Kitobni o'qish: «Ежевика в долине. Король под горой»

Shrift:

«Волшебный коктейль из утонченности Шекспира, темноты артуровских легенд и пугающего технологического прогресса. Марии удалось создать осязаемую и чарующую историю, атмосфера которой долго будет преследовать читателя».
Алена, автор Телеграм-канала «КОНГЕНИАЛЬНОСТЬ КНИГИ» @congeniality_books　

«В этой книге удивительным образом сочетаются трогательная история любви и ужас войны. Запах крови и аромат сладкой ежевики. Вера и отчаяние. Смерть и спасение».
Анви Рид, автор цикла «Темные святые»

Вступительное слово

Важной частью в восприятии искусства являются ассоциации. Заглавие романа «Король под горой» в первое мгновение отсылает меня в книжную вселенную Дж. Р. Р. Толкина, а затем, по наитию, я вспоминаю пласты древнее: «Артуриана», цикл о святом Граале, романы о Тристане и Изольде и, уходя все глубже, германский и галльский фольклор.

Западноевропейское Средневековье привлекает внимание писателей уже много веков, поэтому идея деконструкции формы рыцарского романа накладывает на писателя большую ответственность и обязательство филигранно играть всеми знакомыми сюжетами. Рассказать известный мотив по-новому, сместить акценты на актуальные повестки, сохранить уважительное отношение к традиции и найти собственный голос в хоре предшественников сложнее, чем кажется.

Каждое произведение из Цикла о Спящем короле структурно соответствует избранной форме: «Ежевика в долине» воссоздает куртуазный роман, а «Король под горой» – рыцарский в декорациях фэнтезийного мира. Повесть и роман, как и все книги Цикла, связаны между собой временными рамками: правлением одного государя и войной, терзающей этот уникальный мир, в котором неразделимо переплелись рыцари-пальеры и агнологи, носители верности традиции против идеологов прогрессивной гуманитарной мысли. Обе стороны воплощают две ветви науки и вечную борьбу прямо противоположных идей, сплетая, казалось бы, несочетаемые концепты.

В Цикле очевидны аллюзии на период начала XX века: Великая война, эпоха жестких и внезапных перемен, которые неузнаваемо меняют мир перед глазами читателя. Мы наблюдаем за его преображением глазами двух подростков, взрослеющих в этих условиях. Они становятся свидетелями и участниками столкновений различных идеологий, на своем примере проживая, как вера людей перекраивает саму реальность, в результате открывая путь средневековым легендам и историческим событиям в мир, который для этого не предназначен. Законы истории и пророчества подчиняют «идее» поступки людей, стирая их индивидуальную волю и приводя к трансформации мироустройства.

Удивительно, но «избранные» сохраняют индивидуальность, служа проводниками изменений. Их исторические и литературные источники не затмевают яркой личности юных персонажей. Например, Спящий король, популярный у разных народов мифологический троп, пальеры, как рыцари Круглого стола, самобытно существуют в обстоятельствах Новейшего времени. Герои наследуют образы, но не имитируют их, отражая тенденции современной фэнтези-литературы.

Особенный трепет вызывают женские персонажи: Ронсенваль, чье имя в переводе с французского означает «ежевика в долине» и отсылает нас к истории о Роланде. Ронсенваль – одновременно и холодная Прекрасная Дама из скрытого от человеческих глаз замка, и чувственная Изольда. Гислен напоминает леди Альду, невесту рыцаря Роланда, своим тихим смирением и покорностью окружающим, которая в мире достигнутой женской эмансипации вызывает только упреки и неприятие в обществе.

Герои не повторяют в точности судьбу исторических или легендарных прообразов, проживая свою литературную жизнь на страницах романа «Король под горой». Однако всегда присутствует легкий мотив, скрытая ностальгия по бродячим сюжетам мировой литературы. Подобная тонкая работа позволяет одновременно взглянуть на знакомых персонажей в современных реалиях и привести нетипичных персонажей в новую литературу.

