Kitobni o'qish: «Внутренний дворец»

Shrift:

Оформление художника Янны Галеевой

* * *

Тая свои проявления, нужно быть стойким; если будешь действовать, следуя за вождём, сам не совершая ничего, то дело будет доведено до конца.
Книга Перемен

Пролог

Под ногой плеснула очередная лужа, оставив грязные разводы на замше сапожек. Впрочем, после того, как меня окатил тот грузовик, плакать о каких-то брызгах уже глупо. Ну почему, если жизнь не удалась, всё идёт одно к одному и мелкие неприятности словно липнут к крупным? За спиной, грохоча, подпрыгивал чемодан, ручка порой норовила вывернуться из руки, я сердито дёргала её, и тогда чемодан пытался завалиться на бок. Словно был живой и нарочно мне досаждал, так что я с трудом удерживалась, чтобы не наподдать ему ногой. Сверху капало, лужи рябили в свете фонарей. В нынешние гнилые зимы даже погоды нормальной не дождёшься, морозов там, снега, чтобы сугробы по колено, как в детстве. Нет, все три месяца тянется какая-то переосень-недовесна. С дождями, лужами, а если снег и выпадет, то мокрый, и тотчас тает, открывая зелёные газоны.

Хотя это, наверное, моё поганое настроение сейчас говорит. Как бы я тащила этот чёртов чемодан по сугробам? По асфальту, как ни крути, всё же легче и приятнее.

В кармане заиграл телефон. Некогда любимая мелодия сейчас злила донельзя. Я подумала, что надо его выключить, но зачем-то вынула и поднесла к уху.

– Наташа, давай поговорим, – сказал в трубке Гришин голос.

– Не о чем, – отрезала я.

– Наташа, ты ведёшь себя как ребёнок. Возвращайся, мы всё обсудим.

– Да иди ты к чёрту! Я тебе не жена! – прокричала я в ответ и резко нажала на отбой.

Захотелось вообще выкинуть телефон к чёртовой матери, но дорогой вещи стало жалко. Надо будет отправить Гришку в чёрный список. Потом, когда удастся присесть или хотя бы где-нибудь встать спокойно. На ходу да одной рукой это делать неудобно.

История у меня вышла – и смех и грех. С одной стороны – банальная донельзя, с другой – с налётом экзотики, даже с привкусом романтики.

С Гришей я познакомилась два года назад на реконструкторском турнире. Нельзя сказать, чтобы я увлекалась реконструкторством или историей, но стало любопытно. Я тогда пришла поглазеть и не пожалела: зрелище было яркое и интересное. Вокруг арены было несколько площадок, я побродила между ними и на стоянке викингов разговорилась со здоровенным парнем, наряженным в древнескандинавский прикид. Попросила разрешения подержать в руках тяжёлый меч, выслушала небольшую лекцию о символике висевших у него на поясе украшений, попробовала выпеченную по аутентичному рецепту безвкусную лепёшку с дыркой посредине. В конце парень попросил у меня телефон.

Мы начали встречаться, и сначала всё было как в сказке. Спустя полгода я переехала к нему в двухкомнатную квартиру, приобретённую его состоятельными родителями. Бездельником-мажором Григорий, впрочем, не был, помимо реконструкторского хобби у него была неплохо оплачиваемая работа. И с его, и с моими родителями отношения сложились сразу, с его друзьями я ладила, с моими у него сблизиться не получилось, но нашему общению он никак не мешал. У нас оказалось множество общих вкусов и пристрастий, пару раз я ездила с ним на всякие исторические мероприятия, было весело и увлекательно. Одним словом – идиллия.

А потом случилось неизбежное. Я захотела замуж.

«Ну зачем тебе это? – пожимал плечами Григорий. – Мы и так живём вместе, как муж и жена. Я люблю тебя, ты любишь меня. Что изменит штамп в паспорте?»

