Пленница

Я был разбужен спозаранку Щелчком оконного стекла. Размокшей каменной баранкой В воде Венеция плыла.

Все было тихо, и, однако, Во сне я слышал крик, и он Подобьем смолкнувшего знака Еще тревожил небосклон.

Он вис трезубцем Скорпиона Над гладью стихших мандолин И женщиною оскорбленной, Быть может, издан был вдали.

Теперь он стих и черной вилкой Торчал по черенок во мгле. Большой канал с косой ухмылкой Оглядывался, как беглец.

Туда, голодные, противясь, Шли волны, шлендая с тоски, И гондолы* рубили привязь, Точа о пристань тесаки.

Вдали за лодочной стоянкой В остатках сна рождалась явь. Венеция венецианкой Бросалась с набережных вплавь. Борис Пастернак.

Я не мог отрицать, что, когда я не ревновал, моя жизнь с Альбертиной была скучна, а когда ревновал - мучительна.

Марсель Пруст написал, как преданные его читатели знают, знаменитый цикл текстов " В поисках утраченного времени" и роман "Пленница" - 5 книга из 6 произведений этого крупномасштабного цикла. Каждая книга представляет собой беспрерывный сплошной текст рассуждений, мыслей и выводов, почерпнутых жизнью Марселя Пруста. Его удивительный поток сознания, посвященный ушедшей жизни, некоторым историческим событиям, живописи, музыке, литературе , искусству, человеческому эгоизму и главным образом любви. На протяжении всего романа автор рефликсирует по утраченной свободе, самовыражению, похоти, эгоистическому началу, присутствующему в каждом человеке только в определенной степени. Свободе самовыражения подобно взлетающему одинокому аэроплану. Параллельно с этим в тексте присутствует любовь к музыкальному творчеству Вагнера, дань преклонения перед Гюго, Стендалем и что очень приятно к Достоевскому. В финале произведения Пруст показывает и подробно описывает свое отношение к Великому русскому классику и здесь мы можем стать невольными свидетелями европейского отношения того времени и их восприятие прозы Ф.М. Достоевского. В каком то смысле и сам Пруст пытается добиться подобного результата. Он, как и Достоевский хочет докопаться до истины сложной, не чуждой каждому, понимания и сознания человеческой, и порой неприглядной души. Очень интересно читать трактовку Карамазовых и Иволгиных в исполнении Марселя Пруста. Хотя, как мне показалось, отношение это слишком поверхностное. Видимо это и есть тот самый заграничный взгляд на особенности русской самоорганизации и витееватой души. Марсель Пруст занимается саможизнеописанием и следуя за его потоком сознания можно увидеть его отношение к женщине, к любви, к политическим интригам бессмертного и уродливого своим малодушием света Парижа.

Свет есть царство ничтожества; достоинства светских женщин незначительны, им могут давать бешеные цены или злопамятство, или воображение де Шарлю.

И параллельно с этим в тексте упоминаются мелкие, но жизненно важные детали, которые как отдельные кусочки единого пазла иллюстрируют мировосприятие главного героя и автора - Марселя Пруста.

Его иронический и эгоистический взгляд на мир.

Скоро забывается то, что глубоко не придумывается, то, чему вы подражаете, мелкая суета жизни. Меняется суета - и вместе с ней наша память.

Не виртуозность ли создает у великих художников иллюзию врожденной неукротимой единственности, на поверхностный взгляд - отсвет иного бытия, на самом деле - плод изощренного мастерства? Если искусство - только это значит оно не более реально, чем жизнь, и мне особенно не было о чем жалеть. Я продолжал играть "Тристана".

Если меня не убьют, - говорит он себе, - я в ту же минуту примусь за дело, и как же я буду развлекаться!

Отношение к девушке, с которой он сожительствует и которая ему порядком надоела своей с одной стороны покорностью "Пленницы", а сдругой тайными изменами с другими женщинами, неприличное и извращенное поведение которых она в свою очередь осуждает. И та житейская, семейная, светская и любовная ложь, которая так легко выявляется наружу, если внимательно следить за потоком сознания и нитью рассуждений великого Пруста. Автор не раз дает логическое объяснение не только изменам ( мужским и женским), когда надоевшая дама сердца теряет свою привлекательность для мужчины и становится его пленницей, но и демонстрирует все типичные особенности поступков и ошибок в поведении каждого человека. Это и сублимация, и необычайно точно сформулированная по всему тексту рефлексия, и тонкий психологический самоанализ, на обсуждение которого нас и вызвает замечательный французский писатель Марсель Пруст.

P.S. Путешествие было сложное. Нельзя в нем делать читателю остановки на протяжении нескольких дней. Потом чтение текста становится более трудным занятием, хотя по-началу это настоящая литературная музыка для души. Но я уверен, что со временем куплю и остальные произведения всего этого замечательного цикла и периодически ( изредка) буду их изучать. Но позже. Потому что не время еще оглядываться на поиски утраченного времени... Оно еще , как я очень надеюсь, не наступило...

Марсель Пруст, до встречи в Венеции!

