Сергей Довлатов. Остановка на местности. Опыт концептуальной биографии

В 2021 году весь литературный мир будет отмечать 80-летие Сергея Довлатова. Поэтому уже в конце 2020-го начали выходить книги, подготовленные к юбилею. Среди них особое место занимает работа Максима Гуреева.

Почему особое? Ежегодно переиздается проза Довлатова как отдельными изданиями, так и собраниями сочинений. Выходили тома избранной переписки (Жизнь и мнения. Избранная переписка. СПб., 2011), до этого не публиковавшихся рассказов в сопровождении мемуаров и критических статей (Последняя книга. Рассказы, статьи. СПб., 2011), филологические штудии Игоря Сухих (Сергей Довлатов: время, место, судьба. СПб., 2010). Была первая биография Довлатова — работы Валерия Попова (Довлатов. М., 2010), книга — при всех ее минусах — объективно нужная и долгожданная. Вышли, наконец, мемуары Андрея Арьева, Елены Скульской и Александра Гениса (Три города Сергея Довлатова. М., 2021) о жизни писателя в Ленинграде, Таллине и Нью-Йорке. То есть все, что можно было напечатать, напечатали.

Перед Гуреевым стояла непростая задача: на фоне всего вышеперечисленного сделать интересную и качественную книгу. Автор обозначает свой труд как «опыт концептуальной биографии». Что это такое?

Читатель вместе с автором складывает пазл: один кусочек — отрывок из «Заповедника», второй — воспоминания фотографа Валерия Маркова, третий — воспоминания Андрея Арьева, четвертый — вновь отрывок из «Заповедника», пятый — стихи Довлатова. В результате получается история о работе экскурсоводом в Пушкинских Горах. И таким образом выстраивается вся книга. Чтобы пазл не рассыпался и чтобы его можно было повесить на стену, используется специальный «клей» — в виде документальной прозы самого Гуреева.

В итоге перетекание умело подобранных отрывков из довлатовской прозы в мемуары, из мемуаров в документальную прозу автора дает очень волнообразный и волнующий текст, чтение которого вызывает море эмоций: от «Как прекрасно сделано!» до «А ведь этот чисто художественный ход мог быть и в реальной жизни!».

Единственный вопрос, который возникает, сводится к герою довлатовской прозы: насколько релевантно сопоставлять его с самим писателем? Если бы мы имели дело с научной работой, тогда бы можно было ответить просто: нет, не релевантно. Но перед нами удивительный сплав non-fiction и fiction, поэтому вопрос подвисает в воздухе — и каждый читатель отвечает на него сам, в меру своих представлений о мире и об искусстве.

Удается ли сказать что-то новое? Скорее нет. Но, кажется, такую задачу Гуреев себе и не ставил. Он не исследователь жизни и творчества и не пишет филологических фолиантов, ибо такое занятие само по себе довольно скучное. Его интересует жизнь во всех проявлениях — как казус и как анекдот.

И это правильно: если писать о Довлатове с помощью линейки, транспортира и калькулятора, получится натуральная мертвечина. Если заниматься литературоведческим камланием или озорной компаративистикой, случится перебор.

А в виде «опыта концептуальной биографии» — лучший вариант.

«Остановка на местности» далеко не первая биографическая книга Гуреева. Можно еще отметить работы по Бродскому и Пригову. У каждой из них — какое-то свое звучание. В Бродском — античное, с налетом джаза; в Пригове — шум столярных мастерских, сквозь который доносится чирканье-чириканье карандаша; а в Довлатове — звон стаканов и самолетный гул, обещающий преображение (и земное и небесное). Это очень важно — чтобы у каждой книги было не только свое прочтение, но и свое звучание.

Именно на это делает ставку Гуреев. Когда практически невозможно сказать что-то новое, остается делать книгу — насколько возможно, — конгениальную Довлатову. И думается, у него это получилось.