Kitobni o'qish: «Кто играет в кости со Вселенной?»

Shrift:

Благодарности

Я благодарю маму, которая наградила меня сердцем, папу – за указанный путь, всех предков, которые передали силу рода. Их стараниями мой маленький бизнес превратился в бригантину, в паруса которой подул попутный ветер.

Также я благодарю:

гуру менеджмента Владимира Константиновича Тарасова, Ицхака Адизеса, Элияху Голдратта, Питера Друкера,

мэтров маркетинга Филиппа Котлера, Джека Траута, Эла Райса, Игоря Манна,

суперуспешных предпринимателей Ричарда Брэнсона, Джона Рокфеллера, Генри Форда, Фредерика Тейлора,

психологов Евгения Креславского, Сергея Калинина, Татьяну Мужицкую, Александра Свияша, Эрика Фромма, философов Нассима Талеба и Владимира Ульянова,

основателей печатного дела Иоганна Гутенберга и Ивана Федорова,

писателей Алексея Иванова, Наполеона Хилла, Скотта Адамса, Малкольма Гладуэлла,

а также гениального ученого Альберта Эйнштейна

за дела-мысли-откровения, которые дали пищу для моего скромного ума, чтобы он породил этот роман.

Историческое название, используемое в книге, только одно – Типография «Любавич». Все имена персонажей и названия фирм изменены, все совпадения случайны.

Ответ на «отцовские» вопросы
(Вместо предисловия)

Тезис – антитезис – синтез.
Диалектическая триада

На выходе с кладбища я столкнулся с невысоким крепышом в черном пиджаке. Недельная небритость, прищуренный взгляд, лысый череп в форме куба. С таким типом не хочется встречаться в сумерках на пустынной улице.

Старый приятель Константин. За последние сорок лет пересекались редко. Разговоры оставляли противоречивое послевкусие, похожее на оскомину после хрустящего свежего яблока. Всегда было что обсудить. Оба в бизнесе. Серьезно и долго. Я начал с мизерного стартового капитала, а он – с «отцовского трамплина», стал бизнес-крупышом, владельцем заводов и пароходов.

Много лет прошло с последней встречи. Заговорить? И тема есть. Константин – тот, кто может подсказать. Но может и высмеять. Хочу ли я? Еще есть пару метров – успеть сделать «пустые глаза» и пройти мимо.

– Макс?! – он узнает меня. – Неожиданная встреча. Да еще и в таком месте. Что ты тут делаешь?

– Костян, привет! Заходил на могилу отца.

– Соболезную.

– Да уж пять лет, как похоронил.

– А я свечку в храме ставил.

– Грехи замаливаешь? – вырвалась у меня ирония.

Он скривил улыбку и слегка кивнул.

Константин – первый в жизни друг. Сблизились во втором классе, когда сидели за одной партой на уроках английского. Мы смешили друг друга, раздражали учительницу и получали тройки. Запомнилось яркое, захлестнувшее чувство дружбы. В пылу откровенности предложил ему «дать клятву оставаться верными товарищами на всю жизнь». Он рассмеялся в ответ.

Однажды родители Константина увидели его дневник и устроили разнос за тройки. Он взялся за ум, следующую четверть закончил с пятеркой по английскому. А я продолжал перебиваться с тройки на четверку. В душу закралась зависть. Он тоже изменился – стал разговаривать свысока. Дружба рассеялась. Годом позже новый поворот – одноклассники выбрали Константина козлом отпущения. Не то чтобы травили, но серьезно дразнили. Почему именно его? Возможно, из-за надменного тона или из-за низкого роста. Он огрызался. Я смалодушничал и встал на сторону лидеров класса, отношения с детским другом сошли на нет. (Позже совесть напоминала о том некрасивом поступке, но она оказалась не единственной «платой» – страх, что меня могут предать близкие, стал пожизненной фобией.) Окончательное расставание случилось скоро: отца Константина, он был военным, перевели в другой город. Когда их семья вернулась в Ленинград, уже я перешел в другую школу.

