«Беглянка» kitobiga sharhlar, 18 izohlar

Роман-терапия, клятвенно могу заверить, что такое чтение можно совмещать с любым видом ментальных проблем, Пруст пережил всё, что может пережить любой человек, и единственный выход - написать книгу

Хотя "Пленницу" и "Беглянку", этих рассеченных пополам врачебным скальпелем литературных сиамских близнецов, не вполне правильно рассматривать как самостоятельные произведения, их бытование в качестве двух вполне себе раздельных томиков не оставляет нам выбора. Эти две части нанизаны на единый нерв болезненной любви Марселя к Альбертине, любви, которая, достигнув своего абсурдного и неадекватного апофеоза, терпит чудовищное крушение. Лишь к концу шестого тома эпопеи нежные и хрупкие ростки новой жизни начинают пробиваться сквозь спекшийся шлак и пепел марселевой экзистенциальной катастрофы. Ну, знаете, запил, в окошко начал высовываться, по бабам ходить, все как у людей, короче. Ростки эти, кстати сказать, даны довольно сжато и набросочно - сроки Прусту определял самый безжалостный на свете издатель. Тут у "Пленницы" с "Беглянкой" снова общая на двоих беда. Однако чем "Беглянка" более ценна сама по себе - это ощущением безжалостного краха надежд и иллюзий, а также сначала робким, а потом все более и более отчаянным взглядом за ту сторону занавеса. Одержимость Марселя начинает приносить свои плоды, и плоды эти безжалостно горьки. В этом Прусту удалось ухватить самую суть правды, той самой правды, о которой он написал:

Правда и жизнь трудны, я их так и не разгадал, и в конце концов у меня осталось от всего этого впечатление, в котором душевная усталость, быть может, брала верх над горем.

Продолжаю цикл о гниении французской аристократии. В этот раз раскрывается тема сбежавшей девушки невесты и предстоит поток сознания в связи с этим событием. Поток сознания представляет спектр чувств, напоминающий стадии принятия смерти: отрицание, или изоляция,  гнев, торг, депрессия, принятие, или смирение. Последовательность не строго такая, возможно иная, но очень похоже. Главный герой  опять же не ищет проблемы в себе, а ищет проблемы в ней, ищет замены любви Альбертины в прачке с которой у его альтушки были странные взаимоотношения, в девочке, за связь с которой на него чуть не заводят дело о совершении действий сексуального характера между лицом достигшим 18 лет с не достигшей 18 лет, но видимо его статус спасает, да и прямых улик нет, как и самого факта. Опять же если его любовь в виде Альбертины была проблемной, надо перестать быть Аленем и жить дальше, тем более у него там и партия намечалась вполне удачная, но автор воспевает любовь. Автор старается полностью отработать пусть и утраченную любовь. А в целом как по мне виноваты оба, но любовь тут как болезнь, быстро не вылечишь. И как обычно при странном поведении героя язык Пруста выкупает.

Любимов перевёл Пленницу и Беглянку ужасно. Очень много ошибок. Пленница у Франковского гораздо лучше, Беглянку в его переводе не нашёл.

Субъективное впечатление и, вероятно, ошибочное, но для меня история Содома и Гоморры - трилогия, начинающаяся собственно томом «Содом и Гоморра» и продолженная в «Пленнице» и «Беглянке» - делит весь цикл «Поисков…» на две части. Вернее, рассказ о противоестественных влечениях, «воспитании чувств» и любви-ревности воспринимается как некое затянувшееся отступление от «главной линии» повествования. Поэтому кажется, что финальная часть «Беглянки» - без больших потерь для романа в целом - могла бы последовать сразу же после заключительных страниц третьей части «Поисков…», «У Германтов».

Подобное предположение нельзя назвать обоснованным: как известно, заключительная глава последнего тома была написана Прустом сразу же вслед за первой главой тома первого, и в целом «Поиски» - самый «унитарный» роман в истории литературы, деление его на части - не более чем условность. Но какую же испытываешь радость (и предвкушение последнего, ключевого тома эпопеи), когда Марсель ближе к финалу «Беглянки» внезапно вспоминает (или осознаёт), что он «ищет прошлое».

