Kitobni o'qish: «Цитадель: дочь света»

Shrift:

Глава 1. Я – эльф?

Он появился внезапно, ниоткуда.

В тот день меня мучила страшная головная боль, я не могла даже лежать тряпочкой в постели. Мне отчаянно не хватало… чего-то. Это странное состояние тоски охватывало меня всё чаще. Как это пережить, я знала.

Села в машину и поехала в поле. Да, весна, грязи по колено, я в резиновых сапогах и полушубке из искусственной норки, а кругом поет воздух. И небо, небо! Раскинув руки, задрав голову, я тоненьким противным голоском затянула какой-то мотивчик, пришедший мне в голову. Со мной такое бывает. Последнее, что я успела увидеть – это черная тень, стремительно бросившаяся на меня. Я, кажется, не успела даже крикнуть. Грязно-серый ноздреватый снег пополам с хлюпающей землей приняли меня в свои объятия, увы, не слишком смягчив удар. И стало темно.

– Эльф-ф-фф, – прошипело существо надо мной.

Я широко раскрыла глаза.

Передо мной был грязный, заросший бородой молодой мужчина, почти мальчик. Волосы в колтунах, на теле – нечто среднее между картофельным мешком и балахоном монаха-отшельника. Снятого с истлевших костей. Лет так двести назад. Бомж, одним словом. Однако он мне совершенно определенно понравился. У него были чудесные черные глаза с пушистыми ресницами.

Я валялась на земле в какой-то пещере, а скорее, даже землянке. Моя псевдо-норковая шубка (почти новая, между прочим) была накинута на плечи этого существа с красивыми глазами, перчатки и сапоги отсутствовали. Было холодно и жестко, но ничего не болело. Я знала, что ударилась головой, но ощупав затылок, не обнаружила ни шишки, ни другого подтверждения своих ощущений.

– Эльф? – снова склонился надо мной бомж. В голосе его звучал вопрос.

– Сам такой, – с достоинством ответила я, поднимаясь с пола.

Он изумленно смотрел на меня. Наивный мальчик! Я двадцать лет работала с трудными детьми! Меня ругали, шантажировали, угрожали, пытались похитить. Ничего нового.

– Ты откуда такой грязный? – спросила я его. – Мыться не пробовал?

– Я вервольф! – гордо ответил мальчик.

– Оно и видно, – кивнула я. – Чумазый, вшивый и весь в грязи.

– У меня нет вшей, – пробормотал юноша неуверенно.

– Шубу отдай, Вервольф, – спокойно попросила я. – Холодно.

– Не дам, – буркнул мальчишка. – Моя добыча. Тем более эльфы не носят шкуру убитых животных.

– Какой я, к черту, эльф? – фыркнула я. – Шубу отдай, кому говорю. Тем более, она искусственная. Начитаются Сильмаррионов всяких…

– Ты эльф, – не унимался парень. – А я вервольф.

– И что? Ты должен меня съесть? – удивилась я.

Поняв, что тут дело нешуточное, я выволокла из угла землянки старый пень и уселась на него.

– Съесть, может, и должен, – задумчиво пробормотал парень. – Да было бы что есть…

– Голодный что ли? Чего тебе от меня надо?

– Пропуск хочу, – нахмурился парень. – Домой хочу.

– И я хочу, – вздохнула я. – Я пойду, ладно? Не провожай, выход сама найду.

Я поднялась с чурбана и по стеночке осторожно (босиком, между прочим, в одних носках) пошла к выходу, обозначенному трухлявой дверью и неслабым сквозняком. Парнишка обалдело смотрел на меня, не двигаясь. Он явно не ожидал, что жертва будет столь спокойна. Я же в свою очередь сочла его неопасным. Однако едва я взялась за ручку двери, он зарычал. Натурально так, словно собака. Я даже подпрыгнула от неожиданности, потому что собак я все еще понимала. И в этом рыке я ясно услышала, что за дверь мне нельзя. Что он и сам бы туда ни за что не сунулся. Во всяком случае, пока солнце не взойдет. Я наклонила голову, прислушалась. Да, я сразу передумала выходить наружу. Там было что-то… что-то очень неприятное и угрожающее.

