Kitobni o'qish: «Закон ее прошлого»

Shrift:

Глава 1. Королева в добровольном изгнании

Нет ничего, с чем не смог бы справиться человек, даже среди вещей, которые кажутся невозможными.
Ямомото Цунэтомо «Хагакурэ. Книга вторая»

Как люди добровольно соглашаются всю жизнь прожить не там, где родились?

Этот вопрос я задаю себе каждое утро, едва успеваю открыть глаза и увидеть стену спальни, оклеенную обоями в мелкий цветочек. Наступает очередной длинный день, похожий на вчерашний и на завтрашний, и мне снова нечем себя занять. И вокруг чужая страна, чужие люди и чужой язык, на котором я даже приучила себя думать. Все чужое. Я закуриваю сигарету из пачки с надписью на французском, пью кофе у открытого окна в кухне, если тепло, и с улицы доносится чужая речь. Пахнет выпечкой из ближайшей булочной, и здешние багеты совершенно не напоминают по вкусу те, что я покупала там, дома. А я даже не могу сказать, вкуснее ли они, потому что все чужое стало вызывать у меня отвращение и тоску.

«Я больше не могу здесь жить».

Эту фразу я пишу на листке лежащего передо мной блокнота, в котором рисую печальные собачьи морды, напоминающие мне соседского бассет-хаунда, обреченно плетущегося вслед за хозяином на ежедневную утреннюю прогулку. Я сама как этот несчастный бассет, вынужденный быть там, где он не хочет.

Чуть больше трех лет назад я была успешным московским адвокатом, специалистом по строительному праву и недвижимости, владелицей известной адвокатской конторы, в которую предпочитали обращаться все крупные инвесторы, застройщики и те, кто мало-мальски связан с этой сферой. Я имела имя и репутацию, деньги и определенную власть, вокруг меня всегда были мужчины – видные мужчины с хорошим положением и банковскими счетами в твердой валюте. Мужчины, готовые положить к моим ногам все, что я захочу. Я ничего не хотела – могла все позволить себе и так, без вмешательства извне. У меня было все. И даже крепко приклеившееся в среде коллег и клиентов прозвище «Щука» не вызывало никаких отрицательных эмоций. Теперь у меня – открытое окно кухни, тихая улочка небольшого французского городка, печально бредущий за хозяином бассет-хаунд и одиночество. Какое-то безысходное, щемящее одиночество, доводящее меня порой до мыслей о суициде.

Почему я не еду домой, в Москву? Меня ведь здесь ничего не держит. Но проблема в другом… Здесь ничего не держит, а там никто и ничто не ждет. Мне почти сорок, а у меня ничего нет, кроме кучи денег на счетах. Кто там говорил, что деньги дают возможность быть счастливой? Ага, как бы не так…

Самое ужасное, с чем мне пришлось столкнуться здесь, это недостаток общения. Я, в общем-то, не слыла любительницей шумных компаний, однако, оказавшись лишенной возможности пойти в кафе с подругой или просто провести вечер с какими-то приятелями, почувствовала сперва дискомфорт, а затем и панические атаки, настигавшие меня с наступлением вечера или – не дай бог – праздников. Мое общение с соседями ограничивалось утренними приветствиями и дежурными вопросами о погоде или каких-то насущных проблемах нашей улицы, и этот суррогат невозможно считать чем-то полноценным. В Москве у меня была подруга Аннушка Вяземская, адвокатская контора и разнообразные поклонники с интересными предложениями, здесь же – только деньги, на которые, как известно, друзей не купишь. Вяземская приезжала ко мне лишь однажды, мы провели две недели на Лазурном Берегу, и это были самые счастливые дни с тех пор, как я уехала из России.

Кого я собиралась обмануть этим отъездом? Попытка избавиться от призраков моей прошлой жизни, пора признать, провалилась с треском. Я оказалась не готова расплачиваться за это тотальным одиночеством, мне мучительно каждодневное безделье и праздность, я иначе устроена и не могу так жить. Со стороны, наверное, мои рассуждения выглядят бредом – как можно, сидя в собственном доме на юге Франции, добровольно рваться в Москву, но тот, кто столкнулся с одиночеством в чужой стране, думаю, понял бы меня.