Но мне хотелось стабильности. Хотелось гарантий. Хотелось, в конце концов, чтобы мои будущие дети росли с отцом. Пусть двадцать пять – ещё не тот возраст, когда часики начинают тикать, и прямо сейчас я беременеть не собиралась. Но ведь надо смотреть в перспективу! Однако уговоры не действовали, и во мне уже начинали шевелиться сомнения – а так ли уж сильно Гриша меня любит, если столь упорно отказывается расстаться с холостяцкой свободой, пусть даже и говорит вслух, что для него гражданское состояние – чистая формальность. Если формальность, то почему бы чисто формально не поменять одно состояние на другое?

Думать об этом было неприятно, не думать – не получалось.

«Ну ладно, – в конце концов сказал он. – Но подожди немного. Я пока не готов».

Пытать Гришу, к чему именно ему нужно подготовиться, если он сам же утверждал, будто штамп ничего не меняет, явно было бесполезно. Ведь я не настаивала на пышной свадьбе с сотней гостей, рестораном и путешествием на экзотический курорт. Можно ведь обойтись и совсем без торжества, просто расписаться, и всё.

Однако роспись всё откладывалась и откладывалась, хотя Гриша и твердил, что в принципе согласен, просто надо подождать ещё немного. Но сколько можно ждать?! Видимо, мои всё возрастающие сомнения как-то отражались у меня на лице и всё-таки тревожили Григория, потому что однажды он сделал мне роскошный подарок: предложил отправиться вдвоём в путешествие в США.

Европу я уже к тому времени немного знала, побывав во Франции, Греции и Австрии, но вот поездка за океан – это было что-то новое и увлекательное, и я с восторгом согласилась. Мы посетили Нью-Йорк и Вашингтон, потом перебрались на Западное побережье и посмотрели на Лос-Анджелес и Сан-Франциско. И завершилась наша поездка в Лас-Вегасе.

И именно там мне пришла в голову шальная мысль:

– Гриш, а давай поженимся прямо здесь! Вот прямо сейчас, а?

Бедный Гриша. Должно быть, он почувствовал себя пойманным в ловушку – предложение было вроде как шутливое и несерьёзное, но решительный отказ от него выглядел бы как нежелание рассматривать идею брака даже в шутку. Будучи поставленным перед завуалированным ультиматумом, он мялся, крутил эту несчастную бумажку заявления, нервно улыбался, то начиная заполнять её, то откладывая ручку. Это продолжалось достаточно долго, чтобы у меня лопнуло терпение:

– Так, я поняла. Ты на мне никогда не женишься!

И я, не слушая призывов остановиться и подумать, решительно отправилась к выходу из здания лас-вегасского суда, где выдаются разрешения на регистрацию браков. Гриша за мной не пошёл, и это лишь укрепило меня в мысли, что я всё делаю правильно и что брак с ним мне не светит в принципе. Но спустя пару часов блуждания по улицам я несколько остыла и пришла к выводу, что, пожалуй, не стоит рвать так резко. Видимо, и Гриша пришёл к тому же выводу, потому что сразу же ответил на звонок и, не дожидаясь вопроса, тут же сказал, что согласен пожениться прямо здесь и сейчас. Оказалось, он в растрёпанных чувствах тоже успел забрести на другой конец города, и вот мы ехали друг к другу, как разлучённые возлюбленные, преодолевая препятствия незнакомого транспорта и посредственного знания языка. Это было красиво и романтично – во всяком случае, в моём воспалённом воображении.

В общем, домой я вернулась уже в статусе замужней дамы. Пресловутого штампа в паспорте так и не появилось, но это не беда – ведь его можно проставить потом. Главное, браки, заключённые за рубежом, признаются и у нас, а значит, я замужем без дураков.

Три месяца я наслаждалась, считая себя новобрачной и, как могла, показывала свою благодарность – готовила Гришины любимые блюда, покупала ему подарки и даже записалась на курсы массажа. Но сегодня днём в отсутствие Гриши к нам в гости заглянул один из его друзей. Принялся со мной шутливо флиртовать, я так же шутливо упрекнула его, что он пристаёт к мужней жене… И вот тут-то парень и отмахнулся: «Да какой мужней, та бумажка только подтереться…»

Я обрушила на него град возмущённых вопросов, парень, осознав, что сболтнул лишнее, ушёл в глухую несознанку… Но дело было сделано. Когда он ушёл, я полезла в ящик с бумагами и в Интернет. Для того, чтобы убедиться: временный сертификат о венчании, выданный нам в часовне, так и не был заменён на настоящий и по истечении положенных на замену десяти дней превратился в филькину грамоту. А Григорий, вызвавшийся съездить в мэрию Лас-Вегаса и завершить регистрацию под предлогом, что самому скататься будет быстрее, чем слать бумаги по почте, мне бессовестно соврал.

