Kitobni o'qish: «Первое королевство. Британия во времена короля Артура», sahifa 2

Через два или, возможно, четыре поколения, сменившихся с той поры, как последнюю пластинку с латинским проклятием вместе с несколькими затертыми монетками на счастье бросили в Бате в источник, бриттский монах, известный нам как Гильда Премудрый, говорил о расцвете римской Британии, словно глядя на нее в перевернутый телескоп. В проповеди-предостережении, написанной на латыни и адресованной современным ему королям и духовенству, он сетует на грехи и слабости ультраримских бриттов: неблагодарные и самодовольные, они изгнали римских губернаторов, отринули их закон и защиту, отреклись от христианского Бога и в результате дорого заплатили за это. Гражданские войны, мор, вероотступничество, вторжения варваров-язычников со всех концов света повергли великолепие римской Британии в прах. Гильда писал, что в итоге пламя анархии охватило Британию от моря до моря, опустошив плодородный край, и лишь тирания смогла пустить корни в этой земле. Города лежали в развалинах, непогребенные тела, разлагавшиеся на улицах, становились добычей падальщиков. По словам Гильды, в Британии еще оставались правители и блюстители порядка, но они сгибались под бременем непосильных забот. Старый мир был сметен прочь.

Гильда и Беда рассматривали историю как назидательный божественный текст: вера и покорность Богу вознаграждаются спокойствием и процветанием, грех, слабость и невежество навлекают на провинившихся божественные кары, которые вершатся руками других глупых жестоких грешников и неверующих варваров. Ветхий Завет был для Гильды и Беды истинным vade mecum (путеводителем). Современные историки, как и Гильда, хотят понять, каким образом процветающее, упорядоченное, облагаемое налогами, хорошо управляемое высокоэффективное общество могло так стремительно деградировать и лишь после множества бедствий последующих веков смогло возродиться уже в ином качестве. Они ищут разгадку в археологических находках, в свидетельствах Гильды, в древнейших сводах англосаксонских, бриттских, ирландских законов, в обрывочных сведениях, которые спустя много веков собрал самобытный бриттский историк, известный нам под именем Ненний²⁴, в первых записях «Англосаксонской хроники». Они пытаются представить себе социальные и политические процессы, протекавшие в Британии в течение двух столетий: на пути от начальной точки – централизованного латинизированного военного государства – через его крах, его исчезновение в черной дыре истории – к появлению лоскутного одеяла из мелких, динамично развивающихся воинских королевств, одухотворенных жизненной и творческой силой церкви. Напрашивается вопрос: как описать период между 400 и 600 годами – как эволюцию или как революцию? В ворохе возможных описаний можно даже ухватиться за соломинку, носящую имя Артур.

Антропологи, рассматривающие руины и сравнивающие институты, языки и культурные особенности Британии времен римского владычества с культурой Уэльса, Шотландии и Англии времен раннего Средневековья, должны ответить на ряд взаимосвязанных вопросов. Как изменялась жизнь людей в те неспокойные времена? Какие существовали сообщества и социальные группы, в соответствии с какими социальными правилами и нормами они функционировали и развивались? Почему жители современной Великобритании называют свои города и деревни словами валлийского, гэльского и английского языков, а не по-латыни? Как местные бритты взаимодействовали с прибывающими в Британию захватчиками или иммигрантами – германцами, галлами, ирландцами? Почему похоронные обряды в какой-то момент сменились с захоронений в земле без погребального инвентаря на кремацию с погребальным инвентарем²⁵, а потом вновь вернулись к первоначальной форме? Самое богатое поле для антропологических изысканий – вопрос о том, как население Британии в конце римского владычества и их потомки V–VI веков использовали убранство зданий, личные украшения, различные атрибуты и погребальные церемонии, чтобы выразить и подчеркнуть свои идентичность, принадлежность и статус. Но даже если антропологи, имея в руках карты всех поселений и сведения обо всех артефактах, когда-нибудь смогут сказать, чем занимались люди тех потерянных поколений, они никогда не узнают, о чем они думали, глядя на угасающие угли своих очагов.

