Kitobni o'qish: «За неделю до свадьбы»

Женщина в сбившемся набок черном платке выла в голос. Толпа сочувствующих притихла, все смотрели на обезумевшую от горя мать и на молодую светловолосую девушку в снежно-белом платье, лежащую в обитом розовым атласом гробу.

– Наташа-а-а! Наташенька, деточка моя-а-а! – бился в небольшом дворике голос женщины. – Вставай, солнышко мое-о-о!

Рядом стояла девушка лет двадцати, с такими же светлыми, как у покойницы, волосами и бледным лицом, покрытым едва заметными веснушками. Черный траурный наряд старил ее, заплаканные глаза с тревогой наблюдали за матерью.

– Лёлька, слышь, Лёлька, поднимай мать-то, ехать пора! – прошептала за спиной соседка, и девушка встрепенулась, обняла мать за плечи и забормотала:

– Мама, мамочка, ну, хватит, хватит… Нужно ехать на кладбище, мам…

Женщина подняла на дочь невидящие, опухшие и какие-то словно вылинявшие от слез глаза и прошептала:

– За что? Господи, за что – ее-то?

– Мама, ну мама, хватит уже, – взмолилась Леля, стараясь удержать на ногах обвисающую на ней мать.

– Да будь же проклята та тварь, что родила этого ублюдка! Чтоб ей на том свете…

– Так, все, Лиза, хватит! – решительно проговорила высокая, худая дама в затемненных очках и кружевной черной наколке на сахарно-белых волосах. – Вставай, автобус ждет.

Вдвоем с Лелей они кое-как оттащили потерявшую рассудок женщину от гроба, развернув ее так, чтобы она не видела, как опускается крышка, и бледное лицо Наташи, обрамленное светлыми кудрями, исчезает под ней. Леля только вздрагивала, ей хотелось зажать уши и не слышать ужасных звуков, отдающихся в голове и в сердце. Звуков, навсегда отрезающих ее от Наташки…

Ранним майским утром небольшой дворик двухэтажного ветхого дома на восемь квартир был разбужен истошным женским воплем:

– Серегу посадили! Серегу Ряшенцева посадили!

Елизавета Ивановна очнулась и вздрогнула. Крик бился в открытое окно квартиры на первом этаже, долбил в виски. Она встала из-за стола, за которым сидела часов с пяти, куря одну сигарету за другой, и отодвинула занавеску, вздувшуюся парусом от прохладного утреннего ветерка. Во дворе уже собиралась толпа – та самая, что всего две недели назад окружала ее саму на похоронах старшей дочери. Посреди стояла растрепанная от быстрого бега невысокая женщина в застиранном сером платье и стоптанных спортивных тапочках. Весь ее вид выдавал любительницу горячительных напитков – и тонкие руки, и исхудалая фигура, и испитое раскрасневшееся лицо, и лихорадочно блестящие глаза. От возбуждения женщина нетерпеливо подпрыгивала на месте и тараторила без умолку. До Елизаветы Ивановны долетело:

– …а мать евонная так орала, так орала! Все ментов за руки хватала – мол, не он, не он! Мол, любил он Наташку, жениться хотел! А участковый говорит – мол, кака така там любовь, когда все на Серегу твоего указывает? Еще и снасильничал ее, паразит!

Елизавета Ивановна почувствовала, как пол уходит из-под ног, а стены кухни вдруг отчаянно завертелись. Она едва успела ухватиться за край стола и опуститься на табуретку, хватая ртом воздух. Сергей… Сергей Ряшенцев, молодой человек Наташи, с которым она встречалась почти два года… Неужели это он сотворил такое с ее девочкой?

– Леля… Леля… – выдохнула Елизавета Ивановна из последних сил, но в дальней комнате этого не услышали.

Только услышав звук падающего тела, девушка прибежала на кухню. Мать лежала на полу у стола.

– Мама, мамочка, что с тобой? – взвизгнула Леля, с размаху приземляясь на колени, но та не отвечала, не шевелилась, вообще не реагировала.

– …и не переживайте, все в порядке будет с вашей матушкой, – но в голосе худощавого старичка-фельдшера Леля не услышала уверенности.

