Kitobni o'qish: «Текущий момент»

Посвящается моему брату.

Любой момент нашей жизни – бесценен, ведь жизнь – это наше сейчас, без всяких “потом”.

Текущий момент

Истории, рассказанные здесь – реальны.

Имена изменены… по причине женской солидарности.

*****

Жизнь. Внешне – цельная, внутри – раздробленная на несметное число личных историй, пересекающихся с чужими: где-то лоб в лоб, где-по касательной, едва-едва соприкасаясь в одной малюсенькой точке.

Наши истории связаны с другими. Текущий момент сводит части и дроби разных историй в одну, а потом разводит. И снова сводит… Какие-то моменты запоминаются надолго, врезаясь в память, а какие-то – с легкостью забываются, остаются незамеченными, не оцененными.

Странно, но именно из абсолютно второстепенных на первый взгляд ситуаций и соткана наша жизнь. Ты всю жизнь можешь ждать чего-то эпохального, весомого, а жизнь тихим сапом сплетает картину твоей жизни из мелких моментов, которым, зачастую, ты не придаешь никакого значения. Но эти незначительности, по сути, и есть наша жизнь.

“Текущий момент” – мой волшебный миг, где в единой точке каким-то невероятно-непонятным образом вдруг соединились множество моих и чужих простых жизненных историй. Сошлись, переплелись, зафиксировались в “здесь и сейчас”, наследили, наставили клякс, натворили дел и разлетелись в совершенно другие истории…

Вишенки

1

Меня зовут Эмма… И я всегда была не по годам… осторожная. Шел 1982 год. Мне семь лет. В тот год я пошла в школу. Стала первоклассницей, – знаете, такой ответственной девочкой с серьезным взглядом и с огромными белыми бантами, заплетенными в тугие косички, с аккуратно сложенными в портфель учебниками и прописями, в которых старательно и осторожно выписывались палочки, галочки и буквы.

На первых этапах школьной учебы трудных домашних заданий не предполагалось, так что мы, всей нашей дружной дворовой компанией, свободно гуляли на улице. Без забот и без особых хлопот. Легковесное, шалопутное детство, которое никто никогда не ценит. И лишь потом, спустя годы, сожалеет о … О чем? Конечно же о том, что нельзя вернуться, снова попробовать на вкус, посмаковать с высоты прожитых лет свое, такое радостное и такое дурашливо-беспечное детство, в котором еще нет ни жизненного опыта, ни потерь, ни трагедий. Все это еще будет, предполагается, но разве об этом задумывается ребенок? Нет. Конечно нет. И в этом – вся прелесть и мудрость детства.

В начале октября еще стояла относительно теплая погода. Моя мама работала до восьми вечера в продуктовом магазине, недалеко от дома. В тот октябрьский вечер я, как обычно, бегала с подружками во дворе в ожидании возвращающейся с работы мамочки. У нас был такой ритуал: завидев ее на полутемной тропинке, я всегда бежала с распростертыми руками, обнимала с такой силой, словно не видела ее как минимум несколько дней, и мы вместе возвращались в наш уютный дом, готовили ужин и ждали папу с работы. Эх, если б я только знала, что случится потом – то я бы никогда, никогда не отпускала бы ее руку.

Темнота в вечернее время никого из детей не смущала: во дворе горели фонари и нам совершенно не было страшно.

– Девочка! – внезапно услышала я откуда-то из темного закоулка, – Подойди, пожалуйста.

– Вы мне? – удивленно спросила я, оглядываясь по сторонам. Мы играли, кажется, в “Догони меня”. Все дети бросились врассыпную, и я, чуть замешкавшись, в какой-то момент осталась одна.

– Да, милая. Тебе. Помоги мне, детка! – тихим слащавым тоном произнесла женщина. Она была невысокого роста, в каком-то замызганного вида сером плаще. На голове – платок, странно намотанный и закрывающий пол лица.

