Kitobni o'qish: «Правила Константинопольского синода 1276 года»

© Корогодина М. В., 2025

* * *

Рецензенты:

кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Центра религии и церкви Церкви Института российской истории РАН

Елена Белякова;

кандидат исторических наук, доктор филологических наук, профессор Школы исторических наук факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ

Андрей Виноградов

Предисловие

Исследование постановлений Константинопольского синода 1276 г. является частью целостного изучения канонического права на Руси и тех изменений, которые претерпевало богослужение и административное устройство Русской церкви в XIII–XIV вв. Изучение этого памятника было начато более ста лет назад замечательным знатоком истории русского богослужения и церковного права Алексеем Степановичем Павловым (1832–1898), который открыл многие неизвестные ранее рукописи и разыскал греческие источники ряда русских богослужебных и юридических сочинений. Трудами А. С. Павлова был подготовлен к изданию 6-й том «Русской исторической библиотеки» (1880), в который вошел наиболее полный свод посланий и постановлений, связанных с Киевской митрополией до XVI в. и принадлежащих русским и греческим иерархам. Этим изданием современные исследователи продолжают пользоваться до сих пор, поскольку со времен А. С. Павлова многие опубликованные им тексты не удостоились ни нового критического издания, ни специального исследования. До недавнего времени такой же была судьба постановлений Константинопольского синода 1276 г., относительно которых наиболее значимые выводы были сделаны А. С. Павловым в краткой аннотации к 6-му тому «Русской исторической библиотеки». Это заставляет меня посвятить данную книгу памяти А. С. Павлова, русского историка и канониста.

Некоторые наблюдения, ставшие ключевыми для данной темы, были опубликованы в виде статей в ходе работы над исследованием. В книге они представлены в отчасти переработанном виде. Привлечение рукописных материалов, хранящихся в разных городах, было бы невозможным без сотрудничества с А. В. Дорониным и Т. И. Афанасьевой в рамках возглавлявшихся ими проектов. Исследование, требовавшее знаний из таких областей, которыми ранее мне не приходилось заниматься, не могло быть проведено без помощи многих друзей и коллег, отвечавших на мои вопросы и исправлявших ошибки, помогавших найти копии недоступных мне рукописей и снабжавших необходимой литературой. Бесценную помощь в поиске греческих списков мне оказали Ежи Остапчук (Варшава) и Николаос Хрисидис (Нью-Хейвен), а в работе с греческим текстом – З. Е. Оборнева. Большое значение для исследования имело обсуждение в Институте русской литературы (Пушкинский Дом). Особую благодарность я испытываю к рецензентам: Е. В. Беляковой и А. Ю. Виноградову, советы и критика которых помогли мне более ясно сформулировать свою позицию или исправить погрешности. Отдельная благодарность моим коллегам в Отделе рукописей Библиотеки Российской академии наук за поддержку, терпение и помощь в завершении работы.

Введение

История церковного права на Руси неизменно привлекает пристальное внимание исследователей. Основным масштабным сводом церковных и светских постановлений являлась Кормчая книга, появление которой в русских землях следует общим тенденциям книжной культуры в Slavia Orthodoxa, предполагавшим не прямую правовую зависимость от Византийской матери-церкви Русской митрополии, а опосредованное следование византийским правовым нормам, распространявшимся на всю территорию православной ойкумены. При этом Кормчие книги включали значительное число текстов, не связанных с русской действительностью, что заставляло воспринимать весь свод в качестве компендиума, описывающего идеальную структуру и систему управления православной церковью и государством, а не в качестве практического руководства к совершению церковного и гражданского суда [Корогодина, 2017а, т. 1, с. 535–537].

