Kitobni o'qish: «Школа выживания волчицы»

Shrift:

* * *

Заключен ли в них злой дух или нет,
этого мне знать не дано.
Но в реальности
мечи Мурамасы – большая редкость,
это я знаю точно.
Накайима Хисатае

Пролог

Рука сама потянулась к укрепленному на катана-какэ мечу. Сама, против воли хозяина. Мужчина с удивлением смотрел на меч, оказавшийся в руке, – пальцы сжали рукоять, и кожа ската, которой была обтянута рука, приятно холодила ладонь. Ничего более прекрасного, чем этот меч, он никогда прежде не видел. Это было его сокровище, его богатство, его гордость. Настоящий самурайский меч эпохи Токугавы Иэясу, принадлежавший школе мастера Мурамасы. Для тех, кто понимал, – этому мечу не было цены, в мире просто не существует таких денег, за которые обладатель меча готов был бы с ним расстаться. Совершенный инструмент для убийства – и одновременно произведение искусства, любоваться и восхищаться которым никогда не перестанешь.

Мужчина поднял меч так, чтобы лезвие его оказалось на уровне глаз, и принялся вглядываться в холодную сталь, рассыпавшую блики в лучах утреннего солнца. Меч словно поработил его, подчинил, но это ощущение было приятным. Власть, которой обладал меч, не вызывала у мужчины никаких отрицательных эмоций. Наоборот – когда он держал его в руках, все было правильно и хорошо, так, как и должно быть. Но стоило расстаться с оружием хоть на сутки, и все шло кувырком, дела не ладились, еда оказывалась невкусной, книги – неинтересными, свет то слишком ярким, то недостаточным. Когда же он брал меч в руки или просто оказывался в той комнате, где он покоился на катана-какэ, все немедленно становилось на свои места. Ему никто не был нужен, потому, наверное, он даже не заметил, как жена собрала вещи и ушла, не оставив ни адреса, ни телефона, как один за другим пропали все старые друзья-приятели. Остались только такие же, как он сам, коллекционеры-фанатики, сидящие в Интернете и готовые ради раритетной вещи пускаться в дальние путешествия и тратить баснословные суммы, чтобы обладать вожделенной вещью. Если бы он мог, то и работу бросил бы, но тут незадача – не на что стало бы покупать новые предметы для коллекции, и потому он держался.

Меч завораживал – такой правильной и строгой красоты он не видел никогда. Ею хочется любоваться беспрестанно, не отрывая глаз, не отвлекаясь. Но почему внутри вдруг такая тоска? Почему так ноет сердце? И тяжесть, такая могильная тяжесть, как предчувствие смерти…

– Да, мой господин. Я слышу тебя. Я все понял.

Глава 1
Оперативники

Слишком многое еще недоступно нам в этом мире, так стоит ли притворяться, что мы все понимаем?
Мурасаки Сикибу

– У меня дежавю.

Старший оперуполномоченный Карепанов сжал пальцами переносицу и закрыл красные после ночного дежурства глаза.

– В смысле? – его напарник лейтенант Илья Гаврюшкин, всего полгода работающий с Карепановым, боролся с подкатившей к горлу тошнотой и старался не смотреть на обезглавленное тело на полу.

– Да пару лет назад так же точно начиналось, – пояснил тот, – разве что в роли потерпевших бомжи выступали да раскиданы были по всему городу почти. А так один в один – башка отдельно, тулово отдельно, собирай не хочу. Кстати, здесь еще хоть башка рядом лежит, а тогда вообще безголовых находили.

– Так, может, того… опять? – предположил осторожно Илья.

– Если бы, – вздохнул Карепанов, убирая от лица руку, – но, увы, это что-то новенькое. У меня с тем делом, правда, не только негатив связан. Сын мой как раз благодаря тем трупам, если можно так сказать, всерьез увлекся единоборствами. Руководитель «Каскада» у нас тогда подозреваемым проходил.

У Ильи вытянулось лицо:

– Не понял.

