Kitobni o'qish: «Коварство дамы треф»

Shrift:

* * *

Пролог

Добираться до места назначения только на такси, носить исключительно темно-синий брючный костюм-тройку, красить губы единственным оттенком красной помады, улыбаться дежурной улыбкой и носить в сумочке липовое удостоверение…

– Евгения Охотникова. Адвокат. К Ветлицкому, – рублеными фразами говорю я. Здесь все говорят именно так, и я быстро переняла эту манеру.

Охранник по ту сторону разделительного стекла смотрит на меня, потом на удостоверение и снова на меня. Делает какие-то пометки в журнале и кивает:

– По лестнице на третий этаж, потом повернете…

Я не слушаю напутствия служителя порядка: мне это незачем – слишком хорошо знакома дорога. Вот уже вторую неделю подряд я прохожу этот путь – от пункта охраны прямо по коридору, затем вверх долгих три лестничных пролета и снова пункт проверки документов, на этот раз более тщательной, после которой проверяющий звонит вышестоящему начальству и вызывает конвоира для сопровождения в комнату, где меня уже ждут.

– К Ветлицкому, – снова должна повторить я и без лишних разговоров передать свою сумочку на проверку.

Ключи от квартиры, губная помада, пара мятных конфет. Ничего подозрительного в ридикюле носить нельзя – это еще одно негласное правило здешних застенков, которое я быстро усвоила. Досмотр, очередной звонок и еще одна пометка в журнале – вся процедура занимает не более двух минут, и вот я уже в сопровождении конвоира иду по длинному коридору. Идем долго, я сбиваюсь с направления из-за многочисленных поворотов, и наконец мы останавливаемся около одной из дверей. Только здесь мой сопровождающий впервые смотрит на меня – хмуро и без интереса.

– У вас пять часов. Сейчас десять утра, – он смотрит на наручные часы. – Вернусь за вами в три.

Я киваю, толкаю дверь и делаю шаг вперед.

– Здравствуй, Ник, – говорю я человеку, который уже ждет меня.

В скудно обставленной комнате за столом сидит пожилой мужчина в невзрачной арестантской одежде. (Хотя я бы не стала ручаться, что ему больше тридцати пяти.) У него на голове нет ни одного седого волоса, да и морщины на лице еще не успели проявиться, но усталый взгляд этого человека и разочарованная усмешка, которая часто кривит его тонкие красивые губы, говорят о том, что это бывалый волк… «Такие, как он, просто так в руки полиции не попадаются», – было первое, о чем я подумала, когда впервые увидела Ника Ветлицкого. Слишком настороженный, слишком суровый, слишком хитрый. В нем вообще всего слишком. Но факт остается фактом – Ник Ветлицкий вот уже месяц как сидит за решеткой.

За моей спиной закрывается дверь, лязгают замки. Стоя у порога, я слышу, как гулко стучат по бетонному полу каблуки казенных ботинок – это удаляется мой конвоир. Только когда его шаги растворяются в глубине коридора, я прохожу вперед, сажусь напротив Ника и произношу привычную фразу:

– Начнем?

Мужчина кивает, опускает правую руку в карман арестантской робы и достает колоду карт, которую кладет на середину стола. Я снимаю пиджак и вешаю его на спинку соседнего стула, закатываю рукава белой блузки, беру карты, быстро-быстро тасую их под внимательным взглядом Ника и сдаю. В абсолютной тишине каждый из нас берет свою стопку, и мы начинаем играть.

Несколько часов подряд на столе вскрываются карточки разных мастей. Ник одобрительно кивает, иногда хмурится. А я только сосредоточенно смотрю на деревянную столешницу, на который пестрят карты. Это не азарт и не игровой дурман – это учеба. Только к концу пятого часа, когда очередная партия сыграна в мою пользу, Ник откидывается на спинку стула и произносит:

– Из тебя могла бы получиться отличная мошенница.

Это высшая похвала от скупого на слова и эмоции Ника. Я невольно улыбаюсь.

– Но ты никогда такой не станешь, – тут же припечатывает мой противник.

