Kitobni o'qish: «Зекамерон»

Shrift:

В оформлении книги использованы рисунки Максима Знака, сделанные в камере предварительного заключения

* * *

От самого сердца с благодарностью:

Моей маме и маме моей мамы, которые настолько верили в меня, что у меня вдруг вышло стать собой.

Моему дедушке, который научил, что если делать – то по-большому; и дедушке, который вернулся, стал папой папы и научил меня играть в шахматы.

Моему папе, который вынужден нянчиться со мной повторно.

Моей сестре, ставшей моим голосом, более ярким, талантливым и искренним, чем мой собственный.

Моему сыну Алесю, который вынужден подменить меня в процессе своего воспитания,

И конечно, моей жене Надежде, моему Защитнику, которая когда-то не отказала в ЗАГСе, которой я слишком мало помогал, и которая в суде сражалась за меня так, что я впервые от счастья расплакался.

Эти бусинки эмоций, мгновения смысла в сплошной безнадежной серости, эти отголоски пусть грустных, но улыбок – конечно, для вас.

Вот так вот написалось, с одного дубля, как говорят в кино.
Заходи ко мне в хату. Скучаю.
Тут при встрече всегда поят чаем
И не гаснет прокуренный свет.
Впрочем, не приходи.
Тут не страшно, но сегодняшний день как вчерашний
И ни смысла, ни правды здесь нет.

1
Суд

Он пришел с этапа и ушел в этап. Так все приходят и уходят. У него за спиной было девятнадцать весен, а впереди могло ждать восемь зим. Немало, но так было у многих. А еще он попал сюда незаслуженно – как все, как всегда.

Он еще не устал рассказывать о том, как несправедлив мир, о том, что все это – одна система, о том, как бессмысленно рассчитывать на оправдание. И, что удивительно, нашлись слушатели, которые сочувственно кивали, а иногда вставляли и свои такие же, тысячу раз рассказанные истории. Наверное, это успокаивало.

– На суде на что рассчитывать? Сколько запросит, столько и дадут, кто будет разбираться?

– Да не, почти всегда снижают, не гони.

– Может, и снижают, но несильно. Главное – не оправдают! Даже слушать не будут.

– Слушать не будут, но не будут и слышать. И не оправдают, конечно.

И тут он сказал что-то необычное:

– Но ничего! Я буду в международный суд подавать!

– В какой?

– У меня записано…

– Так скажи, в какой? Просто я юрист, мне казалось, что мы ничего не ратифицировали.

– Я так не помню. Мне строгач на этапе записывал, в какой суд обращаться. Сказал, что там решают. Пробовали – работает.

– Может, Гаага? Но мы не подписали… Или Страсбург? Хотя там тоже нет.

– Не, не эти. Там другое было.

– Ну, глянь. Может, и я напишу, раз верняк.

Он полез в кешер, долго там копался, перекладывая все, пока не нашел где-то в недрах обрывок бумаги. Между строками обвинения размашистым и корявым почерком были написаны два слова – суд, куда ему посоветовали обратиться: «Суд Линча».

2
Стоматологи

Он пришел с допроса с таким лицом, что краше в гроб кладут.

– Че, еще эпизодов подкинули? Или челюсть перебили?

– Да не. Зуб болит. Разболелся и болит.

Это действительно было серьезно.

– Тут можно к зубному записаться?

– Можно-то можно, но ты подумай хорошо – может, лучше так?

– А что такое?

– Сам не был, но рассказывали, что им запрещено лечить – только рвут.

– Да бред это, – вступил в разговор еще один. – Лечат, хотя рвут чаще. Правда, когда лечат – не обезболивают.

– А нельзя деньги за заморозку взять?

Вопрос был серьезный, но все посмеялись.

– Нет, конечно.

– Попробуй лучше сам полечи. Сало есть, чеснок тоже.

– Анальгин, кстати, там в баре есть.

– Анальгин – это баловство. Не лечит, а просто боль снимает. Возьми лучше сало, положи на тот зуб. И подержи. Кому копченое помогает, кому такое.

– Сало – ерунда. Лучше чеснок. Берешь зубчик, чистишь и кладешь: если слева болит, то на правое запястье, а если справа зуб – то на левое. Только сильно долго не держи, сожжешь вену.

– А мы чеснока ножку палили и дышали для зуба.

– Корочку хлеба, может?

– Нет, хлеб от простуды. Для зуба – ножка чеснока.

– Я в ЛТП когда был, сахаром лечили. На ложку – несколько кусочков сахара, он горит – ты дышишь.

– И что? Перестает болеть?

– Просто крошится больной зуб и все другие, если больные есть. Только корни остаются, – советчик широко улыбнулся, показав оба зуба.

Всех выслушав, он начал лечить свой зуб соленым салом. Но потом выпил последнюю таблетку анальгина. На время это должно было помочь.

3
Человечек

Похоже, он был из коммерсантов или даже, может, какой юрист. После знакомства в хате он разложил свои вещи и прилип к развешанным на стене бумажкам. Там были выписки из закона о содержании под стражей, из правил распорядка и даже одно фото – образец заправки кровати. Все давно уже воспринимают эти бумажки как элемент декора хаты: что-то вроде пятна на отсутствующих обоях. Но он стоял долго, изучал и иногда даже кивал в такт своим мыслям.