– Мне надо купить кое-что, – продолжила она и улыбнулась. Улыбка ее показалась мне неестественной, холодной, похожей на гримасы Бабы Яги из фильмов-сказок. Мне вдруг стало как-то не по себе.

– Странно, – сказала я, окинув ее своим привычно-придирчивым взглядом, – Вы собрались в магазин, а сумки-то в руках у вас нет.

Я оглянулась по сторонам. На плохо освещенном клочке улицы по-прежнему никого не было рядом. Только она, непонятно откуда появившаяся. Она и ее надтреснутый голос.

– Какая наблюдательная девочка, – усмехнулась она, – То, что мне надо, я унесу в руках без авоськи,

Секунд десять мы стояли молча, смотря друг на друга: я – с опаской, она – странно-оценивающе.

– А как зовут тебя? – прервала молчание странная женщина.

– Эээ.. – я вдруг остановилась на первой букве своего имени и быстро выпалила: – Настя. Мое имя – Настя.

Я соврала по единственно-простой причине. Мне совершенно не хотелось, чтобы эта тетка узнала мое настоящее имя.

– Настенька, значит, – проговорила она тихо и одобрительно кивнув, добавила, – Хорошее имя. Приятное на слух. Настенька, Настюша, – она произносила придуманное мной наспех имя немного нараспев, словно смакуя его на вкус.

Сделав небольшой шаг в мою сторону, продолжила говорить вкрадчивым тоном:

– Мне необходимо купить сливочное масло. Килограмм. Очень нужно, понимаешь? А в магазине столько много одной мне не продадут. Давай сходим вместе? Ты ведь поможешь мне? На двоих человек как раз выдадут один килограмм. За твою помощь я тебе конфет куплю. Какие ты любишь?

Странная незнакомка проговорила фразы быстро. Они вылетели из ее уст, как заранее заученный кусок текста. Нервно оглянувшись по сторонам, она резко потянула руки в мою сторону. Торопливо поманила меня пальцами.

– Ну! Пошли уже. Давай, девочка! Давай, Настенька, пойдем, – произнесла она нетерпеливо и, как мне показалось, немного раздраженно.

Незнакомая женщина как-будто на несколько секунд вышла из своей роли. Зыркнула на меня недобрым взглядом. И подалась ко мне вперед. Вероятно мне это и показалось (ведь у страха глаза велики), а может так и было на самом деле, но она будто хотела ухватить меня за рукав куртки. Затем, словно опомнившись, она выпрямилась и снова натянула на лицо слишком уж переслащенную, явно фальшивую улыбку:

– Милая моя! Мне очень нужна твоя помощь, Настюша. Ты же хорошая девочка, не так ли? Пойдем, голуба, купим мне масло, – настойчиво произнесла она.

В ту минуту я словно стояла у невесть откуда взявшейся калитки заброшенного сада. Скрипучая дверца в неприглядного вида заборе внезапно открылась передо мной и нарочито-медоточивым тоном предложила зайти внутрь. Пройти дальше по незнакомой тропинке, ведущей незнамо куда, – “темна вода во облацех”…

На меня словно вылили ушат с холодной водой. Признаюсь: испугалась я изрядно. Такого рода страх я испытала впервые. Путь к магазину пролегал через старые наполовину заброшенные гаражи и узкий неосвещенный переулок. Глуховатое, неприятно-безлюдное место. Отскочив как ошпаренная на несколько шагов, я крикнула:

– Не говорите глупости. Сколько масла надо – столько и получите! Моя мама работает в магазине, я точно это знаю! – отчего-то закричала я очень громко, по-видимому, чтобы разбавить настороженную тишину, царящую в округе.

Я резко развернулась и опрометью бросилась наутек. Не оборачиваясь. Как не на шутку перепуганный заяц, за которым гналась оскалившая свои клыки драная лисица. Испуг был нешуточный.

Пулей добежала до своего подъезда. Перескакивая через ступеньку, несясь галопом, точно угорелая, не чувствуя под собой ног, я взетела до восьмого этажа, не дожидаясь лифта. Мое сердце учащенно билось.