Я удивленно дергаю бровью:

– Никогда? Почему же?

Не то чтобы мне досадно или обидно – мне просто любопытно.

– Ты чистоплюйка, – ровным тоном говорит он.

В другой ситуации я бы вспылила – во мне очень силен дух противоречия. Но этого чудного человека с цепким взглядом и неспешными повадками я всегда слушаю внимательно.

– Такие, как ты, никогда не врут, не предают, не способны на подлость. Честь и совесть для вас – это все. Вы видите только черное и белое, добро и зло, виновных и жертв. А жизнь – она разная, и люди разные. И когда садишься за покерный стол, это особенно важно помнить. Бывает, что тот, кого ты по жизни считал трусом и слабаком, вдруг ставит на кон все, даже свою жизнь. Или неудачник и рохля за покерным столом превращается в чертовски везучего человека, который собирает весь банк…

Я слушаю Ника не перебивая, ловя каждое его слово. А он еще долго рассуждает о превратностях карточного мира, о людях и их характерах, о том, что такое фан-фаталь и откуда взялась присказка о том, что новичкам всегда везет. Когда он замолкает и тянется за пачкой сигарет, я наконец задаю вопрос, который мучает меня все эти дни:

– А какой он?

Пауза. Я жду, когда Ник прикурит сигарету. Голубовато-желтый огонек бросает блики на его черные волосы и нахмуренный лоб. Мой собеседник медленно раскуривает сигарету и поднимает голову. Его глаза впиваются в мои.

– Я имею в виду Антона Кронштадтского, – заканчиваю я фразу, когда наши взгляды встречаются.

Ник выдыхает в сторону пряный табачный дым.

– Скоро узнаешь.

Глава 1

Он был выше меня на голову, худощавый, с черными как смоль волосами и болезненно-бледным лицом. Скорее всего, он специально не брился, и часть его лица все время была скрыта небрежной трехдневной щетиной, отчего он казался намного старше своих лет. Небрежная размашистость отличала все его движения: рассказывая что-то и при этом увлеченно жестикулируя, он мог нечаянно столкнуть локтем бокал со стола, а потом с ловкостью дикой кошки подхватить его почти у самого пола. Небрежность сквозила в кривой улыбке, когда он потягивал терпкий виски и внимательно слушал собеседника – то ли сомневался в том, что ему говорят правду, то ли откровенно насмехался над тем, что слышал. А быть может, он только делал вид, что слушает, а сам в этот момент думал о чем-то своем? Я никогда не могла этого понять. И даже дорогие кипенно-белые рубашки он умудрялся носить как-то небрежно – закатав рукава и никогда не застегивая ворот на верхние пуговицы. Пожалуй, его наружность вкупе с повадками можно было счесть вызывающей и даже отталкивающей, не будь он так чертовски хорош собой.

А я… я была одной из тех, кого называют серой массой, – не слишком высокого роста, достаточно худая, чтобы считаться стройной, но никак не дотягивающая до категории фигуристых, с копной темно-русых волос, которые я всегда забирала в хвост или прятала под бейсболку. Я упорно не признавала стиль и моду, предпочитая кокетливым платьям и мини-юбкам практичные джинсы и удобный пуловер (я вообще терпеть не могла жеманства и прочей бабской бутафории). Как все одиночки, я была резка, скупа на эмоции и прагматична.

Он вел замкнутый и исключительно ночной образ жизни, часто менял авто и не выносил табачного дыма. Ни один человек не знал, где он живет и чем занят в светлое время суток, и я сама никак не могла это выяснить. Он был законченным мизантропом и потому несносной натурой – сомневаюсь, что какая-либо женщина могла ужиться с ним на одной территории дольше пары недель, хотя претенденток наверняка было множество. Меня же все видели только днем, в уставшей и отупевшей от однообразных рабочих будней толпе. И где бы я ни находилась, что бы ни происходило вокруг меня – мое место всегда было в самом конце колонны. А еще я много курила, ни на что бы не променяла свой старенький «фольк» и категорически не признавала семейный быт.