Уже давно стало общим местом утверждение, что Пруст преобразил искусство романа, хотя саму суть «преображения» многие понимают по-разному. Но всё же… С определённой долей условности можно назвать некоторые признаки таланта в искусстве (быть может, талант слишком «сильное» выражение и правильнее будет сказать способностей): в музыке это - абсолютный слух (что проверяется на диктантах на уроках сольфеджио), в живописи (по аналогии) – абсолютное зрение, умение «переносить» на бумагу увиденное. Предрасположенность к литературе определяется умением придумывать истории – именно придумывать, а не рассказывать, владение словом уже техническая сторона. Таким образом, писатель – это в первую очередь сочинитель, выдумщик, а главное необходимое для этого качество – воображение. Пруст, кажется, отрицает вымысел как обязательное «качество» текста, но требует фантазии от читателя. «В поисках утраченного времени» скучная, затянутая, нудная книга? Оставьте увлекательные романы в удел читателям без воображения!

Пруста нередко обвиняли в чрезмерном автобиографизме, говорили, что он пишет не роман, а мемуары «несколько сумбурные, далеко не всегда достоверные и подчас изрядно скучные». Но это лишь часть правды: «Поиски…» ценны и интересны не подробностями «личной жизни» Пруста, не описаниями «света» как такового, но точностью, глубиной и оригинальностью наблюдений автора/героя; той индивидуальностью, которую Пруст вложил, а может быть, наоборот, извлёк из своего произведения. Его мысли по поводу литературных, художественных и музыкальных произведений, природных ландшафтов и архитектурных достопримечательностей, психологии и чувств окружающих, собственных впечатлений и ощущений богаче самих «переживаемых» объектов и явлений, «насколько страдание психологически сильнее, чем сама психология».

«Беглянка» возвращает повествование к его лейтмотиву: теме времени, бергсоновскому соотношению «восприятия» и «воспоминания». Но, может быть, был прав Жиль Делёз, когда говорил, что сущность Поисков состоит не в памяти или непроизвольном воспоминании, а в постоянном обучении и поисках истины, которые «обращены к будущему, а не к прошлому».

"Беглянка" завершает подцикл Пруста об отношениях Марселя и Альбертины.

Большую часть романа составляет рефлексия героя об утрате своей возлюбленной. По мере чтения складывалось ощущение, что Альбертина скорее вещь, чем человек. Ну и, конечно, Пруст наглядно проиллюстрировал избитую поговорку-штамп: "что имеем — не храним, потерявши — плачем". Эгоизм героя не позволил ему высказаться прямо о любви к героине, о желании с ней быть (да и была ли в данном случае любовь? скорее желание иметь любимый артефакт/сокровище в шкатулке, скрытым ото всех), что привело к несчастному случаю (по тексту промелькнули мысли о суициде). Герой долго не может свыкнуться с мыслью о смерти девушки и пытается восстановить тайную сторону жизни Альбертины. Только, что это даст теперь? Да и утешение Марсель находит вполне быстро.

Пожалуй, наименее понравившийся роман. Дело тут, конечно, не в переводе, хотя это мой первый Пруст в переводе Любимова, а скорее в том, что все темы и приемы сильно повторяются. А, в целом, Пруст - есть Пруст, и произведение как всегда у автора написано красиво.

Не рецензия и не отзыв, а разрозненные заметки по ходу чтения.

Можно считать, что за многословием и дотошным копанием неизбежно следует откровенность, однако в реакции Марселино на главное событие "Беглянки" открывается вдруг, какую циклопическую стену из слов он воздвиг, лишь бы не подпустить к себе и чего-то не сказать. И неискренность шестого тома вдруг заставляет заподозрить в том же предыдущие. Меня заставляет, понятно. Не надо, наверное, пояснять, что, подрастая, Марселино становится все менее приятным. Ясно на это указывает, однако, не столько его патологическая ревность и пост-событийные копания, сколько расстроившие рассказчика отрицательные черты в других: "Мать твою за ногу, лахудра!" Мореля и советы об издевательствах над слугами от Сен-Лу. Как и каждый том, "Беглянка" в какой-то момент выплывает на поверхность и обретает вдруг четкость и точность: в трех пронумерованных встречах Марселино с Андре, после которых он уезжает наконец в Венецию - вообще я как бы уже свыклась, что никакой Венеции нам не покажут, и на описании города у Руссо поймала себя на мысли: "О, доехал-таки!" Как водится, послесловие разбило мне сердце, не содержанием, а похищенными 15 страницами, обещавшими мне дальнейшие размышления о грядущем браке.