Дрожащими от непонятного мне страха пальцами я вставила ключ и открыла замок. Забежала в квартиру. Захлопнула за собой дверь. Проворно защелкнула все замки. Выдохнула. Расплакалась. Успокоилась только в ванне, когда горячая вода (почти кипяток) словно смыла с меня противно-липкий прилипчивый страх. Паника отступила.

Детская интуиция? Осознание неправды в словах этой странной незнакомки? Ее подозрительно-слащавый тон? Платок, прикрывающий часть ее лица? Что конкретно меня так насторожило и напугало – я не могу ответить. Но и сегодня, спустя столько лет, мне кажется, что в тот осенний вечер я себя спасла. Спасла от какой-то нехорошей истории. А может, мне это показалось и никакая опасность мне не грозила? Страх может убедить всякого в чем угодно.

В любом случае, меры предосторожности не бывают лишними. Иногда лучше переборщить и посмеяться над излишней мнительностью, чем беспечно довериться кому-то. Поэтому с тех пор я проявляю осторожность с еще большей силой. И всегда слушаю свою интуицию. Прислушиваюсь к любым ее шепотам. К мало-мальским полунамекам. И к легким толчкам внутри себя.

Может тот самый момент каким-то образом изменил мой взгляд на мир, на жизнь и на людей? Укоренил мою недоверчивость? Ведь внутри-то я была иная: алые паруса, воздушные замки, хрустальная туфелька, аленький цветочек, сказочный принц. Я грезила всем эти наедине с собой. Да уж, внутри я всегда была не по годам… мечтательная.

Я часто представляла себя взрослую. Красивую. Счастливую. Придумывала разные романтические истории о любви. Витала в облаках. Фантазировала.

Мое заветное желание звучало банально: получить от жизни свою прекрасную историю. Волшебную сказку наяву. Ведь когда ты мечтаешь, зачем в чем-то себя ограничивать? В своих мечтах можно ни в чем себе не отказывая, добираться до любых звездных высот, не правда ли?

Да… Я мечтала о звездах. Доверяла лишь этим далеким и прекрасным мерцающим на небе лампочкам, к которым улетала в своих упоительных девичьих грезах. Но я не верила ни в теплоту взглядов, ни в сладкие речи, произнесенные располагающим тоном, ни в слишком уж открытые улыбки, ни в сильные дружеские рукопожатия. Я могла делать вид, что податливо вверяюсь кому-то. Но всегда была начеку, на стороже. Наивность была мне абсолютно не присуща.

– Ты сделала все домашние задания? – строго спрашивал меня отец, если рано возвращался с работы домой.

– Да, все уже сделано! Точно тебе говорю. Ты что, не веришь своей дочурочке? – беззаботно отвечала я.

– Доверяй, но проверяй! А затем – перепроверяй, – твердил мне папа в ответ. И легонько щелкал пальцем по носу.

Мне приходилось снова открывать свой портфель. Доставать тетрадки и дневник. И показывать мои домашние уроки.

Как правило, папа всегда находил недочеты и, указывая на них, заставлял переделывать. Снова и снова. До тех пор, пока придраться было уже не к чему.

Ответы переписывались. Уравнения перерешивались. Схемы дорисовывались. Стихи доучивались и отлетали от зубов без заминок. Теоремы доказывались без запинок.

– Никогда ни в чем нельзя быть уверенной на сто процентов. Всегда имеет место быть определенный процент погрешности, малышка. В большей или меньшей степени, но он есть. И его всегда надо учитывать и держать в голове, – резюмировал отец.

Он был прав. Я соглашалась и фиксировала в памяти его слова.

“Доверяй, но проверяй. А затем – перепроверяй”, – вот чему учил меня мой папа. И часто добавлял: “Иначе однажды можешь влипнуть в какую-нибудь нехорошую историю, детка!”.