Он громко смеялся над пошлыми шутками – я терпеть не могла юмор ниже пояса. Он пил виски «Ред Лейбл» – я предпочитала коньяк. Он был до чертиков азартной натурой – я была равнодушна к превратностям судьбы, измеряемым в твердой валюте. Его часто видели в компании высоких молодых блондинок – я же была далека от формата куклы Барби. Он никогда не обратил бы внимания на такую особу, как я. Я бы предпочла никогда не иметь дела с таким типом, как он. У меня нет – да и не могло быть – ничего общего с этим человеком, но тем не менее вот уже вторую неделю подряд я делала все для того, чтобы встретиться с ним.

Я выходила из дома ровно в восемь вечера, когда на улицах уже давно горели фонари. Мои глаза с тоской смотрели на ртутно-желтые окна домов – там в этот час законопослушные граждане собирались за ужином в кругу семьи. С неба сыпала ледяная изморось, мои легкие сапожки увязали в грязных лужах, а промозглый студеный ветер забирался под полы легкого плащика, который я таскала в середине октября совсем не по погоде. Больше всего в такие вечера хотелось запереться дома, забраться в кресло с чашечкой свежезаваренного кофе и закурить сигарету. Но я плотнее запахивала ворот плаща, ежилась и, проклиная свою неугомонную натуру, спешила на другой конец двора – туда, где был припаркован мой старенький «фольк». А потом гнала по ночным улицам, не обращая внимания на скоростные ограничения и не притормаживая на поворотах, – гнала через весь город ради того, чтобы оказаться в одном из злачных мест Тарасова за карточным столом и до одури разыгрывать одну партию в покер за другой в тайной наде-жде, что рано или поздно здесь появится ОН.

Ночная жизнь, плотный сигаретный дым, пронизанный терпким запахом дорогого одеколона и виски, наэлектризованный азартом, стопки разноцветных фишек, рассыпающиеся по столу, и хруст очередной вскрываемой колоды карт… Я быстро влилась в этот иллюзорный параллельный мир, где не имеет никакого значения, кто ты: рядовой менеджер, напыщенный чиновник или беспечный прожигатель жизни без гроша за душой. Здесь никому нет дела до того, сколько стоит костюм, который ты наденешь завтра утром на работу, и пойдешь ли ты на работу вообще – здесь все равны перед Фортуной. Это очень важно помнить, когда ты садишься за игральный стол и рассчитываешь уйти не с пустыми карманами или хотя бы остаться при своих интересах. Эту простую истину я не раз слышала от своего «учителя» и хорошо ее усвоила.

Сегодня я должна сорвать банк. Нет, дело не в деньгах, не в нужде, не в принципе: я не играю на спор, и мне по натуре чужд азарт. Но уйти рано утром в дурном угаре, окончательно ошалев от выкуренных сигарет и с сумочкой, набитой купюрами, – это моя работа.

Когда я оставила без гроша каждого, кто имел несчастье оказаться со мной за одним столом, в первую ночь моего посещения тарасовского игорного заведения под названием «Темная сторона», большинство списало это на волю случая – мол, новичкам всегда везет. Когда и во вторую ночь все фишки с игрового поля перекочевали в мою сторону, и ставки больше было делать не на что, а желающих играть со мной не осталось, то по лицам присутствующих стало ясно, что мириться дальше с появлением везучего новичка никто не намерен. На третью ночь все повторилось в точности. Фортуна была на моей стороне и в четвертую ночь. «Эх, до чего лиха и везуча девка!» – выдохнул тучный господин в дорогом костюме и часах на золотом браслете, один из тех, кого я обыграла в этот раз. Я в ответ только криво усмехнулась, сгребла фишки со стола и решительно поднялась с места: «Спасибо за игру, джентльмены! До завтра!»

А назавтра произошло то, ради чего я и подписалась на эту нелегкую работенку и исправно таскалась в подпольный игорный клуб, попутно теша свое самолюбие и щекоча нервишки тамошней аудитории. На следующую ночь в зале наконец появился ОН.