Причины жить во Франции у меня имелись довольно веские. Процесс по делу строительного магната Невельсона, убившего свою жену с особой жестокостью, был завершен два с половиной года назад, вина доказана, Невельсона признали вменяемым и отправили за решетку на пятнадцать лет. Не скрою, я приложила руку к тому, чтобы судили его в России, а не на родине, в Англии, а потому, прочитав о приговоре в Интернете, испытала злорадное удовлетворение. Этот мерзавец убил не только собственную жену, но об этом мне до сих пор больно вспоминать. Зато теперь – и в этом я была совершенно уверена – долгих пятнадцать лет мое имя будет вызывать у господина Невельсона мурашки, холодный пот и нервный тик, я позаботилась и о том, чтобы он узнал, кто помог ему так неудачно сесть. Мести с его стороны я не боялась – амнистии по его делу можно ждать годами, а больше никаких шансов выйти досрочно он не имел. Наверное, никакая опасность мне больше не угрожает, да я и сразу не верила в то, что со мной может что-то произойти – все самое ужасное в жизни уже случилось.

Поддавшись порыву, я схватила телефон и набрала номер Аннушки. Та долго не отвечала, и я с опаской перевела взгляд на часы – так и не научилась мириться с разницей во времени. Но нет, в Москве сейчас разгар рабочего дня, Аннушка должна быть в офисе.

– Алло! – раздалось наконец в трубке. – Ты чего, Жигульская, я ж работаю! Трезвонишь и трезвонишь, а я на совещании, и шеф новый как-то без восторга…

– Ань, прости, ради бога, я перезвоню позже.

– Нет уж! Я сбежала с совещания под вполне благовидным предлогом, сказала, что это моя больная матушка, поэтому теперь иду в кафе, а ты выкладывай, что случилось.

Определенно, даже с годами моя подруга не изменилась, иллюстрируя своим существованием расхожее мнение, что часто возраст приходит один, не прихватив с собой мудрость. Аннушка была самым легким человеком из всех, что попадались мне в жизни. Она совершенно не умела обижаться, легко относилась к колкостям в свой адрес, не принимала близко к сердцу неприятности и вообще жила как птичка колибри – без забот. Мне иногда очень не хватало ее умения не анализировать каждую мелочь и не взвешивать то, что произносится вслух.

– Анька, у меня к тебе дело, – начала я.

– Еще бы! Когда ты звонила просто так?

– Не преувеличивай. Последний год я только и делала, что звонила тебе совершенно безо всякого повода. Но сегодня у меня на самом деле просьба.

– Выкладывай. Латте с миндальным сиропом, ореховое безе и минералку, – проговорила Аннушка и тут же добавила: – Это, как ты понимаешь, официанту, а не тебе.

– Да уж догадалась. Ань, найди мне хорошего риелтора.

– Кого?

– Риелтора. Это такой специалист по недвижимости, знаешь? – не удержалась я, но Аннушка сарказма не уловила:

– Я знаю. Не понимаю только, тебе зачем московский риелтор?

– А не догадываешься?

– Нет. Хотя, погоди, ты что – совсем спятила? Не вздумай сделать это, слышишь? Жигульская, я тебе серьезно говорю – даже не вздумай!

– А ты что разоралась? Я всего лишь собираюсь купить квартиру в Москве.

– Ага – после того, как три года назад ты не совсем удачно продала две шикарных квартиры в центре, да? Ты нормальная вообще, Варька? Продала, купила, снова продала – заняться нечем?

– Абсолютно нечем, – подтвердила я, закуривая. – Ты ведь была у меня, и сама знаешь, как я провожу дни.

– Не понимаю, – почти сдалась подруга, – ты что же, собираешься вернуться в Москву?

– Пока не решила. Сперва хочу просто купить квартиру, чтобы было, куда приезжать.

– А бабушка?

– Аня, не начинай. Ты отлично знаешь, что останавливаться у бабушки я не стану под угрозой расстрела – после всего, что она мне устроила.

– Злопамятная ты, Варька, столько лет прошло, а ты все обижаешься на то, что она твоего бывшего мужа покрывала с его внебрачным сыном.

– Давай оставим эту тему, пока обсуждение не зашло слишком далеко, – предостерегла я, и Аннушка послушно согласилась:

– Да как хочешь. Твоя бабушка, в конце концов, я-то чего переживаю?

– Действительно. Так что насчет риелтора – поможешь?

Аннушка задумалась на пару секунд:

– Попробую. Ты, конечно, в центр снова хочешь?

– Было бы неплохо. Только знаешь… что-то менее пафосное, чем у меня было. Нет, хорошо бы тоже дом со своей парковкой и огороженной территорией, но не такой огромный. Цена вопроса значения не имеет.