Да. Я всегда была не по годам… Может поэтому мне и прилетело от судьбы – больно-пребольно и не по годам много-премного? Может кто-то там сверху взглянул на меня и загорелся желанием узнать: “Вот эта молоденькая девица, которая слишком уж не по годам …, интересно, стерпит ли она то, что мы ей приготовили? Давайте-ка обрушим на нее огромную лавину. И посмотрим: выдержит ли? Переживет? Выберется из-под этого катастрофического потока? Или останется внутри?”.

Ого, как же много вопросов, не правда ли? Большое количество непростых вопросов для одной хрупкой девочки, которая не по годам…

2

Мне было почти девятнадцать лет, когда ко мне вернулся тот противный, липкий страх. Страх, который на этот раз прилип ко мне надолго и я уже не смогла, как в детстве, одним махом смыть его в ванной комнате, включив обжигающе-горячую воду.

В один момент – (как же все-таки всего один текущий момент может перечеркнуть, перелицевать и испоганить жизнь, наполнив ее навсегда ужасными воспоминаниями и непоправимыми, а от того и безусловно – жуткими бедами!) – моя жизнь изменилась.

В какой-то мизерный временной промежуток, в злосчастный миг я потеряла всех, кто мне был дорог. Словно кто-то бездушно нажал на маленькую кнопочку и отключил одним махом всех, кто меня любил. Всех, кого любила я.

Мама и папа забрали бабушку с дачи. На обратном пути в них врезалась огромная грузовая машина. ”Доверяй, но проверяй”, – папины слова, но за других ведь не проверишь. Я знаю, пап, ты ехал осторожно и постоянно перепроверял дорогу, смотря в зеркала заднего вида. Но водителя-лихача на большом грузовике никак не предусмотришь и не проверишь.

Удар был сильным, нашу маленькую машинку развернуло и из багажника высыпался весь садовый урожай. По пыльному асфальту багровыми точками рассыпалась вишня, – в то лето ее было очень много и мы с бабушкой планировали вечером наварить варенья, а мама с утра замесила тесто для вишневого пирога.

С тех пор я ненавидела вишню. И терпеть не могла пироги с вишневой начинкой. К горлу подкатывала отвратительная тошнота при одном только виде этой темно-красной ягоды.

Я осталась совершенно одна. Внезапно и коварно моя судьба сыграла со мной злую шутку: получи, мол, девочка, удар под дых, от которого не спрятаться не скрыться. Получила? Ну а теперь давай-ка посмотрим, как ты справишься.

Несправедливость, вызывающая единственный вопрос: "За что?". Этот психологический удар, я страстно хотела поменять на другой, физический – тот самый, от которого больно-пребольно и вишни в разные стороны. Как же я хотела оказаться в той машине и умереть вместе со всеми, чтобы не чувствовать эту раздирающую боль внутри и отчаянную безысходность! Чтобы перестать думать, перестать скулить в подушку. Чтобы перестать жить.

Я ощущала страх: жуткий, невыносимый. Тот самый, что однажды я уже испытывала в детстве, в один из осенних дней. Но от того страха мне удалось убежать быстро и стоило мне закрыть дверь – он вмиг улетучился. А теперь, стоило мне только открыть дверь и войти в притихший дом, неприятная оторопь нападала на меня и не отпускала.

Помимо этого была еще и пустота. Унылая и зловещая. Она окутала меня своими приставучими объятиями и не давала свободно дышать. Я не понимала ничего. Засыпала и просыпалась. На автомате ходила в институт. Привычно возвращалась домой (у входной старенькой двери моя рука еще какое-то время тянулась к кнопке звонка, но сердце предательски начинало ныть и бешено колотиться, так что рука, едва поднявшись, опускалась и обреченно падала вдоль тела). Я ела, не различая вкус еды. Машинально отвечала на звонки, не понимая сути разговоров. Бессмысленно существовала, короче говоря.

Опустошенная я в неживом, окоченелом доме, где тишина так красноречиво громыхала, что было невозможно засыпать и нестерпимо просыпаться. Хоть волком вой, хоть в петлю лезь. Муторно, солоно, невыносимо.

