Kitobni o'qish: «Тринадцатый вагон»

«Наша жизнь как дорога с односторонним движением, и важно не пропустить свой поворот, ведь пути назад уже не будет.»

Уинстон Черчилль

Михаил Федорович быстрым шагом направлялся к своему вагону, усердно ища глазами его номер. Он катил за собой чемодан, который, по сравнению с багажом толпившихся вокруг людей, был совсем мал.

– Шестой, седьмой, восьмой… – тихо, почти про себя шептал он, осматривая вагоны с пытливым взглядом и поглаживая свою небольшую чуть седую бородку.

День стоял погожий: не было ни жарко, ни холодно, солнце ярким маяком пробивалось сквозь облака, легкий ветерок приятно ласкал кожу и расслаблял всех присутствующих на пироне. Лишь вдалеке, где-то там, в тех краях, куда шли рельсы, небо было черным, и тучи грозно клубились, предвещая недоброе.

Михаил Федорович наконец добрался до своего тринадцатого вагона, что развеяло его напряженное состояние и заставило остановиться рядом с проводницей. Он взглянул на часы и обнаружил, что до отправления еще около получаса. Проводница, женщина объемная не по годам и явно не ухаживающая за собой, заграждала вход в вагон. Поняв, что сейчас зайти не дадут, а он уже устал, мужчина решил найти место, где бы присесть. На глаза ему попалась лавка посреди пирона, и, как только Михаил Федорович приподнял ногу, чтобы начать движение к ней, так тут же увидал справа другого мужчину, точно так же избравшего направление к этой лавке и так же стоявшего в позе готовности. Они переглянулись, и в глазах каждого мелькнула искра горячего соперничества. В одно мгновение ринулись оба к свободному месту на лавке. Михаил Федорович оказался на секунду быстрее и мигом уселся, сомкнув ноги и положив руки на колени. Лицо свое, словно удивленное подлетевшим тут же мужчиной с усами, направил он на оного. Тот кинул на победителя презрительный взгляд, скривил недовольную физиономию и отошел.

Тут же сей случай забылся победителю, и он принял более свободную позу. Поезд издал громкий и резкий звук, похожий на выпуск пара, и Михаил Федорович мельком вздрогнул. Но стоявшая рядом с поездом проводница и глазом не моргнула.

Вокруг постоянно суетились люди, ходя справа налево и слева направо, стоял шум и гам, передавались по громкой связи объявления о прибытии и отбытии поездов. Старая цыганка в фиолетовом платке и далеко не чистой одежде, сидевшая рядом с Михаилом Федоровичем, листала какую-то потрепанную книжечку. Он украдкой заглянул, не поворачивая головы, ибо был любопытен. «При очитке мы имеем дело с психической ситуацией, явно отличной от ситуации, в которой происходят оговорки и описки. Одна из двух конкурирующих тенденций заменяется здесь сенсорным возбуждением и, возможно, поэтому менее устойчива. То, что следует прочитать, в отличие от того, что намереваешься написать, не является ведь собственным продуктом психической жизни читающего.» – разглядел Михаил Федорович. Он еще раз окинул цыганку беглым взглядом.

«Чего только не увидишь.» – подумалось ему.

Между тем время шло и, когда Михаил Федорович проверил время, то убедился, что ушло оно недалеко. Дабы как-то себя занять, он включил в памяти своей восемьдесят восьмую симфонию Гайдна и, откинувшись на спинку лавки, стал наслаждаться. Умение это всегда спасало в подобных ситуациях, и этим он гордился перед самим собой. Михаил закрыл глаза и унесся в волшебный поток музыкальных переливов. Музыка наполняла его душу своей чарующей и оживляющей силой, даже подстрекало хотеть жить. Гайдн заставлял его губы растягиваться в улыбку. Открыв глаза, но не прекращая концерт в своих мыслях и запрокинув голову, он лицезрел прекрасное небо нынешнего дня, на котором облака чередой медленно-медленно плыли в неясном направлении. На одном моменте симфонии мурашки легкою волной пробежали по боку Михаила Федоровича. Но вот проводница прервала прекрасное и объявила о том, что можно заходить в вагон.

Зайдя в свое купе, Михаил Федорович поставил свой чемодан, плюхнулся на нижнюю койку слева от двери и глубоко выдохнул. Воздух был очень пыльный и томный, и было решено открыть окно. Но, к сожалению, оно не открывалось, что Михаилу очень не понравилось. Белья еще не было, а сама койка была жестка, чем сразу стала раздражать.

«Хорошо, что хоть купе.» – подумал Михаил Федорович.

Он сидел и смотрел в окно, ожидая отправки поезда. Тут какие-то шумные пассажиры начали пробираться по вагону, и он закрыл дверь. Шумных людей Михаил Федорович недолюбливал. Он был хирургом и во время операций настаивал больше всего на том, что шума, пусть даже малейшего, быть не должно. Так и повелось, что все громкое не нравилось ему.