Наиболее насущные и животрепещущие вопросы, неизбежно встававшие перед русским духовенством, нередко решались не с помощью объемной и трудной для понимания Кормчей книги, а через личное обращение к знающим и заслуживающим доверия иерархам. Именно это привело к появлению ряда «вопрошаний» – текстов, включавших ответы архиереев на задаваемые им вопросы и восходящих к византийско-славянской традиции «вопросоответов». В некоторых случаях в тексте сохранялись только ответы, без вопросов, однако первоначальная структура «вопрошания» все равно прослеживается. К этому жанру относятся ответы митрополита Киевского Иоанна II; «Вопрошание Кириково»; постановление епископа Новгородского Ильи и Белгородского епископа; правила митрополита Киевского Георгия; ответы митрополита Киприана на вопросы игумена Афанасия [РИБ, т. 6, стб. 1–62, 75–78, 244–270; Турилов, 2004; Баранкова, 2012]. Эротапокритический жанр позволял найти решения для тех ситуаций, которые не рассматривались в имевшихся на Руси книгах. Поднимавшиеся в таких текстах вопросы непосредственно касались специфики русской действительности и наиболее живо отражали реалии русской жизни, в отличие от переводных постановлений Кормчей книги, опиравшейся на реалии далекого региона и иной эпохи, что неизменно создавало сложности для русских иерархов. В перечисленных выше сочинениях, за редкими исключениями, вопросы и ответы исходят из одной языковой и культурной среды, так что вопрошающий и отвечающий понимают друг друга наиболее точно.

Вопросы, задававшиеся авторитетным архиереям, касались не только церковного права, но богослужения и повседневной жизни мирян, иночествующих и клириков, то есть тех ситуаций, которые не описывались в богослужебных книгах, содержащих лишь краткие уставные указания. Сведения о том, как именно должно совершаться богослужебное последование в тот или иной день, какую роль при этом выполняет каждый участник богослужения, как поступать в сложной ситуации, передавались из уст в уста при обучении клира. Без сомнения, устная традиция, хранителем которой выступал архиерей, имела во многом решающее значение в домонгольский период: обстоятельства совершения исповеди или хиротонии и иных таинств и последований, в том числе задававшиеся во время совершения обряда вопросы и произносимые наставления и обеты – все это не было описано в богослужебных книгах и, очевидно, оставлялось на усмотрение священника или архиерея. Стремление зафиксировать решения по конкретным вопросам позволяло в некоторой степени сократить разнообразие церковных практик. С другой стороны, подобные ответы, при всей авторитетности архиерея, высказывавшего свое мнение по тому или иному поводу, все же не расценивались как непогрешимые, что позволяло со временем возвращаться к разбору сложной ситуации.

С жанром «вопрошаний» сближаются постановления соборов, отвечавших на вопросы русских иерархов: Владимирского (1273) и Константинопольского (1276). Падение Константинополя в 1204 г. отозвалось в славянских землях неожиданным образом. Упадок, в который пришел Константинопольский патриархат, вынужденный на десятилетия переместиться в Никею, лавирование между политическими интересами разных государей, борьба с надвигающейся унией с Римом, а потом ее принятие, – все это способствовало усилению самостоятельности славянских церквей, находившихся на окраинах византийского мира. Несмотря на сопротивление Константинополя, переживавшего тяжелейшие времена, в конце XII в. от Охридской архиепископии отделилась Тырновская епископия, а в начале XIII столетия образовалась Сербская архиепископия, независимая от Константинополя. Это привело к бурному росту церковного строительства в славянских землях, одним из результатов которого стал перевод в Сербии византийского канонического сборника с толкованиями, получившего название «Законоправило» [Троицки, 1952; Щапов, 1978].