Географы, чья работа становится все более важной по мере того, как современный путник ищет дорожную карту, чтобы ориентироваться в тех смутных временах, стараются понять, как менялись – или не менялись – представления о территориальном делении (и их физическое воплощение). Некоторые видят преемственность на протяжении половины тысячелетия – от племенных союзов конца бронзового века (таких как добунны и кантиаки) через королевства раннего Средневековья типа Хвикке к привычным графствам вроде Кента. Однако в мозаике небольших политических, социальных и культурных образований (их опознано около 200) удается обнаружить и менее очевидные связи. Это элементы, укорененные в многообразных ландшафтах Британии, отзвуки имен, которые слышны в древних названиях и записаны в юридических документах: Arosætna – народ с реки Эрроу (Arrow) в Вустершире, Pecsætna – народ Скалистого края (Peaks Discrict) в Дербишире, Myrcna (мерсийцы) – жители окраинных земель (marches). Многие из этих названий сохранились в знаменитом, но загадочном документе VII или VIII века, известном как «Роспись племен»²⁶, – первой политической карте новой эпохи. Тем не менее важные части этой географической головоломки отсутствуют: мы видим не фильм, а отдельные кадры, и к тому же очень нечеткие.

Археологи, проводящие раскопки, также со все большей уверенностью отмечают преемственность на разных уровнях – от переделки и починки вещей и строений до общих тенденций в обустройстве поселений: разбитые обеденные тарелки тонкой работы не заменяли, а чинили, скрепляя медной проволокой, виллы служили жильем до середины V века, но уже не были прежними, городские центры превращались в мастерские, появлялись новые типы жилищ и экзотические ритуалы погребения. Археологи фиксируют изменения в географии распространения и форме материальных объектов, начиная с украшений и пряжек для поясов, заканчивая оружием и архитектурой, отслеживают перемещения керамики от анатолийской печи для обжига к валлийской крепости на холме, составляют описи инструментов, воссоздают ремесленные техники, реконструируют жизнь мужчин и женщин, перемещавшихся по дому и по двору.

Главное искушение археологов – их воображение. Они преуспели в реконструкции и описании материальных процессов: они могут рассказать, как обрушиваются стены, как зарастают илом канавы, могут датировать органические останки и по ним проследить изменения окружающей среды, описать рацион, болезни и травмы. Однако они не способны закрыть лакуны в пространстве и времени – те неведомые недели, месяцы, годы или столетия, что заполняют провал между мозаичным полом, тщательно выскобленным в последний раз, и лугом, который теперь его покрывает. Получив в свое распоряжение должные ресурсы, археолог сможет многое рассказать о том, чем занимались день ото дня жители Солсберийской равнины, но никогда не узнает, как, почему, когда именно они ушли. А история конца римской Британии – это прежде всего история оставленных поселений. Или, по крайней мере, она такой кажется.

В последние тридцать лет среди историков преобладает мнение, что максимальная численность населения Британии в первые четыре века нашей эры составляла более 2 миллионов человек. По более амбициозным (и детальным) оценкам, при городском населении примерно в 250 тысяч человек (если считать городами все поселения от Лондиния до придорожных селений меньше Нук-Дауна), 100 тысячах военных, живших в гарнизонах или рядом с ними, и более чем 3 миллионах человек, живших на хуторах и в деревнях, общая численность населения должна была составлять порядка 3,5 миллиона²⁷. Даже если эти оценки неточны, они вряд ли сильно расходятся с истиной. Аэрофотосъемка, данные лидара²⁸, представленные в базе Portable Antiquities Scheme²⁹, и опубликованные результаты раскопок, проводившихся перед строительством новых зданий, существенно расширили перечень известных нам поселений римского периода в Британии (хотя обнаружены, по всей вероятности, еще далеко не все).

Ни один серьезный исследователь не станет утверждать, что подобная численность населения была характерна для эпохи Беды или любого другого периода, предшествовавшего Нормандскому завоеванию (даже если допустить, что многие поселения и места захоронений тех времен нам также неизвестны). Судя по свидетельствам Гильды, в Британии к тому моменту, когда он писал свою проповедь-предостережение «О погибели и покорении Британии»³⁰, – то есть между 490 и 540 годами, – рождаемость значительно снизилась или смертность существенно возросла (или и то и другое вместе). Очень жаль, что мы не можем точно датировать сочинение Гильды³¹ и поэтому не можем определить, насколько быстро уменьшалась численность населения. Данные об оставленных поселениях – ненадежные свидетельства: отчасти потому, что они не говорят, куда ушли люди, или – если они умерли от голода или были поголовно истреблены – где лежат их останки.

