Kitobni o'qish: «История души»
* * *
© Марина Кузьминская, 2025
* * *
«ИСТОРИЯ ДУШИ человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа (выделено мной – М. К.), особенно когда она – следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление…» —
Михаил Юрьевич Лермонтов, «Герой нашего времени» (Журнал Печорина, Предисловие)
Предисловие
От автора
Публикуемая книга представляет собой моё «детско-юношеское» художественное творчество1, относящееся, в основном, к периоду жизни начиная с 10–12-ти лет и примерно до 30–35-ти (то есть к 70-м – началу 90-х годов ХХ-го века)2. Отсюда и многие бытовые и прочие реалии, которые могут быть не понятны людям более молодых поколений (а потому поясняются автором в сносках), как-то, например, отсутствие персональных компьютеров, интернета и мобильных телефонов, не говоря уже о смартфонах; тотальные дефициты продуктов питания и прочих товаров в магазинах, а также многое другое из того, что обусловливало тогда «modus vivendi» и «modus operandi»3.
Как известно, XXI-й век ознаменовал собой наступление эры искусственного интеллекта (ИИ), искусственных отношений (на уровне социальных сетей и сайтов знакомств) и – искусственных чувств, не говоря уже об искусственных ценностях эпохи массовой культуры. По этому поводу могу процитировать слова героини моей повести «Судьбы» Нины, которые являются ключевыми для понимания образа жизни и стиля мышления людей, не изменивших себе и не изменившихся в связи с наступлением эры ИИ. Она говорит, обращаясь к герою той же повести Валере: «Не хочу размениваться». И добавляет: «Ты не поймешь» (и он действительно ее «не поймет», поскольку душой и телом принадлежит к людям, исповедующим ценности массовой культуры как предвестника эпохи ИИ). Таким образом, современный мир, мир технологий и специфически понимаемой «успешности», давно вытеснил все подлинные ценности жизни, превратив в эрзац без исключения всё, в том числе, и вопросы веры.
Что касается меня самой, то поясню здесь, что писать я начинала с десяти-одиннадцати лет, поскольку росла «белой вороной», что было очень заметно и в родительской семье, и во внешнем мире (а участь «белых ворон», как известно, оставаться одинокими и непо́нятыми). Это и обусловило выраженную потребность в сублимации накапливавшихся внутренних проблем, противоречий и душевных переживаний глубоко, остро и болезненно чувствующего ребёнка в творчестве, поскольку художественное слово несет в себе волшебную силу, врачующую сердца и души людей. «Dixi et animam levavi»4.
Один из первых моих рассказов «Ранний снег» был удостоен диплома Всесоюзного конкурса школьников и молодежи, председателем жюри которого выступил известный писатель Василий Павлович Аксёнов (этот диплом – предмет моей особой гордости).
Этим, как и своим увлечением писательством, я обязана, в первую очередь, замечательной учительнице русского языка и литературы в московской спецшколе № 5 на Кутузовском проспекте (с преподаванием ряда предметов на английском языке). Прекрасный профессиональный филолог Маргарита Николаевна Мах всячески поощряла меня заниматься творчеством, читала мои первые работы и давала их критический разбор в самой мягкой и деликатной форме, щедро делилась своими профессиональными знаниями. Ей я обязана своим первым дипломом на литературном поприще, поскольку именно она отослала мой рассказ «Ранний снег» на конкурс и позже из её рук я получила свой диплом. Кстати говоря, именно Маргарита Николаевна, как передала мне тогдашняя подружка, писавшая стихи и тоже занимавшаяся у нее, сказала обо мне следующие слова (я их запомнила на всю свою жизнь): «Эта девочка живет без кожи – одни голые нервы, мне страшно за нее – как она будет жить во взрослой жизни».
Кстати, в душе́ (история которой на разных этапах становления и развития и рассказывается в этой книге) я так и осталась наивным ребёнком, искренним до глупости и абсолютно не приспособленным к выживанию в реалиях настоящей жизни (в том числе, и потому, что не была этому обучена в родительской семье). Поэтому в своей «взрослой» жизни я продолжала заниматься литературным творчеством, переплавляя в него копившуюся внутреннюю боль, отчаяние и другие сильные чувства. Это особенно хорошо заметно в таких рассказах, как «Осенние холода», «В гости к Богу», дилогии «Анна», зарисовке «Улыбка», а также в повести «Судьбы». И так продолжалось лет до тридцати – тридцати пяти, а потом… потом я перестала писать, потому, очевидно, что не осталось больше сил и надежд на будущее, дававших стимул к сублимации внутренних переживаний и противоречий в творчество. В тот же период, прочитав вот это стихотворение Осипа Эмильевича Мандельштама, я узнала в его описании себя – как есть, без прикрас:
«Есть женщины, сырой земле родные.