– Хорошо быть богатой вдовой, да? – весело ляпнула Аннушка и тут же осеклась: – Ой, Варь… прости, пожалуйста, я совсем что-то… не обращай внимания, а?

Я зажмурилась и изо всех сил вцепилась ногтями в бедро – это обычно помогало мне взять себя в руки и не разрыдаться. Самый быстротечный брак в моей жизни по злой иронии был заключен с человеком, которого я любила. Всего сутки я пробыла женой, превратившись в одночасье в богатую вдову крупного чиновника, вращавшегося «в верхах». Всего сутки… А ведь мы с Русланом могли быть очень счастливы и прожили бы все, что нам отмерено, в любви. Как оказалось, свыше нам были отпущены всего одни сутки. Всякий раз, когда думаю об этом, внутри снова начинают тлеть угли, причиняя невыносимую боль.

Я была замужем дважды – и оба брака окончились моим поражением. Но если из первых отношений я сумела выйти практически без потерь, хоть и с оскорбленной гордостью, то финал вторых до сих пор убивает меня точно так же, как тогда, на проспекте в Санкт-Петербурге, когда Руслан на моих глазах шагнул прямо под несущуюся на красный свет машину. Все можно пережить. Равно как и привыкнуть к мысли, что теперь ты снова одна. Нужно время и укромное место, возможно, еще и именно поэтому я уехала сюда, во Францию. Это очень одинокое дело – становиться вновь целой по окончании отношений. Когда они закончились, эти отношения, то к тебе словно возвращается та часть души, которую ты отдавала другому человеку. И пережить это новое ощущение приходится в отрыве от всех – только тогда процесс пройдет быстро. Да, безусловно, будет больно – очень больно, ведь это сродни хирургической операции – приживлять обратно часть души. Зато потом все снова станет как прежде, и ты будешь готова вновь отдать кому-то этот самый кусочек, пусть и немного меньший, чем раньше. Был бы адресат…

– Варь, – лепетала где-то там в трубку Аннушка, – Варь, прости меня. Ты ведь знаешь, что я сперва говорю, а потом уже думаю…

– Да при чем здесь ты, Аня… дело разве в тебе… в общем, поищи риелтора, буду очень благодарна.

– Конечно, я все сделаю. А… ты когда планируешь вернуться?

– Когда будет, куда возвращаться.

– То есть все от меня зависит? Чем быстрее найду, тем быстрее ты приедешь?

– Молодец, уяснила. Все, Аннушка, пей свой кофе, он уже наверняка остыл, а мне пора, – вздохнула я. – Мне срочно нужен променад на местный рынок.

Мы распрощались, я отодвинула от себя телефон и наконец позволила себе расплакаться.

Приходящая ко мне убирать дом раз в два дня Жанетт, разбитная веселая молодуха с румяным круглым лицом и тонкой талией, очень контрастировавшей с крутыми бедрами и пышной грудью, была крайне удивлена, когда застала меня рыдающей в кухне.

– Мадам чем-то расстроена? – присев на корточки и стараясь заглянуть мне в лицо, спросила она.

– Голова очень болит, – соврала я, вытирая слезы.

Жанетт поднялась и развила бурную деятельность, полезла в аптечный шкафчик, достала таблетки, налила воды в стакан, поставила все это передо мной на стол:

– Не нужно плакать. Пейте лекарство и непременно идите на воздух, не стоит сидеть в душном помещении. Посидите в саду, там на клумбе зацвели какие-то цветы, заметила, когда шла к вам. Идите, мадам, а я пока сварю вам бульон – хотите?

– Лучше буйабес, – пробормотала я, вспомнив, какой чудесный рыбный суп варит Жанетт.

– Хорошо, мадам, и непременно чесночные гренки, правда? Вы ведь любите.

– Спасибо, Жанетт.

Я выпила таблетку, выбралась из-за стола и, захватив шаль и книгу, побрела в сад, окружавший мой дом со всех сторон. Я специально выбирала дом с садом, помня, как об этом мечтал Руслан. Не знаю, возможно, такой выбор приближал меня к нему хотя бы в мечтах. Я часто сидела в плетеном кресле под старым каштаном, чудом оставшимся здесь с каких-то незапамятных времен, как сказал мне риелтор, и растравляла себя мыслями о Руслане. Сад оказался прекрасным убежищем, успокаивавшим и навевавшим умиротворение. Вскоре я стала страдать чуть меньше, как будто горе мое немного притупилось. Но по-прежнему ночами во сне вдруг возникало лицо Руслана, и я вскидывалась с подушки, хватала сигарету, давилась табачным дымом и слезами и долго не могла уснуть, успокоиться.