Наиболее достоверный источник сведений об изменении окружающей среды раннего Средневековья – свидетельства пыльцевых диаграмм³² по заболоченным территориям и озерам Британии и Ирландии – дает довольно парадоксальную картину. Скрупулезное исследование имеющихся в настоящий момент данных заставляет предположить, что ландшафт Британии в первые века после ухода римлян претерпел некую метаморфозу: количество культивируемых земель, в особенности пастбищ, почти не изменилось, но их стали использовать гораздо менее интенсивно³³. Незначительное и отнюдь не повсеместное увеличение количества древесной пыльцы можно объяснить частичным прекращением вырубки молодой поросли. Таким образом, общеизвестная история, созданная на основании впечатлений от первых раскопок и книг Гильды и Беды и содержащая яркие образы запустения, – история о лесах, выросших на месте заброшенных полей, – неверна. Крупный рогатый скот, овец и, возможно, лошадей, теперь разводили и откармливали не для потребностей прожорливой централизованной военизированной экономики империи, а только для нужд местного сообщества. Мы видим, что численность населения постепенно уменьшается, производительность труда падает, излишки сельскохозяйственной продукции сокращаются – и, возможно, снижается рождаемость. Катастрофа? Не похоже. Географы, указывая на границы полей и угодий, со все большей уверенностью утверждают, что эти земли продолжали использоваться и во второй половине первого тысячелетия³⁴.

Чтобы разобраться в кажущихся весьма резкими изменениях политической и культурной ориентации, в результате которых римская Британия превратилась в англо-саксонскую Англию, валлийский Уэльс и пиктскую Шотландию, необходимо разрешить несколько серьезных противоречий. С одной стороны, имеется привычное повествование о брошенных жилищах, оставленных виллах и покинутых романо-бриттских городах, о прекращении монетного обращения, исчезновении крупного налаженного гончарного производства, об уходе римской армии, о появлении новых – вроде бы чужих – поселений и погребений, о повсеместном вытеснении из обихода даже не одного, а двух языков. С другой стороны, исследования изменений окружающей среды и ландшафта выявляют все больше признаков преемственности (правда, довольно мелких). Например: люди действительно покидают виллы – но лишь для того, чтобы поставить новые жилища всего в нескольких метрах от них; кустарное гончарное производство по-прежнему сохраняется; вновь возникают территориальные племенные сообщества, очень похожие на аналогичные сообщества бронзового века. Чтобы разобраться со всеми очевидными несоответствиями, нужно внимательно приглядеться к тому, что находится у границы наших возможностей и наших знаний, – к метафизически неуютной полосе, где мощеная площадь переходит в пашню, дверная стойка врезается в забытую могилу, пограничные канавы и изгороди теряют свое предназначение и становятся достоянием памяти. С точки зрения археолога – это граница хаоса.

Даже через 400 лет колониального правления (а на далеких северных и западных окраинах – попеременной оккупации, войны и торговли) Британия оставалась островом с очень разными региональными традициями и разным отношением к римскому вмешательству. Основа этого разнообразия – ландшафт и климат. Можно разделить Британию на четыре четверти – на юго-западе климат умеренный и влажный, на северо-западе – холодный и влажный, на северо-востоке – холодный и сухой, на юго-востоке – умеренный и сухой. Чем дальше на северо-запад, тем древнее скалы, холмистее ландшафт и беднее почвы. Наиболее удобные для судоходства реки находятся на юго-востоке. В марте и сентябре день равен ночи: солнце встает точно на востоке и заходит точно на западе. В день летнего солнцестояния точки заката и восхода максимально смещаются к северу, в день зимнего солнцестояния – к югу, смещение увеличивается с возрастанием широты. Лизард, самая южная точка Британии, лежит примерно на 50° северной широты, а Даннет-Хед – самая северная точка острова – почти на 59°. На севере летний вегетационный период короче, но световой день длиннее. Циклы приливов и отливов зависят от положения солнца и луны, от местных течений, формы береговой линии и расположения устьев рек, и умение учитывать эти особенности, полезные либо опасные, – ценная составляющая местного знания. Фазы луны и времена года задают естественный цикл, к которому привязаны многие церемонии, праздники и сельскохозяйственные практики.

