Kitobni o'qish: «Царь степей. Aspergillum Lуdiаnum (сборник)»
Царь степей
Глава I
Мицтека
Первый европеец после открытия Америки, увидев Тихий океан, называемый также Великим океаном, был Васко Нунец де Бальбас. С вершины горы на Панамском перешейке в 1513 году этот отважный испанский офицер увидел необычный океан, о существовании которого до того времени только подозревали, но никто из европейцев его не видел. Шесть лет спустя португалец Магеллан, бывший начальником экспедиции, посланной Карлом V на Молуккские острова, решил искать кратчайший путь к югу материка Америки, вместо того, чтобы следовать обычным путем, огибая мыс Доброй Надежды. 20 октября 1520 года отважный моряк вошел в опасный пролив, названный его именем, и вышел в необъятный океан, тогда еще неизвестный, дав ему название: Тихий океан вследствие того, что во время путешествия погода была всегда тихая и спокойная. Магеллану не удалось достигнуть цели своего путешествия, так как он был убит, сражаясь с туземцами острова Зебу, принадлежащего к группе Филиппинских островов. Однако Магеллан успел уже так много сделать, что вполне прославил свое имя.
Со всей восточной стороны, то есть с той, которой он омывает берега Мексики, Тихий океан образует различные части. Между Старой и Новой Калифорнией он создает Калифорнийское море, или залив Кортеца; немного более к югу, против берегов Страны мицтеков и сапотеков, ныне составляющих провинцию Оаяка. Часть этого же океана не только туземцами, но и географически называется Тегуантепекским морем. Там, вследствие еще весьма мало исследованных ветров, внезапно возникающие бури делают мореплавание трудным и опасным. Даже в летние месяцы Тихий океан отличается грозными капризами, и от них жестоко достается тем, кто доверяется его голубым волнам.
Мицтека и Сапотека представляют собой гористую местность, покрытую восхитительной растительностью, только за исключением северной части, где тянутся обширные степи. Колыбель цивилизации тропической Америки, эта страна изобилует древними развалинами, среди которых особое внимание обращают дворцы или гробницы Митла. Мицтека доставляет торговое золото, кошениль и индиго. Эта одна из самых здоровых местностей Мексики, и обитающие ее индейцы настолько же кротки, миролюбивы и промышленны, насколько жестоки и мстительны их другие соотечественники, являющиеся врагами всякой цивилизации.
Утром 10 ноября 1847 года хорошенькая шхуна, пользуясь благоприятным ветром, огибала узкую песчаную полосу, окаймляющую почти весь берег провинции Оаяка, и, по-видимому, плыла по направлению к устью реки Тегуантепек, отклоняющемуся на шестьдесят миль. Шхуна была на таком дальнем расстоянии от берега, что возможно было только различить темное очертание ее корпуса и белые паруса; однако о том, что маленькое судно отличалось превосходным ходом, можно было судить по тому, что оно очень быстро приближалось к скале, одиноко торчавшей среди моря и напоминавшей как бы чудовищную падаль, вокруг которой кружились морские чайки.
В это же самое время, в том же самом направлении, как и легкое судно, скакали у самого берега моря четыре всадника, вооруженные с ног до головы. На берегу, беспрестанно смачиваемому плескавшими волнами, почва была удобнее ногам лошадей, нежели пыльная почва степи, широко тянувшейся вдаль и терявшейся в туманном горизонте отдаленных гор на краю Гинеты.
Параллельное движение шхуны и индейцев было только случайное, в чем убеждало то, что всадники даже не смотрели на море и никакого внимания на шхуну не обращали. Путь, по которому они следовали, не был настолько ровен и гладок, чтобы возможно было предоставить полную свободу движению лошадей. Время от времени приходилось перескакивать или объезжать эти громадные кучи крупных раковин, встречаемых почти исключительно у берегов Тихого океана. Среди этих раковин чрезвычайно любят помещаться крабы.
Вдруг лошадь всадника, бывшего во главе отряда, зашаталась, бросилась в сторону, затем круто повернула к морю и грохнулась на мокрый песок у самого прибоя волн. Всадник, которого внезапная остановка лошади могла отбросить вперед, все-таки усидел. В тот момент, когда конь грохнулся на песок, сидевший на нем с изумительной ловкостью, на какую способен только самый опытный наездник цирка, одним прыжком твердо приземлился на ноги. Тотчас подойдя к своему неподвижно лежащему коню, по-видимому, уже бездыханному, он заботливо приподнял тому голову, но сейчас же опустил ее, так как по стеклянному виду глаз убедился, что его верный товарищ пал, задохнувшись от чересчур быстрой езды.
