Kitobni o'qish: «О гномах и сиротке Марысе»

Мария Конопницкая

Shrift:

* * *

Правда это или байка –
Так суди иль по-иному,
Верь, не верь, а всё ж узнай-ка:
Есть народец малый – гномы.

Как ему не подивиться!
Невелик росточком вышел –
Войско в тыкве уместится:
Каждый семечка повыше.

Где ж они? А на пригорке,
И под камнем, и в чулане,
В каждой ямке, в каждой норке –
Вот спроси у старой няни!

И в запечке, и под печкой,
В узкой щёлке половицы –
Уж найдёт себе местечко,
Всюду может поместиться!

Глядь – готовит за кухарку,
Сахарку слизнул немножко,
С сковородки стянет шкварку,
Под столом подымет крошку…

Щёлкнул кнут в конюшне глухо –
Знать, коню сплетает гриву…
Шепчет сказку детям в ухо…
Ну и чудо! Ну и диво!

Знают выходы и входы,
Все увёртки, все уловки!
Нет проворнее народа –
Ну и прытки, ну и ловки!

Так суди иль по-иному,
Верь, не верь, вини в обмане –
Только есть на свете гномы!
Вот спроси у старой няни!

Maria Konopnicka 1911

Глава первая
Как придворный летописец короля Светлячка узнавал, когда придёт весна

I

Зима была такая долгая и студёная, что его величество Светлячок, король гномов, примёрз к своему трону. С его седой бороды, посеребрённой инеем, свисали сосульки, обледенелые брови сердито и грозно топорщились. Замёрзшие капли росы жемчужинами сверкали на короне, а пар от дыхания изморозью оседал на ледяных стенках Грота. Королевские подданные, проворные гномики, надвинули на самый нос свои длинные колпачки и плотно закутались в красные плащи. А некоторые сделали себе шубы и кафтаны из бурого и зелёного мха, собранного в лесу ещё осенью, из трута, шишек, беличьего пуха и пёрышек, что обронили птички, улетая за синее море.

Но королю не годится одеваться как попало. Он и зимой, и летом носил пурпурную мантию. С незапамятных времён служила она королям гномов и уже порядком поистёрлась и прохудилась – ветер продувал её насквозь. Но, будь эта мантия даже новой, она ничуть бы не грела – сотканная из паутинок, которые весной протягивают по пашне красные паучки, она была не толще макового лепестка.

Вот и дрожал королишка в своей мантии, зуб на зуб не попадал, и всё дышал на руки: они до того окоченели, что еле удерживали скипетр. В ледяном дворце огня ведь не разведёшь. А не то и пол, и стены потрескаются. Оставалось согреваться сиянием золота и серебра, лучистым пламенем бриллиантов, крупных, с яйцо жаворонка, переливами солнца в хрустальных стенах тронного зала да сверканием длинных мечей, которыми размахивали храбрые гномы, чтобы удаль свою показать, а заодно и разогреться. Но тепла от всего этого было мало, и бедный старый король только лязгал немногими уцелевшими зубами, с нетерпением поджидая весны.

– Сморчок, мой верный слуга! – позвал он одного из придворных. – Выгляни-ка наружу, не идёт ли весна?

Но Сморчок ответил смиренно:

– Государь мой и повелитель! Не время мне вылезать из-под земли, пока не зазеленела крапива под плетнями. А до той поры ещё далеко!

Кивнул король головой и подозвал другого придворного:

– Синичка, может, ты выглянешь?

Но Синичке тоже неохота было нос высовывать.

– Государь мой и повелитель! – ответил тот. – Моё время придёт, когда защебечет трясогузка. А до той поры ещё далеко!

Помолчал король; но, видно, холод пробирал его не на шутку, и он опять сказал:

– Букашка, мой верный слуга, хоть ты выгляни!

Но и Букашке не хотелось вылезать на мороз.

– Государь наш и повелитель! – с поклоном ответил он. – Моё время придёт, когда мушка проснётся под прошлогодним листом. А до той поры ещё далеко!

Опустил король бороду на грудь и вздохнул, да так тяжко, что в Гроте поднялась метель и ничего не стало видно.