Цикл о Спящем короле наполнен аллюзиями к нашим любимым сюжетам. Это чтение о благородных героях, сошедших со страниц мирового фольклора, в декорациях «потерянного поколения». «Король под горой» отражает легкость и насыщенность событиями классического фэнтези, деконструируя «вечные сюжеты» в традициях литературы постмодерна. Подобное стилевое решение позволяет равно ответить и на запросы читателей классического фэнтези и современной литературы, и на главные вопросы – «Кем мы стали?» и «К чему пришли?» – на данном этапе цивилизации.

Вероника Черняховская,

писательница

Книга I
Ежевика в долине

Пролог

Погасла керосиновая лампа, уступив комнату лунному свету. А он протянулся тусклыми прожекторами из застекленных бойниц. Один луч высвечивал сопящие носы, другой – подергивающиеся пальцы ног, высунутые из-под одеяла, третий – ссутулившуюся на койке мальчишескую фигуру, угловатую, сгорбившуюся под шерстью наброшенного на голову пледа.

Спальни послушников были похожи на казармы. Ночью пустота пространства не так давила, как днем озаренная солнечными лучами аскеза. Тогда-то все было явно наперечет: семь кроватей, семь табуретов возле них, один шкаф на всех. В нем ровно восемь полок; на семи из них лежали аккуратно сложенные короткие брюки, рубашка, гетры, свитер, галстук и портупея, а восьмая всегда пустовала. Ее ни за что нельзя было занимать: у членов Ордена и школяров должно быть всего поровну, даже если это было вот так нелогично. Семь серых кителей висели на штанге в платяном шкафу. Личных вещей у каждого послушника мало, даже мыло и полотенца общие.

Посреди спальни стоял чугунный очаг – единственный источник тепла, не считая семерых ребят. Изо ртов шел пар, когда кто-то из них шумно выдыхал во сне. Они привыкли терпеть, выучились объяснять необходимость добровольных лишений, некоторые даже могли воспевать свои тяготы и жертвы. Каждый в этой комнате был младше тринадцати лет, потому никто из них еще не научился заправски храпеть, как это делали старшие ребята. Избалованные беззвучными ночами, мальчишки спали чутко и ворочались, заслышав шорох. Стылый неуютный покой царил в любой из таких комнат. А еще кричащая нехватка того самого важного, в чем так нуждался каждый юноша: тишины внутри задернутого полога, любимых безделушек и непринужденного беспорядка.

Ничего подобного здесь не находилось. Каждому послушнику Ордена разрешалось хранить одну книгу и одну личную вещь. Вот и Тристан имел такую – Ситцевого рыцаря, тряпичную куклу. Игрушку еще в раннем детстве смастерил для него сэр Мерсигер, почитаемый и обожаемый школярами наставник. До того он проникался судьбой каждого ученика, что не смог обделить заботой осиротевшего Тристана. Учитель тогда взял зеленую ткань – кривой обрез ситца, что хранился у маленького Тристана, и сшил ему куклу, а вместо копья вложил в игрушечную руку обструганную и разукрашенную веточку терна. Сэр Мерсигер рассказал, что кричащего годовалого Тристана привезли завернутым в этот самый ситец и что кусок ткани походил на наспех разрезанную юбку или платье. И Тристан всю жизнь верил, что эта юбка или платье когда-то принадлежали его матери. Оттого он так крепко любил своего Ситцевого рыцаря. Тристан говорил:

– Вы, сэр, служите прекраснейшей из дам – моей матушке, раз носите на себе часть ее платья!

А Ситцевый рыцарь отвечал:

– Конечно, Тристан! Большая честь служить такой леди! Вот сами и поймете, как станете рыцарем.

– Вам следует быть идеальным, чтобы не посрамить ее имени, – поучал его Тристан.

– Для того и стараюсь! Я бы не посмел запятнать ее честь своими недостатками.

– А разве они у вас есть, сэр? – удивился Тристан.

– Всего один: я неживой, – ответил Ситцевый рыцарь, сотрясаемый рукой мальчика.

– Так не пойдет. Ее бы это очень оскорбило и, я уверен, расстроило.

Ситцевый рыцарь браво взмахнул копьем и закивал, подталкиваемый указательным пальцем Тристана.

– Вот и я думаю, что не пойдет. Нам должно это исправить!

В хрупкий мир под пледом ворвался голос извне.