Товарищи всадника, сгоряча проскакавшие мимо в минуту падения коня, повернув обратно, поскакали к нему.
– Ты не ранен, Тейтли? – заботливо и со страхом в голосе спросил один из них.
– Нет, Хоцитл! По счастью, я вовремя заметил, что с моим Замбо происходит нечто странное, и тотчас высвободил ноги из стремян. Мой славный Замбо, – добавил погрустневшим тоном, – вчера он не хотел пить, и я почти предчувствовал, что это несчастье должно с ним приключиться.
Подъехали также и других два индейца; подойдя к коню, они приподнимали ему голову, осматривая его, но никаких сомнений и быть не могло: конь был мертв. Владелец досадливо и нетерпеливо прошелся по берегу, сердито рассекая воздух взмахами хлыста и поглядывая на море. Он приметил шхуну и задумчиво вглядывался в нее, быть может, из любопытства, а скорее просто потому, что хотелось скрыть огорчение, вызванное потерей коня.
Всадник был человеком в полном расцвете лет, мускулистый, статный, высокого роста. Так же, как и на его спутниках, на нем была куртка без рукавов и панталоны: как одно, так и другое из мягкой кожи, обыкновенно употребляемой индейцами bravos, то есть упорно нежелающими подчиняться игу цивилизации. Однако куртка мужчины, вместо того, чтобы быть надетой, как носят туземцы, прямо на тело, была надета на фланелевую рубашку голубого цвета: кокетство довольно необычное в диком индейце. Кроме того, ноги его были обуты в полусапожки, и войлочная шляпа до половины прикрывала черты его лица. Он снял шляпу, и вместо густых волос на голове, низкого лба, выдающихся заостренных скул и резко очерченных выступающих несколько вперед челюстей мицтеков, показалось овальное лицо, кожа на котором была не медного цвета, но сильно загоревшая. Лоб был высок, нос орлиный, глаза черные, а борода густая и тщательно расчесанная. Черты лица, поступь, движения, а также коротковато остриженные волосы и цвет кожи представляли собой весьма резкий контраст с его полуцивилизованным одеянием. Что касается облика и одежды его спутников, они, несомненно, доказывали их принадлежность к племени, внешние признаки которого были указаны выше. Несмотря на то что ружья были прикреплены к их седлам, они имели еще перекинутые через плечо лук и колчан, полный стрел. Их волосы, приподнятые вверх и связанные узлом на макушке, служили им обязательным головным убором. Глаза сверкали по сторонам подозрительно и недоверчиво, что составляет безусловно отличительный признак индейцев степей Америки.
Пока эти два индейцы занимались освобождением лошади от седла и сбруи, тот всадник, который с таким беспокойством спрашивал, не ранен ли его товарищ при падении коня, в свою очередь, слез с лошади. Его рост был ниже среднего и представлял резкую противоположность с ростом его товарищей. Все его одеяние было также из мягкой кожи, но расшитое по всем швам узорами из золотых и серебряных нитей, а ноги его были обуты в ботинки со шнурками. Вокруг его шеи было ожерелье из кусочков кораллов вперемежку с громадными жемчужинами, а на руках надето было очень много браслетов. Все эти украшения, а также способ, каким были красными шнурками заплетены волосы, замотанные вокруг головы, несомненно, доказывали, что, несмотря на вполне мужской костюм, всадник принадлежал к женскому полу. Ее кожа прекрасного светло-бронзового, с медным оттенком, цвета обладала блеском старинной флорентийской бронзы, а ее правильные черты лица очаровывали выражением какой-то кроткой задумчивости.
За спиной девушки был лук, а у пояса сбоку охотничий нож с золотой рукояткой. Легким плавным шагом, выказывающим всю прирожденную ей грацию и стройность форм тела, Хоцитл, как назвал ее спутник и что обозначает «цветок прерий», подошла к всаднику, все еще раздосадованному потерей лошади.
– Что же мы теперь будем делать, Тейтли? – спросила она, обнимая его одной рукой.