Именно враньё и возмутило меня больше всего. Не хочешь на мне жениться – ну не женись, твоё право. Да, это привело бы к ссоре, возможно, даже к разрыву – а как ты хотел, у всего есть своя цена. Но вот эта попытка и невинность соблюсти, и капитал приобрести… Трус! Подлец!

Впереди показался переход, отсюда до метро было уже два шага. Обычно Гришка возил меня на своём авто, но, если не мог, я не видела большой беды воспользоваться общественным транспортом. Я ускорилась, почти перейдя на бег. Хотелось наконец нырнуть под землю и спрятаться от бьющей в лицо холодной мороси. Колёсики чемодана опять подпрыгнули на бордюре, соскочили на асфальт проезжей части…

Грузовик я заметила, только когда он, как показалось, обиженно взревел над самым моим ухом. Я обернулась. Страх – мгновенный ужас, сжимающий внутренности и парализующий всё тело, был последним, что я почувствовала перед тем, как огромная морда машины впечаталась в меня всем своим весом, отрывая от дороги и отбрасывая куда-то в темноту.

Дети! Запомните навсегда! Если вы ни черта не видите из-за слёз и настолько заняты своими переживаниями, что даже забываете взглянуть, какой там свет горит на светофоре, бегите по тротуару, не выходите на проезжую часть. Даже если придётся десять раз обежать один и тот же квартал, как белке в колесе. Пожалейте водителя – за что ему-то такое счастье, бодро сигающее прямо под колёса…

Песок поскрипывал на зубах, выжимал слёзы, ноги вязли в нём по щиколотку. По темени словно били молоточки, в глазах темнело, а солнце всё пекло и пекло с ясного неба, заставляя заливаться потом, так что я уже была мокрой как мышь. Дыхание со свистом вырывалось из груди, пока я с упорством автомата штурмовала очередной бархан, чтобы, перевалив через гребень, начать спускаться к подножию следующего. К счастью, они не были особо высокими и крутыми. Волнистая пустыня простиралась вокруг, насколько хватало глаз. Она не была совсем уж бесплодной – несколько раз я натыкалась на кустики жёсткой травы, названия которой не знала, а иногда и на настоящие кусты высотой чуть выше колена, но воды не видела нигде. Должно быть, у этих растений была очень мощная корневая система, способная пронизать слой песка и добраться до подземных водяных жил.

Но я-то не растение! Я не могу пустить корни до водоносного слоя!

Я сморгнула капли пота, повисшие на ресницах. В голове почему-то неотвязно крутился дурацкий вопрос: а как в этой пустыне выживает зелёный молодняк? Ладно, у взрослых растений длинные корни, ну а маленькие, только-только вылупившиеся из семечек? Как они выдерживают, пока их корешки не пронзят всю эту толщу песка? Или здешняя зелень размножается исключительно отростками и отделяется от родителей, только отрастив корень достаточной длины? Или тут есть какой-нибудь сезон дождей, во время которого молодь недостатка влаги не испытывает? Хотя какое мне до всего этого дело?

Я умерла. Умерла и попала в ад. Где нет чертей, жаровен и серных озёр. И тем более нет никаких дурацких кругов, которые нафантазировал этот выдумщик Данте. Только бесконечная пустыня, только прилипшее к бесцветному небу солнце, только раздирающая рот и горло жажда.

А может, я лежу в коме или на операционном столе под наркозом, и мне всё это мерещится с пугающей реалистичностью?

