Kitobni o'qish: «Большая игра в рукаве Ориона. Роман второй. «Золотое дно»»

Люди же, которых я вижу сейчас на руководящих постах в Русском Центре или на Русской Окраине, или в Союзе Памирских народов, или в Кавказской автономии – это клоуны, клоуны с разной формой шизофрении. Я бы им не копейки не дал, не то, что хороший корабль. А ещё у клоунов всегда есть хозяева, а я не вижу хозяев этих клоунов. И это мне не нравится.

Капитан Илья Афанасьев.

«Большая игра в рукаве Ориона».

Роман второй. «Золотое дно».

Посвящается Альберту Людвиговичу Вильдт,

русскому учёному немецкого происхождения,

чей взгляд был всегда обращён к звёздам.

август 2018

1. Стук в дверь.

MEPHISTOPHELES:

Wer lange lebt, hat viel erfahren,

[Nichts Neues kann für ihn auf dieser Welt geschehn.

Ich habe schon in meinen Wanderjahren

Kristallisiertes Menschenvolk gesehn.

"Faust". Eine Tragödie.

Johann Wolfgang von Goethe,

deutscher Staatsmann, Dichter und Naturforscher.

Мефистофель:

Кто долго жил, имеет опыт ранний

И нового не ждет на склоне дней.

Я в годы многочисленных скитаний

Встречал кристаллизованных людей.

«Фа́уст». Философская драма для чтения.

Иога́нн Во́льфганг фон Гёте, немецкий государственный деятель,

поэт и естествоиспытатель.

– Делай, что хочешь, Рязанцев – я махнул на него рукой и снял шлем. Кровь ещё бурлила по венам и стучала в висках в ожидании боя, но если честно, то я был рад, что с этими русскими всё-таки не придётся драться. И всё пытался быстро придумать, как мы выкрутимся из сложившейся ситуации. – Чертов актёр, – сказал я Рязанцеву.

– Что-то не похоже, чтобы ты выглядел расстроенным, – улыбнулся Павел.

Он крутил себя в кресле туда-сюда, как будто не случилось ничего серьёзного. Не было у нас на борту трёх лежащих в беспамятстве офицеров, союзного Ганзейскому Союзу флота, всего в нескольких тысяч километрах от нас не горела, подорвавшись непонятно на чем, терассаконтера Альянса Свободных миров, которую наш «Барон Врангель» должен был прикрыть и довести до планеты любой ценой, к нам на абордаж не заходит русский рейдер, наверняка с хорошей абордажной командой на борту.

– Давай-ка сыграем ёще немного, – попросил меня Павел, – Зайди за внутренний визор отсека, Франц, чтобы тебя не было видно. Если хочешь, скажу «пожалуйста».

– Ну что это за игры в прятки? – устало ответил я, садясь на обшитый металлокерамикой бимс, проходящий над палубой через переднюю, крайнюю часть рубки, так, чтобы меня не брали камеры.

Я мог только слышать, но похоже, Павел вызвал терассаконтеру.

На дисплее перед ним появился адмирал Франциско. Видно его мне не было, но голос был точно его – не перепутаешь.

– Адмирал, у нас проблемы, – услышал я голос Рязанцева.

– Почему снова Вы? – спросил дон Мариано, – Где капитан фон Кассель?

– Капитан фон Кассель находился с абордажной группой и, скорее всего убит, у нас попадание в абордажный отсек, – не моргнув глазом, доложил Рязанцев, – Ходовые двигатели выбиты. Корабль неспособен к манёвру. На нас заходит, предположительно с целью абордажа, русский рейдер класса «Всадник». Готовимся к отражению атаки.

Как много людей хотят меня убить, подумал я. Слишком много, за последнее время. А Рязанцев врёт как поёт. И ходовые двигатели подставил сам. Точно сам. Меня опять втёмную сыграли. Но поверит ли ему дон Франциско?

– Наши данные совпадают – сухо кивнул дон Мариано. – Почему не выходят на связь мои представители на Вашем корабле? – спросил он.

– Ваши офицеры находились с фон Касселем, в десантном отсеке, – сухо ответил Рязанцев. – Скорее всего, они погибли вместе с капитаном, – Всё, что могу сказать, дон капитан-навигатор.

– Искренне жаль, что ваш капитан погиб, – сказал Мариано таким голосом, что я чуть не расхохотался, от его сожаления, – Но почему-то не верю Вам, – добавил дон Мариано презрительно. Так, как будто бы он разговаривал с опасным, но тупым животным. – Жаль, что мне сейчас не до Вас. Мы не можем локализовать пожары.

Он не жаловался, не просил о помощи, он просто снисходил до низшего существа, с которым свела его судьба. Когда-то, когда он ещё был адмиралом, а я был оберлейтенантом герцогства Остзее, он очень разозлил меня своими манерами. В то время это чуть не стоило ему жизни.

– Вряд ли мы увидимся снова, адмирал, – сказал Рязанцев беспечно. – Русские уже отстрелили абордажные капсулы. Мы будем драться, но шансов мало. Засвидетельствуйте по возвращении, что мы выполнили свой долг.