И каждый шаг их – гулкое рыданье.
Сопровождать воскресших и впервые
Приветствовать умерших – их призванье.
И ласки требовать от них преступно,
И расставаться с ними непосильно.
Сегодня – ангел, завтра червь могильный,
А послезавтра только очертанье…
Что было поступь – станет недоступно.
Цветы бессмертны, небо целокупно,
И всё, что будет, – только обещанье».
Еще я обязательно скажу здесь, что мое творческое начало развивалось во многом благодаря поддержке, полученной в самом начале авторского пути от моего рано ушедшего из жизни любимого деда Иосифа Александровича Динкевича, который также всячески поощрял меня к писательству, проявляя внимание и искренний интерес ко всему, что я делаю, и тем самым формируя мою душевную самодостаточность через духовное и умственное саморазвитие. И всю свою жизнь я благодарю Бога и судьбу за то, что у меня был такой замечательный дедушка.
И еще я всегда с благодарностью вспоминаю поддержку, оказанную мне профессиональным филологом, доктором филологических наук Линой Ивановной Шкарбан и ее супругом, которые были первыми читателями многих моих «взрослых» произведений. Лина Ивановна в ненавязчивой, интеллигентной форме делилась со мной своим профессиональным опытом, о чем я всегда благодарственно помню.
Кроме того, эта книга не могла бы состояться без моих очень близких друзей – Зои Алексеевны Исаевой и Георгия Андреевича Лабациева, а также Ларисы Октябриновны Давыдовой, поскольку идея издать свое творчество отдельной книгой появлялась у меня периодически и неоднократно, но свое воплощение она получила только после мощного импульса поддержки, оказанной этими тремя моими близкими людьми, выразившими свой неподдельный интерес к однажды написанному мною и давшими ему свою высокую оценку.
Предлагаемая книга адресована тому читателю, который не разучился думать и чувствовать по-настоящему, вопреки «требованиям» эпохи ИИ; тому, кто исповедует истинные и непреходящие ценности, и кто по-прежнему уверен, что «самая большая роскошь на свете – это роскошь человеческих отношений»5. То есть речь идет о подлинных чувствах, подлинном общении и подлинных отношениях, а не эрзаце эры ИИ. И также речь идет о тех людях, которые умеют не только думать и размышлять о событиях жизни, но и критически их осмысливать, а главное, не разучились чувствовать – открыто, глубоко и свободно.
Собственно, это издание потому изначально и предназначается для глаз и души узкого круга близких мне по духу людей. Однако, я заранее выражаю свою признательность всем тем, кто захочет открыть эту книгу и заинтересуется моим литературно-художественным творчеством.
Возвращаясь к публикации данной книги, хочу здесь пояснить ее общее название – «История души», а именно, связать его с сутью гениального наблюдения в «Герое нашего времени» Михаила Юрьевича Лермонтова. Хотелось бы также отметить, что и для меня лично на протяжении всей жизни (а не только ее детско-юношеского периода) было свойственно понимание и осознание первичности жизни духа и души человеческой над всем бренным и материальным. Именно поэтому мне так рано и так глубоко запала в душу мысль гениального Михаила Юрьевича Лермонтова об «истории души человеческой»: «История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она – следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление…»6. Мне всегда была близка поэзия и проза Лермонтова, причем начиная с самого раннего периода жизни, когда я только начинала осознанно читать и воспринимать классику. Одним из наиболее проникновенных и созвучных мне по духу стало стихотворение «Выхожу один я на дорогу…» (1841), которое особо запало в душу и которое стало выражать саму суть ее существования в зрелый период жизни:
«…В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чём?
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!..»
Но подчеркну при всём том, что в этом же эпохальном произведении М. Ю. Лермонтова есть продолжение, которое созвучно мне теперешней, с высоты прожитой жизни. Вот эти строки:
«…Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша, вздымалась тихо грудь;
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел».