Я включала свет во всех комнатах. Пересматривала в сотый раз семейные фотографии и перебирала старые вещи. Распахивала дверцы шкафа и уткнувшись носом в родительскую одежду, вдыхала их запахи. Легче не становилось. Только хуже. И время, вопреки общепринятой жизненной мудрости, никак не лечило.

Каждый считал своим долгом посоветовать банальное: “Надо свыкнуться, жить дальше и даже забыть”. Забыть?! Как вообще можно забыть незабываемое? Ну что за дурацкий совет, что за умная глупость?

Я ничего не видела вокруг. Стала слепой, имея оба глаза со стопроцентным зрением. Я не хотела говорить. Была немой, но орала и испускала оглушительные, жуткие вопли внутри себя. Я надеялась на существование загробного мира и рая, куда непременно попала моя семья, но проклинала Бога, которого нет. В моей душе был полный раздрай. В голове – звонкая тишина, от которой лопались перепонки.

3

В тот, самый трудный момент, в моей жизни появился он. Мелкими шажками, аккуратно и ненавязчиво он проникал в мою жизнь, медленно и осторожно продвигаясь вглубь меня. Я привыкала к нему, позволяя всё дальше заходить на мою территорию. Он жалел, помогал, направлял. Успокаивал. Пару раз даже давал звонкую пощечину – чтобы привести меня в чувство.

Я была слаба, не знала что делать. А он был рядом и говорил, как правильно поступать. Держал меня за руку. Убеждал, что знает как будет лучше. Я ведь всегда была недоверчива и осторожничала с того самого октябрьского вечера, а ему доверила и свою жизнь, и саму себя практически без проверок. Поверила на слово, которое никак не перепроверила.

Я кивала головой и соглашалась. Куда делся мой решительный характер? Я ведь всегда была не по годам … упертая. Дерзкая, смелая и придирчивая, не подверженная влиянию других и отстаивающая личную точку зрения до хрипоты. Где были мои стремления на тот момент? Наверное рассыпались на огромное количество маленьких вишенок, безжалостно раздавленных шинами разных рельефов на той злополучной трассе. На той дороге, отнявшей у меня всё, в том числе и мой когда-то боевой и бесстрашный характер.

Он увёз меня. В свой красивый, огороженный высоким забором, огромный дом с камином и садом. С большими окнами в пол, которые почти всегда были зашторены и не пропускали солнечный свет.

Я стала женой, но вот странность: свою свадьбу помню как-то отрывочно-фрагментарно. Мой белый костюм. Его синий галстук. Громоздкий букет лилий с густым, неприятно-одурманивающим ароматом от которого разболелась голова. Моя подпись в книге регистрации браков. Его сосредоточенный взгляд и уверенные движения, без намека на волнительное торжество момента.

Наш ужин на двоих при свечах. На безымянном пальце – классика жанра: красивое кольцо с квадратным бриллиантом. Я даже не особо вспомню его в деталях: доступ к нему был ограничен. Мое украшение всегда лежало в сейфе, так что я к нему так и не привыкла за эти годы. Когда мы выходили куда-то, то муж ставил коробочку передо мной: "Не забудь обручальное кольцо, дорогая!".

Всё, что память сохранила – осталось в ощущениях: мне неудобно в этом шикарном кольце, я боюсь его потерять и всё время трогаю его, ловлю себя на мысли, что хочу поскорее вернуть этот золотой ободок на место – в бархатную упаковку, в сейф, код которого мне неизвестен. Говорят, что обручальное кольцо срастается с тобой, и ты не замечаешь его на пальце, словно это часть тебя. Мое кольцо со мной так и не срослось, оставшись лежать чужеродным предметом где-то в сейфе.

Мой муж богат. Не суетен. И немногословен. Он не принимает отказов. Вообще никогда. Поэтому слово “да” – самое используемое в моем лексиконе замужней дамы. "Да, милый!", "Хорошо, дорогой!" – именно так, и никак иначе.