Плодородие земель, на которых произрастают сельскохозяйственные культуры – пшеница, овес или ячмень, – а также лугов и пастбищ, где растет трава, зависит от основных характеристик почвы: толщины почвенного слоя, его средней температуры, кислотности, способности впитывать и отдавать влагу, содержания глины и песка, количества минеральных веществ. Земли широких речных долин, обогащенные ледниковым и наносным илом, – так называемые центры плодородия – хорошо дренированы, увлажнены, имеют толстый почвенный слой. Их распахивали древние земледельцы: убирали камни, пропалывали, удобряли, рыхлили, успешно прогревая, чтобы продлить природный вегетационный период³⁵. Эти долины – maghs, maes и straths, если использовать местные термины, – давали пропитание основным заселенным областям, уже сложившимся к тому моменту, когда Юлий Цезарь возглавил пробное вторжение в Британию в 55 году до н. э. Разливы рек приносили дополнительное удобрение на заливные луга, сами же реки изобиловали рыбой, моллюсками, по берегам гнездились водоплавающие птицы. Окрестные холмы с давно расчищенными от леса склонами использовались как летние пастбища для овец и волов: первых выращивали в основном ради шерсти и шкур, вторых – как тягловую силу для плугов и повозок. Козы давали молоко, свиньи, быстро жиревшие осенью, шли на мясо, вяленое или соленое (источник белков на зиму). Племенные быки и жеребцы обычно были собственностью богатых и влиятельных людей.

На этих благодатных и плодородных территориях возникли политические образования, скрепленные некой общей идентичностью, которые со временем эволюционировали в то, что можно условно назвать мелкими королевствами или племенными княжествами. Можно предположить, что такого рода территориальные образования располагались в бассейнах рек Тей и Клайд, Тайн, Тис, Северн, Эйвон, Темза, а также, возможно, по берегам заливов Мори-Ферт и Солуэй-Ферт, рек Мерси, Уай и Солент, Нин, Уз, Кем, Ли и в верхнем течении Трента. Глубокие судоходные реки отнюдь не были препятствием – напротив, они служили объединяющим фактором для береговых сообществ, использовавших реки как источники пищи и пути сообщения. Эти мелкие «королевства» стали главными объектами колонизаторской политики римских императоров. К югу от Адрианова вала, построенного в начале II века, в период римского правления строились роскошные виллы, и местные аристократические семейства, прельстившиеся благами имперской цивилизации, жили в превосходных каменных городских домах, ставили латинские памятники своим родным и давали детям дорогостоящее классическое образование. Гильда был выходцем именно из такого семейства, как и святой Патрик.

Военные стратеги Рима быстро сообразили, как можно политически выхолостить и экономически эксплуатировать плодородные области, соединив главные судоходные участки крупных рек сетью дорог и разместив гарнизоны в стратегических точках³⁶. Эта блестящая стратегия породила сложнейшую систему связей, непостижимую для провинциальных подданных Рима. Она превратила Британию в крепко связанную территорию, по которой можно было передвигаться с достаточной скоростью, что позволило Риму добывать ее минеральные сокровища, контролировать местное население, развивать торговлю и рынки, преумножать богатство: создавать Pax Romana.

Гористые или непокорные области – земли с тяжелыми глинистыми почвами, сухие меловые плато, закисленные холмы Уэльса, Пеннины, Северное нагорье, болота Восточной Англии, регулярно затопляемая долина Йорка, заброшенные торфяники северо-запада – были заселены не так плотно. Эти территории без определенной структурной принадлежности было сложнее разведывать и использовать. Иногда – с точки зрения римских армий – овчинка выделки не стоила: достаточно было построить несколько укреплений и дорог, отслеживать местную политику и демонстрировать свое присутствие. Порой когорты, патрулировавшие и усмирявшие эти спорные земли, сами получали хорошую трепку. Особое внимание римских властей привлекали районы, поставлявшие ценное сырье: соль из низинных болот Восточной Англии и соленых источников Западного Мидленда, свинцовые руды Пеннин и Мендип, железные руды и строевой лес Уилда и Дина, олово из Корнуолла, медь и золото из Уэльса.