– Как, Макс, живешь? Что нового? – мы выходим за ограду кладбища и идем к парковке.

– Да вот, теперь я не бизнесмен!

– Ух ты, закрыл типографию «Любавич»? Обалдеть! – он останавливается и смотрит с веселым лицом. – Так все плохо?

– Да нет, – я пока не решаюсь на откровенность с Константином, – обычная история…

– А я со стороны наблюдал за твоим ростом. Сколько же ты рулил бизнесом?

– Двадцать семь лет. Ты интересовался моей жизнью? И название типографии знаешь. Круто. За что такая честь?

– Двадцать семь. Значит, с 1992-го. А ведь я тогда же начал. Параллельно двигались. Конечно, интересно! – Константин стучит кулак в кулак. – Наверное, даже так отвечу: соперничество с детства. И знаешь, какое-то приятное чувство, что ты… как бы это выразить? Сдался, что ли, проиграл.

– Почему проиграл? Я так не считаю.

– Ладно, проехали. Все это неважно. Чем ты теперь живешь?

Вот она, минута «икс» – спросить или свернуть разговор и разойтись.

– Теперь – рантье, сдаю здание в аренду. Но вот что хочу с тобой обсудить, раз уж встретились. Только что спрашивал у отца, теперь твое мнение.

– Спрашивал у кого? У могилы? Спиритический сеанс? М-да. Ты всегда был мистиком, – вот эта мерзкая ерническая интонация и раздражала.

Я уже жалею, что начал разговор, но продолжаю.

– Ты, Костян, про себя можешь сказать, что достиг успехов в бизнесе?

– Конечно, достиг. Капитализация моего бизнеса выросла в десять тысяч раз. Я прикинул, что вхожу в клуб «один процент самых богатых людей страны». Разве это не успех?

– Ты успех определяешь только по финансовой координате?

– Ну и активы… Да и тебе жаловаться не приходится – здания, производство, импортные станки. Ты говорил, что в твоем штате сто семьдесят пять человек.

– Только материальными категориями? Я это спрашиваю. Еще же есть понятия – счастье, самореализация, мечта.

– Определенно материальными! – резко, с вызовом отвечает Константин. – А финансовая координата – то, что можно оцифровать. Удовольствие, счастье – как измерить? Меня уже как-то спрашивали про успех. Мол, достиг ли я поставленных целей? Да кто их помнит, какие цели я ставил тридцать лет назад? А вот размер кошелька измерить легко. Ты сам знаешь, что такое тянуть эту лямку. Ты-то про себя что считаешь?

– Вот и пытаюсь разобраться. Сложный вопрос. Может, интересная жизнь – это успех? Или реализация творческого потенциала. Или мировая известность. И чистую совесть нельзя сбрасывать со счетов.

– Все пытаешься раскладывать по полочкам, любитель наукообразности. Проще надо быть. Конкуренты, государство. Ох! Не для того нас мамы рожали, чтобы задницу подставлять. Все равно никто не оценит. Вот ты завязал, а мне нельзя – надо продолжать. Амбиции, новации, жажда нового – вот мое кредо. Принять вызов и воплотить в реальность. И на все это мощный движок. Как бульдозер, уверенно вперед, раздавливая пеньки и сучья на пути. Останавливаться нельзя.

– Чего-то ты лозунгами заговорил? Еще скажи – доверие к людям.

– Вот этого нет. Не доверие, а требовательность и контроль. Нельзя нашим людям доверять – ленивые.

– Прямо противоположно у меня: ни требовательности, ни амбиций, а людям доверял, – я возвращаю разговор в нужное русло, смотрю в глаза. – Хорошо, пусть деньгами определяется успех. И мы с тобой вошли в клуб «один процент». Вот скажи, ты уверен, что все твои победы – это результат трудолюбия, способностей? Или есть доля везения? Нащебетала на ухо птица удачи нужные ходы – вот этим все объясняется?