Бесцельно перелистывая страницы книги и совершенно не видя текста, я сидела в кресле, завернувшись в большую расписную шаль – предмет нескрываемой зависти Жаннетт. «Надо будет ей из Москвы такую привезти», – подумала я и даже не удивилась тому, как буднично рассуждаю об этом – словно вопрос с поездкой уже решился.

– Хорошо, допустим, я купила квартиру, даже отремонтировала и обставила ее – это примерно полгода, не меньше, – начала я рассуждать вслух по-русски, словно опасалась, что кто-то может услышать меня здесь, в густых зарослях. – Допустим, даже приехала. Дальше что? Какая мне разница, где сидеть дома – здесь или там? Здесь хоть зимы такой не бывает. Правда, это не великое преимущество. Может, пойти к Димке Кукушкину, на работу попроситься?

Дима Кукушкин был моим партнером по адвокатской практике, и именно ему я переуступила контору, когда уезжала. Он, конечно, не сможет отказать мне, но вот только будет ли рад? Он же лучше других знает мои профессиональные амбиции и понимает, что с моим появлением… Хотя разве плохо, если с моим появлением в контору потекут новые-старые клиенты? Я не стану претендовать на партнерство, буду, так сказать, приглашенной звездой. А что? Это довольно неплохая идея – и денег мне, собственно, больших не нужно, чисто символический гонорар, ибо работать даром – даром работать, как было написано на табличке в кабинете одного моего знакомого отоларинголога. Но, конечно, Димочке нужно сперва позвонить и обсудить с ним перспективы такого сотрудничества.

Остается бабушка. Конечно, ей можно не сообщать о моем возвращении, но это как-то совсем уж… Я единственная внучка, мама моя – бабушкина дочь – давно живет в Швеции со своим забыла-каким-по-счету мужем. Бабушка сильно немолода, хотя еще довольно бодра и по-прежнему преподает в консерватории, хоть и всего три часа в неделю. Этот пробел в педагогической деятельности она с лихвой компенсирует вкладом в музыкальное образование сына моего первого мужа, известного композитора и дирижера Святослава Лемешинского. Вот такая случилась «Санта-Барбара» в нашей интеллигентной и даже слегка рафинированной семье. Светик завел любовницу, не переставая при этом жить со мной и искусно изображать любовь и иногда даже страсть, любовница родила мальчика, оказавшегося очень способным к музыке – с генами Светика немудрено, даже природа не отдохнула. Потом любовница погибла, и Светику пришлось заняться воспитанием сына самостоятельно. У нас детей не было и быть уже не могло – моя юношеская история с роковой любовью и неудачным абортом, а Светик, хоть и поддерживал мое убежденное нежелание предпринимать какие-то шаги в направлении деторождения, втайне, оказывается, мечтал о наследнике. Собственно, он его и получил – вместе с одобрением, покровительством и всяческой помощью со стороны моей бабушки, как на грех, тоже мечтавшей о правнуках. В итоге я оказалась в этом счастливом треугольнике совершенно чужой и ушла, разведясь со Светиком и рассорившись с бабушкой, воспитавшей меня практически с самого рождения. Со временем мы, конечно, помирились, но отношения уже не были прежними. Я даже из Франции звонила ей периодически, хотя и понимала, что делаю это скорее для очистки совести. Что-то внутри так и не давало мне до конца простить бабушкин поступок. Восемь лет она знала о существовании Макара и молчала, не сказав мне ни единого слова. Сила воли плюс характер…

Характером я удалась все-таки в бабушку, и прямолинейность и упрямство можно считать нашими фамильными чертами. Но именно характер и дал мне возможность пройти через все, что выпало мне в жизни, и не сломаться, не изменить себя ни на йоту.

Принять решение всегда оказывается легче, чем приступить к его реализации. Вяземская, пообещав помочь, растворилась – ни звонков, ни писем. Обращаться же к кому-то из бывших кавалеров я не хотела принципиально, хотя и понимала, что мой вопрос в этом случае решился бы куда быстрее. Но проблема состояла в том, что за подобным обращением последуют обязательные в таких случаях моменты – приглашения на кофе, на концерт, в театр и пространные намеки на возобновление отношений, а к подобному я была не готова. Да и ни о ком из своих бывших, признаться, не вспоминала и не жалела. Так странно – с момента гибели Руслана прошло почти три года, и с тех самых пор я не завязала даже мимолетного романа. В Москве было просто не до этого, а здесь – не подворачивалось случая. Да и не хотелось никаких романов.