Расположение и внешний облик поселений, выявляющихся в мозаике природных и искусственных ландшафтов различных областей, прекрасно соответствовали местной культуре и окружающей среде и были достаточно традиционны. В менее плодородных холмистых землях, где под рукой в изобилии имелись лишь камень, торф и вереск, мы обнаруживаем брохи³⁷ (broch), дуны³⁸ (dun) и кранноги (crannog)³⁹, корнуолльские «круги»⁴⁰, «террасные поселения»⁴¹ (scooped settlements) на склонах Чевиот-Хиллс (Cheviot Hills), постройки из камня и круглые дома с торфяными стенами: как правило, несколько строений ставились по кругу или на прямоугольной площадке, но не были частью более крупных структур типа деревни. Жившие в этих поселениях семьи или группы близких родственников, связанные с соседями социальными и семейными узами, поддерживали связь с теми, с кем, по их мнению, были в родстве, и отделяли себя от тех, кого не считали родичами.

Многие общины, адаптируясь к сложным климатическим и природным условиям, практиковали полукочевой образ жизни: в холодное время года жили кучно в долинах, а летом перебирались на горные пастбища. Один из лучших источников наших сведений о материальной культуре тех мест, начиная с позднего железного века, – летние жилища элиты – кранноги, разбросанные по озерам нынешних Шотландии и Уэльса, а также знаменитые озерные деревни сомерсетских пустошей. Дома на сваях, соединенные с берегом деревянными мостками, построенные исключительно из органических материалов, прекрасно сохранились в анаэробной среде под водой после того, как были заброшены. Они дают поразительную картину жизни своих обитателей: постели и паразиты, инструменты и кухонная утварь позволяют судить о местном рационе и приемах ремесла, доказывая, что отсутствие дорогого стекла, роскошной керамики и каменных стен вовсе не обязательно свидетельствует о бедности – скорее об умелом использовании местных природных ресурсов.

На карте римской Британии ясно виден контраст между тем, что можно считать «романизированной» зоной с дорогами, укреплениями, виллами, городками, колониями и цивитатами, и территориями контроля и принуждения, где эти чудеса отсутствуют или редки. Центральные области римской Британии условно включают в себя земли к востоку от йоркширской реки Уз, к юго-востоку от реки Трент, к востоку от рек Паррет, Уай и Северн (за исключением Уилда в Кенте и Суссексе). Здесь имперским властям удалось превратить бриттов в римлян. Для остальных обитателей острова – то есть для жителей большей части Британии – Рим оставался просто далекой силой (которую, впрочем, нельзя было игнорировать): порой он давал о себе знать нежеланным военным, судебным или фискальным присутствием, порой был источником полезных связей, богатств и материальных благ. Раскапывая поселения на этих территориях, археологи для датировки объектов часто полагаются на случайные находки «римских» артефактов, соответствующих определенным периодам римской оккупации. В остальном же мы наблюдаем очевидную преемственность в архитектуре, экономике и социальных практиках с конца железного века до раннего Средневековья.

Между полностью романизированными бриттами и со-обществами, целиком сохранившими традиционный местный уклад, находилась «пограничная зона» – местные сообщества, выступавшие в качестве императорских подданных и союзников лишь время от времени. Они поддерживали тесные контакты и с империей, и со своими более консервативными соседями, что позволило им сформировать собственные намеренно двойственные позицию и идентичность. Они получали выгоду от взаимоотношений с Римом и в то же время сохраняли надежное положение в местном лагере.

На территории нынешнего Нортумберленда, где плодородные вулканические холмы и торфяные болота резко контрастируют с обширными ледниковыми долинами и гостеприимными равнинами побережий, римляне нашли союзников – племена, которые они называли селговами (selgovae) и вотадинами (votadini). На краткое время – в ходе амбициозных военных кампаний I и II веков н. э. – эти народы оказались в подчиненном положении. Однако бо́льшая часть плодородных земель и богатые запасы минерального сырья находились южнее, и с середины II века линия военных укреплений, отделявшая область имперского контроля от остальной Британии, проходила по Адрианову валу. После этого несколько племен, живших к северу от Адрианова вала, договорились о выгодном для себя статусе федератов (foederati). Большое количество поселений, от которых на пастбищах Чевиот-Хиллс сохранились остатки валов и каменных стен, свидетельствует об их процветании в период римского владычества – как и аналогичные сооружения в более южных районах.

Роскошь на сваях: восстановленный кранног на Лох-Тэй (Пертшир)

В Гривз-Эш (Greave’s Ash), в верховьях долины реки Бримиш (Bromic в самых ранних источниках), расположены два близко соседствующих поселения с круглыми домами и аккуратными загонами для скота. Дороги и тропы расходятся от них к десяткам хуторов на холмах среди пашен и ухоженных пастбищ. Климат здесь на редкость благоприятный: с раннего утра и в течение всего длинного летнего дня юго-восточные склоны освещаются солнцем, вулканические почвы богаты и плодородны, хорошо дренированы, легко возделываются плугом или мотыгой. Обнесенные валом комплексы с остатками круглых каменных оснований множества домов, хранилищ и мастерских – видимо, построенные в расчете на «большие семьи»⁴², – в окружении возделанных полей и тучных пастбищ, разграниченных изгородями, представляют собой очевидный пример значительного вмешательства в природный ландшафт и, соответственно, свидетельствуют о процветании местного сообщества. На склонах Чевиот-Хиллс хорошие пастбища. Долина реки Бримиш на востоке становится более сухой по мере того, как гряда холмов спускается к естественной гавани в бухте Бервика, откуда римская дорога, ныне известная как Дорога Дьявола (Devil’s Causeway), вела к укреплениям и городам Адрианова вала. Можно предположить, что местные жители поставляли излишки мяса, шерсти и зерна гарнизонам, стоявшим в крепостях вала⁴³. Они могли также продавать ремесленные изделия в Кории (Coria, совр. Корбридж в долине реки Тайн), предположительно столице цивитата, и в других городах. Местные торговцы, будучи по определению варварами, были вынуждены отстаивать очереди на въезде в империю. Любопытное собрание находок из нортумберлендской деревни Грейт-Уиттингтон (Great Whittington), всего в миле от Адрианова вала, позволяет предположить, что там находилось нечто вроде перевалочного пункта, где гуртовщики, торговцы, просители, послы и путники, утверждавшие, что они якобы римские граждане, должны были останавливаться и доказывать свою благонадежность перед тем, как им будет позволено проехать⁴⁴.

В нескольких километрах к северу от Гривз-Эш, на двуглавом холме, нависающем над долиной Глендейл и равниной Милфилд, расположен труднодоступный форт Иверинг-Белл (Yeavering Bell). Эта система укреплений железного века и летняя резиденция были центром местной власти и местного культа. Вожди Иверинг-Белл, похоже, сохраняли свою власть и идентичность и в период римского владычества, и даже позднее: у подножия холма, на широком плато над рекой, располагалась резиденция королей Берниции, Иверинг (Беда именует ее Ad Gefrin), – превосходно проведенные в этом месте в 1950-х и 1960-х годах археологические раскопки показали, что здесь проходили королевские пиры, имелся громадный загон для скота и отправлялся культ мертвых⁴⁵.

Иверинг-Белл и долина реки Бримиш сохраняли свою территориальную обособленность и производственную значимость вплоть до возникновения королевства Нортумбрия, чьи властители правили в этом регионе. В VII веке один из нортумбрийских королей пожаловал долину Бримиш монахам Линдисфарне в бессрочное владение. В холодных бурных водах реки Глен прибывшие в 627 году римские миссионеры окрестили первых нортумбрийцев⁴⁶. В форте Иверинг-Белл обстоятельные раскопки не проводились, но в другом аналогичном укреплении – Трапрейн-Лоу (Traprain Law), форте вотадинов в Восточном Лотиане, – археологи обнаружили следы восстановительных работ, относящихся к концу IV века, а также большой клад римского серебра V века общим весом 53 фунта (24 кг). Серебряные вещи были разрублены на куски, удобные для взвешивания. Считается, что это была плата вождю племени-федерата за будущее (или уже оказанное) содействие. Но даже если содействие было оказано, это не помогло спасти римскую Британию от ожидавшей ее судьбы.