– Тристан, что ты там делаешь? Ложись спать!

Нехотя и выждав, Тристан ответил:

– Не мешай, Гаро, я на военном совете.

Послышался вздох, полный возмущения. Военные советы длятся долго, как говорят.

– Какой еще совет за полночь? Спи давай! – шикнул Гаро.

Но в шатре из старого пледа решались судьбы. Спать было нельзя.

– Как же, сэр, мы можем это исправить? – резонно спросил Тристан. Он совсем не представлял, как можно кого-нибудь оживить.

– Проще, чем кажется. Но для начала скажите, вы меня любите?

– Люблю как самого верного из товарищей! – заявил Тристан. И ему показалось, что Ситцевый рыцарь выгнул набитую грудь колесом.

– Тогда нет никаких препятствий для нашей церемонии, – уверил его Ситцевый рыцарь. – Просто пожелайте, чтобы я был живым, и я буду.

Тристан бы и рад был остановиться, но игра его увлекла. Ну и поругали бы его наставники, узнай они, что он играет в магические ритуалы.

– Но я и так желаю. Не сомневайтесь, сэр, я бы хотел… – он не знал, как произнести это желание. Чтобы Ситцевый рыцарь ожил? Чтобы говорил сам? Чтобы превратился в человека?

– Так подарите мне душу, господин, – объяснил он.

– Как?

– Дайте мне имя, если вам его не жалко.

Тристан задумался. На ум ничего не шло.

– А что же вам Ситцевый рыцарь не по душе?

– Хорошее прозвище, зовите меня так, коли угодно, – сказал он. – Но вы всегда обращаетесь ко мне «сэр». Как рыцарю жить без имени?

Тристан улыбнулся, он вдруг все понял.

– Что ж, так имени мне для вас совсем не жаль. Вы будете сэр Трувер, Ситцевый рыцарь! – воскликнул он, отчего соседи по комнате заскрипели кроватями.

– Вы… Вы даете мне свое имя? – растерянно спросил Ситцевый рыцарь, и Тристан вдруг услышал совершенно чужой, мужской голос, совсем не похожий на свой, ребяческий.

– Вы живы! – прошептал ошарашенный Тристан. Он вдруг заметил, что тканевая фигура двигалась сама, совсем без усилий его пальцев. Он бережно положил куклу на подушку. И Ситцевый рыцарь закивал.

– Все так, господин мой, вашим усердием я жив. И благодарен вам за имя ваше и вашей матушки, чьи одежды я на себе ношу. Я бы не смел мечтать о большем, чем вы одарили! – Тристану показалось, что Ситцевый рыцарь всхлипнул. Или шмыгнул носом, если бы его нос не был таким же набитым соломой и опилками, как он сам.

– Чудо какое, – определил происходящее Тристан.

– Я в благодарность теперь буду служить вам вечно. Примите мою присягу, господин!

– Чем же ты можешь мне послужить? – спросил Тристан. Неожиданно игра для него закончилась. Но он был даже удивлен, как спокойно воспринял случившееся под пледом. Другой бы завопил, отбросил куклу, а может, и с кровати спрыгнул.

– Что ни спросите, на все получите ответ. Вы не смотрите, что я так невелик, что набит соломой и вооружен только терном. Я ведаю больше любого из ваших наставников. И теперь мои знания – ваши.

На беду, проснулся Оркелуз, самый вредный и коварный из школяров, каких встречал Тристан. Как подобает добру и злу, они яростно друг другу противостояли. Оркелуз не то хрюкнул, не то хихикнул, а потом скрипуче позвал:

– Эй, Гаро.

Гаро решительно его игнорировал, но Оркелуз не унимался:

– Эй, Гаро.

– Да ты-то чего не спишь? – возмутился бедняга, которому со всех сторон мешали уснуть.

– Гаро, а ты знал ли, что Тристан играется в куклы? – Оркелуз снова хохотнул.

– Молчи, дурак! – одернул его Тристан. В комнате было так пусто, что нечем было и швырнуть в наглеца. Разве что ботинком, но и тот мог улететь в окно.

– Я сейчас вас обоих к щелбанам приставлю! – пригрозил Гаро.