– Думаю, русские возьмут Вас в плен в случае неудачного для Вас исхода боя. Вы же sapiens как и они. – Капитан Франциско произнёс слово sapiens так, как бы он произнёс «paramecium»*. – Впрочем, держитесь бодрее, майор, – сказал он, – Если через полчаса Вы не выйдете на связь – я попробую выбросить десант, с тяжёлой и всей техникой, что у меня осталась, на планету. Вряд ли мы спасём «Деву Марину». На планете мы разобьём лагерь так, чтобы продержаться до подхода ближайших крупных ганзейских судов с десантом. Если окажетесь на планете и будет возможность – выходите на сигнал лагеря. Моих сил вполне хватит, чтобы довести нашу операцию до конца. Это всё.

– Принято, дон капитан-навигатор, – ответил Рязанцев.

Экран отключился.

Как раз в это время раздался стук – я чуть не сказал «в дверь». Даже подумал, что это стук по обшивке рейдера, настолько он был громкий и натуральный – но стук не мог быть слышен сквозь шумопоглощение внешних контуров. Однако, сама мысль об этом, признаюсь, развлекла меня.

– Персональная система связи, – пояснил Павел, «стук в дверь», улыбаясь, убирая громкость и открывая шлюз, – Всё Игорь шутит…

Я помнил, что Игорем звали лидера русских ирредентистов Одинцова. Вот как. Так они друзья. Почему-то я не удивлён…

– Ты знаком с полковником Одинцовым? – спросил я Павла Рязанцева.

– Учились когда-то вместе, в Москве, в историко-архивном, – пояснил Рязанцев. – Гражданская специальность, знаешь ли.

– Интересная история у нас получается, – сказал я, всё ещё сидя на металлокерамике бимса, – Хоть кино снимай.

Индикатор кислородной насыщенности шлюза загорелся зелёным.

– Давай, – усмехнулся я, – пускай своих друзей.

– Надеюсь, – сказал Павел серьёзно, открывая шлюз и внося необходимые изменения в систему «свой-чужой», – они станут и твоими тоже.

– Посмотрим, – только и ответил я.

Я отключил и отложил за спину автоматическую винтовку, сел в кресло, закинул ногу на ногу, и с интересом приготовился наблюдать за происходящим.

Шлюз открылся, в него ввалилось целая толпа десантников, похожих на ос. Такое сходство придавала широкая жёлтая полоса, пущенная через устройство камуфляжа по черно-белому имперскому доспеху. Получался черно-жёлто-белый флаг. С момента захвата повстанцами «Орла», флаг стал прочно ассоциироваться с ними.

Из толпы, прямо к Рязанцеву, направился один из русских десантников, с большим таким вот «осиным» угольным шевроном на рукаве. По пути он снял шлем, и я узнал полковника Игоря Одинцова. Выглядел он совсем так, как его изображали медиа: лёгок, подтянут, мускулист, но не так тяжело, как принято в десанте. Он носил, как и Головин усы – как писали его поклонники и особенно поклонницы, это придавало ему сходство с русскими деятелями далёкого прошлого. Вероятно, это ему льстило, раз он их носил. На мой взгляд, выглядели, эти, слегка закрученные вверх, усы глупо. Сам Одинцов нравился людям, и, как я ранее уже говорил, был лично мне симпатичен тем, что слова у него не расходились с делами. По моему личному мнению – это был очень неплохой для русских вариант нового военного лидера, когда умение нравиться людям, решительность и военная удача сочетались в одном человеке. Время для Игоря Одинцова сейчас было тоже подходящее.

Как мне показалось, он был, немного, позёр:

– Павел…, – с радостью и явным удовольствием от встречи сказал Одинцов, подходя и обнимая Рязанцева, – это было грандиозно! Прими мои комплименты. Образцовый показательный бой, как на тренажёрах. Правдоподобность, азарт – всё на такой тонкой грани!

Русские вообще любят обниматься. Похоже, что объятия – ритуальный элемент их боевого братства. У имперцев это исключительно солдатский обычай. Совсем не могу представить себе, чтобы обнимались имперские или ганзейские офицеры. Дистанция.

– Игорь, – сказал Рязанцев, – хочу представить тебе: капитан рейдера «Барон фон Врангель», Франц фон Кассель.

– Рад видеть Вас, капитан, – сказал мне Одинцов на хорошем имперском. Он подал мне руку и по-имперски же щёлкнул каблуками десантных гравиботинок, – Полковник Одинцов, к вашим услугам.

– Я немного говорю по-русски, – сказал я, отвечая на приветствие – Могу сказать, что я Вас таким и представлял.

– Без хвоста, как у продвинутой части человечества? – пошутил Одинцов на тему модификаций тела у террисов, и добавил, – У нас мало времени, друзья, нужно решать, как действуем дальше, не поменялись ли наши планы. И вообще, мы можем остаться втроём? – спросил он то ли меня, то ли Павла.

Интересно, кто-то видел когда-нибудь терриса с хвостом?