Болоньевое пальто я сбросила с себя почти сразу, как животное сдирает мешающие бинты, и теперь жалела об этом: у него был отстёгивающийся капюшон, можно было бы хоть прикрыть голову. Но пальто осталось лежать на песке где-то за моей спиной, и я не была уверена, что смогу найти его, даже если вздумаю вернуться обратно по своим следам. С тех пор прошло уже… два часа, три, четыре? И следы-то, наверное, занёс песком ветер. Сумка с деньгами, документами и складным зонтиком осталась валяться где-то там же, если вообще была при мне, когда я очнулась на склоне одного из этих бесконечных барханов. Но тогда я была в настолько шоковом состоянии от всего происшедшего, что просто поднялась и побрела куда глаза глядят, не пытаясь провести ревизию имеющихся при себе вещей и вообще не соображая, что делаю. И лишь спустя какое-то время я пришла в себя достаточно, чтобы оглядеться, сообразить, в каком незавидном положении оказалась, и задаться вопросом: а что же дальше?

Тело было целым: ощупав себя, я не нашла никаких повреждений. И это лишь укрепило меня в мысли о нереальности происходящего. Но реальность это или нет, а пить хотелось всё сильнее. Рот пересох, затылок пекло, и шея между воротом свитера и краем коротко стриженных волос уже начала гореть. Сапоги казались пудовыми, но снять их и остаться в носках я боялась. Песок, когда я касалась его, казался раскалённым.

Ветер сдул с бархана очередной шлейф песчинок, больно жаливших кожу и норовивших набиться в глаза. Я зажмурилась и заморгала, автоматически продолжая переставлять ноги. Наверное, скоро я упаду. Впереди новый гребень, и с него я увижу тёмную неровную полоску на горизонте, постепенно становящуюся всё чётче – видимо, горы или скалы. Я шла к ним – всё равно другого ориентира у меня нет.

Видимо, сознание уже начало уплывать, потому что я не помнила, как миновала гребень, только поняла вдруг, что уже спускаюсь. Я подняла голову и посмотрела вперёд. Солнце светило мне в спину, так что смотреть ничто не мешало. Да, вон они, скалы, а между ними и мной… за двумя цепочками песчаных волн…

Галлюцинация, подумала я, пытаясь усилием воли разогнать тёмные точки перед глазами. Фата-моргана. Но ноги уже несли меня вниз, и гораздо быстрее, чем раньше. И откуда только силы взялись? Оскальзываясь и оступаясь, я сбежала по склону и принялась карабкаться на следующую гряду. Там, дальше, в ложбине между барханами, что-то двигалось. Несколько повозок или, скорее, фургонов, и между ними несколько всадников.

Больше всего я боялась – ну, помимо того, что вся процессия лишь плод моего воспалённого мозга, – что, пока я до них доберусь, они проедут мимо и затеряются в песках. Но я успела: когда я влезла на последний гребень, хвостовой фургон как раз проезжал под ним. Я попыталась закричать, но из пересохшего горла вырвался только хрип. Тогда я замахала руками и бегом бросилась вниз. Оступилась, упала, прокатилась немного по склону, поднялась, вся облепленная песком…

Меня заметили. Над караваном пронёсся чей-то крик, и фургоны остановились, а всадники начали разворачиваться ко мне. Они выглядели как на фотографиях журнала «Нэшнл Джеографик»: в разноцветных длиннополых подобиях халатов, из-под которых выглядывали сапожки с загнутыми носами, и в отделанных мехом конусообразных шапках. На широких поясах висело оружие – сабли вполне средневекового вида. Но мне в этот момент было наплевать на их внешность. Главное, что это были люди. Люди, которые меня спасут!

Прямо перед лицом появилась всхрапывающая лошадиная морда. Я остановилась, покачиваясь, и подняла воспалённые глаза. Всадник сурово смотрел на меня, положив руку на эфес сабли, он не только был одет, но и выглядел как классический монгол из книжек: смуглый и узкоглазый. Всадник что-то спросил, но фраза слилась для меня в неразборчивый гул.

– Помогите! – прохрипела я, после чего в глазах потемнело окончательно.