Оркелуз еще гоготал, но измученный Гаро, расположенный с ним по соседству, все же не выдержал. Оркелуз получил заслуженный щелчок по лбу, огрызнулся и замолк. И если бы послушники не дулись друг на друга, драматично ворочаясь в койках, они бы услышали победное «ха!» из-под одеяла Тристана. Но произнес его вовсе не он.

Глава I
Ягоды и коренья

Орден пальеров был древнейшим на континенте. Его рыцари всегда служили самому сильному из монархов. А когда технический прогресс принес в мир череду революций, изменивших уклады во многих государствах, осталось одно королевство – Эскалот. Его нынешний король был человеком почитаемым и мудрым, но больным. К старости разные хвори, среди прочих подагра, приковали его к столице. Больше всего монарха мучила боль потери: он пережил трех своих наследников и влачил остаток века, изводимый горем и неопределенностью. Норманн II Удильщик был последним в своем роде. Он получил прозвище за любовь к рыбалке, часами мог сидеть у пруда с удочкой. В народе шутили, сколько, должно быть, законов и решений было принято на том берегу. Пальеры сохранили присягу последнему из королей. Однако их тоже терзала неизвестность. Новый мир несся на них бушующей техногенной и бунтующей человеческой стихией. И никто не знал, как люди, которые лучше умеют пользоваться мечами, нежели винтовками, выживут здесь и останутся себе верны. В Ордене состояли воины и ученые, вернее было бы сказать, что каждый рыцарь-пальер являлся и воином, и ученым. Большинство из них собралось в стенах их альма-матер – в замке Пальер-де-Клев. Здесь расположилась и их резиденция, и библиотека (крупнейшая на континенте), и пансионат для ветеранов и инвалидов, неспособных больше нести военную службу, и школа, где обучали юных послушников. В школяры принимали только мальчиков из благородных семей, но далеко не каждые родители желали детям такой участи. Пальеры несли присягу и аскезу, намеренно отказываясь и от брака, и от карьерных амбиций вне Ордена. Они были не так успешны, как офицеры регулярных армий, не так алчны, как наемники, не так коррумпированы, как агнологи. Последние тоже были учеными, но скорее мировой корпорацией, занимающейся изучением явлений на стыке официальной и квазинауки – агнологии, «науки неизвестного». Пальеры презрительно о них отзывались и нарекли «новыми колдунами». Вопросы магии и этой науки в Пальер-де-Клев были табуированы. Незачем рыцарям терзать душу суевериями. Мир слишком богат искушениями, чтобы желать еще и чего-то поистине сомнительного.

Тристан знал и про запреты, и про желание запретного. Когда послушнику исполняется шестнадцать, наставники начинают говорить с ним более душевно и одновременно строго. Так, по словам учителей, более тяжкое бремя то, что гнетет ум и совесть, а не тело. Тристан кивал и понимал, как ему не повезло. Покуда ровесники нет-нет да сбегали в деревню к девушкам, он донимал расспросами Ситцевого рыцаря и засыпал над кипой книг. Почему природа такова? Почему он таков? Какие обыкновенные вопросы для юноши шестнадцати лет и как по-разному можно искать на них ответы. Может, и правда было бы лучше отправиться за ними на ярмарку, а не в библиотеку. Конечно, за самовольные отлучки и наказание было соответствующим, в то время как за ученое усердие полагалась похвала. Но Тристана не покидало чувство, будто он готовится к какому-то ужасному преступлению и что за него дают даже не розги, а высшую меру. Позорная казнь недостойного рыцаря – расстрел. Словно демонстрация бессилия слабого человека, предавшего традицию, перед оружием нового мира, которым в былые времена пользовались только трусы. Очень патетичная философия, так думал Тристан и все равно страшился. Ситцевый рыцарь был свидетелем, уликой и соучастником в деле, о котором Тристан не мог никому рассказать. Он четыре года носил секрет в себе, а своего болтливого товарища – в планшете из овчины, который для куклы был удобнее вещмешка. Эта трогательная привязанность к игрушке, сшитой из материнской юбки, не добавляла ему мужества в глазах прочих послушников. Но Тристану было почти все равно. Почти.

