколько раз про себя повторил, что Олег – его друг, а девушка друга – это святое.

Приняв самый серьезный из всех возможных вид, Матвей с деланным безразличием оглядывал посетителей, проверял документы, потом сел кроссворд решать на вертушке. И с удивлением заметил краем глаза, что Олег с той девушкой идут в его направлении.

– А это у нас Матвей, – сказал Олег, подойдя к Панину. – С сегодняшнего дня здесь работать будет. Герой, между прочим. В Чечне был.

Девушка улыбнулась вдруг Матвею, и он окончательно потерялся. Кажется, даже покраснел.

– А это Таня, – представил девушку Олег. – Юрист наш. И наше солнышко. Видишь, как тепло вокруг стало.

– Олег… – смущенно засмеялась Таня. – Не заставляй меня краснеть.

– Очень приятно, – Панин от греха подальше зарылся в газету окончательно и стал усиленно размышлять, что это за слово из четырех букв, означающее запрет. Он понимал, конечно, что это что-то знакомое, но что именно, вспомнить никак не мог – не получалось у него сосредоточиться на этом злополучном кроссворде, когда Таня смотрела на него с такой вот улыбкой.

– Между прочим, знаешь, какая умная, – не успокаивался Олег, расписывая Танины достоинства. – Кроссворды может решать только так.

Матвей кивнул, не в силах сказать ничего путного. Танины достоинства он и сам неплохо видел, и поэтому стал про себя считать до ста, причем в обратном порядке. Но на восьмидесяти девяти сбился со счета, так как Таня, заглянув в кроссворд, сказала:

– Табу.

Панин послушно вписал слово в клетки, стараясь не смотреть на нее.

Олег с Таней еще поговорили о всяких пустяках, посмеялись немного, и Таня ушла по своим делам. А Олег, довольный, вернулся к Матвею.

– Хорошая девушка, – сказал он. – Самая красивая здесь. Шеф перед ней как масляный тает. Слушает как себя.

– А у тебя с ней что? – поинтересовался Матвей как можно спокойнее. И понял, что зря спросил. Какое ему вообще дело до их отношений?

– Пока ничего, – вздохнул Олег. – Просто разговоры.

– А чего так?

– Ты посмотри, кто она и кто я. Одно приятно: что человеком считает, здоровается всегда. А как улыбнется, сердце останавливается. Обаятельный человек, душевный, добрый, – Олег, кажется, разговаривал сам с собой.

Панин перевел разговор на другую тему, но еще пару часов переживал, что чуть не рухнул к ногам совсем неизвестной девчонки. Когда есть Настюха, которая его вполне устраивает во всем. Чтобы избавиться от наваждения, Матвей после работы специально зашел к своей подруге и побыл у нее до самого вечера, пока не приехал Рюхин. С Рюхиным они отправились в центр города и, сняв по дороге двух девиц, куражились до поздней ночи. Приехав домой далеко заполночь и выйдя из машины, Матвей вдруг провалился куда-то и больше ничего не помнил.

Его разбудила утром мать, собиравшаяся на работу. Первая мысль у Панина была, что автопилот у него работает вполне сносно, если даже ничего не помня, он все-таки смог добраться до родной кровати. Впрочем, потом оказалось, что все немного хуже, чем он думал. На самом деле мать еще ночью, дожидаясь его, вышла во двор, едва завидев отцовскую машину, и стала свидетелем удивительного зрелища. Ее сын, вывалившись из машины, наклонился, чтобы закрыть дверцу, и застыл в таком положении. Через полчаса этого стояния мать просто взяла его под белы рученьки и увела домой.

Упреков, впрочем, не было. Наказанием за слабость стало похмелье. Поэтому на работе Матвей старался держаться от людей на расстоянии. К обеду, отпоившись кофе, он стал чувствовать себя значительно лучше. Бродя по этажам и проверяя, все ли везде в порядке, Панин включил на полную мощность свое личное обаяние и стал знакомиться с девушками-менеджерами, девушками-бухгалтерами и прочими девушками, работающими в здании. Только в юридический отдел Матвей зайти не рискнул, опасаясь самого себя.

Вызванный ближе к концу дня по рации Олегом, Панин сменил его на вертушке и снова занялся дежурным кроссвордом. Народу стало меньше, новые знакомые Матвея тоже стали расходиться, прощаясь кивком головы. Кто он был для них? Какой-то охранник, балабол, бабник. Чуть ниже человека. Особенно Матвея взбесила одна секретарша – Аня. Редкая зараза. И Панин для себя решил, что накажет ее. Так же, как всегда наказывал других подобных ей. Чтобы не смотрела свысока. И не считала ниже своего достоинства общаться с людьми. Это будет просто, Панин это знал. И даже поспорил с Олегом, что уложит ее.

Задумавшись, Матвей не заметил, как перед ним возникла женская фигурка и нежным голоском сказала:

– Здравствуй!

Он поднял глаза на девушку и узнал Таню. Рот его сам собой разъехался в улыбке до ушей, и Матвей чуть охрипшим голосом протянул:

– Здравствуй.

