Kitobni o'qish: «Куда позовёт прошлое?»
1
Человек неуверенно шёл по гравийной дорожке, шуршал камешками, пылил мысками новеньких, начищенных туфель, заметно подволакивая правую ногу, и растерянно озирался по сторонам. Солнце припекало, день стоял безветренный и жаркий, такой нехарактерный для начала июня, даже деревья, образующие свод над дорожкой, не спасали от солнечных лучей. И от тоски не спасали, даже страха какого-то суеверного, вызванного пребыванием здесь. Кладбище. Сколько раз он проезжал мимо, намеренно пользуясь «пьяной», непопулярной, пользующейся дурной славой среди местного населения дорогой, и в сторону холма, на котором не так давно разрослось кладбище, старался даже не смотреть, старательно отводил глаза, вглядываясь исключительно в серую ленту асфальта, и каждый раз радуясь тому, что сумел объехать пробки на въезде в город. А вот поди ж ты, оказался вдруг как-то среди могил. Правда, как оказался, зачем, и что ищет тут – вопрос, и он просто шёл вперёд, пыля щегольскими туфлями, парясь в наглухо застёгнутом пиджаке и при галстуке.
Ему бы повернуть назад и уйти с кладбища, а потом и с холма вниз к дороге, никого у него нет на этом погосте – ни родни, ни друзей, некого навещать, так чего ж он ищет здесь? И почему не получается просто взять и уйти? Бродит, бродит бесцельно… устал, а выхода никак найти не может. Лабиринт Минотавра какой-то в самом деле!
Чудовищно болела голова, путались мысли, лезли в голову какие-то совершенно посторонние глупости. Казалось, ещё шаг, другой, и голова просто отвалится, покатится по дорожке, и окажется, что ему самое место тут, в обители мёртвых. Пошутил, усмехнулся и от этой усмешки болью свело лицо, потом запульсировало что-то в области затылка. Человек непроизвольно приложил к затылку ладонь, надо же, липкая… видать испачкался где-то, поднёс руку к глазам, и его затошнило, пальцы оказались перемазаны кровью. Из кармана пиджака он выхватил платок, принялся вытирать перемазанные пальцы, а кровь всё никак не хотела оттираться, засыхая и скатываясь… Воды бы сюда. Поискав глазами урну и не найдя её, он тщательно скрутил испачканный платок так, чтобы следы крови внутри оказались, чтобы ни дай бог, не касаться её, брезгливо поморщился, двумя пальцами запихнул платок обратно в карман пиджака. Внимательно осмотрел ладонь, заметил, что не всю кровь удалось стереть.
Но и это не заставило свернуть в поисках воды, он всё шёл и шёл, вытирая уже чистую руку об отутюженные брюки, вот увидел людей, стоящих возле разрытой могилы, услышал плач, поморщился, до того людская скорбь ему наигранной и фальшивой показалась, отчего-то вспомнилось даже, как в былые времена специально плакальщиц на похороны приглашали. Никак кто-то решил возобновить давние традиции. Человек хотел пройти мимо, но голова болела всё сильнее, наверняка у кого-то из этой толпы таблетка имеется, может, выручат? И медленно, сильно шатаясь и хватаясь руками то за деревья, то за оградки, он двинулся вперёд. Подошёл, не глядя, постучал кого-то по плечу:
– Эй, приятель, у тебя таблетки от головы не найдётся? – превозмогая подступающую тошноту, невнятно пробормотал он. Голос был чужим, хриплым и срывающимся.
Мужчина даже не обернулся, не посмотрел, кто его за плечо тронул. Странно, обычно на подобный жест со спины люди оборачиваются инстинктивно, как на опасность, а этот даже не отреагировал. Никак.
– Эй! – обратился он к следующему, тоже по плечу хлопнул. Ощутимо так хлопнул, чтобы проигнорировать не получилось. – Да вы что, сговорились все что ли?! И оглохли разом?! – мужчина обошёл толпу и остановится в немом изумлении. Он знал здесь каждого. Вот его коллеги, ну как коллеги, подчинённые, кое-кто из соседей по посёлку, немногочисленная родня. А вот Инна… Инна тоже здесь, как и положено скорбящей супруге, стоит чуть поодаль, прячет лицо в лацкан пиджака их водителя Рината, плечи её мелко вздрагивают. А с другого края его родители стоят, обнявшись. Не плачут, нет, но лица у обоих будто замороженные.
Да что же тут происходит?! Кого хоронят подобным составом?! Он обернулся и заорал от ужаса, увидев на могильной насыпи возле креста собственную фотографию.
– Эй! Мама! Я жив! Мам!… Пап… – человек пытался достучаться хоть до кого-нибудь, подскочил к жене, потряс её за плечи. Ну как потряс… ему так казалось, а она и не заметила, только отмахнулась от пролетающей пчелы рукой в чёрной перчатке, украдкой бросила скучающий взгляд на крохотные золотые часики… – Нет! Нет! Нет!…
Не отдавая себе отчёта, он побежал прочь от толпы, пересёк дорожку, перепрыгнул через оградку чьей-то могилы, бросил быстрый взгляд на красивый памятник, буркнул извинения, мол, виноват, потревожил, а с портрета на него будто с укором смотрела совсем молодая и удивительно красивая девушка… Не думая, он нырнул за памятник, упал на землю и зарыдал, не в силах поверить в собственную кончину. Достал из кармана платок, вспомнил, что тот весь в крови, брезгливо откинул его в сторону, вытер слёзы рукавом дорогого пиджака. Посидел, отдышался, потёр глаза и выглянул с опаской из-за памятника, вдруг показалось? Ну вот почудились ему собственные похороны! Но нет, люди всё ещё стояли тесным кружком, уже не плакали, и тихо так было, только птицы щебетали где-то в вышине, да раздражающе стрекотал в траве кузнечик…
Скрипнула дверца ограждения, кто-то подошёл вплотную к его убежищу, положил на могилу букет в шуршащей обёртке, сел на лавочку. «Даже пыль не смахнул!» – подумалось вдруг. Нет, серьёзно, кто-же садится на лавочку вот так, не глядя, не позаботившись о том, чтобы не испачкать одежду? Чиркнула зажигалка. Курить собрался? Да нет, просто свечу зажёг, поставил на могилку, снова на лавочку сел. Всё молча.
– Ну и чего ты прячешься? – вдруг услышал он насмешливый голос. – Будто тебя кто увидеть может?
– Простите… – он осторожно выглянул из-за памятника, столкнулся взглядом с насмешливо прищуренными серыми глазами, – Это вы мне?
– А там ещё кто-то есть? Тогда вылезайте оба.
На лавочке сидел мужчина. По возрасту, наверное, чуть моложе, или ровесник. Короткие, русые волосы, серые внимательные глаза, какая-то небрежность в одежде. Стильная небрежность… Джинсы с подворотом, белая рубашка, с рукавами, закатанными до локтя, кроссовки. Татуировка сбегает от локтя к запястью… Это ж надо! Взрослый вроде, а одет как пацан, вот он, например, никогда так не одевается, даже дома ходит в брюках со стрелками, а уж кроссовки сроду не носил, разве что в школе, на физкультуре, когда в младших классах учился. Он одёрнул себя, о чём думает? Не всё ли равно, как одет его случайный собеседник? А татуировка, кстати, грамотная, он в этом понимает, в своё время бизнес с тату салона начинал.
– Вы меня видите? – с заминкой спросил он, закончив разглядывать случайного собеседника.
– Да вроде как… Так от кого прячетесь? – с усмешкой подмигнул мужчина.
– Нет… Я не прячусь, я просто понять не могу. Я вот он, здесь, вполне себя ощущаю, тёплый, живой, а там, – он с какой-то детской обидой кивнул на похоронную группу, – Мои похороны проходят. Понимаешь? – перешёл на «ты» он. – Меня вон там хоронят!
– Не знаю, кого там хоронят, да точно не тебя. И раз уж разговор у нас приключился, давай знакомиться. Меня Кирилл зовут.
– Я Степан. Степан Прохоров.
– Вот как? Интересно…
– А мне интересно, почему меня видишь только ты?
– Это неинтересно. Объяснять не буду. Долго, муторно и ни к чему. Ты тот самый Степан Прохоров, что в аварию угодил? Владелец гостиничного комплекса?
– Насчет гостиниц – да, а вот насчёт аварии ничего ответить не могу. Вероятно, конечно… – он снова бросил затравленный взгляд на толпу, зачем-то посмотрел на руки и неуверенно пожал плечами. – Иначе, чтобы они все тут делали?
– Действительно кого-то хоронят, – подтвердил Кирилл, – Кого-то, кто был в твоей машине. А ты вполне себе живой. Покоцанный, конечно, в несознанке, но живой.
– Как это? Я… не понимаю.
– Да вот так. Кома, например, так бывает. Ну или без сознания просто. И так бывает. Хотя, я не медик, это не ко мне вопросы…
– Ты чудной.
– Все мы немного чудные… – Кирилл, не обращая внимания на собеседника, достал телефон из кармана, набрал номер, – Димыч, здорово! Как жизнь? Слушай… Дим, я сразу о деле. У меня вопрос к тебе. Ты что-нибудь слышал о Прохорове? Да. Степане. Слышал? Даже дело тебе передали? А что с ним не так? Ты же ДТП не занимаешься? Вот как… я сейчас громкую поставлю, повтори… – и уже к Степану. – Слушай.
– Короче! – ожила трубка. – Как показала экспертиза, машина взорвалась в движении, никакого ДТП не было. Банально устранили взрывом.
– Димка, а подскажи мне, как опознавали Прохорова?
– Кирюх, ну нет… Ты снова что ли полез куда не надо? – недовольно проворчал голос в трубке, – А, впрочем, всё равно ведь узнаешь… Как опознавали… Да никак! Жена сказала, что именно он сидел за рулём, и выехал из дома за пятнадцать минут до взрыва. Там опознавать было нечего. Взрыв настолько мощный приключился, что металл расплавился, всё в клочья, что уж с человеком станет…
– Понятненько… – Кирилл помедлил. – Дим, не хочу расстраивать, но всё же подкину тебе ещё одну задачку. Прохоров жив.
– Кир… ну не надо. Ну ты опять?
– А что я? Я вообще не при делах, и встревать ни во что не собираюсь. Хватит с меня уже. Просто предупреждаю, что в скором времени Прохоров объявится. Будь готов.
– Ты уверен?
– Разумеется.
– Ну лады, Кир. Я тебя услышал… Ты сам сейчас где?
– У Каринки, – нехотя отозвался Кирилл, – У неё как бы день рождения сегодня. Был бы…
– Ну и от меня поздравляй! – фыркнула трубка.
– Непременно. Ладно, позже созвонимся ещё. – Кирилл сбросил звонок, посмотрел на Степана с интересом. – Что, правда, ничего не помнишь?
Тот отрицательно покачал головой, снова потёр глаза, застонал, не в силах сдержаться.
– Голова болит? – посочувствовал Кирилл.
– Да. Таблетки нет?
– Неа… Да ты её сейчас и взять-то не сможешь, придётся потерпеть.
– Как ты узнал, что я живой?
– Не похож ты на призрак, – охотно отозвался Кир, – И то, что боль чувствуешь, самый верный показатель того, что живой.
– Ты мне поможешь?
– Нет, – просто ответил он.
– Не нравлюсь я тебе, да? – и спросил-то вроде, констатируя факт, а в голосе издёвка послышалась. Собеседник не мог не заметить. Но, всё также лениво щурясь на солнце, пробивающееся сквозь густую листву, ответил:
– Да мне женщины нравятся. – Лениво ответил, небрежно, а Степана затопило волной ярости. На мгновение, всего на мгновение, и он сумел подавить в себе вспышку, даже улыбнулся натянуто, вроде как оценил шутку.
– Так почему не поможешь? Не можешь или не хочешь?
– Не хочу. Да и зачем тебе помощь моя, когда ты очнёшься вот-вот? Единственное… – Кирилл разблокировал телефон, показал Степану номер на дисплее, – Это номер следователя. Запоминай, номер лёгкий. Зовут его Дмитрий Ильич, он ведет твоё дело.
Степан пробежался глазами по ряду цифр, кивнул. На память он никогда не жаловался, а номер и правда, лёгким оказался.
– Теперь иди, – сунув телефон в карман, требовательно посмотрел на Степана Кирилл. – Ты мне мешаешь.
– Последний вопрос… Почему я не могу уйти с кладбища?
– Не знаю. Попробуй найти смотрителя кладбища, может, он подскажет.
– Издеваешься?! Да как же он подскажет, когда не увидит меня?! – едва сдерживая гнев, негодовал Степан. – Я ничего не понимаю! Кто ты? Объясни толком!
– Я Кирилл. Сказал же… Остальное – не твоё дело. Иди. Найди смотрителя. И не надо дебош на кладбище устраивать. Разорался он…
– Всё равно меня никто не слышит, – буркнул Степан, выходя за ограду.
– Живые нет, – ровно, не повышая голоса, ответил Кирилл, – Но здесь… довольно много мертвых. И они тебя слышат.
– Ты ненормальный! – Степан пятился от странного и совершенно непонятного ему человека, – Тебе лечиться надо!
– Всенепременно, в ближайший вторник займусь, – усмехнулся Кирилл и, повернувшись к Степану спиной, сел на лавочку, заговорил, но уже не с ним, с фотографией на памятнике.
Степан, оглядываясь на Кирилла и что-то неразборчиво бухтя себе под нос, уходил назад, к выходу, или не к выходу? Но ему казалось, что где-то там, позади, он видел дом. Небольшой, бревенчатый – сам факт его существования на кладбище удивил Степана ещё тогда, в начале пути, а сейчас он вспомнил. Обогнув по большой дуге родню и подчинённых, которые ну никак не спешили расходиться (неужто любовью к нему неожиданно воспылали?), он двинулся в обратном направлении. Голова болела нещадно, тело ломило, да ещё в жаркий день ему вдруг стало так холодно, что и пиджак пришёлся кстати. Но, стараясь не обращать внимания на боль и холод, а сделать это можно было только разозлившись, благо, было на кого, Степан шёл и ругался вполголоса. Лучше бы в полный голос, а ещё лучше кричать, но он опасался, держа в памяти странные слова этого ненормального… Вдруг услышит кто? И мертвецы из земли полезут, выяснять, кто нарушил их покой? Тьфу! Что за чушь! Но шаг он, тем не менее, прибавил.
Вот и дом… Низкий, бревенчатый, крохотный, всего-то, наверное, на одну комнатёнку… распахнутая настежь дверь, а на рубленном крыльце сидит старый дед, и ножом с широким лезвием остругивает палку.
– Что, дедуля, к нашествию вурдалаков готовишься? – развеселился Степан, разгоняя собственные страхи, и, понятное дело, дед его не услышал, продолжил себе увлечённо строгать, засыпая крыльцо лёгкой, жёлтой стружкой.
Степана будто потянуло в открытую дверь. Беспрепятственно он взошёл на крыльцо, вошёл, наклонившись, дабы не удариться лбом о низкую притолоку, поморгал, пытаясь хоть что-то разглядеть в полумраке небольшой комнатёнки, сделал два неуверенных шага и провалился в глухую пустоту…
2
Кирилл зашёл домой, дошёл до гостиной, отпихнув ластившегося к нему пса, упал на диван и, откинувшись на спинку, закрыл глаза.
– Кир? – Лиза вышла из кухни с полотенцем в руках, обернулась к дочери, – Полин, забери Макса наверх, поиграйте…
Полине дважды повторять не пришлось. Умненькая и очень чуткая девочка мигом сообразила, что с отцом что-то странное происходит, и не нужно Максимке слушать взрослые разговоры. То ли дело она, ей можно, она уже совсем взрослая, в свои, только исполнившиеся одиннадцать, но и ей находиться с рядом родителями сейчас ни к чему, она очень хорошо понимает, что есть ситуации только для двоих, для самых близких, и мешать она не стала, посмотрела настороженно сначала на мать, потом на отца, нахмурилась и, кивнув, взяла Максимку за руку, повела наверх, пообещав мультики.
Лиза бросила полотенце, проводила глазами дочь и сына, подошла к мужу и села на краешек дивана, рядом.
– Кирилл. Что-то случилось? Не молчи. Я же вижу, что-то не так, на тебе лица нет.
– Лиза… – голос был хриплым, словно простуженным, – Лизонька… – Кирилл притянул к себе жену, обнял, уткнулся лицом ей в макушку. – Ничего не закончилось. Снова что-то начинается. Я снова видел…
– Кого, Кирюш? Ты же… Ты же к Карине ездил. Её видел?
Облизав пересохшие губы, Кирилл отрицательно покачал головой.
– Не её. И даже не призрак.
– А кого? – Лиза вывернулась из его объятий, отстранилась, пытливо заглянула мужу в глаза. – Ну же! Кирилл… Говори! – поторопила она, обрывая затянувшуюся паузу.
– Прохорова Степана.
– Это который в ДТП погиб? – вспоминая новостной ролик, облетевший на днях все местные каналы, нахмурилась Лиза.
– Ну типа того. Не знаю, кто погиб в его машине, но наверняка не Прохоров. Он вполне себе жив. Его я и видел.
– Не понимаю. Он жив? Ты его видел? Так?
– Так.
– И что же тогда тебя так напугало?
– Не напугало. Тут другое… я не хочу больше всех этих расследований. Устал. Но понимаю, снова ввяжусь во что-то дурно пахнущее. А дело вот в чём. Прохоров сейчас немного не в себе. Где он и что с ним – понятия не имею, но то, что жив – уверен. Без сознания, да, но жив. Вот в таком состоянии я и встретил его.
– Поясни, Кирюш. Объясняешь слишком сумбурно. Выдохни и расскажи толком. Выходит, он всё-таки был в той машине?
– А толком, Лизунь, я и сам ничего не знаю. В машине его не было. Но он избит сильно, что собственно, и привело к потере сознания. В себя уж должен прийти. Как-то так. А что там произошло, я не знаю и знать не хочу.
– Прохоров… просил тебя о помощи?
– Просил.
– А ты?
– А я отказал.
– Почему, Кирюш?
– Зачем ему помогать? В себя он и так придёт, а дальше пусть ему следователь помогает. Михальчук дело ведёт. И кстати, это не ДТП, это взрыв. То есть убийство. Вернее, покушение.
– Ни фига себе… – задумалась Лиза. – Ну хорошо… Ты ему отказал, а что с настроением тогда?
– Да предчувствие что ли. Нехорошее. Как-будто начинается что-то. И мы, как обычно, завязнем в очередном болоте. И да, Лиз. Мне страшно.
Лиза молча прильнула к мужу, обняла и задумалась. Что-то изменилось после зимней истории. Мимолётно, незаметно, но так серьёзно. А словами и не объяснить, что именно. Оба они стали другими. Всё так же сильно любили друг друга, оставаясь родными по сути, но что-то изменилось. Она изменилась. Разлука, страх за мужа, за семью, потеря ребёнка – всё это не могло пройти бесследно, и пусть изменения в ней не отражаются пока на отношениях, но слегка искажают их, чуть-чуть, но тем не менее… Кирилл… он изменился ещё сильнее, да и не проходит без последствий такое близкое соприкосновение с сумеречным миром, со смертью, и тяжелое ранение даёт о себе знать. Но не думать сейчас, не думать… Нельзя себя накручивать. Лиза решительно поднялась с дивана, отошла к окну.
– Кирюш… но ведь ты не сможешь игнорировать очередное расследование, если оно всё-таки случится. И я не смогу… – не глядя на мужа, размышляла Лиза. – Каждое новое дело нас будто перед фактом ставит, мы волей-неволей оказываемся замешаны во всё, что бы ни происходило…
– Всё так, Лизунь… – Кирилл, закрыв глаза, тёр пальцами виски, видно голова побаливала, – Но я не хочу больше. Ни видеть, ни слышать. Жить своей жизнью хочу. С тобой, с детьми. Понимаешь, жена? Спокойно жить хочу, а не вот это вот всё…
Он открыл глаза и снова зажмурился. Это головная боль такие странные глюки выдаёт? Вот Лиза. Стоит у окна и смотрит во двор, кусая губы и накручивая на палец прядь волос. А вот… ещё одна Лиза. Стоит в углу гостиной, скрестив руки на груди и хмурится, сверля его пронзительным взглядом… Кирилл снова открыл глаза. Глюк никуда не делся. Стоит. Смотрит. Будто с угрозой даже.
– Ты кто? – осторожно шепнул Кирилл в пустоту. Глюк подёрнуло рябью, пошли помехи будто в телевизоре, раздался хлопок, это пробки выбило, Кирилл моргнул, и всё опять вернулось на свои места, а Кир едва успел подхватить брошенное Лизой полотенце и прижать его к носу. Снова кровь хлынула. Хорошо хоть диван не запачкал…
– Кирилл? – Лиза ахнула, засуетилась, доставая лёд из морозилки. – Снова, да? Кто приходил? Кого ты видел?
Он виновато посмотрел на жену и не отважился рассказать.
– Не знаю… что-то было, а что… не разглядел. Лиз, как странно получилось, – легко переменил тему он, – Сначала ты у нас даром обладала, а я самым обычным был, таким далёким от мистики и всей этой… чертовщины, а потом… откуда у меня дар взялся? Ведь не было…
– Это последствия снятия проклятия. Последствия комы, наверное.
– Многие в коме бывают, но способности такие не каждый приобретает.
– Да. Ты прав. Предположу, что перетащил мои, – горько усмехнулась Лиза. Она прекрасно понимала, что муж уводит её от дальнейших расспросов, и позволила ему сделать это. Расскажет. Время придёт, он сам всё расскажет, просто не сможет утаить.
Прыгая через ступеньку, скатилась с лестницы Полина.
– Родители, а что у нас со светом? Там телек как вырубится! Макс недоволен, ворчит.
– Да… сейчас посмотрю рубильник, – незаметно запихнув испачканное полотенце под плед, поднялся с дивана Кирилл. На шутку дочери даже внимания не обратил.
– И это… – Поля замялась. – Мне как бы на треню сейчас уходить… Макса заберёте?
– Конечно, – спохватилась Лиза. – Мы с ним сейчас гулять пойдём.
– Поль, хочешь отвезу тебя? – предложил Кирилл.
– Пап, ты чего? – удивилась девочка. – Что-то случилось? Я ж не маленькая уже, сама хожу на тренировки, так чего ты?
Кирилл пожал плечами и не ответил. Не о чём пока говорить, но странное видение сильно встревожило и напугало его. Как такое может быть? Вот Лиза. Живая и здоровая. А вот призрак, неотличимый от неё? И Кирилл совершенно точно уверен, что никаких семейных тайн, вроде потерянной сестры-близнеца, в семье нет. Хотелось выйти, подумать, но Лиза забеспокоится, если он сейчас сбежит из дома, сразу догадается, что связано его странное поведение с видением, а там и с расспросами привяжется, ну как о таком расскажешь?
– Пап, я могу не ходить сегодня на тренировку, – подошла Полина, застыла в шаге от отца, настороженно повела плечами и как будто даже принюхалась. – Я же вижу, что-то не так… Снова, да? Снова что-то начинается?
– Всё хорошо, Полин. Правда, – соврал Кирилл, но прозвучала его ложь неубедительно.
– Пап… Снова что-то начинается, да? – тихо повторила девочка. Когда прошедшей зимой несчастья посыпались как из рога изобилия, Полина очень переживала, и чтобы отвлечь себя хоть немного, записалась в спортивные секции. Она физически не могла находиться дома, стены давили, хотелось волком выть и крушить всё, до чего дотянуться могла, и с одной тренировки девочка брела на другую, лишь бы не думать, лишь бы не находиться в замкнутом пространстве родного дома. Ведь дом – это самое безопасное место, а их дом с некоторых пор угнетал. Папа тяжело ранен, и находится где-то очень далеко, мама в больнице с выкидышем, бабушка, вечно заплаканная, ещё больше нагнетает, то блажит, ещё больше накаляя обстановку, то молится. Мрак! А что в будущем – совершенно непонятно, ну и как ребёнку десяти лет пережить столько всего? Марик, конечно, поддерживает, но не очень-то у него получается, сам извёлся… И Полина записалась на самбо, на картинг и в секцию альпинизма, намеренно выбрав довольно тяжёлые виды спорта, требующие полной самоотдачи. Лиза, узнав о подвигах дочери, только вздохнула, сказала, что лучше не разбрасываться, прыгая из секции в секцию, а выбрать что-то одно, раз уж желание спортом заниматься возникло. Поля молча выслушала, хмуро кивнула и… записалась ещё на стрельбу из лука.
А потом вернулся папа. И дома всё разладилось окончательно. И вроде бы отношения в семье остались прежними, и вроде бы ссор не прибавилось, их просто не было, но Поля видела, как изменились родители. Да что там, и она изменилась, и Марк, даже Максимка вроде как другим стал, более нервным что ли… Каждый будто замкнулся в себе, очертив незримый круг личного пространства, и тщательно оберегал его не только от посторонних, но и от самых близких. Было ещё кое-что. Полине невыносимо было жаль родителей. Оба стали как тени, особенно отец. Когда вернулся с Карелии, на него смотреть было страшно, казалось, что в любую минуту может случиться непоправимое. Худой, изнурённый, с чёрными кругами под глазами… а ещё первое время он передвигался по дому, опираясь на палку. Как дедушка старенький. И очень много спал. Не раз Полина застывала над уснувшим в гостиной отцом, стояла, прислушиваясь, дышит ли? Не раз, не выдержав напряжения, убегала из дома в лес и там, забившись в чащу, кричала до срыва голоса, стараясь хоть как-то выплеснуть страх, поселившийся внутри. Тогда спорт очень помог, без него бы не справилась…
Сейчас, спустя почти полгода как-то всё наладилось, но, странное дело, Полина, никогда не интересовавшаяся спортом, неожиданно для себя втянулась. И радостно бегала на занятия, больше не заглушая ими безотчётные страхи, а действительно заинтересовавшись. Родители не одобряли, говорили, что необходимо сделать выбор, а не разбрасываться, перебегая из зала в зал, с одной секции на другую, но девочка только руками разводила – сделать выбор она не могла. На учёбе все её секции не отражались, годичную программу Полина освоила ещё до новогодних каникул.
В выходные предстоял первый длинный турпоход, и Полина суетилась, тридцать три раза на дню перетряхивала содержимое рюкзака. Всю весну через выходные она ходила в короткие походы, сначала это были радиальные вылазки, потом с одной ночёвкой, теперь же отправлялась на неделю. И конечно было немного страшно и волнительно, и очень хотелось, но с другой стороны, оставлять родителей без пригляда немного боязно, ведь стоит отвернуться, они опять во что-нибудь вляпаются… Вот ведь семейка! И потому сейчас она глаз не сводила ни с отца, ни с матери – наблюдала, стараясь уловить изменения в их поведении. И кажется… что-то действительно началось…
3
Степан открыл глаза и долго, не мигая, смотрел в одну точку – на плохо стёсанный сучок в деревянном потолке. Где он находится? Как оказался здесь? Память услужливо подсунула то ли странный сон, то ли видение – кладбище, похороны, разговор со странным типом возле одной из могил, приземистую избушку смотрителя… Так это был не сон всё же! Степан осторожно повернул голову в ту сторону, откуда в полутёмное помещение лился свет. Так и есть. Открытая дверь. На крыльце дед сидит, только палку уже не стругает, воткнул её в метлу, подметает жёлтые ступеньки…
– Эй дед! – Степан с трудом разлепил губы. Голос был чужой, непривычный, пересохшее горло горело огнём, и это сейчас напрягало больше всего, даже головная боль отступила, уступив место невыносимой жажде.
Как ни тихо позвал Степан, старик услышал, поставил метлу в крошечных сенях, обстучал на пороге мусор с обрезанных валенок, зашёл в комнату. Валенки! Степан едва не расхохотался. Это летом-то! Но не сказал ничего, только выдохнул так тихо, что дед, наверное, скорее догадался:
– Пить…
– Сейчас, сейчас, парень… – он зачерпнул воды из деревянной кадушки, шаркая валенками, подошёл к кровати, – Давай помогу…
Степан мотнул головой, обойдусь, мол, но, едва начав подниматься, снова повалился на кровать. Сил не было. Глупо отказываться от помощи. Даже от такой…. Примитивной. Дед приподнял его голову, приложил к губам алюминиевую кружку. Сначала Степан скривился от брезгливости, наверняка грязная, но, глотнув холодной и на удивление вкусной воды, начал пить жадно, захлёбываясь и разливая воду на себя.
– Да ты не торопись! Воды много, – проворчал дед, – Я ещё принесу…
Зубы клацнули о металл, в голове медленно и неповоротливо зашевелились мысли.
– Где я? – спросил Степан, хоть и знал наверняка, каким будет ответ.
– На погосте, – ожидаемо ответил старик.
– Как я здесь оказался?
– Так… нашёл я тебя у ворот, – пожал тощими плечами дед. Тяжело поднялся, скрипнув коленными суставами, поставил кружку на стол, взял в руки старый закопчённый котелок со стола. – Картоху будешь? У меня и сало есть, и огурцы…
– Ты почему скорую не вызвал, старый? – вместо ответа, спросил Степан. Он едва сдерживал гнев, и не мог находиться в этом домишке больше ни минуты, а уж садиться за стол и есть картоху с салом! Это точно не о нём история…
– Так… какая скорая, милый? Вот кто сейчас знает, где ты? Ведь похоронили тебя, вроде как, сегодня с утра. Вот так… А кабы я скорую вызвал, да в больничку тебя доставили? – держась за поясницу и шаркая валенками, дед медленно передвигался по избе, то тарелки на стол выставляя, то доставая из полки, занавешенной отрезом линялого ситца, гнутые алюминиевые вилки, – То-то и оно, парень! И те узнали бы, кто тебя избил, да бросил у ворот… Ну верно в насмешку! Это ж надо было додуматься, избить человека и выбросить возле погоста?! Шутники!
– Я ничего не понимаю! – в отчаянии схватился за голову Степан.
– Это ничего. Ничего, парень. Главное живой, с прочим… разберёшься.
– И то верно… Дед, а вообще, сколько я здесь?
– Так это… неделю.
– Как неделю?! Я ж за это время тысячу раз богу душу мог отдать! – свирепо зарычал Степан. Он не очень понимал, что происходит, не помнил, что случилось с ним, и оттого психовал, вымещая злость на том, кто волей судьбы оказался рядом. В его голове должен быть идеальный порядок, он всё систематизирует и раскладывает по полочкам. И в быту, и в голове. Так в каком месте произошёл сбой? Как вышло так, что память отказывается воспроизводить детали?! Вот он выходит из дома, отпускает Рината, мол, сегодня сам за рулём поедет, садится в машину и… пустота. Будто ластиком по памяти прошлись… И как же это бесит! И зло сорвать не на ком… Дед для этой цели совсем не подходит, как ни крути, а старик, выходит, жизнь ему спас.
– Так ведь не отдал же, – хитро ухмыльнулся дед, – Зинаида приходила, смотрела тебя, сказала, что отлежаться надо. Тихо, спокойно отлежаться.
– И кто у нас Зинаида? Светило медицины или человек-рентген? – сарказм так и рвался из него, не удержать. По-хорошему, благодарить старика надо, а не нападать, обвиняя неизвестно в чём. Но совесть молчала, в душе, как и в голове, пустота царила.
– Так ведь… знахарка она.
– Бред! Ну бред же! – бушевал Степан. Впрочем, бушевал, сказано сильно, говорить он мог только вполголоса, а уж ругаться… разве что мысленно. – Знаешь что, дед, ты сейчас скорую вызывай. Только имени моего не называй, не надо. Пусть отвезут в больницу и нормально проверят, что у меня там с головой не то… Знахаркам я не очень доверяю, медикам больше.
– Хорошо, – обрадовавшись возможности переложить заботу о раненом на плечи врачей, засуетился дед. – Ты погоди чуток, только на крыльцо выйду, тут у меня… сигнал барахлит… – и, взяв с полки старый, допотопный кнопочный телефон, торопливо вышел из избы.
Степан закрыл глаза и медленно досчитал до десяти. Потом ещё раз. И ещё. Успокоиться. Надо успокоиться. Но как же нервирует эта долбанная беспомощность и неожиданный провал в памяти! Не помнит. Он ничего не помнит из того, что произошло в тот день. Как он очутился на кладбище? Почему избит? Почему так ужасающе болит голова, и почему, в конце концов, кого-то неизвестного похоронили под его именем?! Спокойно, Степан, спокойно…
Дед больше не заходил в дом, маячил на крыльце размытым пятном в солнечном свете, и хорошо. Он ведь, как умел, помочь пытался, защитить даже, а Степан набросился будто на врага… Неправильно это… Вот только не хозяин сейчас Степан своим эмоциям, они рвутся на волю – не удержать, так что пусть лучше старик маячит возле дома. Снаружи… Для него же безопаснее будет.
4
Вечером Кириллу позвонил Михальчук.
– Вот скажи, как ты это делаешь?! – не поздоровавшись, хмуро выдал он.
– Что именно? – изобразил недоумение Кирилл.
– Мне звонил Прохоров. Тот самый Прохоров Степан, которого сегодня утром похоронили. Только что я был у него в больнице. Прикинь, это действительно он, и возникает закономерный вопрос, а кого же тогда хоронили?