Тристан стоял во дворе замка. Над его головой реял темно-зеленый штандарт с серой эмблемой Ордена: симметричным деревом, прорастающим вверх и вниз, роняющим плоды к корням. Девиз под ними гласил «На смену друг другу». Первые солнечные лучи едва окрасили шпили на башнях в медовый цвет. Ясное небо слепило опухшие от сна глаза. Утренние зарядки нравились многим ребятам. Тристану же было тяжело пробуждаться в то время, когда все вокруг единогласно, словно по сигналу, начинало бурную жизнь. Солнечный свет раздражал. Тело было непослушным. Птицы пели громко, не говоря уже о тренере, выкрикивающем команды и свистящем то и дело. Звук свистка был утренним испытанием. Тристан постоянно наклонялся и морщился.

– Трувер, соберись и беги быстрее! – торопил его тренер. – Ты всех задерживаешь!

Тристан не был крепким и спортивным юношей, как большинство послушников в Пальер-де-Клев. Кормили их хорошо, не вкусно, но плотно. Тристан не имел недостатка в аппетите. Но мощи ему это не прибавляло. Он был быстрым, жилистым, выносливым и упорным, а еще очень ловким. Но все эти качества просыпались в нем под вечер. Жаль, что зарядку проводят не ночью. Вот сейчас он приседал тридцать четвертый раз и хотел упасть ничком.

– Закончили! – прогремел тренер. – Сейчас марш в душ, всем вымыть волосы, и поторопитесь. Цирюльник уже приехал. Налево! Бегом!

Когда Тристан скрылся с глаз тренера, перешел на шаг. Торопиться не имело смысла, он все равно придет к душевым последним. А еще он оттягивал момент, когда придется расстаться со своими волосами. Он любил темные локоны, хотя они то и дело свисали со лба и пружинили перед глазами. Тристан был уверен, что у его родителей, хотя бы у одного из них, были такие кудри. Он смотрел на себя в зеркало и представлял, какие черты достались от матери, а какие связывали его с отцом. О Труверах ему не рассказывали ничего, кроме того, что они происходили из мелкого дворянства и что погибли в пожаре. Тристана же спасло то, что у его матери не было молока и в тот роковой час его как раз забрала кормилица вместе с платьем, которое пообещала заштопать. Мальчику не досталось даже семейных фотографий. Поэтому Тристан не разлучался с Ситцевым рыцарем, берег свои волосы и вечерами смотрел в зеркало вовсе не из самолюбования. Черты его лица были единственным наследством, неброским фамильным серебром. Какой успокаивающей, баюкающей его тоску была эта мысль.

И все же Тристан в очередной раз лишился своих волос. Теперь все послушники были стрижены под горшок и узнавать друг друга издалека стало труднее. Сегодня на уроке сэр Мерсигер рассказывал о целебных травах и кореньях, которые могут спасти жизнь, если рыцарь оказался вдали от цивилизации. Так Тристан узнал, что стебли громового лука помогают очистить зубы и снять любое воспаление во рту, а пыльцу семиля можно нюхать, чтобы быстрее уснуть.

– Не хочешь подышать пыльцой, а, Тристан? – ткнул его под локоть Гаро.

– Меня в детстве ею натирали, не иначе, – мрачно ответил он. Гаро ведь знал, что Тристан переносит утро, как сезонную болезнь.

– Чудесными свойствами обладает корень струпки, – увлеченно повествовал сэр Мерсигер. – Он выглядит странно: с середины раздваивается, словно у него есть ножки. Пучок, видный над землей такого, видите, иссиня… хвойного цвета. Растет в долине при Гормовых холмах, кстати, одно из четырех мест на земле, где можно эти коренья найти. Но они очень редкие, потому очень ценные. Один этот корень может исцелить до полусотни известных болезней, я уж не говорю, что он снимает практически любой болевой или воспалительный синдром. Его чудотворные свойства заключаются и в том, что, очистив его от кожуры, вы можете заткнуть им глубокое ранение (а он достаточно длинный), и этим полностью остановите кровотечение в ране. Внешнее и внутреннее! Превосходное средство! Современная аптека держалась бы только на одном этом корне, если бы не его редкость… Да. Сейчас мы подходим к самому главному.