1

Жёлтая иволга песню поёт,
Села она у излучины скал:
«Путь нам далёкий, далёкий лежит,
Как поступить мне, я слаб и устал».
«Дайте воды, накормите его,
Дайте совет, научите его!»
Кто же обозным приказ передаст?
Скажет: «В повозку возьмите его».
Ши цзин¹ (II, VIII, 6)

Больше всего каморка напоминала пенал – узкая, длинная, но довольно высокая. Высоту потолка подчёркивало практически полное отсутствие мебели. Стены были глухие – окон в них не имелось как класса, если не считать маленького слухового окошка под самой крышей, над стропилами. Только оно да дверь были источниками света и воздуха, в результате чего в комнате всегда стояла страшная духота. Хотя я подозревала, что ближе к зиме духота может смениться сквозняками. Или нас ждут оба удовольствия одновременно.

Но кого волнует удобство прислуги? Правильно, никого.

Впрочем, мне не следовало пенять на судьбу. Во всяком случае, я была сыта (ну, по большей части), одета, обута и с крышей над головой. И мне даже не приходилось горбатиться за всё это, выполняя чёрную работу. Учитывая все обстоятельства, мне повезло – моя новая жизнь устроилась сама собой, без каких-либо усилий с моей стороны.

Я перевернулась на другой бок, и набитый соломой матрас захрустел. Дворец, ептыть. Надо заснуть, завтра придётся вставать ни свет ни заря, но сон не шёл. Оставалось лишь таращиться в темноту и слушать безмятежное сопение моих соседок по комнате – в этой клетушке нас помещалось пятеро.

Да, вот уж чего никак не думала, так это однажды стяжать лавры попаданки. Впрочем, об этом заранее, если верить многочисленным романам стремительно развившегося жанра, вообще мало кто думает. Для всех «попадание» становится полной неожиданностью. Но у всех или почти у всех героев и героинь увлекательных книжек жизнь в новом мире в конце концов складывалась хорошо. И это «хорошо» вовсе не подразумевало найти работу горничной или камеристки и довольствоваться ею всю оставшуюся жизнь.

Однако писания писаниями, а жизнь диктует свои законы, не интересуясь моим мнением на этот счёт. Мне и так везло почти сказочно. Попасть под грузовик – и выжить, пусть и в ином мире. Оказаться в пустыне – и почти сразу наткнуться на людей. Стать подарком – но не борделю и не какому-нибудь извращенцу, и даже не местному фермеру, что отправил бы меня пасти гусей, а угодить в самый разнастоящий дворец. Императорский дворец. Как говаривала моя бабушка, это вам не как-нибудь что, это вам что-нибудь как.

Тот караван, на который я наткнулась, оказался посольством. С дарами. И меня, недолго думая, присовокупили к этим дарам.

Тогда я очнулась в одном из ползущих через пустыню фургонов – может, в тот же день, а может, на следующий. Первое, что я увидела, было несколько смуглых рожиц, поблёскивающих любопытными чёрными глазками. В фургоне прямо на покачивающемся полу сидело несколько девчонок на вид лет от пятнадцати до двадцати, все в ярких одеяниях, обвешанные бусами, со смоляными волосами, заплетёнными в несколько косичек. Как на советских картинках о дружбе народов с изображениями узбечек. Увидев, что я очнулась, они тут же что-то дружелюбно защебетали, но я не поняла ни слова. Мне всё ещё было плохо, голова болела, меня мутило и одновременно зверски хотелось есть. Ужин в тот день, когда я, наспех побросав в чемодан свои вещи, сбежала от Гришки, не состоялся, и с тех пор у меня, понятно, маковой росинки во рту не было. Мне протянули неприятно пахнущую кожаную бутыль с жидкостью, я глотнула – и едва не выплюнула. В бутыли оказалось кислое молоко. Но пить тоже хотелось, и я, преодолевая себя, сделала ещё несколько глотков, стараясь не сосредотачиваться на вкусе.