– Бывают, Илюха, и у нас осечки. Чуть невиновного человека под убойную статью не подвел, каюсь. Но, слава богу, разобрались. А пацан мой теперь на него как на икону смотрит. Ладно, отвлеклись. Что думаешь по трупу?

«Думать по трупу» Илья не хотел – тошнота становилась все сильнее, и он чувствовал, что если бросит еще хотя бы взгляд в сторону обезглавленного тела, точно вывернется наизнанку. И будет ему мучительно стыдно перед Карепановым за собственную слабость. Труп же, как нарочно, так и маячил перед глазами. Особенно отсеченная голова с полузакрытыми глазами, откатившаяся от тела почти к самому балкону.

– Почему у него меч в руке? – стараясь подавить тошноту, спросил Илья.

– Да черт его знает. Убийца вложил, скорее всего. Правда, непонятно зачем. Если следы заметал, то оригинально слишком.

– А не мог он себе того… сам?

– Что? Голову отсечь? Да ну, – с сомнением протянул Карепанов, прикинув что-то.

– А все-таки? – не отставал Илья, которого стало меньше тошнить, и он почувствовал прилив энергии. – В порядке бреда мы не можем такую версию отработать? Проконсультироваться у медиков?

– Если только в порядке бреда. Но времени у нас, как ты понимаешь, на это нет. Поэтому давай-ка займемся более реальными версиями.

– Убийство с целью ограбления?

– Ограбить тут вполне реально, – почесал в затылке Карепанов, обводя комнату взглядом, – ты посмотри, сколько ценностей. Я такое видел только однажды, и опять-таки в связи с делом об убийствах бомжей. Есть у нас в городе крупный коллекционер старинного самурайского оружия, он же руководитель клуба «Каскад» Александр Михайлович Сайгачев. Так вот, у него в квартире – музей. Здесь, конечно, в разы меньше, но все же… Что-то мне подсказывает, что придется консультироваться у Сайгачева. Больше никто в нашем городе в этой японской мишуре, как мне кажется, и не разбирается.

– А зачем в ней разбираться? – не понял Илья.

Карепанов снова устало зажмурился и пробормотал:

– Потому что надо понять – есть ли здесь что-то ценное или куплено все на китайских развалах тысячи по три за предмет, понимаешь? Ты, к примеру, можешь сказать, какой мастер вон тот меч выковал? – показал он пальцем на укрепленный в пазах катана-какэ меч в лаковых расписных ножнах.

Илья подошел ближе, стараясь не смотреть на труп хозяина, и постарался извлечь оружие из ножен, но не смог.

– Видишь, – хмыкнул Карепанов, – ты даже взять его не можешь. А Сайгачев сразу скажет, чья работа, какого века и, возможно, кто владел мечом до его последнего хозяина.

– Я так понял, что вы с этим волшебником сами разговаривать будете? – оставив попытки вынуть меч из ножен, спросил Илья.

Карепанов не ответил. Встречаться с Сайгачевым он не особенно хотел, чувствовал, что тот до сих пор не простил ему несправедливых обвинений в серийных убийствах бомжей. Нет, вслух невозмутимый одноглазый самурай не произнес ни слова о той истории, однако Карепанов всякий раз чувствовал тщательно скрываемую неприязнь. Можно, конечно, попробовать привлечь жену Сайгачева, но эта идея тоже не была успешной на сто процентов. Маленькая, хрупкая с виду Александра Гельман-Сайгачева гораздо сильнее, чем ее муж, злилась на Карепанова и даже не трудилась это скрывать. Именно благодаря ей и было раскрыто то самое громкое преступление, именно Александра смогла вычислить убийцу и даже ухитрилась обезвредить его, удивив видавшего виды Карепанова. Он потом ездил к ним домой, чтобы вернуть один из вещдоков и просить прощения, и вроде бы разговор прошел мирно и почти дружелюбно, но то, что в доме Сайгачевых ему не рады, Карепанов усвоил четко. Возможно, будет лучше, если Илья, не имевший никакого отношения к прошлому расследованию, поговорит с Александром Михайловичем и попросит проконсультировать.