Прошла неделя, прошла другая, и вот в одно прекрасное утро сделалось светло-светло. Закапало с сосулек на королевской бороде, подтаял снег на королевских волосах, расправились смёрзшиеся брови, и по усам, словно слезинки, покатились капли.

На стенах тоже начал таять иней, а лёд трескался с таким грохотом, будто Висла вскрывалась. Стало так сыро, что король и все придворные принялись оглушительно чихать – словно пушки запалили.

И то сказать – носы у гномов знатные!

Сами-то они народец мелковатый: увидит гномик крестьянский сапог, остановится, разинет рот и дивится, думает – башня. Забредёт в курятник и спрашивает: «Это что за город такой и далеко ли до заставы?» В пивную кружку свалится – и ну верещать: «Спасите! В колодец упал!»

Вот какая мелюзга!

Зато носы у них что надо. Такие бы носищи любителям табачок понюхать! Как расчихались да начали друг дружке и королю здоровья желать – земля задрожала.

На ту пору крестьянин в лес по дрова ехал. Услыхал, как гномы чихают, и говорит:

– Ого! Гром гремит! Значит, весна зиму поборола!

Подумал, что это весенний гром, и немедля повернул к корчме: чего зря деньги на дрова переводить. Так и просидел там до вечера – всё рассчитывал да прикидывал, как бы с работой управиться вовремя.

Меж тем и вправду потеплело. К полудню у всех гномов оттаяли усы. Начали они совещаться, кого послать посмотреть, пришла ли весна. Судили, рядили, наконец король Светлячок стукнул об пол своим золотым скипетром и молвил:

– Пусть наш учёный летописец Чудило-Мудрило пойдёт и проверит, пришла ли весна.

– Вот мудрое королевское слово! – наперебой закричали гномы и уставились на учёного по имени Чудило-Мудрило.

А тот сидел, как всегда, над огромной книгой, в которую записывал историю королевства гномов с древнейших времён: откуда они ведут свой род, какие у них были короли, с кем они воевали и кого победили. Он описывал без прикрас всё, что видел и слышал, а чего не видел, сам придумывал, да так складно, что заслушаешься, как начнёт читать. Это он первый доказал, что гномы, хоть ростом с вершок, на самом деле – великаны. Просто они съёжились, чтобы сукна выходило поменьше на плащи да кафтаны: больно уж нынче всё дорого.

Гномы очень гордились своим летописцем. Попадутся им цветы – тут же сплетут венок и возложат ему на макушку. Последние волосы этими венками повытерли, и голова у него стала голая, как колено.

II

Вот стал Чудило-Мудрило собираться в дорогу. Запасся целой бутылкой чёрных-пречёрных чернил, очинил большое гусиное перо и вскинул его на плечо, как ружьё, чтоб нести легче было. Потом привязал книги за спину, подпоясался ремешком, надел колпак, сапоги, закурил свою длинную трубку – вот и в путь готов.

Друзья сердечно простились с учёным летописцем. Кто знает, не приключится ли с ним беды и доведётся ли ещё увидеться?

Сам король хотел обнять его на прощание – очень уж он ценил своего летописца за учёность, – да не тут-то было: мантия накрепко примёрзла к трону, и его величество никак не мог приподняться. Тогда король Светлячок простёр свой золотой скипетр над учёным мужем. Тот приложился к его руке, и несколько замёрзших слезинок прозрачными жемчужинами скатились из королевских очей, зазвенев на хрустальном полу. Королевский казначей Грошик подобрал их, положил в драгоценный ларчик и отнёс в сокровищницу.

Целый день карабкался наш учёный, прежде чем выбрался на поверхность земли. Дорога, вся в узловатых корневищах вековых дубов, круто поднималась в гору. Гравий, камни, обломки скал с глухим шумом осыпались из-под ног в пропасть. Замёрзшие водопады блестели, как ледяные зеркала, и учёный путешественник скользил по льду, с трудом подвигаясь вперёд. В довершение всех бед он не взял с собой никакой еды. Силёнок хватило только книги тащить, да большую чернильницу, да большое перо. И совсем бы выбился из сил Чудило-Мудрило, не попадись ему по дороге домик одного хомяка, запасливого и богатого.

Кладовая у хомяка ломилась от зерна и орехов. Он накормил голодного странника и даже позволил ему отдохнуть на сене, которым был устлан пол, но с условием, что тот никому в деревне не проболтается про его жильё.