Константин поворачивает меня к себе лицом, внимательно смотрит мне в глаза.

– Зачем тебе это знать? Ты часом не шпион?

– Скажу по секрету, хочу разобраться в себе. Да и вообще понять, успешна ли она, моя жизнь. Может, все это фантом?

– Это и есть «отцовский» вопрос?

– Да. Только тсс. Так отвечай на вопрос.

Константин молча идет несколько метров, опять стучит кулак в кулак.

– Встреча с удачей должна настораживать. Что-то, значит, не просчитал. На сто процентов успех – это бульдозерный труд. Мой. И не надо мне тут втирать, что какая-то птица залетела в форточку. А когда появилась хватка, дело пошло еще увереннее. Везет тому, кто везет. Однозначно!

– Я раньше тоже так считал. Теперь – что дело в везении. Удачное стечение обстоятельств. Даже не один случай, а череда. Один за одним. И получалась золотая цепочка. А трудоголиком я никогда не был. И таланты средненькие.

– Чушь! Мы пахали, вот и результат. И способности у меня были. Да и ты не прибедняйся: и физматшколу закончил, и шахматами занимался. Не от сохи. Мозги из нужного места растут. И оргспособности – помню, общественной работой занимался в классе.

– О да! Крутая пионерская задача – вести направление «сильные – смелые – ловкие» в нашем классе.

– Любая случайность – скрытая закономерность. Диалектика. Помнишь такой предмет?

– Помню. Но в какой-то момент я заметил, что не все, как ты говоришь, о-д-н-о-з-н-а-ч-н-о. Есть какая-то тайная сила-помощница.

Я ему рассказываю одну историю из своей жизни. Один бизнес-процесс длился восемь лет, а другой три года. И завершились они в один день. Случайно. Я беру валяющуюся палку на обочине и рисую два отрезка.

– Вот две шкалы времени, – я начинаю кипятиться, вспоминая дела давно минувших дней. – Не два дня, не три недели, а восемь лет и три года! И концы этих двух отрезков сошлись в один день – первого июня 2003 года. Независимо друг от друга. А не совпади они хотя бы на месяц – огромные убытки, банкротство. Как могли день в день два растянутых на года процесса сойтись в одной временной точке?! Нечто нереальное! Что это, если не фантастическое везение? Вот после этого я и задумался, что все мои успехи – это птица удачи.

– Я не до конца понял этот твой сюжет, но это и неважно, – Константин глядит на мой рисунок на песке. – У меня другое объяснение: банальное совпадение. А ты хочешь вывести «теорию везения»?

– Вот покопаюсь в автобиографии, может, пойму, так это или не так. Одна из версий, которую я слышал: удача – заразное дело. Вдруг я ее от кого-то подцепил и не заметил?

Константин усмехается, замазывает линии на песке ботинком, шагает дальше.

– Помнишь, Макс, как мы дружили во втором классе? Знаешь почему?

– Взаимная симпатия, наверное.

– А вот и не угадал. Я заметил, что ты на переменах бродишь один. Как будто знаешь секрет и молчишь. С побитым видом. Заинтриговал своей тайной – я к тебе и подошел, – Константин останавливается и берет меня за лацкан. – А потом ты рассказал, что родители берут тебя в походы, читают приключенческие книги. Я позавидовал. Мои предки со мной не возились. Помнишь историю, как твой отец тонул в Белом море?

– Костян, продолжаешь удивлять. Я-то помню. Как ты ее запомнил?!

– Меня поразило, каким чудом он выжил. Твоя везучесть не по наследству ли? Не зря же тебя тянет на могилы. Что-то есть загадочное, что такой молчун, как ты, создал мощный бизнес. Согласен.