Потом со мной опять попытались заговорить, но я могла лишь разводить руками и беспомощно повторять: «Не понимаю…» В конце концов девушки по очереди коснулись своей груди и каждая произнесла по слову, которые, насколько я поняла, были их именами. Когда дошла очередь до меня, я тоже коснулась груди и произнесла: «Наталья». Они повторили, и даже правильно, но вскоре всё равно принялись звать меня НатьЯл.

Их же имён я, к своему стыду, тогда не запомнила. Лишь потом три из них кое-как закрепились в моей памяти, но ещё две девушки так и остались для меня безымянными.

В фургон заглянул мужчина, может, даже тот, перед кем я упала в обморок. Он что-то спросил, девушки обрушили на него водопад слов, но он остановил их взмахом руки и обратился ко мне. Я опять повторила, что не понимаю, он задал ещё несколько вопросов, кажется, на разных языках, но я лишь хлопала глазами, и он, досадливо махнув рукой, вышел. Я жестами показала, что хочу есть, и мне протянули не то блин, не то тонкую лепёшку, в которую было завёрнуто что-то мясное. Запивать опять пришлось кислым молоком.

Ещё пару дней я отлёживалась в фургоне, пытаясь понять, что со мной произошло. Я попала под грузовик и… телепортировалась? Или всё ещё лежу в коме и страдаю от галлюцинаций? Последнее предположение было самым правдоподобным, но оно не отменяло необходимости как-то жить дальше, общаться с моими спасителями и вообще вести себя так, словно всё вокруг реально. К тому же оно мне не нравилось. Поднапрягшись, я родила ещё одну теорию. Провал в памяти: с того дождливого зимнего вечера прошло уже значительное время, я успела вылечиться от последствий наезда, уехать куда-то к чёрту на кулички и там потерять воспоминания о последних месяцах (или годах?) своей жизни. Но какого чёрта я забыла в пустыне, и как я туда вообще попала: где транспорт, где другие люди, ведь не в одиночестве же я туда приехала? В болоньевом пальто, джинсах и свитере?

Которые, кстати, пока я валялась без сознания, с меня сняли – надеюсь, хоть девчонки, а не мужики. И куда дели, так и осталось мне неведомым. Когда я спохватилась, что валяюсь под одеялом в одной длинной рубашке, явно с чужого плеча, и кое-как втолковала девчонкам, что хочу одеться, мне предъявили целый ворох одежды – но не моей!

С одеванием, правда, возникли трудности: все женские вещи оказались мне малы. Самая высокая из девчонок была ниже меня на полголовы, и все однозначно более худые. Хотя я всегда была тонкокостной и гордилась своей худобой, поддержание которой не требовало от меня никаких усилий, но мои нынешние попутчицы подобрались и вовсе уж какие-то миниатюрные. В конце концов меня обрядили в мужской наряд – подозреваю, что и нижняя рубаха тоже была мужской. Девчонки хихикали, что-то трещали почти без умолку и всё-таки навесили на меня пару ниток бус из неровных разноцветных камешков, хотя я и пыталась отказываться. Когда же наконец вылезла из фургона и предстала пред мужские очи, то посмотреть на меня собрался, наверное, весь караван. Мужчины оглядывали меня с ног до головы, цокали языком, обменивались замечаниями и многозначительно кивали. Непонимание их слов меня изрядно напрягало, но делать было нечего: приходилось потихоньку учить чужой язык, пользуясь тем, что погружение в языковую среду было стопроцентным.

Себя же саму я как следует так и не увидела. У девчонок не оказалось ни одного нормального зеркала! Только металлический кружок на ручке величиной с ладонь, тщательно отполированный. Но что можно разглядеть в металлической пластине, даже не хромированной? Только то, что нос у меня по-прежнему на месте.

Так мы и ехали день за днём. Из песков караван выбрался, пока я ещё лежала, но местность вокруг приветливее не стала. Теперь это была ровная, как стол, поверхность лишь с иногда попадавшимися редкими пучками травы, простиравшаяся во все стороны, насколько хватало глаз. Караван шёл на восток, ориентируясь не то по солнцу, не то по каким-то одним местным ведомым приметам. Лишь справа на самом горизонте виднелась цепочка не то гор, не то холмов, но они были слишком далеко, чтобы можно было их разглядеть.