Нашествие Орды на русские земли в середине и второй половине XIII в. привело к серьезным проблемам в управлении Русской церковью. Степень разорения была далеко не однородной, и церковная жизнь не замерла в Северо-Восточной Руси. Однако в результате нашествия многие священники погибли, а церкви были разорены: одни сожжены, другие осквернены. Даже если храм уцелел, без повторного освящения в нем нельзя было служить. Освящение храма относится к наиболее торжественным церемониям, часто приурочивавшимся к церковным праздникам, и сопровождается перенесением святынь [Лаушкин, 2023]. Такое освящение могло быть совершено самим епископом, возглавлявшим данную епархию, или священником по благословению епархиального архиерея. Без особого разрешения епископ из соседней епархии не имел права освящать новую или старую оскверненную церковь, как и рукополагать иереев не в своей епархии. Между тем из-за исчезновения большинства архиереев многие епархии оказались в безвыходной ситуации: без епископа некому было освятить церковь и рукоположить священника.

Помимо прочих бедствий, которые повлекло за собой монгольское нашествие, исчезновение архиереев означало, что не осталось никого, кто мог бы ответить на вопросы, не рассмотренные в книгах, в деталях научить и объяснить, как совершаются те или иные действия, как служат по особым праздникам. Не осталось тех, кто мог бы обеспечить возобновляемость церковной традиции. Можно полагать, что именно по этой причине наиболее сложные вопросы в разгар монгольского нашествия пытались решить не привычным способом – вопрошая одного наиболее авторитетного иерарха, а коллегиально, по крупицам собирая то знание, которое было растеряно в огне войны. Архиереи надеялись соборно решить некоторые вопросы, ответы на которые отсутствовали в книгах. Те вопросы, которые не могли решить русские епископы, были поставлены перед Константинопольским синодом; как будет видно далее, на рассмотрение греческих иерархов были представлены в том числе некоторые спорные ситуации, решение по которым уже было вынесено во Владимире несколькими годами раньше.

После разгрома Батыем Киева во главе митрополии встал митрополит Кирилл II. Его положение в Русской церкви было особым, поскольку он стал единственным для XIII в. митрополитом русского происхождения, знакомым и с хитросплетениями княжеской политики, и с проблемами церковного управления. Его предшественник, митрополит-грек Иосиф исчез в 1240 г. во время разорения монголами Киева; погиб ли он или бежал, но Киевская митрополия осталась без главы. В это же время овдовел Константинопольский патриархат, пребывавший в Никее и переживавший тяжелые времена. В переговорах о церковной унии между Римским престолом и Константинопольским патриархатом, начавшихся в 1230-х годах, активное участие принимали как некоторые русские князья, так и русский архиепископ Петр, который, по мнению А. В. Майрова, был ставленником владимирского князя Ярослава Всеволодовича и претендовал на митрополичью кафедру после исчезновения митрополита Иосифа. Так, фактическим главой Киевской митрополии архиепископ Петр воспринимался в 1245 г. в Лионе на переговорах о церковной унии [Майоров, 2019б]. Однако патриарший престол пустовал до 1244 г., поэтому долгое время новый Киевский митрополит не мог быть рукоположен, и вопрос о будущем главе митрополии оставался открытым.

Соперником архиепископа Петра стал Кирилл, печатник волынского князя Даниила Романовича, хиротонисанный на Киевскую митрополию в конце 1246 г. [Майоров, 2019а, с. 139–140] и остававшийся главой Русской церкви на протяжении 35 лет. Уроженец галицко-волынских земель, ставленник волынских князей, в качестве митрополита Кирилл, насколько известно из летописных известий, мало внимания уделял западным епархиям. Его деятельность в наибольшей степени была связана с Северо-Восточной Русью и с важнейшими проблемами Русской церкви: созданием новых епархий на востоке митрополии, реформированием богослужения и церковного управления. В 1262 г. митрополит Кирилл обратился с просьбой к видинскому деспоту Иакову-Святославу с просьбой прислать список неизвестного на Руси канонического сборника – и получил «Законоправило», или Сербскую редакцию Кормчей книги [Щапов, 1978, с. 146–152; Корогодина, 2020б; 2024]. Знание славянской книжности и понимание особенностей местной церкви позволило митрополиту Кириллу начать работу по подготовке русской редакции Кормчей книги, в которую вошли тексты из новоприсланного «Законоправила» и предшествующей Древнеславянской редакции Кормчей, а также целый ряд древнерусских памятников [Корогодина, 2017а, т. 1, с. 65–79].