– Скучаешь? – просто спросила она и заглянула в газету: – Опять кроссворды? А я японские кроссворды люблю.

– А я до сих пор не понял, как их разгадывать, – признался внезапно Матвей. – Научишь? – его понесло. И он уже сам не смог бы себя остановить.

– Конечно. Это просто. Нужно всего лишь уметь считать, – улыбнулась Таня.

В газете очень кстати оказался японский кроссворд: Матвей отыскал его в два счета и протянул ей ручку. Таня стала весело объяснять, откуда чего считать, а Панин вместо того, чтобы слушать и запоминать, смотрел на нее и не мог глаз оторвать. Только мычал иногда, давая понять, что слушает. Таня взглянула на него вдруг удивленно – видимо, он что-то лишнего промычал – и замолчала, покраснев и смущенно улыбаясь.

– Ты не слушаешь, – заметила она.

– Слушаю, продолжай, – спохватился Матвей. – Вот отсюда ведь надо считать, так?

– Ты не слушаешь, – покачала головой Таня.

      В этот момент в дверях показался Олег. Матвей и Таня оба посмотрели на него. Наверное, смотрели они как-то иначе, чем всегда, потому что выражение лица у Олега изменилось. Впрочем, стараясь не терять самообладание, он спокойно подошел к ним и полушутя спросил, что это они тут делают.

– Кроссворды его учу решать, – объяснила Таня, ни секунды не задумываясь. – Присоединяйся.

В присутствии Олега Матвей сумел взять себя в руки. Они даже весело проговорили еще минут десять-пятнадцать, пока Таня не поднялась к себе в кабинет за бумагами, которые забыла взять.

Олег так ничего и не сказал Панину об этом случае. Но Матвей и сам уже решил себя тормозить как только может.

После этого целую неделю он пытался отвлечься похождениями на любовном фронте. В частности, усиленным соблазнением заразы Ани. К пятнице та уже смотрела ласково, напрашивалась попить вместе пивка и даже один раз, думая, что Матвей ее сейчас поцелует, сложила губки в бантик. Все было бы хорошо, если бы не почти ежедневные встречи с Таней. Панин старался с ней наедине не оставаться, поэтому приходилось ходить хвостом за Олегом на случай, если они встретятся. Разговоры втроем ни к чему не обязывали, проходили очень весело и познавательно для всех троих. А потом Матвей всегда уходил, оставляя Таню с Олегом и надеясь, что у них что-нибудь получится. Олег каждый раз возвращался задумчивый. На вопросы Панина отвечал, что все по-прежнему в рамках дружбы.

И все-таки Матвею казалось странным, что у Тани никого нет. С такой-то внешностью, обеспеченная, умная, нежная, мужчины просто тают (чего уж говорить, если Матвей сам чуть разум не потерял). Но у нее никого не было – такое Матвей вычислял со стопроцентной точностью. И этого он никак не мог понять. С Олегом они иногда разговаривали о Татьяне. Матвей больше слушал, что рассказывает Олег, а говорил тот много. Кое-что рассказывала сама Татьяна, кое-что Олег узнал сам. Росшее день ото дня уважение к девушке скоро сменилось у Матвея потребностью в дружбе. Таких девушек Панин встречал редко. А если быть точным – никогда. Были похожие. Та же Настюха, например. К Настюхе Матвей за последний год вообще очень привязался. Но Таня – это было совсем другое дело. Она действительно была как солнце. Когда она появлялась на горизонте, у Панина автоматически появлялась улыбка и повышалось настроение. Он уже не мог это контролировать. А когда Таня уходила, настроение резко падало, и Панин начинал придираться к документам посетителей.

После работы Матвей либо шел к Настюхе, хотя душа не лежала к надоевшим уже посиделкам в обществе ее подруг, либо находил Серегу Рюхина. Иногда он брал у отца машину и носился по городу, заезжал пару раз к Лехе Артемову. Тот уже год как учился в политехе, собирался жениться летом и вообще раздобрел на домашних харчах. Каждый раз они садились вдвоем за бутылочкой хорошей водки и говорили о войне. Как вели бой четыре часа, и Батя тогда еще напророчил им, что теперь они доживут до ста лет. Как при раздаче обмундирования Матвею досталось все снаряжение под номером тринадцать. Вспоминали про снайпершу Настасью. И каждый раз приходили к выводу, что на гражданке жизнь не та. Ненастоящая какая-то. И что люди здесь не могут понять их, потому что они не видели того, что бывает в настоящей жизни, на войне. Потом, еле-еле стоя на ногах, они катались по городу уже вдвоем, выжимая все сто двадцать и избегая постов ГАИ, так как прав у Матвея все еще не было.