– Там такие сорванцы! Пронюхают, где моя нора, – прощай, спокойная жизнь!

Приободрясь и подкрепившись, Чудило-Мудрило поблагодарил гостеприимного хомяка и пустился в путь. Шагал он теперь легко и весело, поглядывая из-под тёмного колпака на крестьянские поля, на луга и рощи. Зелень изо всех сил тянулась вверх; в низинах пробивалась молодая травка, над разлившимся ручьём краснели ветви ивняка, а высоко-высоко в туманном небе курлыкали журавли.

Любой другой гном сообразил бы по этим приметам, что весна не за горами. Но наш учёный просидел всю жизнь, уткнувшись в книги, и, кроме них, ничего на свете не знал и не видел. И всё-таки даже у него стало легко и радостно на душе, и, размахивая своим большим пером, он запел старинную песенку:

Прочь, прочь, прочь беги, грусть, тоска и хворь!
Ну-ка, трубку разожги да бутылку раскупорь!..

Но не успел пропеть и куплета, как услышал чириканье воробьёв на плетне, огораживающем поле, и сразу замолчал, чтобы не уподобляться этому сброду. Нахмурив лоб, с важным видом прошествовал мимо – пусть знает эта голытьба, что учёный им не товарищ. Вот уж и деревня показалась. Свернув на тропинку, наш путник под прикрытием прошлогодних сорняков незаметно подобрался к первой хате.

Деревня была большая. Вся в садах, черневших голыми деревьями, она широко раскинулась среди полей, упираясь одним концом в тёмную стену густого соснового леса. Из труб свежевыбеленных ладных хаток поднимался сизый дым; во дворах скрипели колодезные журавли, батраки поили лошадей и мычащих коров; по дороге, обсаженной тополями, с криком носились стайки ребятишек, игравших в прятки и салочки.

Но весь этот гомон перекрывали удары молота и лязг железа, доносившиеся из кузницы, возле которой причитала толпа крестьянок. Увидев их, Чудило-Мудрило осторожно прокрался вдоль забора и, притаившись за терновым кустом, стал слушать.

– Ах, злодейка! Ах, разбойница! – кипятилась одна. – Ну разве убережёшь теперь от неё кур, коли она к самому кузнецу не побоялась забраться!

– Да что все твои куры против этой! Не курица, а золото! – перебила другая. – Каждый день яйца несла с кулак! Другой такой во всей деревне не сыщешь!

– А у меня кто петуха задушил? Не её разве проделки? – жаловалась третья. – Как увидела я пёрышки разбросанные, так и обмерла. Да у меня его за пять злотых с руками бы оторвали – ещё грошей пятнадцать прибавили бы.

– Вот пролаза! Вот злодейка! Эдакую дыру в курятнике проделала! – подхватила первая. – Да тут когтищи железные нужны. Мужик лопатой и то лучше не выроет. Неужто управы нет на неё, разбойницу?

Тут из лачуги без зипуна выскочила кузнечиха, остановилась на пороге, поднесла фартук к глазам и заголосила:

– Ах ты пеструшечка моя милая! Пеструшечка златопёрая! И что я без тебя, сиротиночка, делать стану!

Недоумевая, слушал учёный летописец этот плач. Он прикладывал руку то к одному уху, то к другому, но никак не мог взять в толк, о чём тужат женщины. Вдруг он стукнул себя по лбу, уселся среди сорняков под забором, откупорил чернильницу, обмакнул перо, стряхнул его и, раскрыв огромную книгу, записал: «На второй день странствия пришёл я в несчастную страну, на которую совершили набег татары и перебили, передушили или угнали в полон всех кур и петухов. Кузнец ковал мечи для похода, а перед кузницей раздавались плач и стенания».

Не успел он кончить, как на пороге появился кузнец и рявкнул басом:

– Слезами горю не поможешь! Горшок с жаром надо взять да выкурить злодейку из норы! Кто же не знает лисьей норы на опушке! Выкурить её оттуда или нору раскопать. Живей, Ясек! Собирайся, Стах! Кликните ребят, берите лопаты, и айда. А ты, мать, чем слёзы лить, лучше бы горшок углей приготовила. Я бы и сам пошёл, да работа срочная!..