Наряду с постановлениями вселенских и поместных соборов и правилами святых отцов в Кормчую книгу были включены правила собора, состоявшегося в 1273 г. и созванного самим митрополитом Кириллом. Это редчайший для славянской истории случай, когда современные составителю (и им самим созданные) постановления были включены в наиболее авторитетный для церковного управления сборник [Korogodina, 2024]. Это позволило в значительной мере приблизить Кормчую книгу к современности и русской действительности и поставить в один ряд со вселенскими соборами решения русских архиереев во Владимире. Очевидно, недавно рукоположенные митрополитом Кириллом епископы в условиях прервавшейся церковной преемственности не смогли ответить на многие насущные вопросы, и для их решения было отправлено посольство в Константинополь во главе с епископом Сарайским Феогностом. Представленные им митрополиту Кириллу ответы Константинопольского синода, продолжавшие привычный жанр «вопрошаний», как можно ожидать, должны были быть немедленно включены в Кормчую книгу. Однако этого не произошло. Постановления Константинопольского синода, как будет показано далее, были оставлены митрополитом Кириллом и русскими архиереями без внимания и переведены лишь спустя десятилетия. Почему решения Константинопольского синода, полученные с таким трудом, оказались невостребованными в XIII в. и какое значение они приобрели в Русской церкви спустя столетие – на эти вопросы я попытаюсь ответить в настоящей книге.

Часть 1. Предыстория поездки в Константинополь

Архиерейские кафедры и митрополит Кирилл

Самой сложной и неотложной проблемой для митрополита Кирилла были вдовствующие (то есть пребывавшие без архиерея) кафедры и управление митрополией в условиях предельно малого числа архиереев [Корогодина, 2020а]. Перед началом Батыева нашествия в Киевской митрополии насчитывалось 15 епископских кафедр [Поппэ, 1996]. После 1241 г. действующими осталось всего три, причем одна из них – Владимиро-Волынская – располагалась на западных окраинах и в дальнейшем почти не участвовала в событиях, происходивших в центральной и восточной части Киевской митрополии, где уцелело две кафедры: в Новгороде, до которого не дошли татары, остался архиепископ Спиридон; в Ростове выжил епископ Кирилл II, который в самые тяжелые дни Батыева нашествия находился в Белоозере. Все остальные архиереи погибли или пропали без вести. Были убиты Владимирский епископ Митрофан в 1237 г., епископ Переяславля Русского Симеон в 1239 г., Галицкий епископ Арсений в 1240 г., спустя год погиб Перемышльский епископ. Неизвестной осталась судьба митрополита Киевского Иосифа, убитого или бежавшего в Никею; епископа Черниговского Порфирия, которого в 1239 г. татары живым увели в город Глухов [ПСРЛ, т. 1, с. 469; т. 2, с. 782]¹; Рязанского епископа Евфросина, которого при нападении татар не было в городе²; Смоленского епископа Иоанна (?) [Щапов, 1989, с. 212; Печников, 2016]. После набегов татар не упоминается ни один из этих архиереев. Многие епископские кафедры прекратили свою деятельность или пустовали десятилетиями; так, в Рязанской епархии епископа не было без малого 50 лет, до 1284 г.

Это привело к нарушению всего строя церковной жизни. Два оставшихся в живых епископа не могли восстановить церковный обиход в соседних епархиях не только потому, что это было бы им не под силу, но и из-за канонических запретов: они не могли освящать церкви и рукополагать священников на соседней территории³ и не могли поставить новых епископов, взамен погибших, поскольку для этого требовалось участие по крайней мере трех архиереев, включая митрополита⁴.