Сэр Мерсигер расправил карту на доске и ткнул указкой.

– Вот места, где он может произрастать. Одно из них, видите, совсем близко. Буквально в полудне пути от замка! Говорят, его завезли сюда и высадили в холмах первые рыцари-пальеры. И я даю вам такое испытание: мы отправимся на его поиски.

Послушники поддержали идею одобрительными возгласами. Все любили пешие прогулки и походы в лес. Сэр Мерсигер улыбался, глядя на их радость. Но жестом попросил тишины.

– Приз за находку не менее ценен, чем струпка: нашедший корень первым получит наречение!

Школяры зашумели громче прежнего, некоторые застучали кулаками по партам. Большая честь быть первым, кого произведут в рыцари, и большая возможность. Легенда гласила, что всякого такого рыцаря охотнее принимают на службу, что это высокое признание его способностей, что все послушники надеются заслужить право первого прикосновения Аграля – церемониального меча – к своим плечам. И в Тристане взыграло тщеславие, но он знал, это только надежда. На деле струпку можно искать неделями и не найти ничего. Когда книги заменяют и подушку, и вечерних собеседников, теряешь много чаяний, основанных на вере.

– Отправляемся после обеда, едем верхом. Разбиваем лагерь и, по моим планам, останемся в холмах на ночь, – каждая фраза раззадоривала ребят. – Вечером я дам старт, и вы отправитесь на поиски парами. От напарника не удаляться, обозначенную местность не покидать.

– Сэр, а почему вечером? Не легче ли искать струпку при свете дня? – спросил Оркелуз.

– Нет, увы, днем эти вершки корня мимикрируют и умудряются прикидываться заурядной травой или кустом, – с сожалением ответил сэр Мерсигер. – Что ж, господа, если нет еще вопросов, жду вас после обеда у главного входа.

Позже в коридоре Гаро спросил:

– Думаешь, мы его найдем?

Тристан помотал головой.

– Думаю, что не найдем. Мерсигер просто хочет, чтобы эта вылазка имела какой-то смысл и мы были заняты поисками, а не тыкали на спор ядовитых жаб палками на болотах.

После обеда у подъемного моста собрались сэр Мерсигер и послушники, все верхом. В классе Тристана учились двенадцать мальчиков от тринадцати до семнадцати лет. Гаро был самым старшим в их компании, высоким и крепким. Оркелуз был ровесником Тристана, все прочие одноклассники были младше. Несмотря на разницу в возрасте, акколаду, церемонию посвящения в рыцари, класс проходил вместе. Считалось дурным тоном, если школяра оставляли послушником в чужом классе. Поэтому младшим ребятам приходилось сложнее. Для молодых людей, не отмеченных военными заслугами и фронтовым опытом, было звание рыцаря-сквайра.

– Я, кстати, вот этого не понимаю, – сказал Тибо, самый юный в их классе. – Это ведь просто звание внутри Ордена. Так-то мы все рыцари, верно?

Гаро с Тристаном усмехнулись.

– Верно, – ответил Гаро. – Только никому на службе не нужен рыцарь, который войну в глаза не видел.

– Есть ли пальеры, которые стали учеными? Ну, в смысле, остались учителями в школе после присяги?

– Ты что, боишься ехать на фронт? – вмешался Оркелуз.

– Вовсе и не боюсь! – бойко заявил Тибо. – Я просто интересуюсь. Мне интересно!

– Не задирай его, – одернул Гаро Оркелуза. – Не волнуйся, Тибо, тебя все равно никто не отправит на военную службу, пока не станешь совершеннолетним.

До места доехали быстро, разбили лагерь, а когда запалили костер, в лесу уже стемнело. Сэр Мерсигер велел всем зажечь фонари, разделил класс на пары по принципу «старший с младшим» и велел расходиться. Это был не первый поход и даже не такой изнурительный, как в стужу. Едва подоспевшая к долине весна растопила снег, превратив в болота даже лесные тропы. Послушников приучали к тяжелым испытаниям зимними переходами через холмы и двухнедельным отшельничеством в лесной хижине. Для одних парней это была пытка, для других – блаженные дни тишины и безмятежности. После испытаний им всегда задавали писать эссе на тему их приключений и переживаний. Наставники говорили, что Тристан не самый бравый из послушников, но самый смиренный. А еще они говорили, что он мог бы стать поэтом – так необыкновенно цветист был его язык и так искренне мысли ложились на бумагу, будто плелись лозой. Тристан даже осознал, как у него это получается: он вовсе ничего не записывал в походе, только осмыслял события, находил названия своим чувствам и давал всему этому оценку. Наверно, только так и поступают поэты, а не ученые.