При этом прикосновении, при звуке этого нежного голоса, Тейтли опомнился; вся задумчивость его мгновенно исчезла, и он ответил быстро и решительно:
– Будем продолжать наш путь. Летающая Рыба даст мне свою лошадь, а сам сядет за спиной Черного Коршуна. Конечно, мы пойдем несколько медленнее, чем сегодня утром, но все же я надеюсь, что поспеем в то время, и мне возможно будет предводительствовать набегом.
Тейтли говорил со своей подругой по-испански, а Хоцитл передавала его слова на языке ацтеков двум индейцам, занятым в это время уборкой сбруи павшего коня.
– Я вижу, что ты огорчен, – сказала Хоцитл, опираясь на его руку и видя, что Тейтли снова смотрит задумчиво на море.
– Да, милая, я невольно думаю о моем верном Замбо, летящим точно у него были крылья, а теперь он, бедный, лежит недвижим!
– Душа воина обитала в его теле, а теперь она возвратилась к богам! – серьезным тоном сказала девушка.
По религиозным верованиям индейских племен, души воинов, прежде чем вознестись к небу, обитают известное время в телах благородных животных: оленях, быках, лошадях, львах. Между тем, наоборот, души трусов имеют временное пребывание в телах жуков, крабов, змей и прочих животных, причисляемых к нечистым.
Тейтли продолжал пристально всматриваться в судно. Хоцитл спросила его, наивно глядя в глаза:
– Уж не грезится ли тебе, что твой Замбо мчится там по волнам?
– Нет! – слегка улыбнувшись, ответил Тейтли. – Я все смотрю на это судно, обогнувшее уже черную скалу и направляющееся, по-видимому, к Скорпионам, остроконечным подводным камням. Если оно не изменит направление и сегодня вечером будет дуть тегуантепекский ветер, этот корабль неизбежно погибнет.
– Что же? Ты желал бы предупредить их об угрожающей опасности?
– Конечно, нет! – воскликнул Тейтли, и взор его засверкал. – Расположение парусов доказывает, что это европейский корабль. Да, пусть эти варвары, признающие нас за дикарей, усеют берег своими трупами!
Выражение лица Тейтли сделалось жестоким и суровым, даже полным ненависти, и он неистово рассекал воздух хлыстом. Тотчас вслед за тем он подошел к своим спутникам и отдал им приказания на языке ацтеков. Седло от Замбо он приказал прикрепить к спине лошади, предназначенной для него, и сам подтянул подпругу. Эту работу никогда индейский воин никому не поручает, а всегда выполняет лично, так как в этой беспрерывной борьбе с себе подобными людьми или на охоте его жизнь зависит отчасти от прочности и исправности этих ремней. Вслед за тем, осмотрев сплошь покрытое золотыми бляхами и жемчугом сбрую и седло лошади Хоцитл, Тейтли внезапно схватил ее на руки, как маленькую, и, нежно прижав к груди, усадил в седло. Хоцитл, ласково улыбаясь, горячо поцеловала руку Тейтли, снова подошедшего к своему павшему коню. Отбросив ногой крабов, успевших уже почуять добычу, он грустно покачал головой, точно прощаясь со своим верным конем, и вслед за тем мгновенно вскочил в седло. В то же время Летающая Рыба, несмотря на свои кривые ноги, ловким прыжком сразу вскочил на спину лошади своего товарища, и маленький отряд двинулся вперед, но далеко уже не так быстро, как раньше.
Ни малейшего ветерка не чувствовалось; солнце пекло жестоко, и духота становилась невыносима. Однако, несмотря на это, Тейтли раздражал своего коня, по-видимому, с целью изучить его характер и испытать, насколько он терпелив и послушен. Среднего роста, светло-гнедой масти, как почти все туземные лошади, конь взвился на дыбы, задрожал, озираясь дико по сторонам, но под давлением сильных колен и чуя твердую руку опытного наездника, кроткая природа коня одержала вверх, и он, успокоившись, понесся ровно и спокойно. Иногда Тейтли, точно выведенный из терпения его медленностью, пускал того полным галопом, далеко опережая своих спутников. Однако каждый раз он останавливался и поджидал Летящую Рыбу и Черного Коршуна, так как Хоцитл, следившая за каждым его движением, никогда от него не отставала.