Сказал – и воротился в кузницу, и оттуда снова послышался звон железа. А двое подмастерьев, бросив раздувать мехи, помчались по улице с криком:

– На лису! На лису!

Женщины тоже разошлись по домам – снарядиться в поход. Тут летописец, внимательно следивший за событиями, снова обмакнул перо в чернильницу и записал: «Возглавляет орду хитрый и неустрашимый хан по прозванию Лиса. Татары скрываются в лесных пещерах, а местное население выкуривает их оттуда пороховым дымом».

Едва успел он поставить точку, как до слуха его донёсся оглушительный шум. Глядь – по деревенской улице валит толпа женщин, детей, подростков с лопатами, палками и горшками, а за ними с яростным лаем мчатся Шарики, Жучки и Барбосы.

Ещё раз обмакнул перо Чудило-Мудрило и сделал такую запись: «В этой стране с татарами сражаются не мужчины, а женщины, дети и безусые отроки. Войско с криками и шумом мчится по деревне, а за ним несётся целая свора псов, яростным лаем возбуждая в воинах отвагу. Всё это видел я собственными глазами и собственноручной подписью удостоверяю».

Учёный гном склонил голову набок, прищурил левый глаз и расписался внизу страницы: «Придворный Историк Его Величества Короля Светлячка Чудило-Мудрило», изобразив в конце замысловатую закорючку. Вдруг откуда-то из-за забора пахнуло можжевеловым дымком, а гномы очень любят этот запах.

Чудило-Мудрило потянул своим носищем раз, другой, потом раздвинул сухие стебли и стал озираться: где горит? На опушке леса заметил он синюю струйку дыма, а протерев хорошенько очки, увидел костёр, а вокруг него – пастушат.

Добрый старичок очень любил детей. И вот прямиком через пашню, смешно перескакивая через борозды, направился он на дымок. Пастушата очень удивились, увидев маленького человечка в плаще, в колпаке, с книгой под мышкой, с чернильницей на поясе и пером на плече. Юзек подтолкнул Стаха и шепнул, показывая пальцем:

– Гномик!

А Чудило-Мудрило, который подошёл уже совсем близко, кивнул им и улыбнулся приветливо. Ребята смотрели на него разинув рот, как зачарованные. Они не то чтобы испугались, а просто онемели от неожиданности. Бояться тут нечего – ведь даже малые дети знают, что гномы никому не делают зла, а бедным сиротам ещё и помогают.

Стах вспомнил, как позапрошлой весной вот такой же малюсенький человечек помог ему найти и пригнать на пастбище убежавших в лес телят. А на прощание насыпал полную шапку земляники, погладил по голове и сказал: «На вот тебе, не бойся!»

Подойдя к костру, учёный летописец вынул трубочку изо рта и сказал вежливо:

– Здравствуйте, дети!

– Здравствуй, гномик, – серьёзно ответили пастушата.

А девочки, вытаращив на пришельца голубые глазёнки, съёжились, натянули на лбы платочки – только носы выглядывают, как пуговки.

Чудило-Мудрило, улыбаясь, посмотрел на них и спросил:

– Можно мне у костра погреться? Холодно что-то!

– Почему ж нельзя? – рассудительно ответил Ясек.

– Места не жалко! – прибавил Стах.

– Присаживайтесь! Гостем будете! – сказал Юзек, подбирая полы своего серого зипуна и освобождая местечко у огня.

– Картошка испечётся – и поесть можете, коли захотите, – радушно предложил Куба.

– Конечно, кушайте на здоровье! Картошка почти готова, по запаху слышно!

Учёный летописец уселся у костра и, ласково глядя на разрумянившиеся лица, сказал растроганно:

– Милые вы мои детки! Чем же я вам отплачу?

Только он сказал это, как Зоська, заслонясь рукавом, выпалила:

– Расскажите нам сказку!

– Ну её, сказку! Быль интересней сказки! – с важностью сказал Стах.

– Конечно, интересней, – согласился гном. – Разве сказка может с правдой сравниться?

– Ну, коли так, – весело воскликнул Юзек, – расскажите, откуда взялись гномы!