– Знаешь, я о чем подумал? А поезжай-ка ты к Сайгачеву, адрес я дам и машину тоже – они за городом живут, в поселке.

– Может, проще вызвать к нам?

И тут Карепанов понял, что это бесполезно. Надо ехать самому, это будет куда проще, чем инструктировать Илью, как следует себя вести в доме криминального авторитета Ефима Гельмана по прозвищу Фима Клещ. Да и вряд ли тамошняя охрана встретит молодого опера с распростертыми объятиями и накрытым столом. А Карепанова они все-таки знают…

Но поездка сорвалась. Позвонив Сайгачеву, Карепанов выслушал вежливый, но холодный отказ и предложение встретиться в кабинете оперуполномоченного через пару дней.

– Как хотите. Если вам удобнее подъехать ко мне, давайте так и сделаем, – согласился Борис Евгеньевич, в душе довольный, что не придется тащиться в загородный поселок на своей машине.

Глава 2
Александра

Человек может думать обо всем, но делать должен то, в чем он уверен.
Хань Сян-цзы, китайский философ

Как же прекрасно выглядит увлеченный чем-то человек, погруженный в свое занятие. Я каждое утро наблюдаю за этим вот уже много лет и все равно никак не могу привыкнуть. Муж, выполняющий во дворе упражнения с длинным шестом-бо, до сих пор кажется мне сказочным персонажем, ворвавшимся в мою жизнь принцем, безупречным рыцарем со своим особенным, сложным кодексом чести. Сашка с годами не утратил для меня привлекательности, и я ни за что не променяю своего уже немолодого супруга на пучок молодых балбесов, которые то и дело пытаются свести со мной знакомство, если я вдруг оказываюсь где-то одна или с подругой. Я, взрослая женщина, мать восьмилетней девочки, жена известного в городе тренера по восточным единоборствам, до сих пор выгляжу довольно молодой. Как любит говорить папа, «маленькая собачка до старости щенок» – это о моем росте и телосложении. Детское прозвище Кнопка он, правда, практически забыл, уважая все-таки мой возраст и должность доцента кафедры нормальной анатомии медицинской академии, но нет-нет да позволяет себе отпустить шутку. Я не обижаюсь – как можно обижаться на родителя, у которого, кроме меня и моей семьи, никого больше не осталось? Его старшая сестра Сара не в счет – не выдержав нашего ритма жизни, она снова уехала к себе в Саратов и заявила, что теперь уж мы увидимся только на ее похоронах. Зная тетю Сару, я уверена, что этот момент наступит не скоро. Папа предлагал ей нанять помощницу по хозяйству, все-таки тетушка сильно немолода, однако даже ему никогда не удавалось переубедить сестру.

– Еще не хватало, чтобы кто-то шарил по моим шкафам, – категорически заявила тетя Сара, и папа только рукой махнул:

– Ой, да делай ты что хочешь! Хотел как лучше – чтобы сама не надрывалась.

– По-твоему, Сара – никуда не годный мусор? Сара – не хозяйка в своем доме? – заголосила тетушка, наматывая на палец уголок черного головного платка, с которым никогда не расставалась. – Глядите на него, люди! Младший брат, которого Сара вот на этих руках вынянчила!

– Все, все! – спасаясь бегством в кабинете, заорал папа. – Забудь, поняла? Ничего тебе никто не предлагал!

Тетушка так и уехала, не помирившись с братом, посмевшим заподозрить ее в немощности.

Эти семейные разборки не задевали только одного человека – моего мужа. Сашка был невозмутим и нейтрален, не поддерживал ни папу, ни тетку, считая, что у каждого своя правда и ее нужно уважать, раз уж никак невозможно примирить их.