– Почему, – сказал Черный Ястреб, обращаясь к Хоцитл, – Тейтли не хочет скакать безостановочно? Таким образом он мог бы доехать до деревни перед заходом солнца?
– Ну нет! – отвечал Тейтли, повернувшись в седле. – Довольно уже одной непростительной неосторожности. Смерть Замбо уже заставила меня раскаиваться в чрезмерно быстрой езде. Мы теперь почти в неприятельской местности. А так как с одной лошадью на двоих ты и твой брат могли бы сделаться жертвами одного человека, я хочу, чтобы вы остались в живых.
– Тейтли любит своих сынов, – отвечал Черный Коршун, восхищенным взором глядя на своего предводителя, – а потому его сыны всегда готовы умереть за него.
Хоцитл, как бы желая вознаградить Черного Коршуна за сказанное им, вынула из прически своей золотую булавку с головкой, украшенной жемчужиной и передала ее мужчине со словами:
– Это для твоей дочери Нахуатль.
Вероятно, это было очень завидное украшение в глазах индейца, потому что тот со сверкающим от восторга взором, поднял над головой булавку и радостно воскликнул:
– Для Нахуатль!
В течение целых двух часов под горячими лучами солнца спутники только изредка обменивались односложными словами, держась по возможности ближе к берегу моря. Наконец трава в степи стала гуще, и изредка начали попадаться кустарники. Вскоре начали вырисовываться извилистые ветви каменного дерева, и послышались резкие звуки стрекозы. Местность стала возвышеннее, неровнее, и вскоре всадники были уже отделены от необъятной сухой равнины рощицей на значительном возвышении. Наконец они достигли опушки леса, где находилась особая порода деревьев с громадными корнями, распространявшимися до самого берега моря.
Все изменилось. Почва была совершенно иного рода. Всюду встречались желтые и голубые цветки, и несколько пород птиц кружились вокруг кустарников. Вдруг как раз напротив всадников поднялось густое облако пыли и быстро стало надвигаться на них. Не было ни малейшего ветерка; всадники остановили своих лошадей и всматривались в горизонт.
– Это убегает дикий буйвол! – сказал Тейтли, отпустив повода и двинув лошадь вперед.
– Погоди! Его преследуют! – вскричала Хоцитл.
– Преследует ягуар?
– Нет! За ним гонятся охотники, – возразила молодая женщина.
Тейтли поднялся на стременах. Его жена не ошибалась. Действительно, два всадника в пятидесяти метрах один от другого размахивали лассо над своими головами и скакали за обезумевшим животным. Тейтли снял седло со спины лошади, спустив его быстро на траву, и затем приблизился к стираксу (дерево – рослый ладан) с очень густой листвой.
– Полезай туда, – сказал он Летящему Змею, показывая на широкие ветви дерева, – и тщательно спрячься в листве.
Индеец с ловкостью обезьяны мигом взобрался на дерево. Ему передали ружье, и тотчас же Тейтли, Черный Коршун и Хоцитл изготовили свои карабины. Защищенные кустарниками, они готовились стрелять в случае необходимости. Буйвол бежал по направлению к индейцам, и, несмотря на то, что охотники перестали его преследовать, он с большим беспокойством продвигался вперед. По всей вероятности, они его загнали в засаду. И действительно, животное внезапно подскочило и остановилось как вкопанное. Подняв голову, буйвол огляделся вокруг себя и вслед за тем отчаянно вскрикнул, очевидно раненный. Он сделал несколько шагов к кустарнику, на который он пристально устремил взоры, и бросился на него, опустив рога; через несколько секунд животное упало замертво в двадцати шагах от наших всадников.
Тейтли, вскочив с лошади, подполз к буйволу, уже безвредному. Стрела с красными перьями проникла до половины в его грудь около левого плеча. Это излюбленная цель индейских охотников. Тотчас встав на ноги, Тейтли схватил медный рожок, висевший у него на перевязи через плечо, и издал на нем длинный продолжительный звук. При этом точно из-под земли выросли три охотника.
Два всадника, убившие буйвола, несколько секунд были в нерешительности. Но вскоре, пустив вскачь своих лошадей, подъехали к Тейтли, севшему уже на лошадь. Увидев его, они радостно восклицали, восторженно произнося его имя, и вслед за тем, пригнувшись к шеям своих лошадей, объехали несколько раз вокруг Хоцитл, благодарившую их за оказанный ей почет ласковой улыбкой.