– Вы правы, уважаемый, – вздохнула я. – Лучше подождать до утра. Как думаете, мою машину они не тронут?

Парнишка с откровенной усмешкой спросил:

– Как же ты меня поняла, если ты не эльф?

Я неопределенно пожала плечами. Зябко. Так, шубу он мне, похоже, не отдаст. Жаль, жаль. Но не смертельно. Новую куплю, тем более, что уже весна.

– Слышь ты, вервольф, сапоги мои куда дел? Ноги замерзли. А если я заболею?

– Эльфы не болеют, – фыркнул вервольф. – А сапоги я выкинул, воняют. Вон, валенки в углу возьми.

– Еще бы не воняли, рыбацкие же сапоги, – проворчала я, снимая склизкие от грязи носки и залезая в валенки. – Говоришь, не болеют?

– Не болеют. А еще у них волосы на теле не растут. В смысле на ногах, под мышками и вообще…

Вот тут-то я и села. Волосы у меня и в самом деле не росли. К врачам я, понятно, не обращалась, для чего к ним обращаться? Еще найдут загадочную болезнь имени меня и будут пичкать всякой химией.

Так-так! Происходящее начинало меня тревожить. Не подумайте, что меня похищают каждый день психи и затаскивают в землянку. Просто на курсах психологов мы проходили и этот урок. Опять же мальчик мне нравится – не боюсь я его! Пока все было в рамках разумного: ну бомж, ну свихнулся маленько, ну стукнул и к себе уволок. Звери на улице, ночь – тоже нормально. Но вот откуда, откуда он может знать? Эльфы, вервольфы – бред какой-то!

А может, это я схожу с ума? Старческий, так сказать, маразм? В сорок семь? Не рановато? Мне, правда, никто больше тридцатника не дает, да и то приходится старить себя – юбки-размахайки, очки, отсутствие косметики, волосы строгим пучком… А особо настырным приходилось врать про пластику – заодно и Антоху рекламировала.

Антоха хороший, он – одна из моих первых удач. Когда мне его привели, он был неуправляемым тринадцатилетним подростком, озлобленным на весь мир, малолетним вором, наркоманом, хулиганом… Жизнь его побила, потрепала, да… Так же, как и я, он рос в детдоме. К сожалению, не в том, где росла я. У нас было прилично. Ему повезло гораздо меньше. Мать от него отказалась, отцу мальчик стал нужен, когда Антохе лет 11 было. Папаша тогда в аварию попал, поломало его. Детей, врачи сказали, не будет. Тут-то он и вспомнил, что когда-то у него сын родился, разыскал, забрал, в злато-серебро одел, с тарелочки кормил. Ага, благодарности дождался. Сынок то машину угонит, то вещи из дома продает, то прохожих грабит. Наркотики опять же. А в детском доме кушать захочешь – отберешь у другого. Кто сильный, тот и сытый. Помаялся папаша пару лет и ко мне привел.

Я Антона долго ломала. Жалко же парня, хороший он. Где-то глубоко внутри. Где-то очень глубоко. И в детский дом мы с ним ездили, и мать его разыскали. И ничего, выправился парень, за ум взялся. Решил врачом стать, хирургом. Сейчас к нему на операции со всей России в очередь стоят. На пластические, правда. Мало кто знает, что кроме этого он детей из детдомов и бедных семей с дефектами внешности оперирует. Он об этом не распространяется и денег не берет. Говорю же – хороший парень, золото!

К чему я об Антошке вспомнила? Да вот парнишка этот мне его напоминает. Тоже чистый. Светлый внутри. Детки же почти все светлые. Дважды мне только попадались пропащие. Я за одного пыталась взяться, но мне это оказалось не по зубам. Я сама чуть с ума не сошла. Он потом девочку малолетнюю изнасиловал и жестоко убил. А отец в тюрьме приплатил кому надо, и пацана по-тихому придушили, типа самоубийство. А второй в психушке сейчас, за семью замками. Я сразу родителей предупредила, что ничего сделать нельзя. Они когда про первого справки навели, мне поверили. Но обычно даже в самом темном человеке имеется светлое пятнышко. Священники его называют душой, философы – совестью. И моя задача – выяснить, чем его кормить, чтобы оно выросло. Антошку вот на операции детские пускали. Он там как мышка в углу сидел.