Три года, прожитые вместе, похожи на молчаливую историю. Мы редко смеемся и не часто разговариваем за столом. Впрочем, мы вообще мало когда обедаем вместе. Только иногда ужинаем.

Наши ужины – совместные и напряженно-немногословные – похожи на поминальные трапезы. Я сконцентрирована на том, чтобы не сказать лишнее. Супруг – сдержан и сосредоточен на чём-то своём.

– Как прошёл твой день? – спрашивает он. Я незаметно хмыкаю: задающий вопрос мог бы и сам на него ответить. Пустой интерес, ведь весь мой день известен мужу поминутно.

– Всё отлично, дорогой. Еще один прекрасный день, – вру я. Хотя какая разница?

Он озвучивает планы на завтрашний день (мои, не свои): что я должна сделать, куда и во сколько приехать, и в чем быть одетой. Его жизнь – вне моей. Его мысли – не для меня. И только его решения – постфактум, для меня. Он решает – я выполняю: “Да, дорогой! Конечно!”.

Как же мне хочется стукнуть кулаком по столу, пролить вино и разбить вдребезги тарелку. Ответить отказом, наконец-то сказать ему в лицо так долго вертящееся на языке: “Нет! Нет! И сто раз нет!”.

Я чувствую непреодолимое желание закричать и раскрошить наконец эту дурацкую тишину. Я хочу сделать хоть что-нибудь, чтобы разрушить идеальную послушность жилища. Мне не терпится сказать, что я – всего лишь декоративная собачка в доме. Не хозяйка (потому что ничего не решаю) и даже не прислуга (прислуга, отработав свои часы, в отличии от меня – свободна и может идти, куда пожелает). Но я молчу. Не могу ничего сделать. Сижу и улыбаюсь. Только давлю зубами на кончик языка: сильно, сильнее, еще сильнее (привычка замужней дамы или непроизвольный мазохизм?). Киваю головой, как китайский болванчик в натертой до блеска стеклянной витрине. Почему я не могу ничего предпринять? По-че-му?

Мой супруг и я. Мы разные. У нас нет ничего общего. Я до сих пор не понимаю, почему он выбрал меня? Зачем ему я? Ведь всё, что близко мне – автоматически далеко для него. Книги, которые с упоением читаю я, кажутся ему бессмысленными. Фильмы, которые ценю я, считаются недостойными внимания. Мир, который люблю я – неприемлемо глуп. Жизнь, которую хочу я, невозможна по определению.

Мои мысли – недальновидные.

Мои чувства – незрелые.

Мои желания – наивные.

Мы всегда завтракаем врозь. Я делаю вид, что крепко сплю, пока он собирается на работу. Как только за ним закрывается дверь, я моментально вскакиваю и бегу на кухню. Включаю музыку с беспечными песенками и пританцовывая, нажимаю кнопку на кофемашине. Мне хочется живого кофе, сваренного в джезве, но я довольствуюсь механическим приготовлением строго выверенной пропорции напитка. Всегда одинаковый на вкус кофе, впрочем, как и многое в этом доме.

В моей нынешней жизни мало что действительно “моего”. Но утро у меня никто не сможет отобрать! Оно моё: лёгкое, радостное, свободное. Распахиваю шторы и открываю окна. Впускаю свет и прохладный воздух в дом. Вдыхаю свежесть ветра. Да здравствует сквозняк, который летает из комнаты в комнату, а вместе с ним порхаю и я!

Ему не нравятся сквозняки. Он ворчит недовольно: "Непонятно, что можно ожидать от сквозняков: простуды, насморка, разбитой вазы, с грохотом захлопнутой двери или с треском бьющейся оконной рамы". Ветер, гуляющий туда-сюда по помещению, невозможно контролировать: создается хаос и разрушается упорядоченность в доме. Муж предпочитает закрытые наглухо и зашторенные до конца окна. Когда он дома, то здесь царит полумрак и отсутствует свежий воздух. “Жарко? Включи кондиционер”; “Темно? Включи свет поярче”.