В напарники Тристану достался Тибо. Он был не то чтобы пугливым, скорее, очень мнительным. И его болтовня сбивала Тристана с мыслей. Он щебетал своим еще не сломавшимся голосом всю дорогу.

– Давай договоримся: ты молчишь, а я рассказываю Мерсигеру, что ты все делал верно, вел себя храбро и вообще спас меня, вытащив из норы? – предложил Тристан.

– Тут есть такие норы, в которые можно упасть? – Тибо округлил глаза, Тристан же свои закатил.

Тибо все же принес ему охапку хлопот. Спустя четыре часа ходьбы по вязкой скользкой земле он набрал и воды, и грязи, и даже веток в сапоги, чем и стер ноги в кровь в семи разных местах. А теперь канючил.

– Вот ты бедолага, – устало выдохнул Тристан. – И бедолага, и дуралей. Ты зачем гетры надел, когда надо было портянки?

– Они у меня всегда сползают! – стенал Тибо.

– Что мне с тобой делать?

Тристан сжалился и не стал отправлять напарника обратно к сэру Мерсигеру. Вместо этого он нарубил хвойных веток и соорудил ему небольшое гнездо, в которое велел улечься и спать.

– Смотри мне, Тибо, – пригрозил Тристан. – Не найдется той силы, что спасет твои уши от меня, если по возвращении я тебя здесь не найду. Или если ты еще натворишь глупостей.

Тибо виновато кивал. Не то понимал свою ошибку, не то понимал даже больше и умело юлил. В одиночку Тристан шел быстрее. Он свернул с тропы и направился к Гормовым холмам, прорубая себе дорогу через кустарник в густом лесу. Но прошел он недолго, из полевой сумки донесся голос Ситцевого рыцаря.

– Не туда идете, господин, если только вам надо за корнем струпки, – проворчал он.

Тристан остановился, огляделся. Убедившись, что никого поблизости нет, достал куклу.

– Знаете, куда идти?

– О да. Струпка не любит солнце и ему всегда мало питья.

– Значит, надо идти к озеру? – спросил Тристан.

– Именно, господин, именно к Ворклому озеру! Милее места не придумаешь для этих кореньев, – закивал Ситцевый рыцарь.

– Как же его тогда среди холмов находили?

– Должно быть, старая плантация фей, – предположил он. – Но если ее всю перекопали, то новых струпок в холмах не появилось, будьте спокойны.

Тристан вспомнил карту и повернулся в сторону Ворклого озера. Он никогда не был в глубокой чаще леса. И пока он шел, кроны деревьев, убранные прошлогодней померзшей листвой, становились все гуще, а дорога – все темнее. Тристан напряг слух. Было странно, что безлюдный лес с его непугаными жителями такой тихий. Тристан слышал только свои шаги. Шлеп, шлеп. Время от времени он переговаривался с Ситцевым рыцарем. Тому повезло: вощеная кожа планшета укрывала его от сырости внешнего мира. Тристану же досталось худшее. Было душно и влажно в лесу, от быстрого шага выступала испарина, и влага его тела встречалась с капелью и моросью, пропитавшей одежду. Но Тристан знал, что ничем это не исправит, и просто шел. Шлеп, шлеп, шлеп. И Ситцевый рыцарь запел. Он редко позволял себе подобное – обычно рядом с Тристаном могли оказаться незваные слушатели. Но во время походов и отшельничества Тристан узнал, что Ситцевый рыцарь имеет богатый репертуар: баллады, гимны, серенады и даже колыбельная.

– Кабы леди сжалилась и меня пригласила в дом, когда муж ее рогатый спит глубоким сном, – мурлыкал на кабацкий мотив Ситцевый рыцарь.