– Откуда взялись? – повторил учёный муж и уже открыл было рот, готовясь начать рассказ, как вдруг с громким треском начала лопаться картошка.

Дети кинулись выгребать её палками из золы и углей. Неожиданный треск не на шутку напугал учёного. Отскочив в сторону, он спрятался за камень и из этого укрытия стал наблюдать, как дети едят какие-то круглые дымящиеся ядра: таких ему никогда прежде не доводилось видеть.

Раскрыв книгу, он положил её на камень и написал дрожащей рукой: «Народ в этой стране столь воинствен и отважен, что малые дети прямо в горячей золе пекут шрапнель, которая потом рвётся с грохотом, подобным громовым раскатам. Тогда мальчики, с колыбели презирающие смерть, и даже слабые девочки выгребают эту оглушительно рвущуюся шрапнель и ещё дымящейся отправляют в рот. Будучи свидетелем этой геройской отваги, не мог ей надивиться, а посему записываю в назидание потомству. Дано в поле, на пашне, вскоре после полудня».

Затем следовала подпись с завитушкой, ещё более замысловатой, чем в первый раз. Но печёная картошка пахла так вкусно, что у нашего учёного потекли слюнки и в животе заурчало. Видя, что «шрапнель» не причиняет детям ни малейшего вреда и они знай себе уплетают да похваливают, он вылез из своего укрытия и осторожно приблизился к костру.

Зоська отломила кусочек картошки и, нацепив на палочку, протянула ему попробовать. Не без опаски взял он его в рот, но, распробовав, протянул руку за новым. Девочки разламывали самые пропечённые картофелины и давали ему по крошечке. Под конец они так осмелели, что последнюю Кася сунула ему прямо в рот. Все девочки запищали от восторга, а громче всех сама Кася.

III

Подкрепившись, Чудило-Мудрило опять подсел к костру, а когда пастушата подложили хвороста в огонь и сухие ветки весело затрещали, рассыпая искры, начал свой рассказ:

– В прежние времена не гномами нас называли, а боженятами, и мы не ютились под землёй, в скалистых пещерах, под корнями старых деревьев, как сейчас, а жили в хатах по деревням, вместе с людьми. Только давно это было. Тогда княжил над теми местами Лех, который основал город Гнезно. Он увидел там гнездовья птиц и сказал себе: «Раз птицы нашли себе здесь пристанище, значит, это край покойный и благодатный». Так и оказалось. О птицах тех молва гласит, будто это были орлы; но в наших старинных книгах написано, что аисты; они гнездились там и бродили в лугах. Так или иначе, край этот стал называться Лехией, по имени князя Леха, а народ, заселивший те земли, называл себя лехитами. Соседи же прозвали их полянами, потому что они пахали поля и сеяли хлеб. Всё это записано в наших летописях и скреплено печатью.

– А лесов тогда совсем не было? – тоненьким голоском перебил Юзек. – И речки тоже? Только всё поля да поля?

– Что ты! – ответил Чудило-Мудрило. – Ещё какие леса были! Не то что теперь – дремучие, без конца без краю. И водились в них звери, свирепые, огромные. Как станут реветь – деревца пополам переламываются. Но мы, гномы, всё только с медведями сталкивались. Прадедушка моего прадедушки рассказывал мне такой случай. Раз медведь выбирал мёд из липового дупла да вместе с мёдом и пчёлами вытащил и его. Взял к себе в берлогу и заставил день и ночь сказки сказывать. А сам лежит, подрёмывает да лапу посасывает. Только когда морозы ударили и медведь заснул крепко, сбежал от него прадедушка моего прадедушки. Семь лет странствовал, пока к своим воротился.

Дети смеялись, а Чудило-Мудрило продолжал:

– Да, славное было времечко!.. Над полями, ручьями шумели липовые рощи. В рощах древний бог Световит жил и на три стороны света поглядывал – землю сторожил. Гномики – их за малый рост ещё карликами называли – стерегли хаты, крестьянское добро, скотину. «Нет дома без гнома», – говаривал в старину народ. Жилось нам хорошо, весело, во всём мы помогали хозяевам: овёс провеем, золотое зерно лошадям зададим, сечки нарубим, подстилку перетряхнем, кур на насест загоним, чтобы яйца не оставили в крапиве, масло собьём, сыров наделаем, детей укачаем, пряжу смотаем, огонь раздуем, чтобы каша быстрей варилась. И по дому, и в хлеву – никакой работой не гнушались. Но трудились мы не задаром. Не хозяин, так хозяйка никогда не забудет оставить для нас хлебных да творожных крошек на лавке в горнице, а в кувшине – медку или хоть молочка на донышке. Голоду не знали. Пойдёт, бывало, хозяйка огород полоть или в поле жать, в дверях обернётся, возьмёт горсть проса из кадки, бросит на пол и скажет:

Гномики, гномы,
За детьми, за домом
Приглядите, присмотрите!
А вот просо вам… Берите!

И уйдёт со спокойным сердцем. А мы – прыг, прыг из запечка, из-под лавки, из-за расписного сундука, и за работу! Сказки сказываем ребятишкам, лошадок им мастерим, девочкам косички заплетём, кукол тряпочных понаделаем. Протрём оконца, солнышко в хату впустим – по всем уголкам свет разнесём: так всё и засверкает! Работы, правда, много, зато благодарности от людей ещё больше. Ни один праздник без нас не обходился.

Гномики, гномы,
На пир вас зовём мы!
На остатки пирога,
На оленьи рога,
На жаркое из печи
Да на белы калачи! –

приглашали нас хозяева.

За стол мы, конечно, не лезли – наш брат, хоть и мал ростом, вести себя умеет. Зато как заиграем на гусельках, сперва один, за ним другой, третий, десятый – целый оркестр соберётся под окном или под половицей, – народ слушает не наслушается: так весело, легко станет на душе от нашей музыки! Эх, где те времена? Ушли безвозвратно.

IV

Чудило-Мудрило замолчал, посасывая свою трубочку, а ребятишки сидели, притихнув и не сводя с него глаз. Немного погодя он начал снова:

– Не знаю уж, долго ли так продолжалось: в наших книгах об этом не сказано. Только стали времена к худшему меняться. Род Лехов, что справедливо страной правил, прекратился, а новые князья всё грызлись между собой, ведь княжило-то их чуть ли не двенадцать сразу. Наконец надоели народу их распри, и прогнал он прочь всех этих драчунов, а себе опять выбрал одного правителя. Мир настал в стране, но солнышко, едва проглянув, снова спряталось за тучу.

Прожорливой саранчой налетели на лехитские земли полчища немцев: их князь задумал сесть королём над нами и взять себе в жёны нашу королеву. Я говорю «нашу», потому что в давние времена все вместе держались – и люди, и гномы – и жили дружно, как братья. Но королева не хотела идти за него.

– Знаю, знаю! – пропищала Кася. – Это была королева Ванда.

– И я знаю! – ещё тоньше запищала Зося.

И обе, спеша и перебивая друг друга, запели:

В земле нашей покоится Ванда,
Что замуж не шла за немца…

Чудило-Мудрило закивал головой и сказал с улыбкой:

– Верно, верно, не захотела!.. Знаю и я эту песенку! Она в наших книгах записана. Ведь это мы, гномы, с незапамятных времён учим деревенскую детвору петь её. Да, да!.. Я и сам не меньше ста ребятишек научил. А вас кто выучил!

– Не знаем.

– Ну, значит, я. Вот иногда кажется, будто ветер напевает и нашёптывает какие-то слова…

– Правда! – серьёзно сказали мальчики.

– А на самом деле это мы, гномы, шепчем и поём! Мы – маленькие; спрячемся во ржи, в траве, среди листьев или под камень залезем – нас и не видно. Ну, вот… Отказалась королева идти за немца, и началась война. Налетели стаи воронов, волки завыли, небо чёрными тучами заволокло. Начался голод: ведь и хлеб, и сыр – всё шло воинам, сражавшимся с немцами. Обнищала страна, обнищали и мы. И королева Ванда измучилась, видя, как из-за неё бедствует народ. Бросилась она в Вислу и утонула. Тут немцы ушли восвояси, и наступил мир. Но прежние времена уж не вернулись. Сильный обижал слабого, брат шёл на брата, алчный сиротскую полоску норовил оттягать и припахать к своему полю. А где неправда да слёзы, не может быть счастья. И стал править страной злой король По́пель.