А за дверями были не темные и не светлые, а просто другие. Не люди. И что-то их сдерживало. Что-то скрывало нас от их взгляда.

– Слышь, эльф, – развязно произнес юноша. – Тебя как хоть зовут-то?

– Во-первых, извольте быть со мной на «Вы», – чопорно ответила я. – А во-вторых, меня зовут Галина Ивановна.

– Галла, значит, – кивнул парнишка. – А чего на вы-то? Ты ж меня младше.

Галла, хм. А что, красиво. Куда красивее, чем Галка или Галя.

– Мне сорок семь лет, молодой человек.

– Да? Ну ты ж несовершеннолетняя, выходит, – удивился парень. – Это ты мне выкать должна, мне уже двадцать-то стукнуло.

– Ну да, а я японский летчик-испытатель, – кивнула я.

– Чего?

– Не чего, а что. Врешь, говорю, вот что. Или под психа косишь. Но меня не проведешь, я психов издалека вижу.

– А что еще умеешь? – поинтересовался парень. – Зверей понимаешь, психов видишь, не болеешь, растет у тебя все как на дрожжах. Кто ты по жизни? Лекарь? Провидица? Учитель? Защитник?

– Скорее, учитель, – признала я. – И немного защитник. Я специалист по трудным детям.

– А разве бывают трудные дети? – удивился парень.

– Бывают, – вздохнула я. – Злые, испорченные, сломанные, запутавшиеся… А бывают пустые или, самое страшное, с мертвой душой.

– Морлоки, – кивнул вервольф. – И ты сможешь их отличить от обычных людей?

– Смогу. Но душу у них найти не могу.

– Ты что, ты что! – замахал руками парень. – Морлоки очень опасны! Они чужими душами питаются! И чем больше народу уничтожат, тем сильнее становятся. Это ты детей видела таких?

– Да, двоих.

– И что с ними стало?

– Один убил девочку. Маленькую. Очень жестоко убил. Его родной отец уничтожил. Другого заперли в психушке.

– Эх! Надо тоже уничтожать, иначе, если выберется, натворит бед. Значит, ты – Водящая Души. Круто! Более того, ты опытная Водящая. Теперь ясно…

– Что тебе ясно? – напряженно спросила я.

– Почему за тобой охота пошла.

– Какая еще охота?

– А ты думаешь там, за дверью, меня что ли ищут? Ха-ха! Да нафига я им сдался, я просто беглый вервольф. Тебя они пасли. Конечно, ты сама виновата. Зачем в место силы пришла? Да еще петь вздумала.

– А зачем они… эээ… меня ищут? – осторожно спросила я. – И кто это «они»?

Глава 2. Недоразвитая

Что я ненормальная, я знала и раньше. Или, скорее, альтернативно одаренная. Взять хотя бы мои успехи в садоводстве. На мои цветы съезжалась взглянуть вся округа. Наш детский дом прославился когда-то на весь Советский Союз. А как же! Образцовый детдом, образцовое воспитание! Я считалась ребенком-уникумом. Недоразвитым, конечно, не без этого, но в детских домах каждый третий такой. У меня росло все, что я втыкала в землю. Я разговаривала с кошками и собаками.

Я рисовала странные миры, увиденные во сне – на стенах, заборах, обоях – и меня за это нещадно лупили по рукам. Это потом мои картины стали брать на выставки.