Удивительно, раньше я так мечтала об одиночестве, а, получив его, оказалась к нему не готова и никакой радости не испытала, как не испытала и расслабленности. Возможно, мешала необходимость общаться на чужом языке – даже в мелочах, таких, как разговоры с домработницей или с кассиром в супермаркете. Никогда прежде я не думала, что мне будет так сложно – не в плане языкового барьера, нет, с этим все было в порядке, а именно потому, что нужно, необходимо делать это. Но русской речи очень не хватало. Я пересмотрела уйму каких-то сериалов в Интернете, каких-то фильмов, заказывала книги из российских интернет-магазинов. Как будто боялась, что забуду язык… Изначально выбрав городок, в котором гарантированно не будет русской общины, я попала в собственноручно расставленную ловушку.

И – удивительное однообразие и постоянство вокруг. Такое впечатление, что я всегда знаю, что буду делать завтра, послезавтра, через неделю. Как знаю и то, чем будут заняты мои соседи и весь городок. Раньше мне казалось, что в суете и хаосе Москвы я упускаю что-то важное, что-то такое, без чего жизнь моя так и останется неполной, и, будь у меня чуть больше свободного времени и хоть какая-то упорядоченность, то все встанет на свои места. Ничего подобного. Когда я получила все это, оказалось, что суета и хаос – единственное состояние, в котором я могу жить нормально и чувствовать себя полноценной и нужной. А когда каждый новый день похож на прожитый и, что самое страшное, похож на те, что еще только наступят, жизнь начинает напоминать кошмар.

Сегодняшнее утро обещало быть точно таким же, как вчерашнее и как то, что было, к примеру, две недели назад. Я проснулась и, едва открыв глаза, пошла к окну и распахнула его – светило солнце, в кроне дерева пела какая-то мелкая птичка, название которой я не могла определить, сосед со своим бассет-хаундом шел по обычному маршруту – к булочной, оттуда за сыром и обратно, к небольшому белому домику, окруженному кустами сирени. Когда все они распускались, от зрелища невозможно было оторвать глаз – белые, розовые, нежно-фиолетовые гроздья практически закрывали листву, и все это великолепие благоухало так, что мне казалось – даже моя кожа пропитывается этим ароматом и хранит его все время, пока сирень цветет.

Проводив соседа взглядом, я вышла в кухню, сварила кофе и с чашкой вернулась обратно, забралась в постель и придвинула пепельницу. Первая чашка кофе и первая сигарета за день – так начинались все мои утра, где бы я ни жила.

Вторую чашку я обычно выпивала, открыв ноутбук и просматривая новости и почту. Второе сейчас практически отпало – мне никто не писал. Однако сегодня что-то пошло не так, и в ящике светилось непрочитанное письмо. Я щелкнула мышкой и открыла его – это оказалась рассылка концертного агентства, в которую неведомо как попал мой адрес. Я бегло просмотрела афишу концертного зала Плейель, и сердце мое забилось – через три дня там будет выступать маэстро Лемешинский со своим оркестром. Мой бывший муж Светик. В какой-то момент я начала верить в судьбу и знаки – потому что как иначе можно назвать происходящее? Случайное письмо, и в нем – афиша концерта бывшего мужа. Теперь я просто обязана попасть туда. В конце концов, Светик – главный дирижер отличного оркестра, исполняющего как классические, так и современные произведения, почему бы мне не отвлечься от своего полуовощного существования и не посетить концерт? Я не лично к Светику поеду. И даже встречаться с ним не стану – это ни к чему.

К счастью, мне и тут повезло – я успела забронировать один из трех оставшихся билетов. Это, правда, вышло в приличную сумму, потому что места остались только самые дорогие, но пусть. Нужно теперь найти отель в восьмом округе Парижа, где располагался зал Плейель, чтобы не ехать ночью домой. Наконец-то за долгое время у меня появится повод надеть вечернее платье и бриллианты и поужинать в Париже. И позавтракать, кстати, тоже.

Номер в «Принце Уэльском» тоже нашелся, это меня очень обрадовало. Определенно, сегодня был мой день. Может быть, все это везение – не что иное, как добрый знак, сулящий перемены в жизни.