– Батюшки! – запищала Кася. – Попель!

– Ты что? Никогда не слыхала? – одёрнул её Стах. – Его ещё мыши съели.

– Ага! – поддакнул Юзек.

Чудило-Мудрило, затянувшись трубочкой, продолжал:

– Про мышей этих разные толки ходят. Одни говорят одно, другие – другое. Времена-то давние, поди разберись теперь, как оно на самом деле было. В наших книгах написано, что это не мыши были, а гномы в мышиных шубках, – тогда ведь зима стояла. Мочи не стало смотреть, как Попель свирепствует, вот они и высыпали из нор всем скопом, накинулись на него и растерзали. Так в наших книгах написано. Правда это или нет – трудно теперь сказать. Прапрадедушка говорил мне, что сам видел, пока ещё не ослеп от старости, это страшное озеро и башню, где всё случилось. Башня до сих пор называется Мышиной, а озеро – Гопло. Так-то вот!

Тут у него погасла трубочка. Он разгрёб золу, нашёл уголёк, потянул несколько раз, выпустил клуб дыма и снова заговорил:

– С этими древними книгами тоже беда. Или нескольких страниц не хватает, или выцвели и пожелтели так, что слова не разберёшь, или чёрное пятно во всю страницу. Не очень-то и прочтёшь, что написал кто-то много веков назад. Но зато сразу можно понять, хорошие были времена или плохие. Если хорошие – от страниц, самых ветхих, такое сияние идёт, словно солнышко выглянуло. А плохие – потемнеет всё, точно ночь настала, и ни луны, ни звёздочки… Вот какие у нас, у гномов, летописи!

V

Хотите узнать, что было дальше? – спросил Чудило-Мудрило, раскурив трубку.

– Хотим, хотим! – запищали девочки.

– Ну так слушайте. После страшных страниц о Попеле – их откроешь, и тьма сразу кругом, – идут ясные, светлые про Пяста. О нём я хоть целый час рассказывать готов.

У Юзека глаза загорелись.

– Расскажи, гномик, пожалуйста!

– Расскажи, расскажи нам всё! – наперебой закричали дети.

Чудило-Мудрило сдвинул колпак, почесал в затылке и начал рассказ:

– Сам-то я этого не видел, меня тогда ещё на свете не было. Но старичку гному, который записал эту историю, рассказал её старый дуб, а он хорошо помнил те времена. Голос у дуба был уже слабый от старости, но только он зашелестит, в лесу сразу тихо-тихо сделается – слышно, как муха пролетит. Сосны, ели, буки, грабы, берёзы, даже трава, мхи и папоротники слушают затаив дыхание – ни один стебелёк не дрогнет, ни один листок не шелохнётся. А старый дуб шелестит себе потихоньку, ведя неторопливый рассказ про времена своей молодости.

И вот этот гном – а он в ту пору ещё мальчонкой был, ростом с синичку, – придёт к своему знакомому грибу в гости, сядет под шляпку и слушает. Он слово в слово запомнил рассказ старого дуба и потом записал в книгу.

А дело было так.

Рос этот дуб, тогда ещё молодой дубок, в тихой дубраве, а неподалёку, в тени лип, вокруг которых гудели пчёлы, стояла избушка из белых лиственничных брёвен. В избушке жили трое: Пяст, Репиха и сынок их, по прозванию Землян. Прозвали его так за любовь к родной земле – как выйдет, бывало, на порог, непременно скажет: «Здравствуй, земля родная!»

Жили у них в избушке и гномики, жили не тужили: отец, мать и сын никогда не забывали поделиться с ними и золотистым мёдом, и белоснежным творогом, и лепёшками. Даже в королевском дворце не жилось бы гномам лучше, чем в этой тихой, светлой, пахнущей смолой избушке.

Вот подрос Землян, и настало время в первый раз остричь ему золотые волосы. Стали собираться на праздник соседи – кто пешком, кто на телеге, кто верхом. Шумно во дворе у Пяста. Хлопочет хозяин, хлопочет хозяйка – всех надо угостить, всем угодить. Немало дел и у гномов.

И вдруг, когда солнце уже клонилось к закату, раздалось чудесное пение. Все подняли глаза к небу, казалось, песнь льётся оттуда. А гномы побледнели и задрожали, будто холодом дохнуло, хотя был тёплый майский день.