В детский дом, судя по записям, я попала года в два. Меня нашли в чистом поле, в каком-то колхозе, родители неизвестны. Росла я плохо, кушала тоже плохо, но не болела. Разговаривать начала поздно, лет в пять. Тогда меня и удочерила пара художников, заинтересовавшихся моими рисунками. Хорошо ли, плохо ли – они не видели во мне ребенка. Я не играла в куклы, не ходила в детский сад и школу, зато в моем распоряжении были холсты и краски, любые музыкальные инструменты, был свой огород (мы жили круглый год на даче – мама было дочерью известного партийного деятеля). Аттестат мне, конечно, выдали – как трудный ребенок я обучалась на дому. Таких, как я, было еще десять – странных талантливых детей со всех концов Советского Союза. Трое из них умерли в детстве, некоторые стали известными, а кто-то так и остался дурачком. Относительно нормальными, кроме меня, оказалось трое – самый старший Павел, Вероника и Даша. Павел стал архитектором и уехал за границу, Вероника весьма удачно вышла замуж, а Даша защитила докторскую и тоже уехала из страны.

Я же долгое время по классификации моих родителей считалась неудачной, хотя и не дурочкой. До восемнадцати лет мне ставили задержку в развитии, а потом я вдруг внезапно начала расти, словно была подростком. В двадцать пять я поступила в педучилище – и ничем не выделялась из толпы бывших восьмиклассниц. В паспорт мне никто не заглядывал, и я благополучно проучилась там четыре года. Никаких успехов в учебе от меня не ждали, и только в литературе и рисовании меня хвалили. Стихи я любила и запоминала мгновенно, а рисунки были хоть и необычны, но всем нравились. Еще лет в восемь мои приемные родители обнаружили, что уши у меня начали быстро расти, и нашли врачей, устранивших этот дефект. Так что уши у меня как раз нормальные, человеческие, чего не скажешь о глазах. Глаза у меня невероятно зеленого цвета, волосы почти белые, густые и длинные. Мне бы хотелось сказать, что в моих зеленых глазах утонула немало мужчин, но это ложь. Мужчины меня интересовали, но за мной ухаживали либо малолетки, либо знакомые мужа Вероники, которая меня опекала – бритоголовые, наглые, в малиновых пиджаках.

Меня не интересовала политическая ситуация в стране, меня она абсолютно не затрагивала. Вероника устроила меня сначала воспитателем в элитный детский сад, где на меня молились, но там я проработала недолго. Мне проще было на дому и в специализированных центрах. Я любила детей, особенно – трудных детей. Занималась я и подростками, попутно изучив психологию. От работы я получала огромное удовольствие. Деньги платили немаленькие. Хватало на хлеб, и на масло, и на колбасу.

Советский Союз развалился, новая Россия все крепче становилась на ноги, но моя жизнь не менялась. Уходили одни дети, приходили другие. Только их привозили уже не на малиновых девятках и шестисотых, а совсем на других машинах. Словом, жизнь моя текла размеренно и гладко, я была спокойна и счастлива, до тех пор, пока я не встретила этого… болтливого. И блохастого.

Бред этого парня вдруг показался мне удивительно правдоподобным. Потому что никак он не мог знать про мои «места силы». Приступы головной боли я лечила только так, ведь лекарства мне вообще не помогала. Я достаточно часто разъезжала по полям, лесам, храмам и всегда что-то пела. Чем ужасно бесила иногда сопровождавших меня мужчин. Я редко возвращалась на одно и то же место, оно теряла для меня свою привлекательность. Сила влекла меня… Интуитивно я находила свой источник, чаще всего – на некотором расстоянии от цивилизации. Разве что сад мой нравился мне всегда. Но можно считать, что он тоже далеко от людей.

Я жила одна в избе в сосновом бору. Много земли вокруг принадлежала Павлу, часть – Веронике. Выросшие в некой детской коммуне, мы как могли берегли друг друга. Я знала, что Вероника ненавидела и боялась птиц, и к её приезду прогоняла всех пернатых. Павел не любил воду. Даже в ванной. Поэтому он жил в центральной Европе, а не в Америке. При попытке переплыть океан он бы, наверное, сошел с ума. Я не люблю город. Не люблю толпы людей. Ужасно не люблю пластиковые вещи. Поэтому Павел спроектировал для меня экологичный дом – деревянный, небольшой, с солнечными батареями, кстати. Сам спроектировал и сам построил. Там и было-то всего две комнаты – кабинет и спальня, да кухня, да ванная. Ну и погреб, конечно. И машина тоже была особая – с деревянной отделкой. Старый-старый уазик. Это уже подарок Вероники. А вот Даша была нормальная. Она особо ничего не боялась. Она просто гений была, вундеркинд.