– Аля, это их семейное дело, – объяснял он мне терпеливо, когда я пыталась заставить его принять чью-то сторону, – и мне там места нет. Сара Иосифовна еще довольно бодра и самостоятельна для своих лет, привыкла все решать и делать сама, к чему заставлять ее терпеть присутствие чужого человека? А Фима, хоть и хочет ей помочь, но лучше бы не делал этого. Привык, что все прислушиваются к его словам, а тут, видишь ли, нашла коса на камень. Характер-то у обоих не сахар.

Я умолкла и больше с этим вопросом к мужу не лезла. Вскоре у меня появился другой повод для разговоров с ним – наша дочь. Второклассница Соня неожиданно воспылала интересом к тому, чем занимается в своем клубе ее отец, и теперь каждый вечер они вдвоем отправлялись в город на занятия. Меня страшно злило, что Акела дает в руки девочке деревянный меч и учит ее приемам владения им наравне с мальчишками.

– К чему это, скажи? – спрашивала я всякий раз, когда они возвращались из клуба и довольная дочь неслась в ванную. – Зачем ей это, она же девочка!

Муж невозмутимо забрасывал в стиральную машинку два комплекта кимоно – свой и Сонькин – и с легкой усмешкой парировал:

– И давно это ты стала такой поборницей женских видов спорта, малышка? – явно намекая на мое увлечение байками и разряд по стрельбе.

– Это было давно!

– И не припомню, чтобы с тех пор ты никогда не прикасалась к винтовке или ключам от мотоцикла, – тут же уличал муж, заставляя меня умолкнуть.

Я действительно каждое воскресенье с самого утра брала верного телохранителя Никиту и отправлялась к песчаному карьеру, где по часу или больше, в зависимости от настроения, упражнялась в стрельбе из снайперской винтовки. Надо сказать, что это умение пару раз здорово пригождалось мне в жизни и помогало спасти не только собственную шкуру, но и жизнь моих родных. К счастью, об этом увлечении в медицинской академии никто из коллег не догадывался.

– Если ты будешь постоянно говорить Соне, что она занимается неженским делом, она станет делать это назло тебе, разве ты не понимаешь? У нашей дочери твой характер, а кому, как не тебе, знать, что это означает?

И даже в этом Акела был прав.

Соня не была моей дочерью, как не была и дочерью Акелы – мы взяли ее из детского дома, но характер у нее действительно оказался неожиданно моим. Она даже смотрела точно так же, как я, особенно если считала, что кто-то посягает на ее свободу. Единственным человеком, которому Соня не демонстрировала крутой нрав, был мой отец. Деда Фиму она обожала, к нему бежала по утрам на его половину дома, чтобы поздороваться, ему первому несла дневник с оценками и ему же доверяла свои нехитрые детские секретики. Папа таял, как шоколадная конфета, забытая на подоконнике в солнечный день. Мой папа, криминальный авторитет Фима Клещ, в присутствии этой девочки делался обычным немолодым, почти лысым дядькой со смешным пузиком, готовым за ее улыбку на все. Любили Соню и его верные друзья Бесо и дядя Моня, она была младшей из всех детей, а потому ее баловали, что, конечно, не могло не огорчать нас с Акелой. И в глубине души, что греха таить, я отлично понимала, зачем муж берет Соню с собой на занятия. Искусство владения мечом требует повышенного внимания, предельной концентрации и жесткой дисциплины, иначе меч непременно отомстит нерадивому воину. И именно через оружие Сашка прививал дочери какие-то принципы и непреложные истины. Кроме того, в клубе было много ребят из неблагополучных семей, а мой муж считал, что Соня должна видеть не только праздничную сторону жизни, но и ее изнанку. Против этого я возразить ничего не могла. Мне нравилось, что Сашка учит Соню чувствовать чужую боль и заботиться о тех, кому хуже. Все свое свободное от работы в папином банке время он посвящал вот таким заброшенным мальчишкам, чьи родители не находили времени или желания заниматься с ними или просто разговаривать по душам. Мне казалось, что таким образом Акела как бы восстанавливает справедливость и расплачивается за то, что сделал раньше. Помогает освоиться в жизни тем, у кого, возможно, нет шанса. Я знала, что двум своим воспитанникам он помог поступить в военное училище, а еще кому-то в университет, и ребята, став студентами, с благодарностью приходят в клуб, чтобы помочь в занятиях. Папа относился к этому скептически – не верил, что Акела, бывший некоторое время его доверенным человеком, вдруг решил стать святым. Но Сашка святым никогда не был и не стремился к этому, просто привычка жить по самурайскому кодексу заставила его пересмотреть многие вещи в жизни и что-то в ней изменить. Сейчас он занимал пост начальника службы безопасности папиного банка, но душа его лежала все-таки к восточным единоборствам и к мальчишкам, приходившим к нему в «Каскад».