Бросив свои дела, замерли они на месте, объятые дрожью и лязгая зубами.

Тут на фоне алой зари показались два странника: они направлялись к хате Пяста и пели.

Сладкозвучное пение плыло над землёй, и казалось, будто соловьи защёлкали в саду, и росинки зазвенели колокольчиками на каждой былинке, на каждом цветочке, и липы на пасеке зашелестели листочками, и все злаки, все растения подали свой звонкий, серебристый голосок.

Пели странники о том, что грядут новые времена. Что старые боги – обитатели священных рощ – исчезнут, рассыплются в прах, и придёт единый властелин земли и неба.

Люди с просветлёнными лицами внимали их пению. А гномы, немного придя в себя, забились в чулан, в самый тёмный угол, и дрожали, съёжившись, как осенние листочки. Давным-давно ещё было им предсказано, что когда-нибудь услышат они чудесное пение и тогда покинут человеческое жильё и пойдут скитаться по свету.

Насыпала им Репиха мака, накрошила сладкого пирога, но гномы, хоть и проголодались, не вылезли из своего угла и к еде не притронулись. Один только старичок гном отважился, приоткрыл дверь чулана и выглянул в щёлочку. Но тут же глаза руками заслонил – такое от странников сияние исходило, такой свет, словно само ясное солнышко пожаловало в гости.

Много дней и ночей просидели они в чулане, в холоде и голоде, пока не померк этот дивный свет.

А когда наконец отважились выглянуть, чтобы приняться за свою обычную работу, то увидели Пяста в сверкающей короне и парчовой мантии, накинутой прямо на холщовую рубаху. Он отправлялся во дворец, где уже не гномы стали ему прислуживать, а рыцари да вельможи.

Репиха сделалась королевой, а Землян – королевичем. Кончилась крестьянская жизнь в избе, началась королевская – в замке.

Но гномы по-прежнему пряли пряжу, ходили за скотиной, работали в поле, на пасеке: не хотелось покидать полюбившийся им дом, где они столько лет прожили мирно и счастливо.

Королевский дворецкий, как прежде Репиха, оставлял им на лавке молока, мёду, но гномы не смели к ним притронуться, чувствуя, что проку от них теперь мало и работники они плохие: куда девалась прежняя сила и сноровка! Подбирали только крошки с пола и до того похудели, что на себя стали не похожи!

И с тех пор больше не называли их боженятами.

Чудесная песня, как эхо, прокатилась под землёй. И когда разгоралась вечерняя заря, воздух пел и звенел, словно это арфы серебряные играли.

Вот о чём шептал, шелестел вековой дуб, а притихший лес его слушал.

VI

Чудило-Мудрило замолчал. Дети сидели присмирев: в шуме леса чудился им голос старого дуба. Первым заговорил Юзек:

– А потом что стало с гномами?

Но учёный летописец не отвечал, погрузившись в думы о старине. Пастушата стали дёргать его за плащ и кричать:

– Гномик, гномик, рассказывай! Что дальше было?

Чудило-Мудрило очнулся от задумчивости и стал опять рассказывать:

– Правда, не сразу гномы решились уйти. Некоторое время они ещё жили в деревнях с людьми. Но день ото дня становились всё печальней и слабее. Их теперь редко звали на помощь. Пока жив был Пяст, никто не смел их обижать. Ещё в царствование сына его, Земляна, у гномов был свой угол в каждой хате. Но при внуке Земляна, короле Мешко, настали для них трудные времена. Днём они даже на глаза боялись показаться людям и только в сумерки вылезали из своих убежищ – раздобыть какую-нибудь еду.

Крестьянки, уходя в поле, уже не сыпали им проса и не просили присмотреть за детьми. Осталась на долю гномов самая чёрная работа: на конюшне, в хлеву, в риге, а в доме разве что лучины нащепают, горшки перемоют да мусор в уголок заметут.

Но вот однажды – так записано в наших летописях – зазвонили повсюду колокола. Будто гром небесный загремел, и где он раздавался, гномы толпами высыпали из домов, из деревень и, горько плача, уходили в леса, в горы и пустоши – подальше от жилья, где звона колокольного не слышно.