– Галла, ты тут? – прервал мои мысли парень. – Они ушли. Скоро рассвет. Им еще спрятаться надо.

– Да кто «они»? – выкрикнула я.

– Оборотни.

– Вервольфы?

– Неее… – протянул парень. – Вервольфы – это высшие существа, а оборотни – прислужники. Верфольфы никогда никому не служат, они сами по себе. А оборотни подчиняются хозяину, у них нет самостоятельности.

– А если вервольф не сможет быть самостоятельным? – поинтересовалась я. – Или оборотень вдруг проявит волю?

– Вервольф вряд ли, – пожал плечами юноша. – А оборотню хозяин не позволит.

– Да здравствует насилие? – прищурилась я. – Короче, если вервольф спустился до оборотня, его прикроют, а если оборотень поднимется до вервольфа, его прикончат, так?

– Ну да, – поморщился мальчик. – Так и будет. И никто ничего не узнает.

– А кто хозяин этой стаи? – Трибунал, кто же еще? Они по всем реальностям эльфов ищут.

– Что-то мне подсказывает, что не для того, чтобы облагодетельствовать…

Парень хмыкнул неопределенно, потянулся, поймал и поправил на плечах мою шубку.

– Может, просветишь, чем и кому я насолила? – взглянула на него я.

– А что мне за это будет? Здрасте, приехали! А мне теперь что будет?

– Скажи мне, милый ребенок, а как же они меня все-таки нашли? – коварно поинтересовалась я. – Никогда не ловили и тут на тебе – заявились. Конечно, все на свете бывает в первый раз, но как тут оказался ты? Я смотрю, ты пытаешься себя представить моим спасителем, но я что-то сомневаюсь. Уж не за тобой ли они следили?

Парень заерзал и густо покраснел. Какой же он все-таки грязный!

– Так, я пошла домой, – поднялась я. – Шубу ладно, оставь себе. А я себе валенки. Как я понимаю, мне показана небольшая поездка за границу. Надо Вероничку предупредить, чтобы местность зачистили. А то ходят тут всякие, а потом серебряные ложечки пропадают.

– Ну-ну, – пробурчал вервольф. – Попробуй, смойся. Завещание не забудь написать только.

Я расстроено посмотрела на вервольфа. – А ну, оборотень, выкладывай все, что знаешь. Вервольф чихнул и покачал головой.

– Ты ж мне все равно не веришь.

Эх, молодо-зелено! Что мне теперь с ним делать? Оставить тут? Он вроде как меня спас, некрасиво. И вообще грязный он, худой, глаза голодные.

– Ох, горе ты мое! Есть хочешь?

Глава 3. Стая

Машинка моя стояла там, где я её бросила. С ключами зажигания. Никто не позарился. Ботинки тоже были на месте, что не могло не радовать. Скинув валенки на три размера больше, я с удовольствием сунула ноги в меховые ботильоны. Вот оно, счастье! Шубу мне тоже удалось отвоевать.

На остатках снега и грязи были следы… Здесь бегали какие-то крупные животные, похожие на собак. И запах стоял… Нет, запаха не было. Пахло мокрой землей, грязным снегом, свежим утром и немного бензином. Но был какой-то дух, чуждый этому миру, тяжелый, спертый и гнилой. Вокруг машины явно гонялись кругами, но внутрь не лезли, хотя двери были открыты. Я в какой-то момент порадовалась, что не одна. Ванюшка скривил нос, ему также не нравился этот дух. Вообще-то он был Иен из клана Чернохвостых. Но я быстренько перевела его имя на русский, окрестив Иваном.