Изучив правила, он с гордым видом возлег на нару с книжкой. Его предупредили, что так делать нельзя. Что тут так не принято.

– А где сказано, что это запрещено?

– Ну, продольные заметят – рапорт будет.

– За что?

– За то, что лежишь.

– Но это же как бы не запрещено?

– Как бы… Но как бы запрещено…

А он так и не слез. И вскоре открылась кормушка, и по железу постучали ключами: подходи, мол. Да-да, ты, справа сверху.

– Чего лежим?

– Читаем книгу.

– Лежать нельзя!

– Простите, но я внимательно изучил все запреты и обязанности, и вообще всю вывешенную для изучения информацию. Нигде нет запрета лежать.

– А если найду?

– Точно. Я несколько раз проверил.

– Ну посмотри еще раз. На образец заправки кровати.

– Я строго по образцу заправлял.

– А ты на образце человечка видишь?

– Какого?

– Человечка на матрасе сверху нет? Нет. Рапорт. Вопросы есть?

Вопросов не было. А он в этот день выучил еще одно новое слово – «наруха».

4
Топот тараканов

Он открыл глаза и увидел на потолке прямо над собой таракана, спешащего по своим тараканьим делам. Таракан был белым. Говорили, что белые воюют с рыжими, пока один вид не победит другой. Но говорили в других местах. Тут-то, считай, тараканов не было. Этот не считается.

Проблема вообще-то была не в таракане, а в том, что он проснулся посреди ночи непонятно от чего. Может, таракан громко топал? Да какая разница! Дело было швах. Стояла ночь – свет горел лишь чуть менее ярко. На продоле было тихо. Где-то между полуночью и пятью утра. Точнее сказать не получалось. Разве что разбудить кого-то из счастливых обладателей часов и спросить, который час. Пару дней назад один додумался так сделать, а потом оправдывался, мол, ему казалось, будто хозяин часов ворочается и поэтому не спит. Выяснилось, что было без четверти четыре. Проснулись все… Но сейчас все спали. И это было самое ужасное…

Для того чтобы понять, что такое храп, заприте вместе от пяти до двадцати взрослых мужчин. Храпуны обязательно будут. Постепенно они могут обучить своему черному ремеслу и других.

Храпуны вроде дружелюбны: разрешают себя пихать или переворачивать. Вот только не помогает. Храпун, конечно, перестает храпеть на время, но засыпает он все равно быстрее остальных. А если в хате их несколько (а их всегда несколько), то надежды на переворачивание вообще нет. Тогда просто договариваются, что они дают всем час форы перед тем, как заснуть. Не успел заснуть или проснулся ночью – извини и прими соболезнования. Сейчас был именно такой случай. Храпели трое, окружив его в трех измерениях. Шансов не было. Хотя он, конечно, попытался – стучал по наре. Без толку – не успевал заснуть. И дико бесило: ему не давали спать тем, что спали! Обидно вдвойне! Если уже часа четыре, то можно было б вставать… Но кто знает, сколько сейчас?

Так он крутился, ворочался, злился, стучал, вполголоса ругался… А потом как-то устал совсем, взял… И наконец заснул.

5
Полтора корабля

Утром к нему должны были приплыть полтора корабля. Они приплывали ко всем каждое утро. Интересно, как будет здесь.

Кораблями – пустыми спичечными коробками – здесь измеряли и накладывали сыпучее: сахар, чай, кофе, если повезет – приправу. Да и поесть ими было можно в крайнем случае. Бывает, что захочется домашнего пюре, а черпать нечем – спасает корабль и кругаль (солидная алюминиевая кружка без ручки, похожая на большой наперсток). Здесь, в карцере, из личного имущества у него были кругаль, щетка, паста и мыло. И все. Ах да! Еще трусы, носки и тапки. Но сахарницы не было. И ничего из личного имущества на роль сахарницы не годилось. Разве что носок? Но носок нужен был в другом месте. И куда девать полтора корабля сахара? Задачка…

На продоле уже хлопали кормушки. Как будто на старинном галеоне: лязг открывающегося орудийного порта (кормушка открыта) и резкий грохот выстрела (кормушка получила свое, и ее бросили назад, чтобы замок защелкнулся). Вот хлопнула последняя и почти сразу открылась его – он схватил маленький мешочек из плотной ткани. На мешочке было написано по трафарету «К-2». Вот это сахарница! Почти как из венецианского сервиза. В мешочке болтался песок. Он верил, что сахара не меньше чем полтора корабля. Перемерить было нечем. Корабли в карцер проносить было нельзя. Но хоть сахарница была.

Кормушка снова открылась, в ней была тарелка с кашей. Сегодня на завтрак был матерый овес.

– Чай будете? И пакет для сахара отдавайте!

Мысли заметались. Сахарница уплывала, что делать с кораблями? Не отдавать же назад!

– Сейчас! – Озарение пришло внезапно. Он вывернул большую часть мешочка в миску с овсом, остальное – в пустой кругаль. И гордо протянул мешочек и кружку: – Чай, пожалуйста.

– Чай, пожалуйста.

Bepul matn qismi tugad.