Шел второй час ночи, за игральным столом нас собралось всего трое – толстяк, что назвал меня лихой девкой и теперь пытался отыграться за прошлые поражения, и человек неопределенного возраста по имени Кравец (то ли это было прозвище, то ли фамилия – черт его разберет!). Кравец слыл диким неудачником, за игральный стол он садился всего пару раз в месяц (скорее всего, в дни получки и аванса), а все остальное время, как голодная гиена, истекающая слюной, шатался между покерными столами и заглядывал за плечи игроков. Мне было жаль оставлять мужика без гроша, но приходилось подкреплять репутацию лихой везучей девки – этого требовала моя работа.

Игра, исход которой уже был предрешен в мою пользу, близилась к концу, когда в зале, погруженном в полумрак, появился высокий худощавый мужчина средних лет. Он скинул свое пальто в руки одного из официантов, которые постоянно сновали по темному залу, неизменно оказываясь рядом в тот момент, когда требовалась их помощь – отнести верхнюю одежду в гардероб, наполнить бокал очередной порцией горячительного или сменить фишки за игорным столом. Пары секунд мужчине хватило, чтобы окинуть цепким взглядом весь зал. Когда он полоснул серыми глазами по игральному столику, за которым сидела наша честная компания, я невольно опустила взгляд в карты. Но его внимание тут же скользнуло мимо, и я немного расслабилась. Он постоял в дверях, одним движением руки взъерошил волосы и решительно прошел к барной стойке. «Значит, не собирается сегодня играть», – разочарованно подумала я, выкладывая на стол очередную комбинацию из старших карт. Важно было не потерять суть игры, но мое сознание теперь было полностью приковано к барной стойке и высокому худому мужчине.

Он заказал виски, перекинулся парой фраз с барменом, а потом к нему подсел какой-то седой джентльмен в дорогом костюме. На несколько минут я отвлеклась на игру, а когда снова бросила взгляд в дальний угол зала, то увидела, что новый посетитель «Темной стороны» смотрит прямо на меня. Его седой собеседник куда-то испарился, сам он сидел вполоборота к залу, медленно потягивал виски и откровенно меня разглядывал. Бармен, который несколько минут назад подавал ему спиртное, облокотившись на стойку, что-то шептал – я видела, как быстро-быстро он шлепал губами, то и дело кивая в мою сторону. Пронырливый мальчишка явно рассказывал о новой гостье, которая вот уже несколько ночей подряд срывает банк. Здесь мало кого интересовало, как тебя зовут и откуда ты, но о том, сколько раз человек ушел с выигрышем и на какие ставки играет, могли сообщать с точностью до рубля. А может быть, он нашептывал, что эта удачливая особа в первый же вечер своего появления в клубе расспрашивала каждого второго о высоком, худощавом и чертовски везучем брюнете, который иногда появляется в «Темной стороне»? Так или иначе, сейчас этот самый брюнет сидел неподалеку за барной стойкой, пил спиртное и пялился на меня.

«Кажется, план работает», – подумала я и, расслабившись, полностью погрузилась в игру, больше не бросая косые взгляды в сторону барной стойки. С дядькой, страдающим отдышкой, и типом по имени Кравец я разыграла еще одну разгромную партию, отработанным жестом заправской картежницы вскрыла на стол одну карту за другой, мило улыбнулась и прочирикала: «Мальчики, кажется, вам опять не повезло». Очевидно, и меня захлестнул азарт: я так увлеклась собиранием фишек со стола, что не заметила, как брюнет, вызывавший во мне столь жгучий интерес, поставил на стойку недопитый бокал виски и поднялся с высокого стула. Я вскинула голову, когда он уже стоял напротив меня, небрежно заложив руки в карманы, раскачиваясь на каблуках идеально начищенных ботинок и хитро ухмыляясь.

– Кажется, вам сегодня везет, – произнес он, глядя мне прямо в глаза (он всегда смотрел прямо в глаза). – Сыграем?