Утро было солнечным и морозным. Грязь под ногами застыла причудливыми рытвинами. Небо звенело. Правда, звенело! Неужели вы никогда не слышали, как в поле морозным утром звенит воздух в вышине? Словно натянутая струна, словно робкие ноты скрипки, словно перезвон колоколов… А нет, колокола – это в церкви в ближайшей деревеньке. Во всяком случае, воздух словно вибрировал, пробирая дрожью до костей, перехватывая горло, наполняя грудь бодростью. Небо еще розово-желтое с одного края, облака словно зефир, сладкие-пресладкие. А машинка такая тепленькая, урчащая словно кошка…

Медленно, медленно, переваливаясь сбоку набок как утка, мы ехали по полю, хрустко, радостно ломая утренний лед, проваливаясь колесами в ямы. Вообще-то здесь была дорога, но в России зачастую это одно название. Путь домой занял почти два часа.

Наконец мы въехали на грунтовую дорогу, под сень вековых сосен.

Как же я люблю свой дом! Он похож на сказочный теремок. Окна украшены деревянной вязью, крыльцо на двух столбах, и маленькая башенка-светелка, где у меня мастерская. Я художником не стала, но и живопись до конца не забросила. Иногда находил на меня стих, и я брала кисть в руки и рисовала, рисовала…

Сегодня дом встретил меня настороженно, суетливо. Около дома враскорячку стояла большая черная машина. Я была уверена, что это самец, и что моя машинка втайне была в него влюблена, поэтому она бодро взревела и бросилась к дому.

Я выскочила из машины. Странно. Джип есть, а Паши нет. Дом хоть и встревожен, но пуст. Наверное, прогуляться ушел. Что же у него случилось?

Я прошла в дом и первым делом отправила Ваню в ванную. Будут еще на моих раритетных венских стульях всякие бомжи сидеть! Ну ладно, не антиквариат. С помойки стулья, но я их отреставрировала. Так что извините, они только для чистых задниц.

И бритву ему вручила. Да, у меня в доме есть мужская бритва. Ко мне приезжают Паша и Антон. Хотя у них свое с собой. А кому какое дело до моей нравственности?! Я взрослая женщина! Даже слишком взрослая для последнего романа, хм…

Переоделась в домашний костюм, натянула полосатые вязаные носки до колен. Бабушка еще вязала. Мать моей приемной мамы. Она всем вязала. И два раза в год – на день рождения и новый год даже во Францию и в Америку приходила посылка с носками… К сожалению, уже три года, как не приходит. Я ни разу не видела эту чудесную женщину, но её носки я берегу. Тем более, что в последние годы они были такие чудные – разноцветные и иногда разной длины.

Так, Паша тут сидел всю ночь. И не один. Кухня как после войны. Пытался готовить, как видно. Шкурки от колбасы на полу, гора картофельных очисток на столе у раковины. Батюшки, где же он картошку брал? Уж не та ли, которую я поросятам бабки Нины хотела отдать? В погреб, конечно, он не додумался залезть. Хотя… Представив, как Паша, в дорогом брючном костюме, белоснежной рубашке и галстуке спускается в погреб, я тихонько хрюкнула. Совсем как те достопамятные поросята бабки Нины.

Поморщившись, вынесла пепельницу, полную окурков. Ну, Паша! Знает ведь, что терпеть не могу, когда дома курят!

– Прости, маленький, – погладила я подоконник. – Знаю, что ты тоже не любишь, когда курят.

Залезла в холодильник, достала лоток с пельменями. Пельмени мы с Вероникой зимой лепили. Перестарались. Я их уже второй месяц доесть не могу. Две женщины в четыре руки за приятной беседой иногда могут увлечься.

Когда Иен вышел из ванны – чистый, выбритый, даже подстриженный (пусть неровно, но все же), в одних джинсах с ромашкой на попе (мои с веревки снял, засранец!), я ахнула. Потому что он и вправду был не человек. Теперь, без слоя грязи и повышенной лохматости, были заметны и странная форма черепа, и чуточку выступающие клыки, и мохнатые уши. Он был не худой, он был поджарый. Грудь широкая, сильно волосатая, буквально шерстяная, талия неправдоподобно тонкая, плечи, хоть и костлявые, шире, чем у спортсмена. Заметив мою реакцию, он повернулся спиной, продемонстрировав полоску шерсти вдоль позвоночника – продолжение гривы. Ступни были тоже лохматые, широкие.