– Разве мир уже заключен, что сыны мои так свободно охотятся в прериях?
– Нет, отец! – отвечал один из мицтеков. – Бог войны еще на алтаре своем, и жрецы каждое утро приносят ему в жертву перепелок. Но в прерии еще спокойно, так как только в двадцати милях от нашей деревни хотят поселиться белые люди.
– Присланные вами ко мне говорили, что эти грабители овладели вашими землями?
– Это верно, отец; они сжигают деревья, а также рубят их и строят себе из них жилища.
– Много ли их?
– Сотня, считая женщин и детей.
– Может, они, по несчастью, узнали, что Черепашья река изобилует золотом?
– Нет, по-видимому, они хотят засевать равнину.
– Надо, чтобы они были мертвы, прежде чем узнают, что громадное сокровище так близко от них – сказал Тейтли глухим голосом. – Но еще кровь не пролилась между ними и вами?
– Нет еще, ваши предводители не хотели на них напасть, не посоветовавшись предварительно с тобой.
– Это хорошо. А где теперь ваши начальники?
– Они в деревне и прислали нас сюда навстречу гонцам, посланным с просьбой о помощи.
– Посланные сопровождают двести человек моего отряда, – отвечал Тейтли, – и прибудут дня через три. Я поехал, не дожидаясь их сбора, так как опасался, что сыны мои уже сражаются с бледнолицыми. Через пять дней коршуны будут радоваться: мы приготовим им обильную пищу.
В это время подошли еще и другие индейцы с луками в руках. Услышав последние слова, сказанные Тейтли, они огласили воздух радостными гортанными возгласами и целовали руку Тейтли, который рассказал всем собравшимся о смерти своей лошади и узнал от них, что их явилось около двенадцати человек, что они стали лагерем около ручья, находящегося в полумиле отсюда. Буйвола разобрали по частям, так как каждый индеец вырезал себе из него ту часть, которая нравилась. Тем временем Тейтли и Хоцитл, оставив пеших с Черным Коршуном и Летающей Рыбой, в сопровождении двух гнавшихся за буйволом всадников поехали крупной рысью к месту привала маленького отряда.
Вскоре въехали в лес, а после получасовой езды очутились на полянке, находившейся на возвышении, с которой видно было все море, располагавшееся рядом всего в двенадцати метрах. Два шалаша из ветвей были уже устроены индейцами. Тейтли и Хоцитл, приветствуемые радостными возгласами мицтеков, гревшихся около костра, несмотря на то, что и без того было очень жарко, слезли с лошадей около этих шалашей.
В то время как индейцы повели лошадей к ручью, протекавшему поблизости и пробившему себе выход к морю под уступом скалы, Тейтли, в сопровождении Хоцитл, подошел к краю пригорка и, взглянув на море, вскрикнул от изумления. Маленькое судно, замеченное им несколько часов перед этим, было уже только в расстоянии мили от берега и стояло неподвижно с опустившимися парусами, так как в воздухе не было ни малейшего ветерка. Поверхность моря вся блестела и искрилась, так как солнце уже заходило и точно заревом громадного пожара осветилась часть моря и весь горизонт. Тейтли пристально всматривался.
– Что с тобой? – спросила Хоцитл, почувствовав, что рука, на которую она опиралась, немного содрогнулась.
– Мы теперь находимся как раз напротив Скорпионов, и целая тысяча незаметных камней скрыта под этой гладкой поверхностью моря, расстилающейся перед нами. Завтра утром весь берег будет усыпан обломками этого корабля, потому что тегуантепекский ветер задует тотчас по заходу солнца.
Возвращаясь к шалашу, Тейтли несколько минут говорил с индейцами, собравшимися около костра, а после того растянулся на траве и, положив голову на седло, уснул. Сидевшая около него Хоцитл подала знак мицтекам не шуметь, чтобы не тревожить сна руководителя. Молодая женщина с любовью всматривалась в лицо мужа, она отгоняла от него насекомых и вместе с тем изредка посматривала на шхуну. Но вдруг она заметила розовое облачко, появившееся на горизонте. Присматриваясь к нему, индианка зашептала:
– Предводитель прав. Тотчас задует тегуантепекский ветер, и люди, находившиеся на этом корабле, сегодня ночью лицом к лицу увидят грозного Тецкатлипоку, повелителя небес.