Целью путешествия была какая-то большая «кангы». Или большой «кангы»? «Много-много людей», – объяснил мне один из караванщиков, когда я освоила достаточно местных слов, чтобы как-то начать общаться с товарищами по путешествию. И раскрыл руки, показывая, видимо, необъятность этого количества. Сам же караван ехал откуда-то из «целхэ» – «как это, но много-много трава». «Степь», перевела я для себя. Похоже, меня занесло куда-то в глухой азиатский угол, где-то же там есть пески – Гоби, Каракумы… В любом случае ясно, что вернуться обратно к цивилизации быстро не получится.

Господи, я ведь даже не знаю, какое сейчас время года! Скорее всего, это всё-таки не весна – весной, наверное, позеленее. И едва ли зима – жара… Но в остальном приходилось строить догадки. Да что там время года, даже время суток я могла определить лишь приблизительно: утро, вечер, ночь. Часы и серьги исчезли вместе со всей остальной одеждой, а трясти спасителей и требовать своё имущество обратно было как-то неудобно. И хотя теперь у меня не было необходимости спешить куда-то к определённому часу, всё равно без часов я чувствовала себя некомфортно. Забавно, но насколько мы зависимы от множества мелочей, как, например, от привычки к точному измерению времени, осознаёшь, только когда их лишаешься.

До обитаемых мест мы добрались спустя примерно неделю. Первый, так сказать, контакт я проспала. Из-за жары фургоны начинали своё движение очень рано утром, ещё до рассвета, днём останавливались на сиесту и потом продолжали путь до поздней ночи. Слава богу, вставать в такую рань от меня никто не требовал, так что я обычно просто на мгновение просыпалась, когда «женский» фургон трогался, и тут же снова засыпала, а окончательно просыпалась уже в дороге и завтракала на ходу. В этот раз я проснулась дважды: когда мы тронулись и когда вдруг остановились. Сквозь дрёму я услышала чьи-то резкие властные голоса, похоже, чужие. Караванщики отвечали не менее резко. Я сообразила, что мы с кем-то встретились, и подумала, не подняться ли и посмотреть… Но сон очень неохотно отпускал меня из своих объятий, в результате я только перевернулась на другой бок и снова уплыла в страну Морфея.

А вечером того же дня мы въехали в населённый пункт. Посёлок или деревню – не знаю, как его назвать. Он был невелик: несколько улочек, дома с плоскими крышами за глухими высокими заборами, небольшой рыночек и тут же теснящиеся друг к другу круглые шатры-юрты. Я сидела на задке фургона и во все глаза смотрела на посёлок и его обитателей. Здесь не было ни единой машины, даже самой старой. Ни одной антенны на крышах. Ни следа асфальта, даже на главной улице. И все обитатели были одеты как… очень похоже на караванщиков, я не увидела ни одного человека в современной одежде или хотя бы с каким-нибудь современным предметом. А вон те двое мужчин, которые неторопливо шли по улице… Господи, да они с копьями! И со щитами! На поясе висели, правда, не сабли, а что-то вроде длинных кинжалов, но листовидные наконечники копий блестели весьма воинственно. Местный патруль или что?

Неужели где-то в мире ещё сохранились такие места? Или это поселение реконструкторов? От Гришки и его друзей я знала, что эта публика к воссозданию деталей быта относится очень щепетильно… Но не до такой же степени, чтобы забиться в глушь и даже не предусмотреть средств связи и эвакуации на какой-нибудь непредвиденный случай.

Заночевали мы в этот раз в чём-то вроде постоялого двора – хотя спать всё равно отправились в фургоны, которые загнали на обширный двор. В углу двора что-то флегматично жевал огромный двугорбый верблюд. У длинной каменной поилки стояло несколько осликов. Лошадей, кроме наших, не было. Внутри дома мы побывали, только чтобы поесть. Там оказалось неожиданно прохладно и полутемно: окошки – крошечные, под самым потолком – почти не пропускали света. Тарелки расставили на длинном и очень низком столике, сидеть рядом с которым полагалось на соломенных циновках. Мужчины непринуждённо скрестили ноги по-турецки, девушки уселись, кажется, на пятки, насколько можно было разглядеть выглядывающие ступни из-под длинных платьев. У меня очень быстро затекли ноги – всё-таки в фургоне можно было расположиться намного свободнее. Я оглядывалась по сторонам, но опять не увидела ни телевизора, ни радио, ни телефона.