В первое время после нашествия татар ведущую роль в центральных северо-восточных землях, ростовской и владимирской, играл епископ Ростовский Кирилл II. Формально его управление Владимирской епархией вступало в противоречие с церковными канонами, но фактически ситуация была безвыходной: митрополита долгое время не было, а после возвращения из Никеи около 1247 г. митрополит Кирилл несколько лет оставался в Киеве. Епископ Ростовский Кирилл управлял Владимирской епархией более 10 лет до того, как митрополит Кирилл с 6758 (1250) г. стал подолгу жить во Владимире и оттуда управлять епархией. Возможно, легкость, с которой Ростовский епископ расширил границы своей области, связана с тем, что в XII и начале XIII в. владимирские земли входили в Ростовскую епархию; при этом Владимир являлся местом постоянного пребывания Ростовских архиереев, так что Успенский собор приобрел статус кафедрального. Владимирская епископия была выделена из Ростовской епархии всего за четверть столетия до нашествия Орды, в 6722 (1214) г. [ПСРЛ, т. 1, с. 438]⁵. Во Владимире успело побывать только два епископа: Симон и убитый татарами Митрофан. Память о единстве Ростовской епископии, несомненно, сохранялась. Кирилл мог полагать, что он не вторгается в чужую епархию, как это выглядело с точки зрения церковного права, а окормляет земли, искони входившие в канонические пределы Ростовской епископии.

Одно из первых действий, предпринятых епископом Ростовским Кириллом после сожжения татарами Успенского собора во Владимире, было «великое священие» Борисоглебской церкви в Кидекше. По нашему предположению, чин «великого священия» использовался для кафедральных соборов и церквей, в которых предполагалось архиерейское служение. Вероятно, Кирилл допускал, что Кидекша может стать епископской резиденцией, которая не будет столь привлекать татар, как находящиеся поблизости богатые Владимир и Суздаль [Корогодина, 2021б].

Однако воссоединения Владимирской епархии с Ростовской так и не произошло. Епископ Ростовский Кирилл действовал во Владимиро-Суздальской земле вплоть до приезда во Владимир митрополита Кирилла II в 1250 г.; с этой поры деятельность епископа Кирилла ограничилась пределами Ростовской епархии. Летописи сохранили немало известий о совместных действиях двух Кириллов: епископа Ростовского и митрополита после приезда последнего в северо-восточные земли. Положение изменилось с поставлением епископа Ростовского Игнатия, взошедшего на кафедру в 1262 г. Судя по отсутствию известий о совместных поездках и священнодействиях епископа Ростовского Игнатия и митрополита Кирилла, частых при епископе Кирилле, у нового Ростовского владыки не сложилось столь близких отношений с митрополитом, как у его предшественника. Возобновление Владимирской епископии в 1273 г. также говорит о том, что, по мнению митрополита, Ростовская епархия вовсе не вернулась к прежним границам начала XIII в.

Наконец, на сложности, возникавшие у митрополита Кирилла с епископом Ростовским Игнатием, возглавлявшим кафедру в одном из важнейших с политической точки зрения княжеств, указывает острый конфликт между ними в 1280 г., в результате которого митрополит Кирилл чуть не лишил сана епископа впервые за сорок лет архипастырства. Летописи подробно описывают конфликт, рассказывая о доносе митрополиту на Игнатия, будто бы осудившего ростовского князя Глеба Васильковича за некие прегрешения, из-за которых епископ велел перенести прах усопшего из княжеского некрополя в кафедральном Успенском соборе в Спасо-Песоцкий княгинин монастырь, где была похоронена мать Глеба Васильковича Мария Михайловна [ПСРЛ, т. 18, с. 77; т. 20, с. 169; т. 23, с. 91; т. 30, с. 96; и др.]. С. В. Городилин связывает произошедшее с династической борьбой за Ростовское княжение между наследниками князей Бориса и Глеба Васильковичей [Городилин, 2021], однако передел наследства не объясняет резкой реакции митрополита Кирилла.