– Дурные песни поете, сэр, – осуждающе сказал Тристан.

– А это хорошо, господин, что вы в них дурость разглядели, – весело отозвались из планшета.

В воздухе запахло застоявшейся водой и холодом сильнее прежнего. Озеро было близко. Тристан начал спускаться вниз по некрутому склону. Гладь воды мягко отсвечивала, и Тристан не знал, откуда она берет свет, если не из своей глубины. А потом взглянул вверх. Сквозь ветви виднелась мозаика предрассветного неба.

– Светает, – прошептал он.

– Как и должно, – подтвердил Ситцевый рыцарь.

Тристан присел у дерева. Вдоль ветвистых корней пролегала трава – куцая, кучковатая, цвета горной хвои. Он достал топорик и взрыхлил землю.

– Вы были правы. Тут повсюду клубни.

– Чему совсем не стоит удивляться: ни струпке у озера, ни моей правоте, – недовольно заметил Ситцевый рыцарь. – А вам не следует быть жадным до чудес и наград. Выкопайте каждый седьмой, и этого будет достаточно.

Тристан никогда с ним не спорил. Был тому причиной его зрелый сиплый голос или отеческие интонации, но Тристан соглашался с любым советом соломенной головы. Провозившись час, он выкопал пять кореньев струпки, аккуратно отряхнул и, обернув в бинт, сложил трофеи в вещмешок. Он уже почувствовал, как одновременно заныли и запекли его колени. Сон подступал к нему, собирая на веках соль глаз, как утреннюю росу. Если он так просидит хоть минуту, точно уснет прямо на могучих ивовых корнях.

Тристан уже собирался встать, но взглянул на берег озера. И не поверил глазам: фигура в чернильных одеждах стояла у края воды. Поверх шерстяного платья была наброшена накидка, словно бы из медвежьего меха. Он трижды сморгнул проступившие от усталости и бессонной ночи слезы, ожидая, что с ними по щеке скатится и видение. Но она стояла там. Тристан притих. Статная девичья фигура склонилась над озером. То, что Тристан поначалу принял за шаль, оказалось копной каштановых волос. Только передние локоны были собраны на затылке странной заколкой: не то из червленой меди, не то из высушенных трав. Пытливый взгляд Тристана добрался до истины: «Ежевика. Ягоды и листья ежевики». Прибрежная сыть скрывала ее ноги до колена, но Тристан был уверен, что девушка ходит босой. Она выпрямилась и откинула пряди волос за спину. Они конским хвостом пролетели вокруг ее талии и соскользнули вдоль юбки. Тристан задержал дыхание, так боялся выдать себя, но из-за этого только шумнее выдыхал и неравномерно втягивал носом холодный воздух. В груди все билось, стучало и металось, не отпущенное, не высказанное, перепуганное. Она что-то стирала в озере, а потом зачерпнула горсть и плеснула в лицо, растерев остатки воды по шее под высоким воротом платья, зачерпнула вторую – прополоскала рот. Тристан видел ее крупные красивые черты лица с высоким лбом, подчеркнутым черными бровями вразлет над большими глазами с такими же пушистыми ресницами. Кожа ее была белая, а губы – цвета разбавленного вина, и верхняя губа была более пухлой. Он смотрел на ее рот, потому что она что-то читала или пела, но так тихо, что Тристан этого не слышал.

– Беспечная затея – спать на берегу в такую погоду! – голос из планшета прервал самый лучший момент в жизни Тристана так беспардонно, что тот дернулся и почти подскочил, но от неожиданности присел обратно на одно колено. Однако было поздно, девушка его заметила и резко взглянула на Тристана. Жизнь пронеслась перед глазами выпущенной пулей, такой же настоящей, какие, вероятно, летают на войне. Он так и смотрел на нее снизу вверх, они оба решали, что с этим делать. И она решилась первой: девушка резво сорвалась с места и побежала в лес. Тристан, сам не свой, оттолкнулся от мокрой земли и сделал несколько широких, неловких шагов. Заметив его неуклюжее преследование, она развернулась и крикнула «Стой!», вскинув перед ним руку.