Так началось мое знакомство с Антоном Кронштадтским.

О том, что за тип этот господин Кронштадтский, я была наслышана. Садиться за один игральный стол с ним значило обрекать себя на фатальный проигрыш. В мутном и темном болоте, где обитали тарасовские любители праздного разгула, азарта и взвинчивания нервов, ходили разные слухи о везучести Антона. Одни уверяли, что в далеком прошлом он был блестящим математиком и талантливым шахматистом и мог просчитывать комбинации на сотни ходов вперед, не говоря уже о том, чтобы запомнить с десяток карт, выбывших из колоды. Другие свято верили, что Кронштадтский – тонкий знаток психологии, и корни его везучести кроются в умении блефовать и вводить противника в заблуждение. Третьи выносили однозначный вердикт: «Мошенник он!», а в качестве довода припечатывали: «Ну не может человеку так фатально везти». Что же на самом деле представлял собой этот брюнет в дорогих костюмах и с неизменной саркастической улыбкой на губах, мне и предстояло выяснить.

Я смерила своего нового знакомого хитрым взглядом, сделала большой глоток терпкого виски, еще раз глянула на него из-под ресниц и наконец согласилась:

– Сыграем.

И завертелось… Начали с небольших ставок и игры вничью: просто присматривались друг к другу, к манере противника играть. Мой новый знакомый часто шутил, то и дело прикладывался к бокалу виски и с легкостью расшвыривал проигранные фишки, но при этом зорко следил за всем, что происходило на полуметровом пространстве игрового поля, разделявшего нас. Я тоже держала ухо востро, предчувствуя, к чему приведет эта игра. И чем дольше мы играли, тем очевиднее это становилось.

В очередной раз раскрыв карты, я глянула на немудреный расклад: две шестерки, валет и девятка – попросту шушера, с такими только сбрасывать ставки и пасовать. Но у меня были хорошие учителя, да и сама я кое-что смыслила в тонкой игре под названием «блеф». «Четыре туза в рукаве мне в помощь», – подумала я, а вслух сказала:

– Удваиваю ставки.

Мой противник улыбнулся, одобрительно кивнул и тоже придвинул на середину стола свои фишки:

– Принято!

– Еще столько же. – Я решила играть по полной.

Кронштадтский улыбнулся еще шире, но серые глаза оставались совершенно непроницаемыми и смотрели на меня в упор.

– Аналогично. – И снова зашуршали фишки по столешнице.

Я опустила глаза в свои карты – две шестерки и девятка… Медленно, не отводя взгляда от противника, я положила карты на стол рубашками вверх, выждала пару секунд, словно обдумывая что-то (хотя о чем тут было думать?). Потом откинулась на спинку стула и побарабанила пальцами по столешнице. Я не могла точно сказать, что за человек сидит напротив меня – талантливый математик или обычный аферист, – но одно мне было ясно: сейчас он точно знает, какие карты у меня на руках. И оттого он с особым наслаждением наблюдал за моим маленьким спектаклем, и уголки его губ насмешливо подрагивали, а в мыслях он уже явно сгребал все фишки со стола и направлялся к выходу. Здравый смысл подсказывал, что пора остановиться и позволить ему выиграть. Но мне во что бы то ни стало требовалось зацепить этого человека, которого едва ли что-то способно было удивить. И я растянула губы в самой приторной улыбке, на которую только была способна, и объявила:

– Ставлю все.

Кронштадтский явно едва сдержал смешок. Чертов мужик! Сейчас ты у меня узнаешь, почем фунт лиха!

– Точно?

– Без сомнений.

– Вы рискуете.

– Вы тоже! – довольно нагло для данной ситуации заявила я.

– Кто знает… – мягко произнес мой визави.

И ведь что-то же знал этот шельмец! Во всяком случае, наверняка знал, что сейчас передо мной лежит «пустышка» из карт.

– Вы, кажется, абсолютно уверены в своем выигрыше. Так отчего тянете время?

– Делаю скидку на то, что напротив меня сидит очаровательная девушка, и даю вам возможность еще раз подумать.