Возможно, гнев митрополита был вызван не только противозаконным судом над покойным и переносом праха князя, но и вызывающей роскошью, с которой епископ Игнатий украсил ростовский собор, пострадавший от татар. Симеоновская летопись сохранила восемь известий о совершенных Игнатием княжеских венчаниях, пострижениях или погребениях с 1265 по 1278 г.⁶ Такая близость к князьям, несомненно, приносила Ростовскому епископскому дому определенный доход. В том, что Игнатий брал у покойного князя Глеба Васильковича «дары», его упрекал митрополит Кирилл. Именно после смерти этого князя начался ремонт Успенского собора в Ростове. Ремонтные работы были закончены перед самым приездом митрополита; собор получил новые купола и кровлю, покрытые свинцом («оловом»), и полы, мощеные майоликовыми плитками («красным мрамором») [ПСРЛ, т. 18, с. 77; т. 20, с. 168]. В землях, где церкви помнили разорение Батыем, где положение оставалось столь тяжелым, что не было возможности заново их украшать, восстановленный собор должен был производить неизгладимое впечатление. Не только простые храмы – даже митрополичий Успенский собор во Владимире по-прежнему стоял обгоревший. Блеск и богатство ростовского собора наглядно показывали всем, где находится политический и духовный центр русских княжеств.

Было ли истинной причиной митрополичьего гнева перезахоронение князя Глеба Васильковича или неподобающее величие ростовского собора, который начинал претендовать на то, чтобы занять главенствующее место среди окрестных княжеств, однако одновременно с отлучением епископа Игнатия митрополит велел покрыть кровлю владимирского Успенского собора так же, как и ростовского [Там же, т. 43, с. 101]. К аналогичному выводу о том, что митрополит Кирилл начал ремонт владимирского Успенского собора «под впечатлением» от обновленного ростовского храма, пришел А. В. Лаврентьев [Лаврентьев, 2018, с. 185].

На протяжении более 20 лет летописи фиксируют пребывание митрополита Кирилла только в Северо-Восточной Руси с выездами в Новгород⁷. Конечно, ростовские и новгородские летописцы описывали преимущественно действия митрополита в близких им землях, поэтому мы хуже знаем киевские события. Однако летописцы тщательно фиксировали приезды митрополита, и это позволяет предполагать, что в 1250–1270-х годах митрополит Кирилл чрезвычайно редко бывал в Киеве. Первый раз летопись упоминает, что митрополит находился в Киеве, в 1273 г., когда он приехал оттуда во Владимир для хиротонии бывшего Киево-Печерского игумена Серапиона и для участия в архиерейском соборе [ПСРЛ, т. 18, с. 74]. Последние годы жизни митрополит Кирилл провел между Киевом и Владимиро-Ростовскими землями; возможно, в 1273–1280 гг. он ограничивался краткими посещениями северо-восточных княжеств⁸.

Пребывание в северо-восточных землях в 1250–1270-х годах позволяло митрополиту длительное время самому решать насущные вопросы, связанные с регулированием церковной жизни в регионе, где осталось только два епископа. После смерти епископа Новгородского Спиридона митрополит Кирилл рукоположил в Новгороде в 1251 г. во епископы Далмата [Артамонов, 2021, с. 173], а после смерти епископа Ростовского Кирилла – Игнатия в 1262 г. [ПСРЛ, т. 1, с. 472, 476–477; т. 43, с. 96]; однако долгое время митрополит не делал попыток поставить новых епископов на вдовствующие кафедры. Был ли митрополит Кирилл погружен в решение иных насущных проблем, или не находил подходящих кандидатур для епископства, однако в течение 11 лет после того, как митрополит обосновался во Владимире, он не увеличивал число архиереев. Возможно, отчасти это объяснялось тем, что в действующей епархии кандидат (один или несколько, как в Новгороде) готовился постепенно, и выбор определялся еще при жизни предшественника. Так произошло перед смертью епископа Ростовского Кирилла, когда был выбран его преемник Игнатий, который перешел жить на епископский двор [Там же, т. 1, с. 475–476]. Подготовка преемника была особенно важна, учитывая, что решение многих богослужебных и канонических вопросов не было зафиксировано в книгах, но передавалось действующим архиереем как устная традиция [Korogodina, 2020]. Намного труднее было подготовить ставленника для вдовствующей и запустевшей епархии, поскольку в этом случае некому было учить будущего архиерея.