Радовала и победа над Аней. В один из вечеров Матвей предложил ей подвезти ее домой. По дороге она стала крутить его на пиво и ресторан. Но на такую стерву Панин тратиться не собирался. Вытащил ее из машины под предлогом поцеловаться, обнял, она тут же разомлела – того гляди сама раздеваться начнет. Матвей улыбнулся и ласково послал ее подальше, затем сел в машину, провожаемый ее проклятьями, и уехал. Мог бы, конечно, довести начатое до конца и воспользоваться: спор-то был уложить ее в постель. Но некстати вспомнилась Татьяна. И Панин решил от спора отказаться, сам не понимая почему, ведь до полной победы оставалось совсем ничего.

Анька с тех пор, едва завидев Панина, начинала рычать недовольно и хамила в открытую. А Матвей делал невинные глаза и растерянную улыбку: мол, за что такая немилость?

Таня уже успела понаблюдать эту картину, пока они разговаривали. Как всегда улыбнулась и ничего не сказала. А Олег неожиданно повернулся и ушел, сказав, что надо что-то там проверить. Таня удивилась, и это не ускользнуло от Панина. Поэтому перед уходом домой он спросил друга, что случилось на самом деле. Олег усмехнулся:

– Разве ты сам не видишь? Ты ей нравишься.

Это было для Матвея открытием. Радостным открытием, надо сказать. За наблюдением прочих людей он как-то упустил из виду изменения, произошедшие с девушкой. Но все же по отношению к Олегу это было нехорошо, и Панин решил притормозить еще раз. В разговорах вдвоем с Таней он пытался напомнить как бы между делом, что есть еще и Олег. Напоминал больше себе, чем ей. И стал опасаться, как бы их дружба с Таней не переросла в нечто большее. Напоминания эти успехом не увенчались. Панин видел, что ей не очень приятно постоянное упоминание об Олеге, при этом у нее появлялось отсутствующее выражение, хотя из вежливости она поддерживала разговор. Когда появлялся Олег и вступал в разговор, у Тани появлялись какие-то срочные дела и она уходила. Либо она старалась держаться от него подальше. Но Олег не мог просто так смириться с потерей внимания к нему. Он без конца расспрашивал ее о всяких юридических тонкостях. Матвей тогда начинал чувствовать себя лишним. Но уйти он тоже не мог, чувствуя, что Таня тяготится обществом Олега. Поэтому перебивал и заводил разговор на другую тему, в шутку намекая Олегу, что между ним и Таней пробежала искра. Таня эту шутку понимала, смеялась. Олегу ничего не оставалось, как сделать то же самое. Но самому Матвею было далеко не до смеха. Понимая, что попал по самое некуда, он пытался искать в Тане хоть какие-то недостатки, чтобы иметь возможность отгородиться от росшего к ней влечения. Да и с Олегом ссориться не хотелось. Баланс мира был хрупок как никогда.

Понемногу узнавая Татьяну, Матвей стал понимать и причину ее одиночества. Ее обходили стороной, потому что были уверены, что у нее кто-то есть. Он убедился в этом, разговаривая с мужской половиной сотрудников фирмы. Кроме того, никому не хотелось попасть в немилость к шефу, который, кажется, тоже к девушке дышал неровно, хотя никаких поводов к тому она не давала. Окунувшись в хитроумную паутину сплетен и интриг в поисках информации, Панин еле вынырнул обратно и решил оставаться от всего этого потока дерьма в стороне. Что же касается Тани, то, поразмышляв немного, Матвей решил, что завелся он из-за нее, чтобы добиться того, чего не смогли другие. И что, повстречавшись с ней пару раз, он успокоится и сможет ровно дышать в ее присутствии. А Таня – человек умный и взрослый, и если ей все нормально объяснить, она поймет и не обидится. Поэтому, преодолев неловкость перед Олегом, Матвей начал действовать.

Первым шагом его стала добыча телефона Тани. В разговоре, с шутками и смехом, он попросил номер и получил его. Записал на каком-то обрывке газеты и сунул в карман. Вечером, избавившись от Настюхи, Панин сел звонить, но номера, к своему удивлению, в своем кармане не нашел. Перерыв все, он вспомнил, что Олег видел эту бумажку с номером и наверняка ее стащил, улучшив минутку. Это можно было понять. Но не пойман – не вор. Пришлось снова закидывать удочку при встрече с Таней. Она посмеялась его рассказу и снова продиктовала номер.

Как нельзя кстати следующим днем была суббота. А значит, вопрос, куда отвести девушку на первое свидание, отпал сам собой. В субботу были гонки. Матвей уже давно хотел поучаствовать, но все никак не мог собраться. То друзья отговаривали, то времени не было. Оставалось позвонить и пригласить Таню. Но там, где он оставил бумажку с телефоном, Матвей этой бумажки не нашел. Обыскав все что можно, он схватился за голову, матеря себя за разгильдяйство. В третий раз на просьбу о номере телефона Таня может просто послать его подальше. Так просидел он минут пять, пока мимо не прошла его племянница Катерина.

– Катя, где бумажка с цифрами? Вот здесь лежала, – Панин знал, что обращается по адресу. Катерина в их доме знала абсолютно все, как опытный разведчик. И ожидания его не обманули. Через пару минут Катерина вернулась с заветной бумажкой.