– А вы не делайте скидок.

Уголки губ Кронштадтского снова дернулись в улыбке – на этот раз не притворной.

– Принято! – легко согласился он и сдвинул свои фишки на середину стола. – Вскрываемся?

– Предоставлю вам право сделать это первому.

Мой противник молча кивнул и одного за другим выложил на стол четырех королей.

– Каре, – вздохнула я.

– Как видите, – развел руками Кронштадтский. – Я искренне хотел вас предупредить.

– Я так и поняла, – кивнула я, склонив голову набок и глядя в серые глаза своего противника. Они по-прежнему не выражали ничего.

Разочарованно отводя взгляд, я еще раз вздохнула и одним ловким движением опрокинула свои карты рубашками вниз.

– Четыре туза, – вкрадчиво произнесла я. – Вы проиграли.

На секунду губы Кронштадтского сжались чуть плотнее обычного – вот и вся реакция на проигрыш.

– А вы действительно везучая, – одобрительно кивнул он. – Сто тысяч – немалая сумма для одного вечера. Как вас зовут?

– Женя.

– Я бы с удовольствием сыграл с вами еще партию-другую, но на сегодня вы умудрились обобрать меня до нитки… Женя. Может быть, когда-нибудь еще свидимся с вами за игральным столом. Я люблю достойных противников. Спасибо за игру!

Кронштадтский залпом допил оставшийся виски, поморщился, встал и, не прощаясь, зашагал к тяжелым портьерам, которые скрывали выход из прокуренного подвальчика казино. Я осталась одна, на столе по-прежнему лежали вскрытая колода и гора фишек, которую я не спешила менять на деньги. Мне некуда было торопиться: в том, что я успею догнать заносчивого брюнета, у меня не было никаких сомнений.

Пока крупье менял разноцветные фишки на хрустящие купюры, я заказала порцию коньяка и успела выкурить сигарету. И только после этого поднялась из-за столика, сложила купюры в сумочку, застегнула тугой клатч и направилась к выходу. За моей спиной тяжело сомкнулись портьеры – и гулкий шум игорного зала, любопытные взгляды и густой дымный воздух остались позади.

Уверенным шагом я поднялась по ступенькам. Здесь почти не было света, не считая тусклой подсветки, просачивающейся откуда-то из-под потолка, но за несколько вечеров, проведенных в злачном местечке, я отлично выучила этот путь и могла пройти его с закрытыми глазами: пять ступенек прямо вверх, затем направо, еще семь ступенек вверх, круто налево – и вот уже я на крошечном пятачке три на два метра. Официально этот пятачок именуется гардеробной, но только новичок по неопытности может оставить здесь свой плащ или пальто. На самом деле это так называемый контрольный пункт, где каждого выходящего отслеживают широкоплечие парни в черных джинсах и обтягивающих майках, под которыми перекатываются стальные мускулы. Я так и не поняла в точности, как они это узнают (возможно, зал нашпигован камерами наблюдения, или информацию сообщают официанты, снующие среди игроков), но парни на контрольном пункте всегда в курсе, кто из посетителей покидает заведение с пустыми карманами, а у кого бумажник распирает от купюр. Последним бравые ребята предлагают свои услуги – проводить до дома или просто вызвать такси.

Меня не интересуют услуги ни первого, ни второго рода. Эти ребята уже запомнили, что я покидаю их заведение без сопровождающих и на своем авто, но тем не менее они делают шаг вперед, когда я появляюсь на последней ступеньке лестницы.

– Спасибо, сама, – произношу я дежурную фразу.

Парни растворяются в полумраке, мудреный механизм тяжелой металлической двери щелкает, когда дверная ручка опускается вниз, – и вот я наконец на свежем воздухе. Ноги налиты свинцом от усталости, а в висках начинает пульсировать тупая боль – первый признак надвигающейся мигрени. Крепкий сон или чашка черного кофе – вот мое спасение сейчас. Но ни того ни другого в ближайшее время не предвидится – у меня еще есть кое-какие планы на эту ночь. Я встряхиваюсь, расправляю плечи, делаю пару шагов вперед и оглядываюсь.