Даже в самых плодородных областях новой провинции римляне сталкивались с неожиданными препятствиями, связанными с ее природными особенностями. Густые леса Уилда (Weald) в нынешних Кенте и Суссексе, богатые древесиной и железной рудой, были по большей части труднопроходимы. Они служили источником богатства для империи, но городов, вилл и укреплений там было так же мало, как в самых удаленных областях Уэльса, севера и юго-запада. Похоже, эти дикие края копателей и углежогов так и не были по-настоящему романизированы.

Еще более таинственным и пугающим для чужаков был Болотный край (Fens) – территории вокруг залива Уош (Wash), которые в те времена представляли собой обширный пояс заболоченных земель шириной примерно 40 километров (если считать от современной береговой линии), отделенный от Северного моря низменностью, образовавшейся за счет наносов. Небольшие местные поселения были разделены – или связаны – медленными солоноватыми реками, пополнявшимися водой во время прилива и часто выходившими из берегов. На болотах и заливных лугах густо росла трава, гнездились дикие утки и гуси. У местных жителей в изобилии имелись дичь, угри и прочая рыба, осока и тростник, соль и торф. Но в этих землях, где не было четких ориентиров и определенных границ, в краю, дрейфующем где-то между водой и небом и таящем множество опасностей для неосторожных, было невероятно трудно насаждать монолитную имперскую культуру.

Жители Болотного края были «другими» по культуре и мировоззрению, были теснее связаны с местными сообществами и использовали землю и природные ресурсы сообща. Одной из основных причин как младенческой, так и взрослой смертности здесь, видимо, была малярия. Болота и подпитывающие их реки – природный и культурный барьер между землями Мидленда и Восточной Англии. Даже в раннем Средневековье чужаки относились к Болотному краю со смесью благоговения, страха и отвращения, но тех, кто был с ним знаком, он в достатке обеспечивал необходимыми ресурсами. Римским губернаторам – возможно, включая и самого Адриана – эти места предоставили большие возможности: осушать, исследовать, завоевывать, покорять… цивилизовать.

Неподалеку от нынешнего Марча (Кембриджшир), на небольшом острове, который на западе и востоке соединялся насыпями с более сухой и возвышенной местностью, можно видеть руины укреплений железного века, расположенные на высоте всего 4 метра над уровнем моря: тем не менее они доминируют над плоским ландшафтом черных торфяных полей, перерезанных бесчисленными канавами и стоками. Возможно, именно здесь был последний оплот иценской армии Боудикки в 60 или 61 годах н. э.

Новое, аккуратно распланированное поселение, ныне именуемое Стони по названию ближайшей фермы Стони-Грейндж (Stonea Grange), было основано к северу от этих укреплений не позднее второй половины II века⁴⁷. Это поселение не похоже на обычную маленькую деревушку: сеть улочек разделяла территорию поселка на квадратные участки со стороной 50 римских футов⁴⁸, где стояли дома и мастерские – собственность усердно работающих ремесленников. Храм располагался отдельно на противоположной стороне дороги Фен-Козуэй (Fen Causeway) на квадратном огороженном участке: громадная трех- или четырехэтажная каменная башня, обращенная фасадом к дороге, была построена из известняка, который доставляли баржами из карьера, располагавшегося примерно в 40 километрах, близ Питерборо. В храме имелись застекленные окна с круглыми арками и апсида, по сторонам которой находились коридоры и служебные помещения, с собственной топкой и гипокаустом⁴⁹. Разнообразные находки из строительного котлована или отстойника, который при постройке храма использовали как яму для мусора, представляют собой интересные свидетельства повседневной жизни: деревянная лопата с железным краем, облепленным строительным раствором, доски и пучки ивовых прутьев, пара много раз латанных ботинок размера 9 1/2 (42–43). Эта наглядная демонстрация архитектурного и организационного превосходства должна была поражать, ошеломлять, подавлять. Невозможно было не почувствовать трепет, видя такое впечатляющее здание.