«Пишу на своем чердаке» kitobiga sharhlar

Что это за безобразие? Это чей почерк? Марина Цветаева всю жизнь писала в старой орфографии.

Я бы с удовольствием прочитала прижизненные издания Цветаевой в старой орфографии, но кроме «Вечернего альбома» и «Волшебного фонаря» ничего найти не могу. Почерк правда похож, но вот как быть с орфографией?

Замечательные дневниковые записи Марины Цветаевой. Летопись тяжёлых дней. Очень много узнаёшь и понимаешь через это. Как писалось поэту в то время, когда голод и холод. Описание быта матери-поэта с детьми в революцию.

Издательство назвало это "интимный дневник". Хм. Что имели в виду - непонятно. В общем, это разрозненные, бессистемные записи на 1917-1919 год. Поскольку отсутствуют предисловия-послесловия и хоть какие-нибудь пояснения и комментарии, то трудно сказать, откуда и как это взялось... В смысле, или это отдельная тетрадь, или это собрано из разных источников, ну там, записи на полях, между строк, все такое. (Нет, обычно я терпеть не могу предисловия, но вот в данном случае хотелось бы понять...) Поскольку сам по себе объем материала небольшой, решили сделать сувенирно. Бумага - толстенная, шрифт - крупный... И даже не просто крупный, а стилизованный под старинную пишущую машинку, со вставками под строчки и примечания, написанные от руки. И даже с живописными пятнами по бумаге там и сям, видимо, изображающими сырость, плесень, чернила, я уж не знаю... Рисунки и фотографии. В итоге получилась вполне увесистая книжка. )) (Хотя ну могли бы напечатать это все обычным шрифтом и на обычной бумаге, и добавить еще сюда писем, которых невозможно отыскать, все распродано! Это было бы гораздо красивее, я считаю... ) По тексту - что уж говорить. Цветаева гениальна... (хотя последние страницы мне осознать не удалось ) Неожиданные размышления, пронзительные записи о жизни "в Революции" (авторское). Интересно, может ли специалист по этим записям сделать какой-нибудь вывод - например, что Цветаева, начиная с первых дней, находилась в каком-то шоковом состоянии? Судя по ее собственным словам (в записях), она это все воспринимает, как сон, как что-то не-реальное... Она написала - в той части, где описана попытка выехать на добычу продуктов - что смогла наменять всего только на два пуда общим весом, сложила в какие-то корзины и тащила это все до станции, даже не останавливаясь передохнуть - там никто не останавливался - и потом еще, когда ее каким-то чудом запихнули в вагон бойцы, в давке ехала так до Москвы. Попробуйте сами это повторить... По-моему, это аффект. (???) И она, похоже, действительно не в состоянии ни в чем разобраться, кроме поэзии... Я еще думаю, что она просто какая-то абсолютно чуждая всем и всему. Не для этого времени... А для какого? Не знаю, для какого...

"Нужно думать о чем-нибудь другом. Нужно понять, что все это - сон. Ведь во сне наоборот, значит... И не вправе негодовать: сон. Не оттого ли я так мало негодую в Революции?"

"У нас в доме - еда всегда комета! Все в доме, кроме души, замерзло, и ничего в доме, кроме книг не уцелело."

"Я вас не оставлю!" Так может сказать только Бог - или мужик с молоком в Москве зимой 1918-го."

"Что важнее: не мочь совершать убийства, или не хотеть совершать убийства?"

Книга потрясающего оформления. Это та книга, которую хочется иметь в бумажном варианте на полке. Тот случай, когда оценка даётся не тексту (текст в любом случае хочется читать, хоть и тысячный раз, пусть выдержки, приведённые в ней, взяты по кусочкам отовсюду), а книге. Да, записи бессистемны, разложены более менее в хронологическом порядке, но вся суть - оформление: шрифт печатной машинки, вставки иллюстраций, вставки почерка Цветаевой, ее заметок, сносок, комментариев, стихов, написанных от руки, переводов, диалоги...

Это - книга Любви. К погибающей Родине, находящемуся в постоянной опасности мужу, голодающим собственным детям, друзьям, которым нечем помочь... Ко врагу, которому хоть полслова от души - счастье, в искренности ненависти:

Сижу в гостях. Просят сказать стихи. Так как в комнате коммунист, говорю “Белую гвардию”. Белая гвардия — путь твой высок… За белой гвардией — еще белая гвардия, за второй белой — третья, весь “Дон”, потом “Кровных коней” и “Царю на Пасху”.

Читать дальше...

Монолог дворянина - в лицо комиссару, - вот это жизнь!

Проза поэта - невероятная вещь! Точки отсчёта личности, портреты, зарисовки... На каждой странице образ, впечатывающийся в сознание.

Мой заведующий эсперантист (т.е. коммунист от Филологии). Рязанский эсперантист. Когда говорит об Эсперанто, в глазах теплится тихое безумие. Глаза светлые и маленькие, как у старых святых, или ещё у Пана в Третьяковской галерее. Сквозные. Чуть блудливые. Но не плотским блудом, а другим каким-то, если бы не дикость созвучия, я бы сказала: запредельным. (Если можно любить Вечность, то ведь можно и блудить с нею! И блудящих с нею (словесников!) больше, нежели безмолвствующих любящих!)

И только у поэта, у тонко ощущающей мир личности, может быть так - в серой будничности заметить нечто восхитительное, а на боль отреагировать острее других.

Гроб: точка стечения всех человеческих одиночеств.

Только и остаётся удивиться, как пережили это страшное Лихолетье несмирившиеся служители культуры?..

Не знаю почему я так долго откладывала книгу. Я взялась её читать и не могла остановиться. Книга содержит очень личные, блестящие, короткие и едкие заметки Марины Ивановны. В основном про любовь и жизнь, а ближе к концу книги про смерть. Заметки дополнены рисунками и фотографиями. Марина Ивановна делает зарисовки о сложном периоде не только в её жизни, но и в жизни целой страны. Произошедшая революция сказалась и на настроении народа. В книге даже содержатся фотографии документов. Примечателен "В совет Литфонда" с просьбой принять её на работу датированный 26 августа 1941 года. А всего через несколько дней Марины Ивановны не стало. Очень тяжёлое описание 1919 года, о времени когда она голодала. Очень небольшая и проникновенная книга.