Окраина города. Глубокая ночь. Или, вернее, ранний-ранний рассвет, когда уличные фонари еще не погасли, но чернильная темнота уже начинает редеть, и сквозь нее просачиваются сизые клочья предрассветного тумана. Он выползает из грязных подвалов и мрачных подворотен и сначала стелется под ногами, а потом, словно выедая темноту кусок за куском, поднимается выше, пока не достигнет крыш многоэтажек. Там и повиснет он на весь день густой пеленой, а люди, привычные к сумрачной и слякотной осени, будут считать эту белесую муть началом светового дня.

Краем глаза я увидела, как от стены отделилась какая-то тень, шмыгнула вперед, на секунду исчезла, а потом напротив меня как из-под земли вырос маленький человек.

– Все сделал? – шепотом спросила я.

– А то! – шмыгнула носом темная фигура.

Она маячила в густой тени, которую отбрасывали растущие вдоль дороги деревья, и при других обстоятельствах я бы не смогла точно описать человека, с которым говорила сейчас. Но мне не раз доводилось пересекаться с ним днем, так что я отлично знала, что передо мной Пашка-малой – так прозвали этого десятилетнего оборванца местные кутилы. Он был сыном посудомойки из «Темной стороны» и, пока мамаша натирала до блеска рюмки и стаканы, тоже не терял времени даром и зарабатывал деньги как мог: выполнял разные поручения завсегдатаев игорного клуба, мыл машины за мелкую купюру, а может, и чем почище промышлял – этого уж точно сказать не могу.

При первом же посещении «Темной стороны» я завела с мальчишкой близкое знакомство: мило улыбнулась ему, промурлыкала: «Не в службу, а в дружбу», – и для укрепления дружбы сунула пацану пятисотрублевую купюру. Сегодня моя ставка наконец-то должна была сыграть.

– На какой машине он был? – быстро спросила я своего малолетнего информатора.

– Приехал около двух часов ночи на серебристой «Мазде». На ней же и уехал буквально десять минут назад.

– В какую сторону поехал?

– По Азина, – махнул рукой пацаненок в темноту и добавил с ухмылкой: – Да только вряд ли он далеко уехал.

Вот оторва!

– Знаешь, где он остановился?

– А то! Я все ладно устроил – авось не в первый раз. Он с такой поломкой дольше одного квартала уехать не смог. Кукует сейчас небось на Барнаульской.

Я не стала уточнять, откуда у мальчишки такой богатый опыт по части поломки чужих машин. Пацан сказал – пацан сделал, и по уговору ему полагалось вознаграждение за труд, пусть даже и не очень-то праведный. Поэтому я без лишних разговоров выудила из портмоне пару новеньких купюр:

– Спасибо!

– Вы того… Обращайтесь, если что еще надо будет. Я завсегда, – отрапортовал Пашка-малой и бесшумно исчез. Скорее всего, на сегодня он получил достаточно, чтобы отправиться восвояси.

Да и мне пора было поспешать. Подгоняемая нетерпением и порывами холодного ветра, я добежала до своего «фолька», запрыгнула в салон и тут же вдавила в пол педаль газа. Шины вжикнули по мокрому асфальту, машина ухнула в лужу и задом выехала на проезжую часть. Я крутанула руль резко влево, потом вправо, взяла нужный курс и погнала вниз по улице.

Пашка-малой не подвел: я заприметила серебристо-серую «Мазду» уже издалека – точно как он и говорил, на ближайшем перекрестке. Обездвиженная машинешка замерла у обочины, аккурат под фонарным столбом. Дверца со стороны водительского сиденья была распахнута, вздыбленный капот подпирал щиток, а водитель сгорбился над металлическим нутром своего четырехколесного друга. Он даже не поднял головы, когда я, сбавив скорость до минимума, подрулила к нему: засучив рукава пальто, Кронштадтский пытался реанимировать свою машинку. «Зря стараешься, Пашка свое дело знает!» – мысленно усмехнулась я, поравнялась с «Маздой», опустила стекло и пригнулась к рулю, выжидая момент, когда неудачливый автолюбитель заметит меня. Но Кронштадтский продолжал возиться с проводками и прочими премудростями иностранного автопрома и на подмогу явно не рассчитывал. Я коротко посигналила. Не разгибая спины, он бегло глянул в мою сторону.