"Беглянка" - самый бесчеловечный роман из всей эпопеи об утраченном времени. Это какая-то само-аутопсия, исповедь патологоанатома. Как будто бы существует целых два Пруста - один спотыкается, падает, поднимается, живет, дышит, думает, страдает и мечтает в то время как другой, с злыми глазами и холодными руками, наблюдает за первым, анализирует и усмехается, конспектируя и протоколируя.

Любимая автором техника лейтмотивов сработала на этот раз безотказно. Как растущая волна, готовая обрушиться на вас и задушить в своих объятиях, страшит участь Альбертины, которой предшествовали: тоска по материнскому поцелую, жестокость Жильберты, кончина бабушки. Не будь этого "нарастающего итога", эффект был бы определенно слабее. Здесь краски сгущены донельзя, чернее не бывает - но страшно не поэтому, а страшно то, что Человек расценивается как повод, как орудие. Повод для самоанализа, орудие познания.

После всего следует отстраниться, проделать работу над ошибками, сочинить пару витиеватых красивых фраз о том, что "мы обладаем даром сочинять сказки, чтобы убаюкать свою боль" и "можно быть верным только тому, что помнишь, а вспоминаешь только то, что по-настоящему знал". А потом пожать плечами и перевести равнодушный взгляд на новое явление богатой на эффекты жизни.

Все двести страниц текста - самолюбование научившегося страдать. Единственная досада - придется забыть "не одну, а бесчисленное множество Альбертин". Что ж, за все приходится платить.

"Люди лгут всю жизнь, лгут даже, лгут в особенности, а быть может, только тем, кто их любит"

В этом вы правы, мсье Пруст. Я думала вы - человек и восхищалась тем, как недостижимо высоко вас вознес талант живописца с пером, как ослепительно блистают грани вашего воображения, как остёр ваш ум и поразительно самоотречение. Но вы - бездушный механизм. А может, так мыслят и говорят ангелы, отрешенные от всего земного?

«Беглянка» — шестой, предпоследний том эпопеи «В поисках утраченного времени». Это самая короткая и наиболее сырая часть. Всё из-за того, что история Альбертины возникла сравнительно поздно и у Пруста просто не хватило жизни, чтобы как следует аранжировать пунктирно набросанные детали.

Хотя «Беглянка» — черновик, достоинств книги это не умаляет. Напротив — остаётся только восхищаться тем, что автор, написавший столь филигранный текст, рассматривал его лишь как основу, которую нужно будет исправлять, дополнять, улучшать.

Занятно, что между «Беглянкой» и «Обретённым временем» не проведена граница, а потому разные редакции жонглируют небольшим кусочком от «Я не рассказывал бы, впрочем, о своей жизни возле Комбре» до «…за которые я теперь виню себя больше всего», присобачивая его то к одной, то к другой части. А, например, в «Полном издании в двух томах» его и вовсе уронили мимо книги.

С точки зрения содержания, «Беглянка» — наиболее призрачный том «Поисков»: текст вроде бы есть, а пересказать практически нечего. При всём этом именно здесь присутствует главный «спойлер» романа-реки — причина невозвращения Альбертины к рассказчику. Дав дёру, девушка подарила главному герою щедрую почву для болезненных воспоминаний, ностальгии, отчаяния. Собственно, утрата у Пруста — двигатель творчества, катализатор идей.

Силясь преодолеть невыносимое горе, отчаявшийся влюблённый проводит основательную ревизию чувств и воспоминаний, приходя к неожиданным, но интересным выводам. Один из них — в том, что никто из людей не существует как постоянная данность. Все мы ежеминутно меняемся под воздействием опыта, возраста, настроения, окружения, местности и т.д. А потому нет некоторой конкретной Альбертины из палаты мер и весов. Зато есть множество её ипостасей, рассыпанных по эпизодам из жизней людей, взаимодействовавших с этой сердцеедкой. Рассказчику предстоит обнаружить в себе все эти осколки и удалить из тех зон души, где они причиняют страдания. Ступая по воспоминаниям назад, главный герой позволяет прошлому рассосаться и усвоиться, стать фактом, а не источником боли.

