Kitobni o'qish: «На улице Сен-Жермен пахнет абрикосовыми пирогами»

Меня зовут Кати, мне двенадцать лет и скоро я умру.

Этими словами я бы начала свой блог, если бы вела его. На самом деле, никто не знает точно, когда я умру, но совершенно точно раньше, чем положено. Хотя «положено» – это тоже довольно условное понятие. Вот вы знаете, когда вам положено умереть? Если вы не гадалка, то вряд ли, согласитесь. Кто-то считает, что человеку положено жить до ста лет, кому-то и этого будет мало, а кто-то вообще рад, что дотянул до пятидесяти. Например, мой дядя Пьер. Он всю жизнь пил, курил и вел разгульный образ жизни, который его и сгубил. По заверениям тетушки Клэр, он в свои пятьдесят два умирал совершенно счастливым. Я сама дядю Пьера в жизни не видела, и что конкретно значит этот «разгульный образ», я не знаю точно, но так говорит моя мама. А вот мне «положено» еще меньше, чем дяде Пьеру.

Все дело в том, что в детстве (таком глубоком, что я этого совсем не помню), я очень сильно заболела пневмонией. Мне не повезло, и она дала осложнения в виде хронической обструктивной болезни легких. Сложное название, я его не сразу выучила. Эта болезнь встречается не так часто и, в основном, у курильщиков или шахтеров. А мне вот не пришлось даже стараться, чтобы ее заработать. Она была со мной столько, сколько я себя помню. Каждый мой день с самого раннего детства начинался с дыхательной гимнастики, и с завидной частотой я посещаю врача для обследований. Казалось бы, ничего катастрофического, жить можно. Но на этом мое «везение» не закончилось. К возрасту шести лет на фоне обструктивной болезни развилась дыхательная недостаточность. Готова поспорить, что ни у одного вашего знакомого такого заболевания нет, поэтому объясню вам вкратце. Мне не больно, но мне крайне сложно дышать самой. У меня под носом постоянно находится трубка и мне приходится вечно таскать за собой баллон с кислородом. Вернее, там не только кислород, но мама называет его так. И так получилось, что в день, когда все первоклашки радостно надели рюкзаки и отправились в школу, я нацепила этот баллон и осталась сидеть дома. Теперь мне кажется, что навсегда.

Мои школьные занятия проходят онлайн. Я что-то читаю, пишу, отправляю учителям по электронной почте и даже получаю оценки по разным предметам. Казалось бы, зачем учиться, если твои планы на жизнь вообще под вопросом? Но мама и слышать даже не хочет о том, чтобы я не училась. Она считает, что все должно идти своим чередом. Но я-то, как любой нормальный человек гуглила свое заболевание, поэтому морально я готова ко всякому. Хотя я не возражаю маме. Видимо, для нее очень важно, чтобы я училась, а я не хочу ее расстраивать. К тому же, некоторые предметы мне действительно нравятся. Например, литература. Я с головой ныряю во всякие истории – от приключений пиратов до великой любви. Хотя, если честно, Шекспир со своими «Ромео и Джульеттой» мне не особо понравился. В самом деле, что это за любовь такая, когда ты просто увидел человека и потом жить без него не можешь? Да не любовь это вовсе, а так, гормоны сплошные. С таким же успехом я могла бы умереть ради парня, который прошел под моим окном в прошлом году. Он и правда был симпатичный и не выходил у меня из головы целую неделю. Но травиться из-за него? Это же патология.

Взрослые часто говорят, что я слишком умная для своего возраста и много рассуждаю на темы, до которых еще не доросла. Я не считаю, что детям нельзя размышлять на какие-то темы, но и умной себя я не считаю. Просто от скуки я много чего смотрю в интернете, и мне часто попадаются какие-то видеоролики умных людей. А вот составителей школьной программы я не считаю умными людьми, к ним у меня много вопросов. Я бы хотела, чтобы в любом классе можно было самостоятельно выбирать предметы для изучения. Я даже готова смириться с обязательным французским языком и математикой, но остальные предметы должны быть по выбору. Я бы уже давно начала изучать географию. Не понимаю, зачем ждать несколько лет? Мне нравится узнавать про другие страны. Я и сама часто смотрю фильмы про разные интересные места. Больше всего мне нравятся горы. Но, говорят, в горах тяжело дышать даже нормальным людям, поэтому я пока и не мечтаю попасть туда. А вот к моему совершеннолетию абсолютно точно придумают такой дыхательный аппарат, с которым даже я смогу забраться на вершину горы. Я не претендую на Монблан, мне хватит вершины и пониже.

Моя мама работает на двух работах, чтобы обеспечить меня всеми необходимыми лекарствами. Она очень хочет меня вылечить от неизлечимой хронической болезни, поэтому уходит на работу в шесть часов утра, а возвращается после десяти вечера. Мы с ней не часто встречаемся, хотя мне хотелось бы проводить с ней больше времени. В интернете говорят, что мамина работа с утра до ночи – это ее фаза отрицания, поэтому я терпеливо жду, когда эта фаза закончится, и мама позволит себе немного расслабиться. Хотя я бы назвала эту фазу «убеганием». Но, в любом случае, до фазы принятия ей, как вы понимаете, еще далеко. Мы не можем позволить себе сиделку на время отсутствия мамы, поэтому я уже взрослая и со всем справляюсь сама. Что, в общем-то, несложно. Мама встает пораньше и готовит мне завтрак, обед и ужин, распределяет эту еду по контейнерам и оставляет в холодильнике. На каждом контейнере есть записка, чтобы мне было совсем уж понятно, где завтрак, где обед, а где ужин. А еще мама рисует на записках моих любимых единорогов. Мама вообще хорошо рисует единорогов, они получаются смешными, только вот я их любила в восемь лет. А сейчас мне двенадцать и любить единорогов мне как-то совсем несолидно. С возрастом мне стали нравиться более реальные животные. Собаки, например, как у мадам Сильви из дома напротив. У нее очень смешной старый мопс, и за ним интересно наблюдать. Особенно, когда он пытается гонять во дворе голубей, а те будто дразнят его и далеко не улетают. Но мне не хочется говорить про единорогов маме и расстраивать ее, вдруг она не умеет рисовать собак. И как бы мама ни старалась подписать контейнеры, я все равно сначала буду съедать то, что мне нравится. Не понимаю, почему нельзя съесть на завтрак котлету из контейнера «обед» и закусить ее шоколадной булочкой. За ужином мне, конечно, обычно грустно, потому что жевать стручковую фасоль, цветную капусту и морковь, или что там еще останется невкусного в контейнерах, вообще не может быть весело. Зато утром и днем ничто не портит мне настроение. Мне вообще кажется, что взрослые усложняют себе жизнь. Вот когда у мамы совсем-совсем не остается сил и времени что-то готовить, она вечером покупает на утро бургер или пиццу, или что-то еще вкусное. А я нисколечки не против есть бургеры каждый день. Но мама этого не любит, она любит насиловать себя и меня безвкусной цветной капустой, приготовленной на пару. Она это делает, конечно, для моего здоровья, я понимаю, да и ей так спокойнее, поэтому не настаиваю на фастфуде. Хотя я искренне не понимаю, почему нельзя наслаждаться тем, что ты любишь. Но взрослые – такие взрослые. Придумают себе кучу правил, а потом страдают.

***

Мой день как обычно начался в семь утра, когда наш дворник месье Клюзо начал громко мести асфальт своей огромной метлой у нас под окном. Я как обычно отдернула шторы и забралась с ногами на свой широкий подоконник.

– Здравствуйте, месье Клюзо!

– Здравствуй, Кати! Как всегда с утра пораньше подпрыгнула? – усмехнулся он, продолжая размахивать метлой. – Нет чтобы наслаждаться тем, что тебе никуда не нужно спешить!

Я улыбнулась и продолжила смотреть в окно. У месье Клюзо совершенно седые волосы, совсем как у моего папы. Хотя я никогда не видела отца. Но, когда я спрашивала у мамы, как он выглядит и чем занимается, она сказала, что хоть нам и не удалось ни разу увидеться, между нами всегда будет существовать невидимая связь, и я на самом деле прекрасно знаю о нем все-все, даже то, как он выглядит. Поэтому я теперь со всей ответственностью и знанием дела заявляю, что у него седые волосы, хотя он совсем не стар. Ему около сорока семи лет. А работает он врачом. И уже долгое время он ездит по всему миру со своими коллегами по программе «Врачи без границ». Он самоотверженно помогает детям всего земного шара, излечивает их от самых страшных болезней и делает это совершенно бесплатно, потому что у него большое и доброе сердце. Однажды он вернется во Францию, чтобы вылечить и меня. Но я пока его не тороплю, ведь есть заболевания намного мучительнее моего, и другим детям может быть необходима незамедлительная помощь.

– Месье Клюзо, почему вам в одной и той же рабочей униформе не жарко летом и не холодно зимой?

Месье Клюзо на секунду перестал размахивать метлой, посмотрел на свой жилет яркого салатового цвета со светоотражающей полосой посередине и пожал плечами.

– Привычка. Знаешь, Кати, человеческий организм адаптируется ко всему, вот и я уже перестал замечать перепады температур.

Месье Клюзо совершенно прав. Когда ко мне только прицепили этот кислородный баллон, он создавал столько неудобств. Я все время думала, что стоит мне неловко повернуться, как тонкая пластиковая трубка, ведущая воздух к моему носу, порвется, и я задохнусь. Но порвать ее оказалось не так-то просто. А сейчас я ловко передвигаюсь по всей квартире, порой даже не замечая этого балласта за спиной.

– Когда у тебя начнутся занятия, Кати?

– Только в сентябре, месье Клюзо, сейчас еще каникулы.

Уже конец лета, и отдыхать мне откровенно поднадоело. Хотя в свободное время я всегда найду, чем себя занять: в основном я читаю, смотрю ролики в интернете и рисую. У меня есть несколько скетчбуков, где я рисую всё и всех, кого вижу, сидя на своем подоконнике. Месье Клюзо я тоже нарисовала уже не один раз. У меня есть много зарисовок нашей улицы и ее жильцов.

Сейчас семь часов пятнадцать минут, и каждый день в это время с понедельника по пятницу мимо моего окна проходит хмурый мужчина в сером деловом костюме, белой рубашке, темном галстуке и начищенных до блеска ботинках. В руках он несет портфель. Я ни разу не видела его глаза, потому что он всегда смотрит строго себе под ноги. Его лоб исполосован глубокими морщинами, хотя ему, кажется, не больше сорока лет. А цвет его лица неизменно пунцовый. Он, наверное, слишком напряженно думает или слишком туго затягивает галстук на шее. Я не знаю, как его зовут, мы с ним не дружим и не общаемся, но мне очень его жалко. Он настолько поглощен своими мыслями с самого утра, что не замечает ничего вокруг. А ведь только что он прошел мимо одного из самых красивых зданий в нашем городе!

Да, я живу именно в нем. Да-да, наш дом украшен снаружи совершенно бесподобной каменной резьбой. Жаль, что внутри он не так красив. Здание старое, поэтому в квартирах гуляют сквозняки, и нередко то там, то тут появляется черная плесень. Наша квартира на первом этаже выходит окнами на улицу. Но это совсем маленькая улочка, и здесь никогда не бывает шумно. Прямо напротив моего окна стоит скамейка. Слева от нее урна, а справа – фонарь. А через дорогу на первом этаже в доме напротив расположилась просто волшебная пекарня мадам Дюпри!

Почему она волшебная? Жаль, что я не могу передать вам эти невероятные запахи, которые уже с пяти часов утра заполняют собой всю округу! Сегодня, например, понедельник, а значит, воздух в нашем квартале наполнен чудесными ароматами абрикосового пирога. Это сегодняшний пирог дня. У мадам Дюпри есть собственный сад, где она выращивает абрикосы и вишню. По средам, кстати, она печет свой воздушный вишневый пирог. Он просто божественный! Когда его ешь, кажется, что у тебя во рту вишневое облако. Моя мама дружит с мадам Дюпри и часто заглядывает к ней до работы, чтобы купить что-нибудь вкусненькое. Обычно в шесть часов утра все пекарни еще закрыты для посетителей, и никто ничего не продает. Но мадам Дюпри по дружбе открывает маме и продает самую первую партию шоколадных булочек или круассанов. А в придачу еще засовывает в пакет что-то из вчерашних остатков. Маме становится жутко неудобно, она пытается заплатить и за вчерашние булочки, но мадам Дюпри отвечает: «Их все равно уже никто сегодня не купит. Что же им пропадать?» И, хотя выпечка мадам Дюпри хороша даже на следующий день, их действительно никто не купит. По крайней мере, из французов. Приезжие могут на такое позариться за полцены, а вот французы – нет. Мама смущается, забирая бумажный пакет с ароматным содержимым, но понимает, что мадам Дюпри знает про меня, мой баллон и мамины две работы, и хочет хоть как-то помочь.

В целом, мне нравится мадам Дюпри. Ей около сорока лет, и выглядит она просто потрясающе – у нее густые темные волосы, идеальная кожа, а уж фигура! Готова поспорить, что на нее заглядываются все прохожие! И вот мне совсем не понятно, почему такая женщина, да еще и с такими вишневыми и абрикосовыми козырями в духовке, может быть в разводе. Вот что у нее там за муж был? Слепой и без вкусовых рецепторов? Наверняка, какой-то болван. И почему мадам Дюпри жалеет меня? Мне лично жаль тех, кто выходит замуж за откровенных болванов, считая, что они перестанут быть болванами после свадьбы. А если этого не происходит (а это никогда не происходит), то они разводятся. Хотя тех, кто не разводится после осознания, какой их муж все-таки болван, мне, конечно, жаль еще больше. Но таких уже не спасти – патология и клинический случай.

Вообще, чем дольше живу на свете, тем яснее понимаю, что любовь – это что-то очень странное. Вот много вы знаете фильмов, в которых два адекватных и психически здоровых человека полюбили друг друга и жили долго и счастливо? Судя по всему кинематографу, любовь – это удел совершенных невротиков, которые мучают друг друга и мучаются сами. Да и это не только в фильмах! Вы когда-нибудь читали сказки, по которым Дисней мультфильмы рисует? Вот Золушка пошла на бал, увидела первого попавшегося мужика, тут же влюбилась в него навсегда так, что чувствительность в ногах пропала. Иначе как, скажите мне, вообще можно случайно уйти в одной туфельке? И это ей повезло, что она принца увидела. Хотя… Принц, который влюбился в Золушку, не запомнив даже, как она выглядит – сомнительное удовольствие. А «Русалочку» помните? Ариэль обменяла свой голос, свой несравненный талант и свое призвание на ноги, чтобы понравиться мужику, которого видела мельком издалека, высунув голову из-под воды. Это вообще каким умом надо обладать и каким мазохистом быть? А у Бэллы из «Красавицы и Чудовища» и вовсе откровенный стокгольмский синдром. Тоже мне великое чувство! А уж взрослых вообще вставляет только от всякой жести. Я даже и не берусь обсуждать такие вещи, как «Пятьдесят оттенков серого»! Психопатия в чистом виде. Хотя мне, конечно, по возрасту такое смотреть нельзя. Но, знаете ли, я, может, вообще не доживу до того возраста, когда можно будет. Когда времени у тебя остается не так много, начинаешь жить на полную катушку.

В общем, мне кажется, что любовь или не существует, или взрослые о ней не имеют ни малейшего представления. Потому что любить должно быть приятно, это не может доставлять страдания. Но многие со мной не согласятся. Вот, например, одна моя знакомая – Мари. Ей двадцать четыре года и она безнадежно влюблена в своего коллегу на работе. Почему безнадежно? Да потому что ее коллега женат. Вот, только что она как раз прошла по противоположной стороне дороги. Все верно – половина восьмого. Именно в это время она выходит из дома, чтобы этот ее коллега (зовут его, кстати, Жан) подвез ее до работы, и они провели вместе хотя бы пятнадцать минут с утра. Вот стоит эта хрупкая и миниатюрная девушка с огромными глазами василькового цвета и короткой стрижкой возле неприметного абсолютно среднестатистического парня, который лет на десять ее старше, имеет жену, ребенка и наглость заезжать каждое утро за Мари и давать ей надежду на какие-то отношения. Нет, вы не подумайте, отношений у них никаких нет, они не любовники. Но он с ней флиртует, и этот флирт тянется уже не первый год. А она влюблена до дрожи, дышать не смеет, когда он рядом стоит и курит свои вонючие сигареты. Хотя такое действительно лучше не вдыхать, здесь она права. Я, конечно, очень хорошо отношусь к Мари, но нельзя любить человека, который тебя не любит. Это противоестественно, я считаю.

А познакомились мы с ней впервые год назад, когда она сидела на лавочке напротив моего окна и плакала. Я как обычно сидела на подоконнике и рисовала в своем скетчбуке абрикосовый пирог мадам Дюпри. Я на той неделе его как раз впервые попробовала и была чрезвычайно вдохновлена. Мари меня не сразу заметила. За годы сидения на подоконнике я повидала многое на этой лавочке – от барыг, продающих травку местным растаманам, до мирно спящего бомжа. Но вот как реагировать на плачущего человека, я не представляла. Сначала мне захотелось спрятаться за шторкой, потому что подумала, что ей наверняка будет неловко, когда она меня увидит. Но потом я решила, что раз уж она сидит и плачет на улице, а не у себя дома, то должна быть готова к тому, что кто-то заметит ее эмоциональный эксгибиционизм. Пока я так рассуждала, Мари подняла глаза, увидела меня, засмущалась и стала вытирать слезы неловкими и нервными движениями. Надо отдать ей должное – она не убежала, а тихонько поздоровалась и помахала рукой. Она, конечно, сразу заметила трубку у меня под носом и наглым образом переключила фокус внимания со своего зареванного личика на мои проблемы со здоровьем – стала расспрашивать, что да как. Но я человек не особо стеснительный и все ей рассказала про себя – про баллон, про маму на двух работах и папу, спасающего детей в Африке. Странным образом ей от этого легче не стало, она словно засмущалась от этой информации еще больше, чем от своих слез. И вот тогда, будто оправдываясь за то, что она может дышать без трубки, Мари рассказала, что и в ее жизни не все так гладко. Так я узнала про Жана.

С того самого дня она каждый день проходила мимо моего окна после работы (вечером она добиралась до дома на метро), и мы с ней общались на разные темы. Про Жана она больше не говорила, как и про мой баллон, в общем-то. Удивительно, что ей всегда было комфортно со мной общаться, несмотря на то, что я в два раза младше неё. Но вот до сих пор по утрам она бежит сломя голову к машине своего ненаглядного Жана, и даже без ее рассказов я понимаю, что у них ничего не изменилось.

В это время из дома напротив вышла мадам Сильви со своим мопсом. Они прогуливаются дважды в день. Как раз около восьми часов они проходят мимо моего окна. Мадам Сильви неизменно говорит:

– Кати, деточка, здравствуй! Чудесно выглядишь!

Она так говорила даже тогда, когда я пила какие-то новейшие экспериментальные лекарства и за месяц превратилась в скелет не только по объемам, но и по цвету лица. С тех пор я точно знаю, что серо-коричневый с синеватым отливом мне не идет. В общем, этой дежурной фразой мадам Сильви пытается облегчить мою участь. Хотя ее никто не просил, да я и не жаловалась ей никогда.

Вообще, все люди, которые видят меня, делятся на два типа. Люди первого типа могут узнать, в чем дело, и дальше вести себя как ни в чем ни бывало. Им самим становится неловко, а еще, возможно, они боятся смерти, не хотят даже думать о ней и пытаются всеми силами переключать свое внимание на что-то позитивное, ну или хотя бы нейтральное. Отчасти, это тоже фаза отрицания. У некоторых людей она вообще длится всю жизнь, хотя со мной они даже не знакомы. По-моему, лучше смотреть фактам в лицо и отталкиваться в своих действиях от реальности, а не от своих иллюзий. Мало кому удается отрицать что-то всю свою жизнь, а чем позже ты сталкиваешься с неприятной действительностью, тем больнее и обиднее за годы, проведенные в блаженном неведении. Это все равно, что видеть прекрасный сон, который наутро обречен прерваться въедливым пищанием будильника. Только некоторые ведь умудряются спать годами и даже десятилетиями! Но это их выбор, конечно, просто я не такая.

Люди второго типа начинают меня жалеть. Причем делают это так неуклюже, будто пытаются пройти по свежевымытому полу грязными сапожищами – они и на цыпочки встают, и ускоряют шаг, чтобы грязь не успела отвалиться. Только вот чище от этого не становится, да и мне совсем не легче. Мне больше нравятся люди первого типа, потому что со вторыми мне неловко. Я не очень понимаю, что мне нужно делать, когда меня жалеют. Наверное, я должна разделить эту жалость к себе и сидеть, всхлипывая о том, какая я несчастная. Только мне себя не жаль. Мне, скорее, жаль таких, как мадам Сильви – она из разряда тех людей, которые все время живут в прошлом. Знаете, жалеют о том, чего не сделали (или даже сделали), или вспоминают, как раньше было хорошо, но совсем не живут в настоящем. Нет, вы не подумайте ничего такого, мадам Сильви мне нравится, иначе я бы с ней не общалась. Она довольно пожилая, но я даже не могу определить ее возраст. Ей точно за шестьдесят, но женщины за шестьдесят выглядят настолько по-разному, что ей вполне может оказаться девяносто лет, просто она хорошо сохранилась. Так вот, поскольку она уже пожила достаточно, у нее всегда в запасе много историй. А мне без ее историй, если честно, совсем уж скучно сидеть весь день на подоконнике. Особенно летом, когда нечем заняться.

И совершенно отдельное место в моем сердце занимает ее мопс Жужу. Он тоже уже довольно взрослый, но, готова поспорить, на свой возраст он себя не чувствует. Он постоянно гоняет голубей, задирает других собак, которым не посчастливилось проходить мимо во время его променада, а еще постоянно чего-то вынюхивает и норовит слизнуть прямо с асфальта. За это мадам Сильви ругает его и грозится не дать собачьего печенья, когда они вернутся домой.

Боже, как я хочу собаку! Ну как можно не любить их мохнатые морды и мокрые носы? Но мне, конечно, собаку нельзя. Во-первых, кто будет ее выгуливать, если я не выхожу на улицу? А во-вторых, мама старается исключить все, что может затруднить мое дыхание, и собачья шерсть входит в эту категорию.

– Боже, какой аромат стоит на всю округу! Невозможно удержаться, правда, Кати? – мадам Сильви приостановилась у моего окна, пока Жужу методично обнюхивал каждый миллиметр мусорки около скамейки напротив.

– Обожаю пироги мадам Дюпри! – восторженно отозвалась я.

– Вот мы сейчас с Жужу обязательно завернем в пекарню. Пирог с абрикосами до обеда точно не дотянет – разберут, расхватают. Тебе взять кусочек, Кати?

– Я бы с удовольствием съела абрикосовый пирог, – сказала я, вспомнив, что сегодня у меня на десерт в холодильнике только виноград. Наверное, мама не успевала купить что-то более внятное. Такое бывает довольно часто, но мама и так мало спит, я готова пожертвовать круассаном, если это даст ей хотя бы десять минут дополнительного сна.

– Но, знаете, это совсем необязательно, – спохватившись, пробормотала я.

Вообще, я хотела абрикосовый пирог. Очень хотела. Мне предложили, и я не могла отказаться. Но общество (а под обществом я подразумеваю унылых взрослых, которые совсем не умеют получать удовольствие от жизни) нам внушает с самого детства, что как только нам предлагают что-то хорошее, красивое и вкусное, да еще и просто так, бесплатно, от души, мы должны от этого отказываться и упираться всеми силами. Конечно, это же внушала мне с детства мама. И, как видите, немного все-таки внушила. Но в идеале я должна была сразу воскликнуть: «О, нет! Что вы, мадам Сильви, не стоит беспокоиться! Я совсем не хочу этого тающего во рту божественного пирога мадам Дюпри!». А я все-таки пока держусь и позволяю себе принимать подарки.

– Ну конечно, обязательно, Кати! Мне будет приятно разделить пирог с тобой! Знаешь такую поговорку: «Горе, разделенное с другом, уменьшается вдвое, а разделенное счастье вдвое увеличивается»? Вот и с пирогами так же, как со счастьем.

Я не очень поняла связь поговорки с пирогами, но видите, человеку будет приятно, мне будет приятно, а из-за каких-то дурацких условностей я должна отказывать и себе, и человеку в приятностях. Где логика в этом взрослом мире? Кто это вообще придумал? Еще хорошо, что мадам Сильви настойчива в своей благотворительности и не сдала позиции при первой возможности. А то сидела бы я со своим невнятным виноградом.

– Ну, если вы настаиваете, – разулыбалась я с облегчением.

Ладно, для кого-то пирог может показаться мелочью (хотя, если это так, то вы действительно никогда не пробовали пироги мадам Дюпри). Но ведь взрослые ведут себя так абсолютно во всем! Я знала девушку по имени Жаклин – белокурая длинноволосая красотка, которая работала официанткой в ресторанчике «У Лемарша» дальше по улице. Так вот она ненавидела свою работу. Она мечтала работать дизайнером. Она даже училась на дизайнера и размещала свое резюме на сайтах вакансий. Но каждый раз, когда ей звонили из какого-нибудь дизайнерского бюро, она сливалась – не шла на собеседование, потому что считала, что у нее слишком мало опыта. Она даже не пробовала!

А как глупо это выглядит с точки зрения Вселенной, знаете? Человек днем и ночью отправляет ей запрос: «Новая работа. Хочу быть дизайнером. Это моя мечта» и так далее. В какой-то момент Вселенной это нытье надоедает, она видит, что человек мало-мальски оторвал свою пятую точку от дивана и хотя бы оформил портфолио и выложил резюме на сайтах. «Ладно, – думает Вселенная. – Пошлю ему работу». И посылает. А человек берет и отказывается! «Ой, ну что вы, что вы! Разве я такое заслужила!». И тут у Вселенной просто нет слов. Занавес.

Но ту девушку я уже давно не видела. Может быть, она все-таки решилась и сменила работу? Очень на это надеюсь. Вселенная, может, и бесконечная, но вот терпение ее – вряд ли.

Мои размышления прервала мадам Сильви, протянувшая мне кусок абрикосового пирога. Они с Жужу уже успели обойти пару домов и зайти в пекарню мадам Дюпри. Сама мадам Сильви уютно устроилась на лавочке со своим куском пирога в одной руке и стаканчиком капучино в другой. Жужу сидел у ее ног и тщательно контролировал процесс падения крошек на асфальт. Несколько мгновений мы ничего не говорили, потому что еду нужно прочувствовать и наслаждаться ей молча, иначе еда превращается в корм. А обращаться с такими пирогами как с кормом – это преступление.

– Мадам Сильви, а у вас есть дети? – наконец спросила я, с упоением дожевывая свой кусок влажного и рассыпчатого абрикосового пирога.

– Да, и довольно много, – засмеялась она.

– Сколько это?

– Трое.

– Разве это много? Чуть больше среднестатистического, я бы сказала.

– Трое мальчишек. И ни одной девочки, чтобы уравновесить эту неуемную энергию!

– Вы думаете, с девочками легче?