Она взяла безжизненную руку матери, лежавшей на носилках, и прижалась к ней губами. В придачу к Наташкиной смерти еще и обширный инфаркт у матери, и ей, Лельке, теперь только разорваться – сессия в институте, потом сразу летняя практика, нужно уезжать в город – а она не может оставить маму в больнице. В институте, видимо, придется оформить академический, потому что иначе просто не справиться со всем. Да. Нужно сейчас попросить тетю Надю побыть с мамой то время, что понадобится для сдачи экзаменов, – и ехать в город, в общагу…

Машина «Скорой помощи» скрылась за поворотом, а девушка продолжала стоять посреди двора. К ней подскочила та самая выпивоха, что буквально час назад принесла страшное известие, уложившее Елизавету Ивановну в больницу. Ухватив Лелю за руку, Раиса – так ее звали – зашептала торопливо, глотая окончания слов:

– Слышь, Лелька, а ведь это Серега Наталку-то вашу приговорил! Он, вражина бесстыжая!

– Да отвяжись ты! – рявкнула вдруг Лелька, даже не успев толком понять, с чего так разозлилась. – Ходишь тут, сплетни разводишь с самого утра! Что тебе – на бутылку дать?!

Раиса была бабенкой необидчивой, и волшебная фраза «дать на бутылку» моментально сгладила нанесенную ей перед этим обиду. Она согласно кивнула, и Лелька полезла в карман джинсов, где лежала сотенная бумажка, которую наотрез отказался взять старый фельдшер. Упрятав подачку куда-то в вырез серого платья, Раиса забормотала слова благодарности и задом попятилась в сторону переулка. Лелька только махнула рукой и пошла в опустевшую квартиру.

В то, что Сергей мог убить Наташу, она не поверила ни на секунду. Он так любил сестру, что в ее присутствии боялся дышать или произнести лишнее слово. И чтобы Сережка вдруг… да еще таким диким способом… На теле Наташи эксперты насчитали больше двадцати ножевых ранений, она была буквально изрезана. И потом – изнасилование… Неужели тихий, уравновешенный Сережка способен на такое зверство? В голове не укладывается.

Заставив себя не думать об этом, Лелька привела в порядок квартиру и пошла на другой конец поселка к тетке. К вечеру придется еще ехать в Сахаровское, в райцентр, где в больнице лежит мама. Если ей хоть немного лучше, Лелька поедет в город, первый экзамен уже через два дня…

Тетка встретила оханьем – в относительно небольшой деревне слухи разносились с поразительной скоростью. Надежда Ивановна обхватила племянницу длинными жилистыми руками и запричитала что-то о «горе горьком», но девушка вырвалась и проговорила:

– Да хватит тебе, тетя Надя! Что причитаешь, как по покойнику? Мама в больнице, фельдшер сказал, что она поправится.

– Ой, да наш фельдшер тебе скажет! – отмахнулась тетка, поправляя на голове сбившийся белый платок. – Идем в избу-то, что стоять на улице. Ты, поди, и не ела ничего с утра-то?

Только сейчас Лелька вспомнила, что действительно забыла о еде, и почувствовала, что сильно голодна. Тетка, не переставая говорить что-то, выставляла на стол банку с молоком, шаньги с творогом и сметану. Лелька впилась зубами в румяный бок шаньги и даже зажмурила глаза от удовольствия. Этот вкус напоминал ей детство, когда мама, уходя на работу, оставляла их с Наташкой у тети Нади. Тетка не работала, жила тем, что продавала в городе овощи с огорода и мясо – держала несколько свиней, сама возила все это на базар на «Ниве», оставшейся от мужа. Дядя Андрей погиб еще за год до рождения Лельки, прыгнул в реку с обрыва и сломал шею, а тетка так больше и не вышла замуж. Была она еще не старая, здоровая, как рабочая лошадь, хоть и худая. В одиночку управлялась с немалым хозяйством, кругом у нее была такая чистота, с которой мог соперничать только операционный блок в районной больнице. Лелька очень любила бывать у тети Нади, в ее уютном доме, в чисто выметенном и убранном дворе, где вдоль дорожек летом непременно цвели цветы, а по забору вился хмель.