Первый архиерей вне Новгородской и Ростовской кафедры, где преемственность не прерывалась, был поставлен митрополитом Кириллом в 1261 г., причем это было связано не с восстановлением одной из прежних епархий, а с учреждением новой, Сарайской епископии. Очевидно, в условиях постоянных набегов монголов, необходимости платить дань и ездить в ставку хана, предстоятельство архиерея в Сарае имело большое значение. В 6769 (1261) г. митрополит рукоположил Митрофана епископом в Сарай. Он пробыл на епископии восемь лет и сошел с кафедры, приняв схиму в 6777 (1269) г. [ПСРЛ, т. 1, с. 476; т. 20, с. 164]. О происхождении этого архиерея, его деятельности и месте упокоения нет достоверных сведений [Кузьмин, 2017]; однако именно в годы его епископства, в 1267 г., хан Менгу-Тимур выдал льготную и тарханную грамоту русскому духовенству и монашеству [РФА, 1987, с. 588–589, № 6]. Несомненно, расположение хана во многом зависело от контактов с Сарайским епископом, который должен был представлять Русскую церковь в ставке хана.

Открытие новой кафедры в Сарае, необходимой для взаимодействия с ордынскими ханами, вызывает у исследователей ряд вопросов. Согласно правилам Лаод. 56 и Сард. 7, митрополит мог по своему усмотрению учредить новую епископию, если город, в котором основывалась кафедра, был достаточно крупным [Бенешевич, 1906, с. 277–278, 284–285]. При этом епархия должна была быть утверждена Константинопольским патриархом и императором, после чего она занимала свое место в структуре церкви и впоследствии включалась в нотиции (notitiae episcopatuum) – перечень епископий, подчинявшихся патриархату [Бибиков, 2004, с. 403–405]. Некоторые из сохранившихся нотиций перечисляют епископии, входившие в Киевскую митрополию, однако на XIII и начало XIV в. приходится большая лакуна: после нотиции конца XII в. следующий перечень епископий сохранился только в документе, написанном после смерти Андроника II Палеолога (ум. 1328) [Darrouzès, 1981, р. 367 (Notitia 13: 759–770), р. 403 (Notitia 17: 136–157)]. В добавлениях к последней нотиции, которые К. Цукерман относит к 1347 г. [Цукерман, 2014, с. 149–151], названы две новые епископии, появившиеся благодаря митрополиту Кириллу: Сарайская и Тверская [Darrouzès, 1981, р. 403 (Notitia 17: 147, 148)]. Когда они были утверждены Константинопольским патриархом, неизвестно. Очевидно, могло пройти несколько лет, прежде чем у митрополита появилась возможность отправить патриарху послание с просьбой утвердить новые кафедры. В этот промежуток времени новая епархия могла существовать de facto, но de jure рукополагать на кафедру до утверждения ее Константинопольским патриархом и императором было нельзя.