– Вам парня надо было брать, – сказал как-то папа, когда Соня и Акела уехали в клуб, а мы с ним остались дома одни. – Ты глянь, как твой паленый увлекся. Жаль, что Соня – девочка.

– Мы не выбирали, если ты помнишь. Мы ее увидели и поняли – она наша. Сашка любит ее не меньше, чем если бы она была мальчиком.

– Да так-то оно так. Но учит девку черт-те чему.

– Ой, прекрати! А ты чему меня учил? Кто меня в секцию стрельбы отвел? Не ты ли? – улыбнулась я, но папа шутку не принял:

– Я, Саня, просто не знал, как тебя воспитывать. Славка с Семкой были пацанами – тут просто вроде. А ты… И когда мать ваша ушла, я растерялся. Что я мог знать об этих ваших бабских тонкостях? А потом увидел, как ты пистолет держишь, и подумал – а чего? Стреляют же бабы в тире. А ты к тому же еще и способная оказалась. Вспомни, как с тобой тренер-то носился!

Еще бы ему было не носиться со мной, когда я в тринадцать лет выполнила норматив на второй взрослый разряд! Рука и глаз у меня были верными, оружие я любила и управляться с ним умела. До сих пор самым желанным подарком для меня остаются не цветы, шубы или бриллианты, а хорошая оптика или новая модель винтовки, хотя мужу, конечно, это не особенно нравится.

Вечером с тренировки вернулись Акела и Соня, и на лице мужа я вдруг заметила тень недовольства.

– Что-то случилось? – спросила я, когда дочь убежала в душ.

– Звонил Карепанов.

У меня что-то ухнуло вниз – фамилию этого опера я буду помнить до смерти, потому что именно из-за него чуть было не сел в тюрьму пару лет назад Акела. Это с его легкой руки моего мужа обвинили в серии убийств только за то, что у него в квартире обнаружилась огромная коллекция старинного самурайского оружия, из которой был похищен меч, ставший орудием убийства несчастных бомжей. Я лезла из шкуры вон, чтобы доказать – Акела не делал этого, не мог в силу разных обстоятельств. Но Карепанов заранее был уверен в том, что человек, исповедующий самурайский кодекс бусидо, не кто иной, как хладнокровный убийца, способный ради проверки остроты меча отсечь голову так называемому неприкасаемому. Мне все-таки удалось доказать, что меч был похищен из квартиры, я даже сумела найти похитителя и предотвратить еще одно убийство, но это едва не стоило жизни и мне, и моей подруге Ольге Паршинцевой. Ольга отделалась испугом, а я потом долго болела, дойдя до нервного истощения. Меч нам вернули, Карепанов приезжал с извинениями, но что это меняет? Разве можно словом «извините» вернуть назад тот месяц, что Акела провел в СИЗО? Или стереть те эмоции, что испытала я, обнаружив в подвале одного из гаражей полку с пятью отрубленными человеческими головами? И вот теперь этот самый Карепанов снова лезет в нашу жизнь.

– Что ему нужно опять?! – враждебно спросила я. – В городе кого-то режут, и ты под подозрением?

– Аля, что за тон? – чуть удивленно поинтересовался муж. – Может, ты сперва выслушаешь, а потом будешь делать выводы?

– Да, прости. – Я поправила пояс-оби своего домашнего кимоно и щелкнула кнопкой чайника. – Рассказывай.