– Нужна помощь? – как можно дружелюбнее спросила я.

– Спасибо, сам, – отозвался Кронштадтский, повыше закатал рукава пальто и снова погрузил руки внутрь капота.

То ли он не узнал меня, то ли не пожелал общаться с девицей, которая недавно обобрала его до нитки. Но не для того же я затевала весь этот спектакль и вообще две недели подряд рыскала по всем злачным местам Тарасова, чтобы теперь просто сдаться и укатить восвояси! Придется действовать более решительно, если не сказать нагло.

Я нацепила на лицо специально заготовленную для такого случая непринужденную улыбку и выпорхнула из авто:

– Да брось, давай помогу! Ночь на дворе, дорога эта не особо проездная, ты следующую попутную машину до утра можешь ждать. А на то, чтобы вызвать эвакуатор, денег у тебя, как я понимаю, не осталось…

На этот раз Кронштадтский удосужился выпрямиться и окинул меня оценивающим взглядом с головы до ног, а потом обратно. Когда его глаза остановились на уровне моих, он наконец ответил:

– Ну если ты в машинах разбираешься так же хорошо, как в картах…

Грубиян! А может, он просто догадался, что у меня было четыре туза в рукаве? Да нет, откуда бы…

Стараясь не терять дружелюбного тона, я продолжала:

– Может быть, в машинах я разбираюсь и не очень хорошо, но кое-чем точно помогу.

Кронштадтский демонстративно развел руками и посторонился. Минут пятнадцать я самозабвенно возилась в грязных внутренностях иномарки, потом скомандовала:

– Садись за руль и жми на газ!

Незадачливый автолюбитель кивнул и сделал то, что было велено. Машина с натугой заурчала, зафыркала, но с места не тронулась. Пашка действительно ладно сработал! Надо было ему, умельцу, побольше деньжат отсыпать. Через полчаса я уже по локоть вывозилась в грязи, а мой новый знакомый, растрепанный и злой, привалился к дверце своей несчастной машины и констатировал:

– Кажется, все зря.

– Похоже, что мотор вышел из строя. Теперь только новый ставить.

Кронштадтский неопределенно махнул рукой – то ли досадовал, то ли принял эту новость как данность.

– Хочешь, оставлю денег на эвакуатор? – предложила я ему, как старому приятелю.

– Да брось!

– Потом вернешь, – улыбнулась я.

Мой собеседник ответил вялой улыбкой.

– На самом деле мне недалеко идти, просто не хотел бросать тачку посреди дороги. Здесь такой райончик…

– Так давай довезу!

– Дойду…

– Дождь начинается. Куда ты пойдешь в такую погоду?

На улице и в самом деле начал моросить реденький дождик, небо побледнело, а кое-где в окнах окрестных домов зажегся свет. Теперь я могла получше рассмотреть лицо своего нового знакомого. Загадочный высокий брюнет оказался обычным мужчиной, хотя и не лишенным определенной привлекательности, но сильно уставшим, в измятой рубашке и выпачканном в грязи пальто. Встретив его при других обстоятельствах где-нибудь в кафе или просто на улице, я ни за что бы не подумала, что передо мной фантастический игрок.

– Может быть, ты из принципа не садишься в машину к девушке, которая обыграла тебя в карты? – насмешливо поинтересовалась я.

Кронштадтский скривил губы в ухмылке:

– Если тебя не смущает, что я перепачкаю тебе машину…

– Думаю, я сейчас выгляжу не лучше, – отозвалась я, запрыгивая за руль и заводя мотор. – Садись скорее, а то дождь усиливается.

Когда мой недавний противник устроился рядом, я спросила: