Kitobni o'qish: «Ведьмин зов»
Часть первая
Она вышла из зала посреди церемонии, сорвала бейдж и выбросила в урну. Через минуту одумалась, вернулась, выудила пластиковую карточку обратно: без бейджа ее не пустят в гостиницу. В холле работали экраны, шла трансляция из зала, грохотали аплодисменты. По коридору сновали люди, как чайки за кормой колоссального теплохода. Журналисты писали на камеру подводки и комментарии. Охранники-шкафы громоздились у входов и выходов, спиральные провода вились из-под белоснежных воротников прямиком в волосатые уши. Путаясь в вечернем платье, оступаясь в туфлях для красной дорожки, Эгле вышла из кинотеатра и поймала такси.
Прилично было бы остаться на пафосную вечеринку и поздравить победителя. Не бежать из зала на глазах у коллег, не терять лицо, не швыряться бейджем. Хранить бесстрастность, улыбаться, пить шампанское, ведь номинация сама по себе уже победа, правда? Тем более первая номинация молодого профессионала; завтра Эгле пожалеет, что не сдержалась, но сейчас ей хочется визжать, рыдать и драться. И еще, конечно, взорвать этот город, снести с земли вместе с предвзятым, бездарным жюри, не оценившим ее работу.
– Куда мы едем? – деликатно спросил таксист, и спросил уже в третий раз.
– У вас есть хорошие ночные клубы?
– Это Одница. – Таксист обиделся. – Спросите еще, есть ли в лесу деревья!
– Поехали, – сказала Эгле.
На всех экранах продолжалась трансляция, зеваки толпились на тротуарах, задрав головы. Только что назвали победителя в номинации «Лучший анимационный фильм»; стоял теплый, мягкий, поролоновый вечер. Кабриолеты втянули складные крыши, как улитки втягивают рожки. Пассажиры в открытых салонах вертели головами, болтали, смеялись, – что с них взять, туристы.
Пойду официанткой в кафе, сказала себе Эгле. И прекрасно, отличная работа. Хватит портить глаза, сутками напролет рисуя проклятые концепты, возиться с выкройками и эскизами, хватит добиваться совершенства. У меня исторический костюм, где каждая пуговица, каждая фактура выверена и оправданна. У меня тысячи дней, проведенных в музеях, у меня системный подход, технология «состаривания» ткани. Вы знаете, как изнашиваются бальные платья и каковы на ощупь нижние юбки, и что означает цвет обшлагов на парадной инквизиторской мантии?! Мои костюмы достовернее музейных экспонатов, я создала чудо на этом проекте, а вы награждаете фэнтези, где вся одежда взята из наркотического бреда!
Таксист был прав: ночных клубов здесь было как деревьев в лесу. Не выбирая, не раздумывая, она вошла в первую попавшуюся дверь.
Вечер только начинался, зал был полупустой, но Эгле сразу поняла, что ей здесь нравится. Свежо, до времени не громко, приятный свет. На экранах продолжалась церемония; Эгле понимала, что трансляция вездесуща. От нее не спрятаться, проще сесть спиной к экрану.
Она уселась за столик, заказала коньяка и прислушалась к себе; обида никуда не делась, и сожалений о бегстве не было. Потеряла лицо – ну и плевать. Мнение коллег – помет колибри. Микроскопический вес.
У пустующей эстрады в одиночестве сидел молодой мужчина с кружкой пива. Эгле почти поймала его заинтересованный, оценивающий взгляд, но мужчина успел отвести глаза: так отворачиваются воспитанные, благополучные подростки. Настала очередь Эгле его разглядывать: нет, не завсегдатай ресторанов и баров, скорее спортсмен, член яхт-клуба. Блестящие черные волосы, ярко-голубые глаза на загорелом лице; турист? Откуда такой? Может быть, местный?
Он посмотрел на нее и на этот раз не стал отворачиваться. Несколько секунд они разглядывали друг друга, потом он встал, подхватив свою кружку и пересел к ней за столик:
– Я видел вас сегодня на церемонии, у вас номинация за лучший костюм, так?
– Вы обознались, – процедила она, стремительно теряя к нему интерес. Он почуял это и заговорил быстро, сбивчиво:
– Я подошел… это наглость, но я должен был вам сказать. Костюмы в «Железном герцоге»… высокое искусство. Повествование, экспрессия, подлинность… Идеальное сочетание исторической точности, образа, цвета, линий… да! В этом фильме вы переиграли оператора, актеров, постановщика… всех!
Он не кривил душой. Эгле слегка оттаяла.
– У вас нет конкурентов. – Он волновался все сильнее. – Статуэтка по праву ваша, решение жюри несправедливо. Они дают призы проходным картинам, которые забудутся на другой день, а ваша работа… новая классика! По ней будут учиться будущие поколения – как стремиться к совершенству… как достигать! Быть не просто художником, но перфекционистом!
– Зачем что-то делать, если не стремишься к совершенству? – Эгле уже улыбалась. Его слова и коньяк действовали в сговоре, теперь она чувствовала себя гораздо лучше.
– У меня были билеты на церемонию, – заговорил он снова после легкой заминки. – Я отдал их другу, чтобы тот пригласил свою девушку. Сижу вот, жду… от него сообщения. Посмотрим, как у них сложится, я либо вернусь к себе… Либо проведу ночь в клубе, потому что ключи от квартиры я тоже отдал другу.
– Это ужасно трогательно, – сказала Эгле.
– Просто чтобы вы не подумали, что я алкоголик, раз сижу здесь и пью один.
– Да ведь и я не пьяница, – Эгле вздохнула. – Я беглянка. Неврастеничка. Может быть, еще вернусь… на вечеринку по случаю награждения. Еще не решила.
А не пригласить ли его в отель, мелькнула безумная мысль. Никогда прежде ей не приходило в голову прыгать в постель после трех минут знакомства. Не забыть бы спросить его имя…
– Меня зовут Конрад, – сказал он, будто читая ее мысли. – Я адвокат по страховым делам. Знаете, страховки имущества, медстраховки…
– Какая скука, – сказала Эгле.
– Вовсе нет. – Его глаза заблестели ярче. – Тоже творчество. Каждый процесс – это вызов, поединок, где победа зависит от множества факторов, знаете, – он щелкнул пальцами, – что-то среднее между боем быков и шахматной партией. От победы зависят не просто деньги – человеческие судьбы, и вот ты стоишь перед разъяренным быком и думаешь, сработает ли ладья на правом фланге…
Эгле улыбнулась, не скрывая симпатии:
– Значит, вы местный?
– Меня приглашали в столицу, – он подхватил ее улыбку, – но я патриот Одницы. Наше солнце, наше море, наши пляжи…
– Конрад, а как вы относитесь к ведьмам?
Он открыл рот, желая переспросить, но осекся и замолчал. Его взгляд изменился: на секунду Эгле показалось, что он сейчас встанет и уйдет.
– Потрясающе, – сказал он после паузы. – Я должен был догадаться.
И засмеялся, немного нервно, но явно радостно:
– Вы… да?
– Да. – Она кивнула. – Предпочитаю откровенность, причем сразу. А вы – нет, вы не могли догадаться, вы же не инквизитор.
Он замотал головой, сделал большой глоток из своей кружки:
– Должен был догадаться. Ваш талант. Определенно, что-то в этом есть, я будто чувствовал… Говорят, что ведьмы наделены даром. Ведьмы оригинальны. Ведьмы бывают гениальными чаще, чем…
– Спасибо, Конрад. – Она мысленно выдохнула с облегчением. – Сегодня вечером вы – целитель моего раненого самолюбия. Значит, у вас нет предубеждения против ведьм?
– Нет. Конечно. Сейчас такие времена, что… я ведь прогрессивный человек. – Он снова засмеялся. – Как глупо это звучит… Казалось бы, так легко встретить ведьму в баре. А на самом деле редчайший случай… потрясающе. Эгле… ведь Эгле, да? Вы первая ведьма в моей жизни, с которой я пью.
От него пахло терпким мужским парфюмом, свежим потом и адреналином. Эгле обнаружила, что коньяк в рюмке закончился, и жестом подозвала официанта; ее обида и ярость съежились, ушли в тень, на смену явилась обманчивая, головокружительная легкость. Идея привести Конрада в отель все-таки слишком безумна, но он ей нравится. Она посидит здесь какое-то время, купаясь в лучах его обаяния, восстанавливая энергию, а потом вернется на вечеринку, поздравит победителя и…
От входа потянуло ледяным сквозняком. Будто не теплая Одница, а промозглая зимняя Ридна, родная провинция Эгле; нет, это не холод. Это дискомфорт совсем другой природы: в ночной клуб зачем-то пожаловал инквизитор. Эгле знала, что сумеет притерпеться к его присутствию через несколько минут, но притупившаяся было ярость вспыхнула снова: почему инквизитора принесло именно сейчас, именно сюда, именно сегодня?!
Он, конечно, тоже почуял ее – с порога. Прошел очень близко, не повернув головы, – в джинсах и светлой тенниске, неотличимый от прочих посетителей, а впрочем, не в черной же хламиде ему являться в клуб. Уселся в углу – так, чтобы Эгле оказалась в его поле зрения. Уставился на большой экран за ее спиной с выражением смертельной скуки на бледном лице. Рейд у них, что ли? Почему тогда он не подходит и не спрашивает документы, чего ждет?
Холодный, спокойный, даже отрешенный инквизитор. Когда они в таком расположении духа, их легче переносить. Эгле ощущала его присутствие, как камушек в обуви: пока сидишь в удобном кресле, можно терпеть, но не вздумай встать.
Она отхлебнула от новой, принесенной официантом рюмки.
– Что-то не так? – обеспокоенно спросил Конрад. Эгле махнула рукой, все, мол, в порядке. Теперь ей было странно, что она чуть было не пригласила этого парня к себе на ночь. Дурацкая идея – сейчас. Но, может быть, в будущем… все-таки он совершенно в ее вкусе, и эти голубые глаза…
– У меня никогда не было предубеждения, – мягко говорил Конрад. – Все меняется… В университете, например, теперь квота на ведьм. Вроде как приемная комиссия зачисляет девушек без экзаменов – просто по справке из окружной Инквизиции. Уж не знаю, верить или нет. Кстати, знаете анекдот – заходит девственница в бар…
Взгляд инквизитора бесил ее. Это же надо уметь так смотреть – не прямо. Не глазами. И ведь не подойдет, скотина, и не отвернется. И пьет, кстати, воду. Чистую воду, сидя в клубе; Эгле смотрела, как движутся губы Конрада: тот молол откровенную чушь. Все равно какого цвета твои глаза, когда говоришь ерунду. Жалко.
– В наше время, Эгле, Инквизиция превратилась в контору по социальной поддержке ведьм, – весело продолжал Конрад. – Я сам иногда жалею, что не ведьма, за мной бы присматривали, опекали, а вдруг я в чем-то нуждаюсь, вдруг меня дискриминируют…
Инквизитор встал и вышел в коридор. Эгле поднялась почти сразу, взяла сумку, улыбнулась Конраду посреди его речи и, покачиваясь на каблуках для красной дорожки, пошла в отхожее место.
В полутемном коридоре пахло застарелым табачным дымом. Инквизитор курил возле урны с песком; Эгле подошла вплотную:
– Вот мое регистрационное свидетельство, окружная Инквизиция города Вижна. Что-то еще?!
Он ткнула карточку ему под нос. Он не удивился. Не удостоил документ ни взглядом:
– Я не на работе. Вы же не станете давать консультации по историческому костюму в сортире ночного клуба, нет?
Весь этот проклятый город меня знает, подумала Эгле. Все, хватит. Пора в гостиницу, завтра самолет.
Она вернулась в зал. Конрад что-то быстро писал в мессенджере, при виде Эгле убрал смартфон под стол и отчего-то смутился:
– Мой друг пишет… до сих пор ничего не ясно. Церемония понравилась, они пьют кофе, но девушка ничего не решила. Я написал, чтобы он не торопился, в конце концов, я могу переночевать и на яхте…
– На яхте, – повторила она бездумно и взяла свою рюмку со стола.
– Маленькая яхта у причала, напротив концертного комплекса. Обожаю ходить под парусом… Эгле, вы устали? У вас такой утомленный вид…
Она допила свой коньяк. Покатала во рту последний глоток. Поставила рюмку:
– Спасибо, Конрад, вы мне скрасили этот вечер. Под парусом мы когда-нибудь сходим, когда-нибудь потом, а сегодня…
Ее ноги подкосились. Конрад поймал ее в падении:
– Ничего, бывает…
Что бывает, подумала Эгле отстраненно. Я выпила две рюмки коньяка… И что, что с моими ногами?! Эй, мы так не договаривались, я должна встать, собраться, вызвать такси…
Последнее, что она запомнила, – голубые глаза Конрада совсем рядом. Напряженные, цепкие, отчего-то очень жадные глаза.
* * *
К ее носу поднесли тряпку, пропитанную нашатырем. Вонь была, как конец света. Эгле закашлялась… попыталась кашлять, но рот ее и подбородок оказались залиты бетоном. В первую секунду было такое впечатление.
Просыпайся, сказала она себе. Гадость какая снится. Просыпайся немедленно!
Тело не слушалось, как в самом ужасном кошмаре. Она не могла поднести руку к лицу – возможно оттого, что запястья были стянуты… веревкой? Проволокой? Дышать заклеенным ртом нечего было и пытаться, нос заливало слезами и соплями, Эгле задыхалась.
Вонючая тряпка убралась. Над Эгле склонилось лицо, закрытое капюшоном: традиционный костюм инквизитора. Глаза в прорезях смотрели мутно-карим, лихорадочно-возбужденным взглядом; инквизитор удостоверился, что Эгле пришла в себя, удовлетворенно кивнул и выпрямился.
Эгле увидела комнату, по виду нежилую, с обрывками старых обоев на стенах и пятнистым потолком, с окном, забитым фанерой, с голой лампочкой, единственным источником света. Привязанная за руки, она лежала не то на кровати, не то на диване, не то на матрасе поверх ящиков. В комнате, кроме нее, присутствовали двое в балахонах с капюшонами-масками. Один был Конрад, Эгле узнала его по глазам. В руках он держал видеокамеру.
Вошел еще один в балахоне, прижимая к груди упаковку дров из супермаркета, с этикеткой – «сосновые дрова». Положил у изголовья, и Эгле увидела, что таких упаковок много – кровать обложена штабелями сухих поленьев. Вошел четвертый с двумя канистрами, никто не произнес ни слова.
Если это инквизиторы, то почему она их не чувствует? Что они творят, она ведь даже не инициирована! Зарегистрирована по закону, ее свидетельство регулярно обновляется… Конрад, ночной клуб… Кто они такие?!
Торговаться, угрожать, стравить их между собой – прекрасные опции, но не для человека без рта. Освободить руки… не вариант, и очень болезненная попытка. Ноги свободны… пришлись бы кстати туфли для красной дорожки, с огромными острыми каблуками, но туфель нет – слетели по дороге. Что еще можно сделать?
Конрад передал камеру другому человеку в балахоне и подошел ближе. Эгле поймала его взгляд, попыталась безмолвно изобразить мольбу, и получилось отлично: Конрад смотрел, не отрываясь, напитываясь ее унижением, страхом и болью.
Кареглазый в балахоне включил камеру. Конрад убедился, что запись идет, и распорол на Эгле вечернее платье. Ткань скрипела под лезвием хорошего походного ножа. Эгле попыталась оттолкнуть палача ногой, но двое других, статисты, прижали ее к матрасу. Оператор невозмутимо снимал.
Конрад срезал с нее белье, которое Эгле купила в фирменном бутике пару дней назад, впервые в жизни. Позавчера. Век назад. Дрова вокруг кровати благоухали пикником, в комнате воняло потом, бензином и похотью, и горел огонек камеры.
Конрад отшвырнул лоскуты платья, обрывки белья и лохмотья тонких колготок. Оператор снимал; пытаясь съежиться на матрасе, высвободиться из удерживающих ее веревок и рук, Эгле ощутила, будто удар плети, присутствие инквизитора рядом. Разъяренного, взвинченного, очень злого. Мелькнуло перед глазами надменное лицо в ночном клубе: «Я не на работе…»
Теперь понятно, почему ему плевать было на ее регистрационное свидетельство. Если он выследил ее, привел в эту комнату, на этот матрас, к этим ублюдкам… Тогда где же, где он сам?!
Конрад держал в руках банку с краской и кисть. Эгле дернулась, подбирая живот, но ничего не могла поделать: кисть гуляла по ее телу, Конрад писал, тяжело сопя. Оператор снимал; Конрад отложил кисть и задышал громче. Задрав мантию, расстегнул штаны…
Загрохотала выбитая дверь, Конрад дернулся, оборачиваясь, а Эгле накрыла волна холода, сопоставимого с болью, – тот, что стоял в двери, был очень, очень опасен для любой ведьмы:
– Окружная Инквизиция!
В правой руке инквизитора мигал проблесковым маяком жетон, левая заведена за спину. На нем не было ни балахона, ни маски, – светлая тенниска и джинсы, как тогда в клубе. Четверо в мантиях на секунду оцепенели.
Мутноглазый опомнился первым – он шагнул к человеку в двери, наклонив голову под капюшоном, будто собираясь забодать противника. Инквизитор убрал из-за спины левую руку, вытянул вперед, в ней, к сожалению, не было пистолета, безоружная ладонь сжата в кулак. Мутноглазый прыгнул – инквизитор разжал пальцы. На ладони был красной тушью нанесен знак. Если бы мутноглазый был ведьмой, повалился бы на месте, но он был просто человеком, просто мужчиной и просто мерзавцем, поэтому всего лишь отшатнулся. Зато Эгле, увидев знак мельком в свете единственной лампы, оказалась полностью парализованной.
Не чувствуя ни ног, ни рук, ни боли, лежа на спине, она могла видеть потолок и лампочку, слышать сопение, топот, глухие удары, ругань, стон. Взвизгнул кто-то, до сих пор молчавший. Кто-то повалился на пол. Драка продолжалась долго, бесконечно, пока вдруг не стало тихо, и Эгле почувствовала, что инквизитора рядом больше нет.
– Сволочь, – прохрипел Конрад, – спалил нас… Уходим, здесь все сгорит, валим! Камеру возьми!
Он поднял с пола канистру, склонился над Эгле, стянул с головы капюшон. Эгле увидела его лицо и поразилась, как этот урод мог понравиться ей.
– Гори, ведьма, – сказал Конрад.
Он плеснул бензином на голое тело. Эгле рванулась, желая освободить руки, готовая отгрызть их по локоть, было бы время…
Близкий и мощный звук нарушил тишину этой ночи. Взвыли снаружи, с трех сторон, полицейские сирены. Эгле снова дернулась и увидела, как искажается лицо Конрада – будто грязная простыня.
Отшвырнув канистру, он кинулся к двери, на бегу повернулся, выхватил зажигалку, щелкнул, бросил – Эгле видела, как зажигалка летит и на лету трепещет огненным язычком. Модель «Пикник», не гаснет на сильном ветру, после нажатия кнопки три секунды держит пламя…
Зажигалка исчезла, зажатая в чьем-то кулаке. Снаружи грубо орали голоса: «На землю! Лежать! Руки за голову!»
Инквизитор выпрямился, сжимая в ладони мертвую зажигалку.
* * *
Взяли четверых, один без сознания, Мартин сломал ему челюсть. Плюс камера с оперативными материалами. Плюс жертва, в шоке, но живая и относительно здоровая; он не чувствовал боли ни в разбитом лице, ни в обожженной ладони. Эйфория, адреналин, звон в ушах.
Ларри, полицейский комиссар, находился одновременно во дворе, где прошло задержание, в доме, где обнаружили жертву, в машине, где работал компьютер. Набегавшись, подошел к Мартину и жадно закурил:
– Вообще-то я не очень люблю ведьм. Но сейчас даже мне хочется запереть ублюдков в доме и кинуть спичку.
– Не курил бы ты здесь, – сказал Мартин.
Комиссар поспешно затушил сигарету:
– Ну и дерьмо… Ты везучая скотина, у меня слов нет. Просто нет слов, только ругательства, и то однообразные…
Завибрировал телефон. Опуская руку в карман, Мартин уже знал, кто звонит. У отца была нечеловеческая интуиция.
– Что там у тебя?! – отрывисто спросила трубка.
– Взяли «Новую Инквизицию», – сказал Мартин разбитыми губами. – Только что. Девушка жива.
Коротенькая пауза, которая дорого стоит.
– Ты как?
– Меня убили и съели.
– Немедленно полный отчет! – В его голосе звучала сталь, но и что-то еще, отчего Мартин почувствовал нежность:
– Это полицейская операция, патрон. Не инквизиторская. Но отчет я подготовлю и пришлю.
Жертва, завернутая в одеяло, сидела в машине «Скорой». Час назад он видел ее в клубе, колючую, злую, экстравагантно-яркую: замысловато уложенные сиреневые волосы, молнии из глаз, высоченные каблуки – непривычный атрибут, дань моменту. Теперь она сидела, опустив голову; рядом суетилась медсестра.
– Жду, – сказала трубка. – И, пожалуйста… никаких брифингов. Никаких пресс-конференций. Засекретить все наглухо, я свяжусь с полицейским начальством…
– Патрон, я же не идиот, – отозвался Мартин укоризненно.
Жертва в «Скорой» подняла голову и посмотрела на Мартина; лицо у нее было как у мраморной статуи, трагическое и умиротворенное, а в глазах медленно, нехотя рассеивалось отражение смерти.
– Мартин, – сказал отец в трубке. – Я тебя… поздравляю. Спасибо.
Полицейские машины отъезжали одна за другой. Последней уехала «Скорая», без сирены и мигалки, по-деловому. Подергивалась на ветру желтая ленточка ограждения, будто ей было холодно и страшно, как многим этой ночью.
* * *
В полиции с ней обходились ненормально, неестественно бережно. Медицинский эксперт проявил столько такта, сколько было возможно в этой ситуации. Когда Эгле наконец раскисла и разрыдалась, ее не попросили взять себя в руки, как следовало ожидать, а привели к ней психотерапевта, и это ее парадоксальным образом отрезвило.
Нет, она не нуждается в терапии. Да, она согласна записать номер горячей линии. Да, она поняла, что все услуги по реабилитации оплатит окружная Инквизиция, а адвокат… какой адвокат?!
Было девять часов утра, в полицейском управлении менялась смена. Эгле сидела в кабинете, одетая в новый, с бирками, спортивный костюм, который специально для нее откуда-то привезли, точно по размеру. Она расписывалась на бумажных протоколах и на сенсорных платах, еще раз и еще. Следователь глядел на нее, как на младшую сестру, потерянную в детстве.
– Адвокат свяжется с вами, когда вы отдохнете. Вы точно отказываетесь от госпитализации? Вы уверены, что вам не нужна дополнительная помощь? Подпишите еще вот здесь… Вашу гостиницу мы продлили на два дня, дату вылета перенесли соответственно, это на случай, если вам станет хуже или у нас возникнут вопросы. Вот ваш смартфон, банковские карточки, документы, проверьте, все ли на месте…
Он помолчал, потом доверительно потянулся к ней через стол:
– Журналисты…
– Нет, – сказала она и содрогнулась.
– …не в курсе. Дело засекречено. Вы понимаете…
– От меня никто ничего не узнает, – сказала она твердо. – Об этом можете не просить. Я бы дорого дала, чтобы забыть… все.
– Спасибо. – Он вздохнул с облегчением. – Будет суд, через несколько месяцев. В закрытом режиме. От вас много не потребуется, адвокат все сделает за вас… И когда мерзавцы сядут пожизненно, вы сможете все забыть.
– А они сядут пожизненно? – спросила Эгле с сомнением.
– К тому все идет. – Следователь улыбнулся, немного нервно, будто понял, что сказал лишнее. – Мой телефон у вас есть. При любых вопросах, сомнениях…
– Спасибо. – Эгле помолчала. – Могу я узнать… этот человек, инквизитор, – как его зовут?
– Его? – Следователь замялся. – Видите ли, Инквизиция – не полиция, у них свои правила… Если он не давал мне полномочий разглашать… я, к сожалению, ничем не могу вам помочь.
– Просто имя!
– Зайдите к ним на сайт, – сказал следователь, понизив голос. – Только… я вам этого не советовал.
* * *
Она отперла дверь номера, из которого выходила меньше суток назад, собираясь на церемонию и твердо веря, что вернется со статуэткой. Она вернулась с бинтами на запястьях, полустертой надписью на животе и чудом уцелевшей промежностью. В новом спортивном костюме, разумеется, и в тапочках.
В номере прибирались, постель была идеально застелена, зеркала сверкали. Эгле сбросила спортивный костюм на пол и еще раз приняла душ; надпись масляной краской до сих пор угадывалась на коже: «яицизивкнИ яавоН».
Закутавшись в махровый халат, она босиком прошла в комнату и открыла свой ноутбук. Поисковый запрос: «Новая Инквизиция». Или даже так: «Новая Инквизиция. Одница».
«Страница удалена». «Ссылка неактуальна». «Страница удалена». Как интересно. Погружаясь дальше и дальше, проходя с одного сайта на другой, Эгле копалась, будто курица в куче мусора, уверенная, что зерно найдется, найдется, найде…
«Внимание: шокирующий контент». Напугали, ага. Вопит антивирус, блокируем всплывающее окно…
Открылась запись, сделанная дрожащей камерой в полутемном помещении. Человек в черном балахоне, с капюшоном, закрывающим лицо, спарывал одежду с незнакомой молодой женщины, прикованной наручниками к кровати. Голос, измененный модулятором, глухо звучал за кадром:
– Инквизиция умерла. Великая традиция борьбы, охоты, наказания – все в прошлом. Это сделали вы, ведьмы, вы растлили Инквизицию, вы разложили ее изнутри… Но рано радоваться.
Реакция была такой острой, что Эгле едва успела добежать до ванной: ее вырвало в раковину и частично на блестящий мраморный пол.
Она заставила себя вернуться. Закурила. Долго думала, смотреть дальше или нет. Глубоко вдохнула и вернулась к ноутбуку.
– Ты ведьма, – бубнил голос за кадром. – Ты зло, ты грязь, наказание будет суровым…
Стоп-кадр, крупный план, надпись «Новая Инквизиция» на голом животе. Сцену изнасилования Эгле прокрутила, закрыв глаза и убрав звук. В самом конце ролика появился дом, пылающий от основания до флюгера на крыше.
– Ведьма, знай, что тебя ждет твой костер. Ты язва, ты проклятие, мы Новая Инквизиция. Мы придем за тобой.
Эгле докурила. Выпила воды, вытерла холодный пот со лба. Набрала в поисковике: «Окружная Инквизиция Одницы. Официальный сайт». Прошла по ссылке «Сотрудники»: оперативный состав, технический состав, аналитики, эксперты…
«Куратор округа Одница верховный инквизитор Мартин Старж».
Он смотрел на нее с экрана с таким видом, будто рекламировал турагентство, а не возглавлял инквизиторскую службу крупнейшего в стране округа. В мантии, но со сброшенным капюшоном. С жетоном на груди. Эгле поразилась, каким разным может быть его лицо: в клубе он был высокомерным и вполне отвратительным. В заброшенном доме – озверевшим. На официальном фото казался милым, как плюшевый мишка. Светло-русые волосы, живописно небритые щеки, карие с прозеленью глаза, насмешливый взгляд. Сколько ему лет, тридцать с небольшим? И на кураторской должности? Вот это карьера у парня; Старж… Неудивительно. Известная фамилия. Яблочко от яблони; Эгле нашла номер на странице и подтянула к себе гостиничный телефонный аппарат.
– Здравствуйте. Спасибо, что обратились в Инквизицию округа Одница. Если вы ведьма и вам нужна немедленная помощь, нажмите один. Если вы хотите узнать расписание приемов…
Эгле нажала единицу.
– Горячая линия, – сухо сказала женщина на том конце связи. – Звонок может быть записан. Назовите вашу проблему.
– Мне надо говорить с Мартином Старжем.
– У вас срочная проблема?
– Да. Мне надо говорить с Мартином Старжем.
– Верховный инквизитор на приеме завтра в своем офисе с десяти утра. Вам будет оказана помощь немедленно, при помощи оперативной бригады. Назовите вашу проблему.
Эгле положила трубку.
* * *
В четырнадцать лет она пришла становиться на учет в районный отдел Инквизиции, в небольшом городке провинции Ридна. Там не было ни панелей с видами природы, ни аквариума, ни матового стекла на стойке приемной. Там регистратор, крикливый толстяк, насмехался над ней. Там на скрипучих скамьях вдоль стен часами маялись перепуганные, униженные женщины.
В центральном инквизиторском офисе Одницы холл с мягкой мебелью был почти пуст. Пожилая дама листала глянцевые журналы, девушка-школьница не отрывала глаз от смартфона. На стойке сидела женщина в офисном костюме, с легким макияжем на профессионально-доброжелательном лице. Эгле положила на мрамор учетную карточку, регистраторша привычным движением поднесла к документу сканер:
– Вы хотите встать у нас на учет? К сожалению, на этом участке нет мест. Я предложу вам список других офисов в городе и округе.
– Я хотела бы обсудить этот вопрос с верховным инквизитором.
– Я отправлю ему ваши документы, – сказала регистраторша с большим сомнением, возвращая карточку Эгле. – Подождите, пожалуйста.
Эгле села в мягкое кресло; девушка мельком глянула на нее поверх телефона – и снова опустила глаза. Эгле почувствовала, как берутся корочкой губы: это место, похожее на приемную частной клиники, не могло ее обмануть. Инквизиторская контора, Эгле видела их немало; не имеют значения ни мебель, ни экраны, ни электронная очередь, ни кофемашина в углу: сквозь них в ее воображении проступают скрипучие скамьи, щелястый пол, древние бюллетени на стенах – «Ведьма, помни, общество не отказывается от тебя…» Место страха, унижения и несвободы. Эгле захотелось встать и уйти, и она бы смалодушничала через несколько секунд, но регистраторша, глянув на экран компьютера, посмотрела поверх матового стекла:
– Эгле Север? Вас приглашают.
И бронированная дверь, ведущая из приемной вглубь помещения, открылась.
* * *
Инквизитора и ведьму разделяло тонкое стекло, испещренное вязью – разновидность изолирующего знака. Эгле впервые встречала такое новшество в инквизиторском кабинете: трогательная забота о самочувствии посетительницы.
Она увидела Мартина Старжа впервые с момента, как в увозящей ее «Скорой» закрылись двери. Тогда он стоял во дворе дома, чуть не ставшего ее костром, и говорил по телефону. Светили фары полицейских машин и единственный фонарь на столбе; рваная тенниска инквизитора была залита бензином и кровью, лицо разбито в котлету, правый глаз заплыл. Эгле тогда пыталась поймать его взгляд и поймала – но только на секунду.
Теперь он сидел на рабочем месте в темных очках. На опухшей скуле ясно виднелась пара швов, но в целом он выглядел гораздо лучше, чем можно было ожидать после такой мясорубки. Капюшон черной хламиды лежал у него на плечах. Выражение лица: играю в покер.
Полминуты они смотрели друг на друга. Потом он показал ей часы на запястье – жду, мол. Ты тратишь мое время.
– Я видела в сети ролик «Новой Инквизиции», – сказала Эгле.
Он замер, как стоп-кадр, потом откинулся на спинку кресла:
– Его должны были выпилить.
Эгле пожала плечами: не рядовая, мол, затея, убрать из сети информацию после того, как та расползлась.
– Спасибо, – сказал он, подумав. – Это важно. Я приму меры. Что еще?
– Я хочу об этом поговорить.
– У вас отличный адвокат, психотерапевты на выбор, неограниченные возможности для «поговорить». А у меня рабочий день. Люди ждут.
– Ты спас мне жизнь, – сказала Эгле. – И… ты все видел. И я видела эти кадры. Что, совсем нечего сказать?
Выражение его лица не изменилось, насколько она могла судить, глаз-то все равно не было видно. Подумав секунду, он взял со стола лист бумаги и ручку.
– Если у вас больше нет вопросов, – начал медленно, одновременно что-то царапая на листке перед собой, – и учитывая, что ваша регистрация не нуждается в обновлении… Думаю, вам следует обратиться в Инквизицию по месту жительства.
Он приложил к стеклу записку: «Шесть вечера гостиница позвоню».
Она почувствовала себя глупо. Он скомкал бумажку и махнул ей рукой – иди, мол.
– До свиданья, – пробормотала Эгле, совершенно растерянная.
Он замахал энергичнее, предлагая ей немедленно выметаться из кабинета и не тратить его драгоценного времени.
* * *
– Вообще-то, я ждал поощрения, – сказал полицейский комиссар Ларри. – Вместо этого меня грозят отдать под суд, если случится утечка информации. Признавайся, это твоя крыша в Вижне прессует мое начальство?