– Я не знаю, Кати, – пожала она плечами. – Но мне всегда так казалось, когда я отстирывала грязь и траву с их новых светлых футболок, когда разнимала их, если они что-то не поделили и пускали в ход кулаки, и когда оплачивала их хулиганства. Например, однажды они разбили окно в школе. Кому пришлось платить за него? Конечно, мне. Возможно, и есть где-то на свете такие же хулиганки-девочки, но я их не видела, если честно.

Я заметила, что когда разговариваешь с пожилыми людьми о прошлом, они будто оживают. Поэтому я люблю выпытывать у мадам Сильви какие-то интересные истории из ее жизни. Когда она рассказывает, то чувствует себя хорошо и будто даже становится моложе, а мне не так скучно сидеть – все в выигрыше.

– Все трое были хулиганами?

– По большей части старшие – Этьен и Эжен. Они близнецы. И, хотя характерами они не очень похожи друг на друга, их всегда объединяла тяга к приключениям.

– Это они разбили окно в школе?

– О, да! В начальной школе они были не просто хулиганами. Они были теми детьми, с которыми другим обычно запрещают общаться. Они запросто ввязывались в любые авантюры и даже в драки, а потом втягивали туда и остальных. Наверное, от того, что их всегда было двое, они это делали с такой легкостью.

– Как же за ними не уследили учителя? В начальных школах же все гуляют во внутреннем дворе под присмотром. Разве не так? – хоть я и не хожу в школу, я прекрасно знаю, как там все обустроено. Я же видела фотки на сайте моей школы.

–Да, конечно. Но в нашей школе детей можно было забрать на обед, это же целых два с половиной часа. Многие родители так и делали, поэтому на некоторое время ворота школы были открыты после первой смены уроков. Я своих не забирала, мы с мужем работали очень далеко и не успевали добраться до школы. И вот однажды Этьен и Эжен взяли мяч из школьного спортивного зала и улизнули через открытые ворота. Им хотелось попинать мяч, на какой-нибудь лужайке в парке, но вокруг школы были лишь высокие здания и дороги с машинами. Их грандиозный побег сорвался, и они не нашли ничего лучше, чем пойти на задний двор школы. Один удар ногой по мячу, и стекло в кабинете директора на первом этаже разлетелось вдребезги. Хорошо, что никто не пострадал. Нас сразу же вызвали в школу, а пока мы ехали, директор пыталась выяснить, кто же зачинщик всего этого действа. Сначала их вызвали в кабинет по одному. «Кто придумал сбежать из школы?» – спрашивала директор. «Этьен», – отвечал мой сын. «А ты, стало быть, Эжен?» «Все верно мадам». Затем был разговор со вторым сыном. «Этьен, лучше сразу признайся, что это все твоя дурная затея». «Это действительно идея Этьена, мадам, – отвечал мой второй сын. – Но я – Эжен». Они нагло воспользовались своей идентичной внешностью, чтобы дурить голову директору мадам Линже все то время, пока я добиралась до школы с другого конца города! Даже когда их обоих завели в кабинет, они упорно настаивали, что и тот, и другой – Эжен, а виноват во всем Этьен. Когда я, наконец, приехала в школу, мадам Линже сидела, откинувшись в своем кресле, закатив глаза к потолку и обмахивала свое лицо тетрадкой. Я моментально оценила масштаб трагедии, заверила ее, что мы все оплатим и увезла мальчишек домой. Мадам Линже уже было все равно, кто был зачинщиком, она отстранила от занятий обоих на целую неделю. А Этьен и Эжен искренне считали, что придумали что-то гениальное и, перебивая руг друга, рассказывали мне эту историю по дороге домой.

– А вы их всегда различали?

– Конечно! Они для меня совершенно не похожи друг на друга.

– Удивительно… Как так может быть? Ведь у них идентичная внешность, как вы говорите.

– Да, Кати, но если смотреть чуть глубже, то и увидишь гораздо больше. У людей может быть одинаковая внешность, но душа у каждого уникальная.

– А как же увидеть душу?