На стол подали бульон в чашках, миски с солёным творогом, манты, лапшу с мясом и какими-то овощами, а также, к моему облегчению, чай. Нелюбимый мной зелёный, к тому же с травянистым привкусом, но это было лучше, чем обрыдшее молоко. А вместо столовых приборов оказались палочки. До сих пор в пути мы питались в основном лепёшками да пирожками с разной начинкой, а на вечернем привале готовили жидкую похлёбку, которую ели ложками, так что отсутствие вилок стало для меня сюрпризом. К счастью, манты можно было просто наколоть на палочки и так донести до рта. Но что будет, если дальше подадут, скажем, рис? Судя по всему, эти могут.

Мои попутчики хлюпали, чавкали и вообще явно были не сильны в застольном этикете. Я мысленно морщилась и постаралась разделаться с едой поскорее. Потом вышла во двор, снова полюбовалась на верблюда. Стемнело, но электрических огней видно не было.

Утром мы опять выехали рано, но на этот раз меня разбудила суета, с которой фургоны выводили со двора, и потому я имела возможность наблюдать, как один из караванщиков, поспорив о чём-то с хозяином двора, расплатился с ним металлическими монетами.

Постепенно местность становилась всё более неровной, и вот мы уже двигались по грунтовой дороге, вившейся между холмов. Холмы потихоньку начинала покрывать зелень – всё ещё клочковатая, невысокая, сквозь неё просвечивала жёлтая почва, но вид всё же стал повеселее. Я наивно понадеялась, что жара пойдёт на убыль, но не тут-то было. Пот пропитывал мои немногочисленные одёжки, яркое солнце с безоблачного неба просвечивало сквозь полог душного фургона, я обмахивала лицо рукой за неимением веера и мечтала о прохладном душе или хотя бы о скорейшем наступлении заката. Его, в отличие от душа, всё же были шансы дождаться.

Холмы потихоньку переходили в горы, и дорога пошла вверх. Спустя три дня мы заночевали в ещё одном городке, выглядевшем так же средневеково, как и первый. Это уже начинало настораживать. На вершине над городком я разглядела какое-то строение с выгнутой на китайский лад крышей, но, когда я спросила у одного из наших всадников «что это?», тот лишь пожал плечами. Скоро мы проехали отходившие от дороги ступеньки вверх, видимо как раз ведущие к этому строению. А горы всё тянулись, как до этого пустыня. Стали появляться деревья, пока одинокие и невысокие, а в долинах мы проезжали через небольшие поля, пересечённые каналами, где журчала или стояла вода, дразня влажным запахом. На полях работали люди в широкополых плетёных шляпах, иногда они разгибались и долго смотрели нам вслед. Однажды мы заночевали в чём-то вроде храма – несколько строений с такими же вогнутыми черепичными крышами, как у того, что на горе, окружала невысокая стена с воротами без створок. Ворота тоже были крыты черепицей и украшены резьбой с иероглифами, весьма смахивавшими на китайские-японские и где-там-их-ещё-используют. Во дворе стояли три статуи, две изображали женщин с узкими глазами и пышными причёсками – одна играла на флейте, другая, со змеиным хвостом вместо ног, кажется, танцевала, третья – толстый мужчина, с чем-то вроде зелёной черепицы в руках, сидел, скрестив ноги, и улыбался, как Будда. Постамент под ним был заляпан воском или стеарином, а деревца во дворе пестрели разноцветными лоскутками, завязанными на ветвях.

1.Ши цзин – Книга песен и гимнов – сборник китайских народных песен и стихов, созданных в XI–VI вв. до н. э. (Здесь и далее пер. Ши цзин А. Штукина.)