– У меня еще и хвост есть, – довольно сказал Иен. – Показать?

– Не надо, – нервно икнула я. – Как-нибудь переживу.

Я подошла к холодильнику, достала бутылку водки – универсальную валюту в здешних местах – налила себе стопку и залпом выпила. Подумала и бутылку убирать не стала.

Поставив перед Ваней миску пельменей со сметаной, я села напротив, стараясь не смотреть на его удлинившиеся клыки и загоревшийся взгляд. Ел он жадно, но аккуратно, что меня порадовало. Воспитанный вервольф, однако!

А потом Иен поднял глаза и неожиданно побагровел, закашлялся, захрипел. Я вскочила и принялась колотить ему по спине. Воображение уже рисовало мрачную картину с трупом неопознанного человекоподобного существа на столе, живописно распростертого среди пельменей на столе, доблестную милицию, обыскивающую дом, и меня, с дрожащими губами что-то доказывающую. Ну уж нет! Закопаю во садочке!

Однако Иен, увернувшись от моего очередного удара, перехватил мой кулак.

– Хватит, женщина, – взмолился он. – У меня вся спина в синяках будет!

– Увлеклась, извини, – буркнула я.

– Это кто? – напряженно спросил вервольф, уставившись на портрет на стене.

– Ах это! – тут уж покраснела я.

Ну как ему объяснить, кто это? Это идеальный мужчина, плод моего неуемного воображения. Я его еще в юности нарисовала. Высокий, крупный, в джинсах и клетчатой рубахе, он был изображен на коленях в сосновом лесу (в моем лесу). Лицо его было устремлено в закатное небо. Длинные светлые волосы, серые глаза, крупный нос, слегка заросший подбородок, пальцы, словно сведенные судорогой, ухватились за ворот рубахи, вот-вот рванут, рот искажен. И вообще, он через минуту с ревом раненого животного упадет на землю, зароется лицом в желтые сухие иглы и содрогнется всем телом то ли в отчаянии, то ли в скорби. Но сейчас он с молитвой смотрит ввысь. Я любила этого мужчину. Любила до дрожи, до самозабвения. Чтобы быть с ним рядом, я отдала бы все. Много раз я разговаривала с ним во сне, летала с ним, что уж там – занималась любовью. Единственный.

Мои близкие знали об этой моей безумной фантазии, но не воспринимали ее как бред. И Паша, и Антон сходились во мнении, что этот человек где-то есть, даже пытались разыскать его по фотографии. Мы все были такие странные, что вполне доверяли своему подсознанию.

Иен продолжал возмущенно смотреть на меня. Я смотрела на него.

– Ну что? Рисунок это. Просто рисунок.

– Ты не могла там быть, – уверенно сказал Иен. – Это было почти семьдесят лет назад.

Я почувствовала, как кровь отлила от лица. Руки безжизненно упали на стол, сердце, кажется, пропустило несколько ударов. Задыхаясь, не в силах пошевелиться, одними губами я прошептала:

– Что было семьдесят лет назад?

– Ничего, – быстро сказал вервольф, увидев, что мне нехорошо. – Я ошибся. Просто мне показалось, что этот портрет похож на одного человека… Ну не совсем человека… И вообще, не больно-то и похож, так, в общих чертах… Тот-то брюнет.

Я выругалась – от души, витиевато и деепричастно. Культурных слов у меня не было. Рука снова потянулась к бутылке водки, но даже дотронуться я не успела. Дверь в кухню распахнулась, и ворвались Паша и Антон.

– Галка! Живая! – выдохнул Пашка.

– Убью! – прошипел Антон.

Я с недоуменьем взглянула на них и поставила на стол еще две тарелки.