Таким образом, моя душа пришла теперь к полному консонансу с идеями М. Ю. Лермонтова, высказанными в поэтической форме окончания стихотворения «Выхожу один я на дорогу». В этой связи при оформлении обложки книги «История души» я остановилась на выборе такой фотографии, на которой запечатлены осенние солнечные светотени с одинокой фигурой вдали на зеленеющей аллее, то есть попыталась максимально выразить посредством этого фото идею поэта про зеленеющую живую природу и бессмертную душу. Всё иное, включая мои предыдущие разработки разных вариантов обложки с видами зимней природы, символизировало бы душу замерзшую, которая по сути своей мертва. Вот и я отказываюсь от смерти в пользу жизни души и ее бессмертия, вслед за Лермонтовым. И само собой разумеется, что энергия этой живущей души должна всегда оставаться созидательной (в нее никоим образом нельзя впускать разрушительное начало).
Также с высоты прожитой на сегодняшней день жизни я могу сказать об одиночестве подобного рода, вслед за гениальным Карлом Густавом Юнгом, что оно «обусловлено не отсутствием людей вокруг, а невозможностью говорить с ними о том, что представляется тебе существенным и важным, и/или неприемлемостью твоих взглядов для других людей». И еще вспомню здесь о древней истине о том, что боль одиночества всегда сопровождается самопознанием, постижением смысла бытия и обретением мудрости (не знаю, как насчет мудрости, – не мне об этом судить, а вот путь самопознания и постижения смысла бытия я прохожу до сих пор). И при всём при том я никогда не забываю, что, как однажды написал Джонатан Свифт, «мы рождаемся в одиночестве, живем в одиночестве и умираем в одиночестве»; и эта мысль целиком и полностью также относится к жизни и судьбе моей собственной души. А об особенностях жизни в одиночестве мудрец Омар Хайям, много писавший о человеческой душе, в целом, и о ее одиночестве, в частности, говорил, что одиночество осознанно выбирают те люди, которым важна искренность и которые не хотят тратить свое время на поверхностные отношения. Отсюда и классика рубаи:
«Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало».
Омар Хайям размышлял и о том, почему люди остаются одинокими («задумчивая душа склоняется к одиночеству»), полагая, что осознанные личности, для которых так ценно глубокое понимание мира, избегают нежелательного влияния окружающих, поскольку им важна внутренняя независимость и собственная уникальность. Иными словами, размышляя о смысле жизни, О. Хайям подчеркивал, как важно иметь личное пространство, чтобы попытаться приблизиться к пониманию истинных ценностей земной жизни.
Итак, речь в этой книге пойдет на контрасте о том, как ИИ цифровой эпохи ХХI-го века вытесняет истинные ценности и приоритеты, заменив их в сознании и подсознании человека эрзацами (неполноценного общения, неполноценных отношений и низменных чувств).
И еще напишу о своем абсолютном убеждении, что для понимания глубинного смысла вещей и понятий лучше всего обращаться к мыслям великих людей. Они потому и великие, что выразили самую суть всего сущего коротко, ясно и гениально, – так, что лучше уже никто не скажет. А общий смысл художественного творчества выразил еще один гений – Борис Леонидович Пастернак, написав: «Цель творчества – самоотдача, а не шумиха, не успех…»; и еще (там же): «Быть знаменитым некрасиво, не это поднимает ввысь…».
В целом же я, наверно, пишу сейчас о вещах обыкновенных, обыденных и общеизвестных, но пишу о них, поскольку хочу с самого начала выставить четкие якоря предлагаемой читателю книги. Потому что действительно «В начале было Слово…»7. Или, как много позже сказал поэт, «Сначала было Слово печали и тоски…»8 (и такое мироощущение также близко моей душе).
Теперь еще надо написать относительно содержательной составляющей предлагаемых текстов. Поскольку те немногие, кто знакомился с написанным мною, частенько задавали мне вопрос о соотношении реальности, правды жизни с выдумкой и вымыслом в моем творчестве, то есть о придуманных мною и реально имевших место в действительности событиях, постольку я хочу прокомментировать здесь и этот момент. На мой взгляд, лучше, чем Булат Шалвович Окуджава о таком стиле письма и не скажешь. А сказал он следующее: «Были дали голубы, было вымысла в избытке, и из собственной судьбы я выдёргивал по нитке…». И у меня тоже всегда получалось именно так, то есть «выдёргивать по нитке» из своей жизни и судьбы… Правда, справедливости ради, отмечу здесь, что некоторые из написанных мной произведений всё-таки являются абсолютными слепками с действительности один в один (так называемые зарисовки с натуры) – это, например, рассказы «Старинные часы», «Пока кипятится молоко», дилогия «Анна», зарисовки «Исповедь», «Зимняя прелюдия», «Улыбка», отдельные части из повести «Судьбы», некоторые очерки из «Мыслей вслух», очерк о моих родителях, и некоторые другие.
