Kitobni o'qish: «В изысканно-изломанной манере…»

Shrift:

«В изысканно-изломанной манере…»

По улице томно-вечерней
В каверне
Рессорной пролетки с откинутым верхом
Взлетающим стерхом…
Сквозь краткий Серебряный Век

Бег…

I

В изысканно-изломанной манере
Склонюсь над вашею рукой, мадам.
Плесну в бокал изящно-терпкий sherry
И туберозу уроню к ногам.

В табачно-дымный сумрак ресторана
Я брошу хрипло-сдавленно – «Прости…»
Взгляну вокруг рассеянно и странно
И удалюсь по Млечному пути.

Оставлю вам на память этот вечер,
Надсадно стонущий таксомотор Renault
И гениально-путанные речи
И освещённо-ждущее окно…

II

Прогулки без воли… Прогулки без цели…
Рассеянность… Грёзы… Сознанье туманно…
Осенние песни бульвары мне пели,
Струясь по Москве прихотливо и плавно.

А вечер, сгущаясь до тёмности ночи,
Лениво брёл следом, дыша мне в затылок.
Аллеи качали туманные клочья,
И в небе луна желтоглазая стыла.

Опавшие листья, кружась в стиле ретро,
Желтили уже засыпающий город.
И капли с ветвей, потревоженных ветром,
Ознобно и вяло стекали за ворот.

III

Вольные ветры-скитальцы
Гнали туман голубой…
Переплетя наши пальцы,
Шли мы обманной тропой.

Слушали леса шептанье,
Вздохи болот вдалеке,
Диких гусей гоготанье,
Шум камышей на реке.

«Может, пора нам проснуться?
Всуе пустые мечты.
Может быть, стоит вернуться?»
«Нет!» – отвечала мне ты.

«Пусть этот путь иллюзорен…
Милый! Сомнения прочь!
Будь только смел и покорен.
Я приглашу тебя в ночь.

В ночь, что течёт звёздно-млечно
Из дальних северных стран,
Что узаконит беспечно
Этот красивый обман…

В ночь, что тиха и прозрачна
Этой нездешней красой…
Что молчалива и мрачна,
Что нас омоет росой.

В ночь, что таит в себе вечность,
Что сквозь туман голубой
Нас уведёт в бесконечность
Этой обманной тропой…»

IV

На блеклую луну похожий
Фонарь не в силах темноту
Преодолеть. Ночной прохожий
Бросает тело в пустоту,

В излом глухого переулка,
Стекающего в глубь веков.
И бьется в стены зло и гулко
Чечеточная дробь шагов.

Ночной прохожий – вечный странник,
Случайно выпивший до дна,
Ту, для которой он избранник,
Ту, что застыла у окна

Осевше-углового дома,
Ту, для которой вечный крест
Ночами слушать, как знакомо
Поет ступенями подъезд.

К которой эхом переулка
Спешит он сквозь ночную топь.
Ту, для которой бьет он гулко
Шагов чечеточную дробь.

Взаимное предназначенье —
Предначертание богов…
Печальное ночное пенье
Сердец, ступеней и шагов.

Но вновь с завидным постоянством
Волхвы не им несут дары —
Разъяты временем-пространством
Их параллельные миры.

И снова ночь… И снова то же…
И снова те же… Тот и та…
Дом… Силуэт в окне… Прохожий…
Фонарь не в силах… Пустота…

V

Черным бархатом в блестках
Застелён небосклон.
По глазам я отхлестан
Разноцветьем окон.

Расступись, ночь шальная, —
В безотрадном бреду
Я сегодня из рая
Потихоньку уйду.

Мне сегодня нет мочи
От разлива луны.
Отчего же средь ночи
Мы так жутко умны.

И жестоко ночь дразнит,
Что все было лишь сон,
Что под утро погаснет
Разноцветье окон.

Декадентка

Двадцатый май ещё в начале…
Купальной блузы белый бант.
На ялтинском морском причале
Сигару курит стройный франт.

Поэзы. Ночи. Гимназисты
Разочарованно-томны.
Румяны, крепки и речисты,
Плечисты и утомлены.

Ах, сколько счастья обещает
Весенний, светлый гардероб.
Двадцатый май, смеясь, прельщает
Таинственностью навьих троп.

Как ново, как безумно-пьяно…
Стихи, прогулки, вечера…
И интересничают пряно,
Пресытясь жизнью, юнкера.

Ах, как остры мечты о смерти —
Изящность модной пустоты —
Среди курортной круговерти,
Среди весёлой суеты.

Как упоительно ликует
Весна, когда нам двадцать лет…
С эстрады нервно грассиру́ет
Больной, чахоточный поэт.

Двадцатый май лучист и ясен…
И первый выход в ресторан.
И он, конечно, не опасен,
Вчерашний приторный дурман.

Двадцатый май уж на исходе.
Полдневным зноем сад объят.
В крови неслышно, тихо бродит
Густой, тягучий, сладкий яд.

Двадцатый май… Клубясь, играют
Потоки солнца меж портьер…
А пальцы хрупкие сжимают
Тяжёлый папин револьвер.

Двадцатый май… Трескуче штора
В паденье сорвана с гардин.
А у чернильного прибора
Дорожкой белой кокаин.