– И стопки, – прохрипел Павел. – А лучше стаканы.

– И коньяк, – добавил Антон.

– А мартини тебе не надо? – насмешливо ответила я. – Вы чего такие взъерошенные?

– Дашу убили, – брякнул Павел.

– Как убили? – ахнула я.

– Из пистолета, идиотка. Как нынче убивают? Говорят, что любовник, даже нашли его. Но мы же знаем… На Веронику три покушения за последнюю неделю. Стасика тоже убили.

– Стасика-то за что? – простонала я. – Он же совсем безобидный!

Стасик был из тех, кого мягко называют «душевнобольным». Он жил в своем собственном мире, навсегда остался 2-3-х летним ребенком. Играл себе в пирамидки и кубики, изредка рисовал ладошками, окуная их в краску. Такие художества кому-то нравились, их покупали, и Стасик, можно сказать, сам себя обеспечивал. Жил он в специальном заведении, где за ним присматривали, хорошо ухаживали. И вот теперь этого доверчивого ребенка, который всем норовил залезть на колени, не стало.

На душе было мерзко, больно.

А Дашу? Дашу за что? Она, конечно, была не сахар – зануда жуткая, и вообще вся из себя королева, но это не повод её убивать. Любовник, как же! Да она к своему телу мужиков не подпускала! На людях, может, и показывалась, но… Весталка! Это же у неё идефикс была. Я, кажется, говорила, что она нормальная? Забыла про её посвящение высокой науке.

– А остальные? – тихо спросила я.

– Не знаю пока. Я сразу к тебе рванул, как узнал.

– С Никой все в порядке?

– Не считая легкой истерики, да, – грустно улыбнулся Паша. – Ты же знаешь Серёгу. Он ее и детей сразу в убежище.

О да, я знаю Сережу! Иногда он становится параноиком. Особенно, если угрожали его родственникам. А уж если детям… Собственно говоря, потому он и остался живым в лихие 90-е.

Павел смотрел на меня тяжелым взглядом.

– Ты думаешь о том же, о чем и я? – спросил он.

– Алехандро?

– Алехандро…

Антон оторвался от тарелки и с любопытством уставился на нас.

Алехандро – еще один из нашей группы. Он (она, оно) был известной моделью. То ли мальчик, то ли девочка – он и сам не мог определиться. Красивый как архангел, с золотистыми волосами по плечи, вечно молодой и очень-очень порочный. В гламурной тусовке двух столиц он занимал не последнее место. Благодаря ему наши родители в свое время подверглись публичной порке со стороны СМИ.

Два года назад он умер от передозировки наркотиков. Все вздохнули с облегчением. Но теперь его смерть не казалась естественной. Алехандро (в детстве просто Саша) вообще-то следил за своей внешностью, считая её самым крупным козырем, не курил, не пил, фанатично следовал всем указаниям врачей… Кстати, Алехандро обладал просто волшебным голосом. Наркотики? Хм…

– Остались Митя и Маша, – тихо сказала я.

Дмитрий и Маша… Митя – маньяк. Он в тюрьме. Маша (Мари) – в психушке, она слишком много раз пыталась умереть.

– Бог с ним, с Митей, – буркнул Паша. – И помрет, не жалко. А Мари в клинику я звонил, велел удвоить охрану.

– Бесполезно, – подал голос Иен. – Им любая охрана нипочем.

Паша и Антон синхронно развернули головы. Взволнованные, они даже не заметили вервольфа.

– Это еще кто? – удивленно спросил Паша.

– Круто! – восхитился Антон. – Где пластику делал?

– Это Ваня, вервольф, – представила я своего гостя. – Кстати, меня ночью тоже чуть не съели. Ваня спас.

– Чуть не съели? – поперхнулся Паша.

– Фигня вопрос, – кивнул Антон. – У нас уже давно слухи про волков ходят. Как изящно!

– Ты откуда такой странный? – уставился на Иена Павел.

– А ты кто такой, чтобы мне вопросы задавать? – спокойно откинулся на спинку стула вервольф.