А в целом, стихотворение Булата Шалвовича Окуджавы «Я пишу исторический роман» полностью соответствует и моему мироощущению глубинной сути писательства и художественного творчества, оно близко и созвучно мне. Поэтому я привожу его здесь полностью:
«В склянке темного стекла
из-под импортного пива
роза красная цвела
гордо и неторопливо.
Исторический роман
сочинял я понемногу,
пробиваясь как в туман
от пролога к эпилогу.
Были дали голубы,
было вымысла в избытке,
и из собственной судьбы
я выдёргивал по нитке.
В путь героев снаряжал,
наводил о прошлом справки
и поручиком в отставке
сам себя воображал.
Вымысел – не есть обман.
Замысел – еще не точка.
Дайте дописать роман
до последнего листочка.
И пока еще жива
роза красная в бутылке,
дайте выкрикнуть слова,
что давно лежат в копилке:
каждый пишет, как он слышит.
Каждый слышит,
как он дышит.
Как он дышит, так и пишет,
не стараясь угодить…9
Так природа захотела.
Почему?
Не наше дело.
Для чего?
Не нам судить».
И напоследок скажу, что примерно за двадцатипятилетний период активного творчества было написано в разы больше того, что было отобрано и вошло в эту книгу (особенно это касается юношеских стихов, а также некоторых детских рассказов и повестей). Бо́льшую часть написанного я отбраковала и утилизировала, будучи в достаточно зрелом возрасте. А из оставшегося уже сегодня отбирала, на мой взгляд, наиболее завершенные вещи, имеющие законченный вид по форме и содержанию, а потому достойные внимания моего читателя. Сама я считаю вершиной всего своего литературно-художественного творчества повесть «Судьбы», рассказы «Осенние холода», «В гости к Богу» и «Случайность», стихотворный перевод из Вильяма Шекспира, стихотворения «Серая верба» и «Этот бокал», а также некоторые очерки, написанные в последние годы.
Книга сознательно издается мною под псевдонимом (фамилия Кузьминская – это девичья фамилия моей бабушки по отцовской линии), поскольку я хочу избежать смешения литературно-художественного творчества автора с его научно-исследовательскими и учебно-методическими работами, которые на протяжении моей 42-хлетней профессиональной деятельности писались и публиковались на нескольких языках (русском, английском, французском и японском) в количестве, превышающем 160 наименований, включая персональные монографии и учебники. Потому что это уже совсем другая история…
И завершая свое авторское предисловие, я хочу поблагодарить всех моих потенциальных читателей за их возможный интерес к предлагаемой книге «История души», а также пожелать им здоровья, удачи и благополучия.
Марина Кузьминская
Москва, декабрь 2024 г.
Часть 1
Из школьных сочинений
Старинные часы
(Рассказ)
Действительная история, произошедшая в нашей семье10
Вся эта история со старинными часами, которые давно отжили и даже пережили свой век, началась около года тому назад. Откровенно говоря, этим часам уже давно пора на покой, но они упорно не сдаются, а потому… потому попадают в историю!
В одно зимнее воскресное утро, когда я сидела в своей комнате за столом и готовила уроки, раздались резкие и, пожалуй, чересчур громкие звонки в дверь.
– Толя! – подала команду мама. – Открой!
– Вечно отрывают меня от работы, – недовольно бубнил папа, топая по коридору и попутно бормоча себе под нос, чтобы не забыть: – В шестьдесят седьмом году восемьдесят пять процентов…
– Да, да, сейчас! Перестаньте же трезвонить! – раздраженно обратился он к человеку за дверью.
– Это, наверное, опять Мася балуется.
Я была возмущена до глубины души эдакой несправедливостью и уже хотела подать голос, но мама опередила меня.
– Марина дома, – сказала она, подойдя к папе (я была успокоена), – мальчишки играют, как всегда. Да отпирай же ты скорей, – начала она сердиться на папу, который медлил с запорами.
– Копаешься, как ощипанная курица!
– Ах, так?! – оскорбился папа. – Открывай в таком случае сама!
– И открою! – мама с внушительным видом принялась за работу, и через несколько секунд дверь была распахнута настежь.