– Отец хотел стать писателем, а остался инженером. А у меня появился шанс до его мечты дотянуться – теперь высвободилось время писать. Вот сегодня я спросил, не возражает ли он. Пока тема книги только неясна.

– И он ответил? – Константин хохочет. – Писателем – это хорошо. Знаешь, я поразмыслил, и у меня случалось всякое: кое-что можно назвать везением. Случайно разговорился в самолете с соседом. Оказалось, что он англичанин. А я как раз английский, как ты догадываешься, хорошо знаю. Я ему приглянулся, он предложил один проектец. И все сложилось.

– А разве не отец тебе передал бизнес?

– После того проекта отец и поверил в меня, взял в дело. До этого считал сосунком.

– Вот видишь, птица удачи щебетнула!

– Но ты меня не путай, мистик хренов. Колесо фортуны, птицы удачи – туфта! Мой успех – моя заслуга. Личная! Понял?! – Константин опять дергает меня за лацкан. – И грязной лапой не замахивайся на мои победы.

Мы подходим к черному «гелендвагену». Может, настает момент покаяться перед ним за школьные грехи? Смешно, оказывается, он мне тоже завидовал. Крепким объятием мы без слов прощаем друг друга. Это хорошо, еще один камень сваливается с души.

– Костян, еще такой вопрос, – начинаю я робко.

– Да?

– Ты знаешь, кто такой Голем?

– Нет, а кто это?

– Мифологическое глиняное существо. Человек создал его себе в помощь, а случилось так, что сам человек стал слугой Голема.

– Ну и?

Вдруг из «мерседеса» выскакивает человек и открывает перед Константином дверь. Тут я замечаю две фигуры охранников, которые нас сопровождали на расстоянии.

– Ладно, потом спрошу, – сворачиваю разговор. – Вот напишу книгу, там изложу идею. И тогда поговорим.

– А ты так и увильнул от ответа – что с бизнесом? – оборачивается старый приятель.

– Потом, все потом.

– Таишь? Ну да ладно. Хитер, мда. А ведь, черт побери, ты разгадаешь тайну везения. Я в тебя верю, Макс. Обещай, что рукопись покажешь мне, я оценю!

– Обещаю.

Дверь «мерседеса» захлопывается. Охранники садятся во второй джип, и вся кавалькада уезжает.

Хорошо, что поговорил с Костяном – получил ответ – буду писать книгу, и тема сформулировалась. Тезис – деловая хватка, антитезис – везение. Осталось прийти к синтезу. Смогу ли?

А ведь встретились совершенно случайно…

Часть I. Выхаживание

Глава 1. Как я был куклой

Быть хорошим – это так изнашивает человека!
Марк Твен

В детстве большинство книг я воспринимал на слух – мне их читал отец. Мог бы и сам – буквам и слогам родители меня научили в три года, но ленился. Лишь одна книга покорила мою душу так, что я перечитал ее глазами, – «Том Сойер». Том стал моим кумиром: как мне хотелось быть таким же смекалистым, веселым и общительным! Но в детстве, как себя помню, я был прямой противоположностью: стеснительным, замкнутым, боявшимся что-то спросить у незнакомых людей.

В младшей группе детского сада девочки сажали меня, как куклу, в игрушечную коляску и катали по двору. «Кукла» сидела молча, боялась пикнуть. Из-за частых ангин и пневмоний я ходил в детский сад месяц через месяц. Потом подрос, потяжелел, в коляску не помещался – девочки потеряли ко мне интерес, а мальчики не проявляли. В средней группе на прогулках ходил один. Воспитательница интересовалась здоровьем, предлагала поиграть с другими детьми, но я отнекивался. Оставался самым послушным в группе – никогда воспитателям не перечил, давился, но весь обед доедал до последней крошки. Лишь бы не отругали. Меня ставили другим в пример, но стеснительность только нарастала.