Каким же образом был поставлен епископ Митрофан? Трудно представить, чтобы митрополит Кирилл смог организовать посольство в Никею с просьбой утвердить Сарайскую кафедру на рубеже 50–60-х годов XIII в.⁹, при том что о подобном посольстве не сохранилось никаких упоминаний ни в греческих, ни в русских источниках. Остается допустить, что либо митрополит пошел на прямое нарушение канонов, хиротонисав Митрофана на открытую им самим и не утвержденную епископию, либо при хиротонии была названа иная, вдовствующая кафедра, а в действительности Митрофану было поручено управлять делами в Золотой Орде. Грубое нарушение церковных правил со стороны митрополита кажется маловероятным. Б. А. Успенский предположил, что Митрофан был поставлен одновременно епископом Переяславлю Русскому и Сараю [Успенский, 1998, с. 339], как это позже произошло с епископом Феогностом. Это предположение остается гипотетическим, поскольку все летописные статьи называют Митрофана только епископом Сарайским; хотя поставление на захиревшую кафедру для решения насущных проблем, обусловленных смещением центра политической жизни, является наиболее вероятным.

Возможно, именно с этим промежуточным периодом между основанием кафедры, необходимой для нужд церкви, и ее утверждением патриархом и императором, связана необычная титулатура двух епископов последней трети XIII в.: Феогноста, преемника Сарайского епископа Митрофана, и Тверского епископа Симеона. Время хиротонии Симеона неизвестно; он упоминается впервые под 6779 (1271) г. без указания кафедры. Согласно летописному известию, в этом году, возвращаясь из поездки в Орду, умер великий князь Ярослав Ярославич; Симеон сопровождал его тело в Тверь, где и совершил погребение [ПСРЛ, т. 18, с. 74; Приселков, 2002, с. 331]. Неизвестно, ездил ли Симеон к хану вместе с тверским князем или присоединился к похоронному кортежу по пути. Его дальнейшая жизнь была связана с Тверью, где ранее не было епископии. В 6793 (1285) г. он начал строительство каменного кафедрального Преображенского собора, поставленного на месте предшествующей церкви Козьмы и Дамиана, в которой располагался некрополь тверских князей [ПСРЛ, т. 18, с. 81; т. 20, с. 170; т. 23, с. 93; т. 24, с. 105; т. 25, с. 156]. Епископ Симеон умер в 6796 (1288) г. в Твери и был погребен в построенном им Преображенском соборе [Там же, т. 18, с. 81–82]. Симеон стал первым епископом в Твери [Там же, т. 18, с. 23; т. 24, с. 105]; появился ли он там до смерти великого князя Ярослава Ярославича или прибыл вместе с телом князя, остается неизвестным.

Таким образом, спустя десять лет после Сарайской епархии, около 1271 г., митрополит Кирилл основал еще одну епископию, Тверскую¹⁰. Однако, как и Сарайская, эта необходимая для Северо-Восточной Руси кафедра должна была быть утверждена патриархом и императором прежде, чем поставлять на нее архиерея. По этой причине местом хиротонии Симеона была не Тверская кафедра. В перечне епископов Симеоновская летопись называет его «епископом из Полотска» [ПСРЛ, т. 18, с. 23]; также Симеон назван Полоцким епископом в правилах собора 1273 г. [РИБ, т. 6, стб. 83–84]. Собор состоялся спустя два года после появления в Твери епископа Симеона с печальной процессией; однако Тверь не упоминается в постановлениях собора – как и Сарай, поскольку Феогност назван Переяславским епископом. Титулатура архиереев в правилах собора имела большое значение: она показывала, на какую кафедру официально возведен епископ, хотя на деле он мог быть уже перемещен и заниматься делами иной епархии. Наконец, именно такое распределение действующих епископий свидетельствовало о том, что собор проведен архиереями всей Киевской митрополии. Несмотря на отсутствие западных епископов, здесь была представлена центральная и северная часть митрополии: Переяславль Русский, Полоцк, Великий Новгород, Ростов. Это выглядело более представительно, чем если бы все перечисленные в intitulatio архиереи относились к северному и восточному региону: Новгород, Тверь, Ростов, Сарай. Возможно, необходимость сохранять архиереев на всей территории Киевской митрополии была одной из причин поддержки митрополитом Кириллом епископий, ставших титулярными.