Однако, к великому моему разочарованию, пятый том эпопеи оказался несколько более бледным, чем восхитительные первые четыре. На то есть вполне конкретные исторические причины, связанные с ухудшением прустова здоровья, но мне сейчас не хотелось бы их касаться. Более шероховато воспринимается и сюжетная линия. Невроз и мономания главного героя как-то с трудом находят у меня отклик, хотя и выписаны они блестяще. Но на фоне этой мономании приглушается богатство звучания пышно оркестрованных автором словесных конструкций, скрадывается тонкость и изящество восприятия Марселем действительности. И чем более точно и правдиво описано погружение Марселя в пламя всепоглощающей ревности, тем большее отторжение он начинает вызывать. "Пленница" для меня - сложная интерференция неверных штрихов слабеющего мастера и подспудного неприятия его замысла в целом. Но, несмотря на это, Пруст продолжает оставаться прекрасным. Просто здесь он для меня несколько менее прекрасен, чем вдохновенный кукловод Сванов и Германтов, дергающий за нити с мягкой улыбкой на пышных усах.

Рецензия-ощущение

Ах, эти зацелованные солнцем плечи и шея Альбертины, простёртой на каком-то зачарованном берегу сна! Такое ощущение, что Альбертина ( подружка героя), попала в плен к новой Калипсо, в котором нежно дотлевает время. Мужчина, желая обнять всю природу словно женщину, обнимает в итоге лишь женщину, наделяя её качествами природы и одухотворяя её. И женщина ( у которой происходит почти обратное : она обнимает какую-то сияющую пустоту- душу) кокетливо соучаствует в этом творчестве, подспудно творя жизнь мужчины( с его творчеством) по своему образу. По Прусту, жизнь с женщиной - это тайный и уютный ад, ( адок) похожий на муки вдохновения, на сладкую утрату себя и своего одиночества в наслаждении , одиночестве и жизни другого. Так кого же "пленил" Марсель? Может, свою юность, душу, музу? Как же очаровательно французы подходят к материальному и духовному, придавая последнему черты вещественного и порочного, а первому - нечто эфемерное, стирая границы между телом и душой, между полами ( а душа, как и ангел - беспола), женщинами и любимой женщиной, душу которой он как будто разложил на чёрную радугу - всё меняется : дождём шумят дни и звёзды, обстоятельства и чувства.. и лишь радуга остаётся неподвижной, но всё же многоликой и вечно ускользающей . В радуге всегда есть что-то печальное : какая-то распятость света. Можно находиться рядом с человеком, но он словно бы будет за тысячи миль от тебя. Можно воскресить в памяти или искусстве былое чувство с этим человеком, и он предстанет рядом с тобой с такой сияющей и обнажённой близостью, какая может быть только во сне, где человек и пейзаж слеплены из одного материала. Пруст словно бы каллиграфически прорисовывает свои мысли : так осенний тёмный холодок небытия убивая цветы за окном, словно бы спиритически вызывает их души к новой жизни на заиндевелом окне. Иногда кажется, что новозаветное " и времени больше не станет", вполне сбывается лишь в мире искусства, в котором прекрасны и Бог и человек и природа. Общее ощущение от романа : душа, исповедующаяся у тонкой ширмы плоти, за которой, быть может, никого и нет.

Чтение эпопеи «В поисках утраченного времени» растянулось на пару лет и это непозволительное читательское поведение. Никогда так не растягивал чтение даже самых крупных эпосов. В каждом томе действуют одни и тоже лица в большом количестве, которых неизбежно забываешь, что негативно сказывается на цельности восприятия истории. Ещё и «Содом и Гоморра», в отличие от первых трёх книг, оставила по себе не самое приятное впечатление. Всё это неизбежно привело меня к смазанности в ощущениях от этой части книги.

Несомненно, она мне понравилась гораздо больше «Содома и Гоморры», хоть и по своей теме недалеко от неё уходит. Если же воспроизвести впечатление от первых трёх томов, то приходит осознания того насколько всё-таки слабы и «Содом и Гоморра» и «Пленница».

В «Пленнице» Пруст не показывает ничего нового, всё также продолжая свою бесконечную песню болезненной «любви» и бесконечной рефлексии. Главный герой понимает, что его возлюбленная ему абсолютно чужда и неинтересна, однако в результате постоянного воспламенения чувств ревностью он боится лишиться её. Эдакая простенькая эмоциональная зацепка. При этом сама его возлюбленная также особых чувств к нему не испытывает, предпочитая мужчинам женщин. Марсель желает с ней расстаться, но именно в тот момент когда не будет напряжён ревностью, в момент своего спокойствия. Выжидая наступление этого момента, он оказывается в дураках, поскольку Альбертина покидает его первой. Всё это создаёт расплывчатое отражение истории Свана или истории того же Марселя с предыдущей девушкой, или Де Шарю с Морелем.

Стиль изложения также не блещет переливами той красоты, что мне так полюбилась в первых частях книги. Возможно это связано с тем, что «Пленница» была издана после смерти Пруста и не прошла окончательной авторской редактуры, а возможно и с тем что Пруст уже не мог написать чего-то поражающего в контексте саги.

«Пленница» в целом оставили приятное впечатление и язык не повернулся бы назвать этот том плохим (чего только стоит инцидент на вечере у Вердюренов и терзания юного Марселя ревностью). Но всё же в противовес восхищению, поразительной красоте и оригинальности первых томов саги, выходит некоторая вторичность и блеклость последующих частей.