Любовь умирает, развеивается, словно разматываемый моток ниток. За нею кроется всего лишь человек — девушка, обожаемая не сама по себе, а за счёт переживаемого воздыхателем чувства, которое, к слову, можно испытать и к кому-то другому. Так что красота — в глазах смотрящего, а вся поэзия, воспевающая дев, — лишь проекция чувств художника на живой объект, не более того.

Проза Пруста в «Беглянке» выглядит какой-то инопланетной. История без истории, длинный текст, не наполненный ничем материальным. Любой пересказ этого тома обречён быть уж слишком кратким, напоминая фокус, где в ящик влезает эротичная помощница факира, а удивлённый зритель, сунув за нею руку, огорчённо нащупывает всего-то какой-нибудь волосатый ананас. Лишь наш выдающийся французский модернист способен растянуть любое «ага» на двадцать четыре с половиной страницы, подобно тому, как виртуозный ложкарь в силах переиграть целый оркестр, раскрывая в малом красоту великого.

Ко всему прочему, «Беглянка» — это ещё и детектив. Герой здесь затевает эпистолярное расследование, а затем дополняет его опросом свидетелей. Цель одна — выяснить, изменяла ли Альбертина. Веет от этой одержимости чем-то нездоровым. Так и чудится, что ещё через полсотни страниц к сей некормантской инициативе привлекут медиумов, спиритов, Кашпировского, Вангу, Голдота Полумёртвого, Герберта Уэста-Реаниматора, Алистера Кроули, Амаяка Акопяна… Ляськи-масяськи, ахалай-махалай!

В книге присутствуют сюжетные баги, вызванные незавершённостью рукописи. Это лишь добавляет градус мистицизма, превращая «Беглянку» во что-то совершенно ирреальное, веющее уже кладбищенскими мотивами Ленор, воспетой По. Чего стоит один только оживший Бергот!

Под конец повествование начинает будто просыпаться: возвращаются персонажи, всё увереннее, всё больше, том наполняется событиями — столь стремительными, что не признать в них черновик невозможно. Особенно худ эпизод с описанием поездки в Венецию. Разговоров-то о ней велось! Такие чаяния имелись! А по сути получилось довольно смазано и невыразительно.

Однако украшает эти страницы встреча главного героя со старой бабушкиной подругой. Очень красиво выглядит образ, где престарелая аристократка сидит под древним орнаментом, практически стёртым — как и она сама, почти изглаженная из этого мира со своим поколением.

Это не единственные важные попадания Пруста. «Я забыл умершую бабушку и уже ничего не чувствую по отношению к ней», — способен признаться рассказчик. И за этим кроется жестокое, но точное откровение об устройстве человеческих эмоций. И таких поразительных наблюдений, редких для обычно всё романтизирующей литературы, в книге предостаточно.

На заключительных страницах «Поиски» всё ближе приобретают вид, присущий первым томам. Скоро финал. Здесь снова веет духом «Германтов». А какие интересные отношения возникнут у старых героев! История Альбертины, ставшая масштабным отступлением, подошла к концу. Былое чувство умерло, исчерпалось. Это неуклюжий ход с точки зрения композиции, но верный для отображения непредсказуемости жизни.

«Беглянка» — недоработанный, но очень глубокий том эпопеи. Его можно назвать инверсионным по отношению к «Любви Свана». Редкая тема и уникальный на неё взгляд делают эту книгу одним из самых интересных сочинений в мировой литературе.

Первая половина книги полна психологизма и драматизма. Здесь изъясняется сердце автора. Но незаметно в разговор вступает разум и начинается разбор полетов – анализ взаимоотношений Марселя и Альбертины, обоснование поступков, подоплека связей и событий.

В конце этого, шестого романа пришла мысль, что Содом и Гоморра проходят через весь цикл - намеками ли, явно ли, скрыто ли (принимая во внимание историю жизни самого Пруста, отраженную здесь, пусть и в видоизмененном состоянии). Несмотря на тему нетрадиционной любви (а с учетом ее количества тут - почти традиционной), есть основное – эта линия не затмевает все остальное, не главенствует в сюжете. Впрочем, по-прежнему у Пруста для меня важен не только сюжет, а его головокружительные линии в стиле, в построении предложений, в их беспрерывности, в деталях, выходящих на первый план, в предложенных через его ощущения темах для размышлений.

Движемся к финалу! Впереди последний роман цикла. На смену утраченному времени должно прийти обретенное.