Внутренности дома контролируются и регулируются. Я оказываюсь в аквариуме. Мы с мужем – по разные стороны. Я внутри, а он снаружи. Наблюдает как я барахтаюсь в аквариуме и бьюсь головой об прозрачные стенки. Мне плохо, а ему – странна и непонятна моя тоска в глазах. Мне должно быть хорошо, ведь вокруг чисто и красиво: “Вот жемчужина, вот игрушка, вот твой садик. Вот твое место: отсюда и до сих пор. А дальше – нельзя: видишь флажки? Это запрет движения. Стоп. Ограничение. Мадам, возвращайтесь-ка в свой аквариум, живите себе спокойненько в своём мирке, который вам определили”.

Но пока мужа нет рядом, я живу и создаю себе иллюзию, что могу позволить все, что захочу. Дышать, ощущать ветер, ходить босиком по траве в саду, пускать солнце и ветер в дом. Впрочем, это мне разрешено в его отсутствие. А вот выйти за ворота – нельзя. Только с молчаливо-услужливым водителем, который отвезет, и проследит, и подождёт.

Я задыхаюсь от тотального контроля. От невозможности высказать свою точку зрения. От тяжеловесных штор, которые я не могу поменять на более легкие; прозрачные. От массивной напольной вазы, которую я хочу переставить в другую комнату, но не могу. От красивых, но жестких диванов. От геометрически выверенных кустарников и эксклюзивных цветов в саду, тогда как мне хочется балагана и хоть парочку сорняков. От изысканной флоры, которую я бы с удовольствием заменила на простые астры и ромашки. Вся эта бездушная красота вкупе с неудобными удобствами окружает меня с утра до вечера. Я ничего не могу поменять в своей размеренной и расписанной чужим человеком жизни. Или всё-таки могу?

Его “любовь”. Да, именно так: в кавычках. Потому что его любовь – это оковы, кандалы, цепи, ограничения и подписка о невыезде. Он выбрасывал всё, к чему я привязывалась и что любила. Безжалостно избавлялся от того, что мне нравилось, к чему я проявляла интерес и что было мне дорого. Он увез моего кота (“У меня аллергия на животных”) и привез взамен попугая, которого лично выпускал из клетки, с интересом наблюдая как он мечется из угла в угол в маленькой закрытой комнате. Мне открывать клетку категорически запрещалось.

Любовь – кабала. Великан и маленькая рыбка в стеклянном аквариуме, которая мечтает плавать в море, но довольствуется пространством от стенки до стенки. Он наблюдал за мной, давая корм и тщательно очищая внутренности моего жилья от лишнего. Иногда выхватывал из аквариума, и показывал мне огромные водоемы и живительные воды, где я могла бы… где я так хочу плавать! Но он не пускал в них, а наблюдал как я трепыхаюсь и задыхаюсь, находясь в двух шагах от свободы. Затем меня возвращали на место, опуская в отфильтрованную воду аквариума.

Я часто вспоминала тот странный вечер из своего детства и противно-слащавую тетку в темноте улицы. То детское ощущение, предчувствие чего-то страшного, неприятного странным образом совпадало с моим нынешним состоянием. Хотя ничего плохого мой муж мне не делал. Он просто сам решал: как мне лучше поступать, как мне правильнее себя вести и вообще, как мне надо проживать свою жизнь.

Единственное место, где я могла проводить время безподконтрольно – это библиотека, в которую я могла ездить в любой день и проводить там столько часов, сколько захочу. Библиотека стала моим океаном свободы: я словно выпрыгивала из аквариума и плавала в просторах нейтральных вод. Моя библиотечная свобода была глотком воздуха, независимостью и волшебной сказкой одновременно. Я ходила между стеллажами, вдыхая запахи книг. Наблюдала за людьми, общалась с кем хотела на темы, интересные мне.

Тихонечко сидела в маленьком библиотечном кафе, жадно вслушиваясь в чужие разговоры, мысленно вступая в дискуссию то с одним, то с другим. И читала, читала, читала…