Акела сел напротив меня за стол и сложил руки на столешнице.

– Карепанов ведет дело об убийстве коллекционера и попросил проконсультировать его.

– А почему тебя?

– Потому что в квартире убитого обнаружена коллекция самурайских мечей. Как ты понимаешь, первая ассоциация у Карепанова была со мной.

– Разумеется! Как только в деле появляется самурайский меч, так к делу тут же подшивают Александра Сайгачева, – с сарказмом отозвалась я, насыпая в широкий глиняный чайник зеленый чай из большой жестяной банки.

– По-моему, это вполне логично.

– Слушай, а я и не знала, что в городе еще у кого-то есть коллекция мечей. Думала, что ты уникален, – поддела я, и Акела рассмеялся, поправив кожаный кружок, закрывавший отсутствующий глаз:

– Прости, малышка, я тебя обманул. Есть увлеченные люди. Возможно, Карепанов преувеличил или принял за старинное оружие обычные китайские имитации, каких сейчас в любом магазине пруд пруди. Для этого и зовет – чтобы разобраться, что к чему.

Мне стало немного легче: консультировать и быть обвиняемым – все-таки разные вещи. Акела считался хорошим востоковедом, а в оружии разбирался до мельчайших тонкостей и мог на глаз определить, какому мастеру принадлежит меч и в каком веке он был изготовлен. Коллекции, которая теперь хранилась здесь, в загородном доме, мог позавидовать любой музей мира – там было несколько по-настоящему ценных образцов, существовавших в единственном экземпляре. Процесс уборки в этой комнате превращался у моего мужа в ритуал. Он надевал специальные перчатки, вынимал из шкафа особые салфетки и почти весь день, выделенный для этого, проводил за вытиранием пыли с ножен и катана-какэ. В последнее время к нему частенько присоединялась Соня – сидела рядом, подавала салфетки и внимательно слушала и запоминала все, что рассказывал и показывал отец.

Папа, если заставал их за этим занятием, только хмыкал и крутил у виска пальцем:

– Ты чего девке голову морочишь? Зачем ей это все? Хочешь ты, чтоб по-японски она балакала, – ладно, это хотя бы развитие. Но к оружию-то зачем подпускаешь? А если пальцы обрежет?

Акела невозмутимо пропускал эти колкости мимо ушей, а я в который раз напоминала о собственном детстве, проведенном в стрелковом тире и на разнообразных стрельбищах.

– Не бабы в доме, а сплошные амазонки, – ворчал папа, но в душе, я знаю, был горд тем, что его девочки умеют то, что не всегда доступно даже многим мальчикам. А уж когда Соня однажды при Бесо и дяде Моне показала довольно неплохую для ребенка технику владения деревянным мечом, мой папенька просто расплылся от распиравшего его самодовольства.

– Видали? – гордо поглядывая на приятелей, спросил он. – Настоящая самурайка выросла! – и тут же был наказан за безграмотность собственной внучкой:

– Деда, нет слова «самурайка», есть слово «онна-бугэйся».

– … так твою и разэтак, – констатировал грустно папа под смех Бесо и Мони, – лучше б чему полезному ребенка учили.

Но у нас на этот счет было свое мнение, и мы поступали так, как считали правильным. То есть как «мы» – Сашка. Я, правда, перестала возражать, когда увидела одухотворенное личико дочери, сосредоточенно размахивающей деревянным мечом почти в такт с Акелой. Раз ей нравится – пусть.

Ночью, лежа в постели рядом с мужем, я вспомнила почему-то о Карепанове.

– Саш, а ты когда с опером встречаешься?

– На днях. Он позвонит. А что?

– Да так, предчувствие у меня какое-то нехорошее, – призналась я, поглаживая мужа по груди.

Он только усмехнулся чуть слышно и прижал меня к себе:

– Не бойся, малышка. Со мной ничего не случится, я обещаю.

Как будто от его обещания зависели все те случайности, что происходили в нашей жизни.