Почему так сложилось? Причин для детских комплексов не просматривалось. По крайней мере на поверхности. Моя семья по советским меркам жила хорошо: полная, материально обеспеченная, с ленинградской пропиской, по коммуналкам не шарились, более того, свою отдельную комнату я имел начиная с трех лет. Родители любили, а дедушки-бабушки баловали. Физическое развитие – не хуже других. Откуда низкая самооценка, застенчивость, граничащая с социофобией?

Первая моя социализация произошла только в подготовительной группе детского сада. Зимой. Папа однажды купил две клюшки и маленький резиновый мячик. Я предложил ребятам в детском саду поиграть в хоккей (представляю, как я трясся от страха, делая такое предложение). Мальчики согласились: соорудили из снега ворота, поставили меня вратарем (на самую непрестижную роль), стали бросать по очереди. Игра всем понравилась. На следующий день большинству родители купили по клюшке – начались двухсторонние игры. Неожиданно оказалось, что у меня хорошая реакция – защищать ворота получалось лучше всех. Мой авторитет в группе подрос, а с ней и самооценка. И болеть я перестал.

Мне исполняется семь лет, родители решают, что поступать сыночку нужно не в обычную школу, а с углубленным изучением английского языка. Идем на медосмотр. Моя еврейская мама сопровождает – вдруг маленького «масечку» обидят?

Врач спрашивает: «Мальчик, как тебя зовут?» Только я собираюсь ответить, мама уже успевает впереди меня. Врач спрашивает: «Сколько тебе лет?» Пока я открываю рот – мама уже отвечает. Врач спрашивает: «Максим, а ты умеешь говорить?» Мама молчит. Я же жду, что она ответит, и рот не открываю. Пауза. Врач: «Быстро сделай приседание. Оп! Колени хрустнули?» Я: «Нет! Не хрустнули!» Врач дает справку «здоров» со словами: «Активнее надо быть, мальчик! Вот как шустро приседаешь – так и отвечай. Хорошо?» Тот медосмотр стал моим первым психологическим тренингом.

В школе я несколько активизировал жизненную позицию. Правда, пришлось откатиться по лестнице одобрения со стороны взрослых: если в детском саду я числился паинькой, то в классе уже «как все». И по поведению, и по успеваемости. Между тройкой и четверкой. Родители мне не помогали делать уроки, а сам я трудолюбием не отличался. Но и полным разгильдяем не был – что-то учил, что-то списывал. Никогда не тянул руку, даже если знал урок. С девчонками не общался. Презирал. Бантики там всякие, разговоры дурацкие.

Жизнь троечника слегка тяготила, но готовила к жизни. Помню, что постоянно искал срочный выход из затруднительного положения: если не знал урок – то списывал у отличников домашнее задание на перемене, если не мог решить задачу – спрашивал решение у сидящего сзади, если вызывали к доске – на ходу узнавал у одноклассников тезисы правильного ответа и импровизировал на месте. Как я теперь понимаю, так в школе у меня выработался опыт быстрого поиска решений. Оказалось, что это ценнейшее умение. Кто же тогда, в советские годы, знал, что во взрослой жизни нас будут «кормить» не знания и прилежание, а навыки? Более того, набор умений, пусть не крепких, но разнообразных, окажется полезнее в капиталистическом мире, чем глубокое знание одного предмета. А навык адаптации к быстроменяющемуся миру станет главным. Так что мои школьные тройки оказались заделом на будущее. Шутка!

К окончанию восьмого класса я взялся за ум, напрягся и вырулил на уровень «хорошиста». Это уже достижение. Попал в серединку списка, но по сравнению с детским садом – шаг с пьедестала. Парадокс, но, несмотря на этот регресс, выросла самооценка. Не высоко, но все-таки в коляске, как куклу, не позволил бы себя катать. Как говорится, приходилось играть теми картами, которые получил при раскладе. Если с учебой не случилось стать звездой, подающей большие надежды, то со всеми одноклассниками выдерживал хорошие ровные отношения. Приподнимали в глазах сверстников, а значит, и своих собственных успехи в футбольных матчах на школьном дворе. О спорт, ты – чудо!

Хотя я смирился с ролью серой мыши, в тайниках души держал один секрет: почему-то я верил, что буду знаменитым, как Альберт Эйнштейн. Не меньше! Иначе как? Ведь не может случиться, что через много веков меня забудут?! Почему именно Альберта Германовича взял за ориентир? Ни Гая Юлия Цезаря, ни Вильяма нашего Шекспира, ни Юрия Гагарина. Возможно, после того, как папа рассказал, что Эйнштейн в школе был троечником, а потом стал ученым с мировым именем. Пока я переваривал эту обнадеживающую информацию, папа напел строчки из популярной у шестидесятников песни:

Пьем за яростных, за непокорных,
За презревших грошевый уют.
Вьется по ветру «Веселый Роджер»,
Люди Флинта гимн морям поют.

И в труде, и в радости, и в горе,
Только чуточку прищурь глаза,
И ты увидишь, как в дальнем синем море
Бригантина подымает паруса…

Мне почудилось, что можно войти в историю самотеком, без особых усилий.

Школьные годы – это монотонный марафон. Уроки, домашние задания, каникулы, оценки, игры во дворе. И так десять лет. В моем марафоне случилось два важных поворота. Обоим я обязан отцу: если бы не он – ничего такого не произошло бы. В этом никакой мистики, просто его воля.

Первый: в третьем классе он отвел меня в шахматную секцию Ленинградского городского Дворца пионеров. Знаменитое место, откуда вышли чемпионы страны и мира. Я бодро начал – через полгода получил четвертый взрослый разряд, потом третий, потом второй. Дальше притормозил, но в седьмом классе выполнил норму первого разряда. И все, остановился. В любом деле каждый следующий уровень дается тяжелее – надо напрягаться, заниматься дополнительно, больше играть. А я, наоборот, стал отлынивать, меньше участвовать в турнирах. Так кандидатом в мастера и не стал. Но это во Дворце пионеров. А в классе никто не мог со мной тягаться – это знали все, что прибавило дополнительных очков популярности и самооценки. Шахматы дали мне пять важных навыков: азарт борьбы, умение перебирать в мозгу варианты, интуитивное мышление, быструю реакцию и умение держать удар. Но был и минус. В отличие от футбола этот вид спорта для меня – постоянный стресс: своих детей я не учил премудростям шахмат.

В этом месте рассказа хочу добавить такую ремарку. Путь в Аничков дворец, где в Ленинграде находилась главная шахматная секция, проходил по Невскому проспекту. В семидесятые годы на Невском во многих местах продавали мороженое. Я иду весь напряженный перед партией и вижу, как мой приятель по шахматам покупает пломбир.

– Привет! – говорит он. – Вот люблю поднять себе настроение сладеньким перед игрой.

– А я как раз после игры покупаю мороженое, – отвечаю ему.

– А почему после?

– Если выиграл – то на радостях, если проиграл – как утешение.

– Интересно! – говорит он. – Может, тогда покупать и до партии, и после?

– А мне только пятнадцать копеек дают – хватает на одно крем-брюле.

Эта история – иллюстрация того, что я не ждал от судьбы хорошего: настраивался на худший исход, чтобы перепад между ожиданием и фактом не травмировал психику. Сейчас понимаю, что так я отгонял успех от себя. Но, вспоминая детство, не скажу, что был махровым неудачником – победы и провалы чередовались без перекосов в какую-то сторону.

Второй жизненный поворот – переход в физико-математическую школу № 30 («тридцатку») в девятом классе. Хотя учителя английской школы меня не хотели отпускать, чинили административные препятствия, убеждали родителей: «у вас такой гуманитарный мальчик – куда вы его тянете?!», но папа настоял, сходил в гороно и получил официальное разрешение на перевод. В «тридцатке» первую же контрольную по математике я написал на «кол». Пришлось напрягаться – заниматься дополнительно. Легко математика и физика мне не давались. Да и по всем другим предметам учителя предъявляли высокие требования. Это держало в тонусе. К выпуску я снова с отстающих подтянулся до уровня середнячков. (Это уже становилось системой.) «Тридцатка» дала столько козырей по жизни, что все сразу и не перечислить. Навскидку четыре основных – логическое мышление, поиск смелых идей, системность в обучении. И, что удивительно, если не любовь к литературе, то по крайней мере симпатия. Не к математике или физике, а именно к литературе. Как всегда, все зависит от учителя, который попадается тебе на жизненной дороге. Там, в «тридцатке», я впервые столкнулся с людьми, которые выкладывались в профессии. Когда в жизни ребенка встречаются сильные преподаватели – это везение само по себе – увидеть образец отношения к работе. К сожалению, большинство детей такое счастье обходит стороной. У нас учителя и математики, и химии, и черчения, и даже физкультуры старались передать нам знания и умения по максимуму. Особенно благодарным словом вспоминаю Ирину Юрьевну, учительницу литературы. Когда проходили Тургеневские «Отцы и дети», она мне задала вопрос:

– Кто любимый герой Тургенева?

– Базаров, – ответил я, не сомневаясь, что прогрессивный писатель должен любить прогрессивного героя.

– Нет, это главный герой. А кто любимый?

– Не знаю.

– Ну, думай смелее, – попыталась Ирина Юрьевна расшевелить мой зашуганный мозг.

– Не знаю, – мозг думал не над ответом, а над тем, как быстрее отвертеться от учителя.

– Николай Петрович, отец Аркадия, которого Базаров назвал «божьей коровкой», – помогла мне Ирина Юрьевна. – Именно его Тургенев изобразил самым гармоничным героем.

И я задумался: «Действительно так. Почему я не догадался сам? Чего испугался перебрать варианты, искать ответ и закрылся?»

Высшее учебное заведение, в которое я поступил, – физико-механический факультет Ленинградского политехнического института. Сильный факультет крепкого вуза. Там я в середнячках не удержался и сразу скатился в низины иерархии. Видимо, роль паиньки и хорошиста вымотала меня за предыдущие годы. Причина провала – не мог себя заставить учиться, когда внешняя сила не требовала этого. То ли лень, то ли неумение концентрироваться. На лекции ходил, хотя садился на «камчатку», но делать ежедневно уроки не мог – явный самосаботаж. Угрожающий прожектор зачетной недели светил издалека и тускло. Первый шаг я делал – каждый вечер садился за стол, доставал тетради и учебники. Но мозг отвлекался на разговоры с собой, и до второго шага – открыть тетрадь и выполнить задание – не доходило. Заканчивались посиделки угрызениями, что «опять не сделал задания, но завтра – кровь из носу». От этих угрызений сил не прибавлялось. И результатов тоже. Ближе к сессии я что-то вымучивал, как-то выкручивался и с грехом пополам сдавал зачеты и экзамены. Так и проболтался все шесть лет между тройкой и четверкой.

Один приятель, старше меня на два года, советовал:

– Не профукай студенческие годы, как я! Иди подрабатывать на кафедру. Наука – единственная перспектива в жизни. Без диссертации сгниешь за сто двадцать рэ в месяц.

– А как туда попасть? На кафедру.

– Спроси у преподов, кто им нужен. Соглашайся на любую работу, даже без денег: времени у тебя свободного хватит.

– Хорошая мысль.

Но я никуда не обратился, ни у кого ничего не спросил. Просто ел себя поедом, что профукиваю время. Пилил себя и свою самооценку, которая катилась вниз, – процветало ощущение полного несовершенства. Шахматы и футбол я забросил, в науку не пошел (хотя мама этого хотела), успехи на других поприщах не просматривались. Завидовал сверстникам – как легко они заговаривают с девушками. Причем лепят чушь, скучищу, а красавицы эти глупости жадно слушают, еще и хихикают! Наверное, во мне что-то не так. Смешно, но при такой самооценке я еще не отказался от лавров а-ля Эйнштейн. Единственным мотивом, который дотолкал меня до выпуска, – угроза армейской службы в случае вылета из вуза.

А под конец институтской жизни мои жизненные устои ждал еще один удар.

Мама постаралась меня продвинуть по научной части и через знакомых на дипломную практику пристроила к профессору Агрофизического института. Тот отнесся ко мне как к «маменькиному» сыночку, что в большей части соответствовало действительности, который мешается под ногами, и, чтобы отделаться от нагрузки, дал мне какое-то сложное задание, с которым я не справился. Обратиться к профессору за помощью не хватило духу. В результате меня с позором выперли с этой практики: «Да ты полный ноль, чего тебя к нам прислали? Возвращайся на профильную кафедру, они обязаны тебе дать тему диплома полегче!» Кстати, на кафедре все сложилось хорошо: и с руководителем, и с темой, и с защитой. Но неудачный «поход в науку» подтвердил ощущение непутевости. Плюс ко всему я закончил институт третьим с конца по среднему баллу среди однокурсников. Третий с конца! Скепсис в отношении «стать знаменитым, как Эйнштейн» превратился в пораженческие мысли. И это «масечка», который в детском саду был образцом для других детей. Как так можно было скатиться? Если бы не шахматы, которые научили держать удар, – сложно даже представить мою психологическую яму. Впереди маячила профессиональная дорога.

* * *

В конце каждой главы я буду давать оценку тому событию биографии, которое описал. Так сказать, взгляд «через годы». Какой тезис или антитезис «теории везения» оно подтвердило или опровергло?

Как-то грустно описал свое детство-юность. Несправедливо. Мне повезло многократно. Мне повезло, что я вообще родился, мне повезло, что я выжил при рождении (об этом в конце книги), мне повезло родиться в хорошей семье, где меня любили, в одном из самых красивых городов мира – Ленинграде, мне повезло прожить счастливое советское детство. Никаких детских комплексов с кричащими ягнятами. Ну и пусть я родился интровертом. Почему же к двадцати трем годам сложилось самоощущение лузера?

Недавно прочел теорию Александра Свияша, которая объясняет мою «болезнь». Диагноз – идеализация несовершенства. У меня в голове созрел «образ-идеал». Я поддерживал этот образ весь детский сад. А потом, в школе и вузе, не хватило сил: я реальный все меньше совпадал с я-образом. Распространенная проблема. Но эта идеализация отнимает массу жизненных сил и ставит заслон на любых достижениях. И грезы про славу а-ля Эйнштейн входили в мой образ-идеал…

Эх, если бы тогда была в свободном доступе литература о личностном росте! Хотя бы безобидный Дейл Карнеги с его «Как перестать беспокоиться и начать жить». Насколько мягче прошла бы студенческая жизнь! Себя пилить – только вредить. Кто знал, что надо выжигать из души тревожность и беспокойство. Но в восьмидесятые годы даже Карнеги оказался идеологически чужд советской власти.

Низкая самооценка по всем теориям счастья – плохая стартовая позиция. А для предпринимателя – приговор «профнепригодность». Как строить бизнес, не умея общаться с людьми? Как рисковать, когда боишься рассмешить окружающих? Вечный страх – а «что станет говорить княгиня Марья Алексевна»? Утешало, что я был не одинок. Все мое поколение – поколение, воспитанное в духе скромности и соцреализма.

Но жизнь всегда дает человеку шанс. Должен был он выпасть и на моем пути. Ждем-с. Пока сальдо моей первой двадцатки такое: в пассиве – ощущение проигравшего индивида, в активе – набор неплохих навыков, спящих, но готовых вырваться на простор.