К папиному удивлению там была никакая не Мася, потому что я в это время стояла у приоткрытой двери своей комнаты; там даже не было мальчишек. На пороге стояла моя бабушка Ксения и с трудом переводила дух. Она отчаянно жестикулировала, на столько отчаянно махала руками, желая поскорее нам что-то объяснить, что не заметила, как здо́рово ударилась о косяк двери. Из ее «рассказа» папа уяснил себе что-то и кинулся вниз. Мама побежала за водой отпаивать бабушку. Но когда она принесла стакан, он, скорее всего, нужен был уже не бабушке (которая с хозяйственным видом вынимала из своей сумки свёртки внушительных размеров), а несчастному побледневшему папе, который замер на лестничной площадке нашего второго этажа. Наконец, он выдавил:
– Оля, а без этой… хламиды в доме обойтись никак нельзя? Да и Марине она мешать будет…
– Во-первых, кто – «она»? А, во-вторых, почему она – «хламида»? – мама удивленно подняла брови. Но папа не успел ответить, в разговор вступила бабушка.
– Толя, ступай в такси и принеси, наконец, эту уникальнейшую вещь, – распорядилась она.
– Я привезла вам французские часы, старинные, работы восемнадцатого века!
– А почему бы вам эту прелестную вещь у себя дома не оставить? – подозрительно спросила мама.
– Ну, видишь ли, бой у них слишком громкий, как заведём – спасу нет, будит всех ночью, – сказала моя бабуся. – А вы молодые, привыкнете, – заключила она и крикнула папе на лестницу: – Осторожнее, пожалуйста!
– Что-то я сомневаюсь, что привыкну к ним, – тихо сказала мама и ушла на кухню.
– Бабушка, а сколько раз в час они останавливаются? – не без ехидства спросила я.
Но бабушка не поняла, а может быть, просто не расслышала моего вопроса, так как на пороге появился папа, неся огромный сверток, обтянутый темно-синей материей.
– Так, разворачивай! Вешай вон там на стену, я им и место уже облюбовала, – сказала бабушка, – а я пока пойду к Лёле.
Она ушла, а я с интересом воззрилась на папу, который думал, как ему присобачить «уникальную вещь» на стену.
– Что с ними делать – ума не приложу! – потерянно бормотал он.
– В утиль что ли сдать? И то не примут! – и он сокрушенно качал головой.
Вдруг раздался рёв, вернее сказать, это просто «уникальная вещь» начала бить двенадцать раз, но ее бой был похож на разъяренный звериный рык. Теперь нам уже не казалось странным, что у бабушки дома по ночам часы будили всех.
– Как? Прекрасную штуку я вам привезла? – воскликнула бабушка, когда бой прекратился.
И все мы трое понуро опустили головы в знак согласия. Да, о таком подарочке мы и не мечтали!..
В первую неделю бабушкины часы шли, спеша на три часа ровно, и не останавливались, а потом – заглохли! Мы были безмерно рады этому событию, особенно папа, который не спал уже седьмую ночь. Даже таблетки димедрола оказались беспомощны перед этой бандурой. Но вот она остановилась, и нашему ликованию не было конца и края! Папа побежал в кондитерскую, купил огромный торт, и мы закатили чаепитие.
…Прошло еще несколько дней, и однажды утром мама поведала мне о ночном происшествии. Оказывается, прошлой ночью папа подрался с часами. Вернее, не совсем так, – часы напали на папу. А случилось вот что. За полночь папе, как всегда, захотелось есть. Он встал с постели, сунул ноги в шлепанцы, и, еще не продрав как следует глаз, направился в поход за провизией на кухню. Но было темно, папа не видел часов, наткнулся на них и поранил себе голову. Есть ему почему-то сразу же расхотелось, он замотал голову полотенцем и лег спать, обещая завтра же сдать часы в утиль-сырье.
Утром мама долго не могла отстирать кровь с полотенца и ругалась, а папа завернул часы и отвез их в мастерскую.
И вот они снова появились в нашей квартире. Только звон у них стал теперь ласковый и нежный. И, конечно, мы сразу же их полюбили. Правда, с тех пор они часто ломались, и примерно раз в месяц папа неизменно возил их в починку. Но это не важно. А важно то, что без часов в нашем доме почему-то становится пусто, их не хватает. Папа сильно привязался к часам и уже больше не грозится сдать их в утиль-сырье. Он может сколько угодно стоять и любоваться ими.
А бабушка, однажды наблюдавшая эту картину, даже прослезилась и сказала: – Ишь, как полюбил он их, голубчик! Ишь…