– Капитан? – посмотрел на меня вопросительно Рязанцев.

– Всем покинуть отсек управления, – приказал я, оглядывая капитанский мостик.

– Я не могу, – раздался голос Юкки фон Бёма из его ниши. – Я здесь не один.

Глаза Одинцова окинули пространство отсека и, увидев фон Бёма и «скульптурную» группу из лежащих бескрайних с ним рядом, заиграли весёлыми искорками.

– Наш медик, лейтенант фон Бём, – пояснил Рязанцев.

– Разрешите полюбопытствовать, – спросил Одинцов, подходя к неподвижным телам офицеров Альянса, не подававшим никаких признаков жизни. – О! Вот как вы решили эту проблему. Остроумно. Ваш медик нам не помешает. А Вы не хотите выбросить этот мусор за борт, капитан? – спросил Одинцов, повернувшись ко мне.

– Я не успел подумать об этом, – сказал я, – настолько я не был в курсе, как Вы сказали Павлу «наших» планов, и Вашей спецоперации.

Одинцов с Рязанцевым переглянулись:

– Что Вы, капитан, – возразил мне Одинцов, – это ваша спецоперация! – Он особенно подчеркнул слово «ваша». – Я имею в виду Ганзу, продолжал русский полковник. – Как я понимаю, это очень большая спецоперация по спасению некоего капитана фон Касселя. Причем адмирал Ганзы Головин сильно рискует своей головой. Ведь так, Павел? – повернулся он к Рязанцеву.

Павел кивнул, с некоторой укоризной глядя на меня.

Ганзейские «гиены» Рязанцева, топая своими гравиботинками, вышли. Мы остались втроём в отсеке управления, если не считать Юкки фон Бёма с его подопечными.

– А почему Вы участвуете в их… – я запнулся, – в ганзейской… – в нашей, – наконец выдавил я из себя, – спецоперации?

– Тяжело Вам, капитан. – улыбнулся Одинцов, и плюхнулся в кресло, рядом с майором Рязанцевым, – Вы не возражаете? – спросил он то ли у меня, то ли у Рязанцева формальное разрешение.

Он с удовольствием покрутил себя в кресле, оглядываясь по сторонам, оценивая новый для него корабль:

– Хороши ганзейские инженеры, – сделал он комплимент ганзейскому кораблестроению, обдумывая ответ, на, вероятно, непростой для него вопрос. – Я участвую потому, что выбора у меня нет, – наконец ответил он мне. – Помните поговорку, про то, что «враг моего врага мне друг», капитан фон Кассель?

Я кивнул головой, оценивающе рассматривая его. Говорят, у русских это не принято, но мне было не до приличий и этикета.

– Мне, моим людям и идее, которой я служу, это выгодно, – продолжал Одинцов, разглядывая снова тела трёх бескрайних, вокруг Юкки фон Бёма.

– А какой идее Вы служите, полковник? – спросил я с интересом.

– Чтобы не говорить долго сейчас, ведь у нас мало времени, – сказал Одинцов, и искорки снова мелькнули в его глазах, – считайте, что я гуманист.

Рязанцев хмыкнул. Мне стало ещё интереснее. Я-то думал, что Одинцов начнёт говорить высокие слова о гражданской войне.

– Я абсолютно серьёзно, друзья, – настойчиво повторил Одинцов, – Вы ведь знаете, что эти представители «Свободных Миров», – он кивнул на лежащих террисов, – устроили на нашем Екатеринодаре. И Вы ведь точно помните ваш имперский Аахен, капитан, – он посмотрел на меня, – Ведь хорошо помните?

– Да – сказал я, – очень хорошо помню. Орбитальная бомбардировка.

– Города-побратимы, – зло вставил Рязанцев.

– Я думаю, мы все испытываем те же чувства, – голос Одинцова стал жестче. – Впрочем, вам ещё предстоит увидеть то, что осталось от Екатеринодара. Бомбардировка-то была со «всячинкой».

Я приблизительно понял смысл этого слова, но по оттенкам, почувствовал, что было что-то такое, чего я не знаю.

Мы помолчали, понимая, что времени у нас немного.

– Вы ведь уже слышали последние новости? – снова спросил Одинцов.

– Ты про десант на планету? – Рязанцев провёл тыльной стороной ладони по бритому подбородку там, где снова пробивалась щетина, – Хорошо у тебя работает перехват, Игорь! Это же случилось, можно сказать, только что.

– Я про десант, – подтвердил Одинцов, проверяя что-то на панели личного коммуникатора на предплечье, – Большой друг Ганзейского Союза, капитан-навигатор Мариано Франциско, начал эвакуацию экипажа своего линкора на планету, ещё когда мы подходили к вашему рейдеру. Сейчас на планету, – Одинцов ещё раз посмотрел рапорт, – пошла уцелевшая тяжёлая техника.

– Франциско говорил о своих планах во время сеанса последней связи – сказал Рязанцев. – Выглядел дон Мариано хреново, но, как всегда, гордо. Так что ничего хорошего от него ждать не приходится. Но ты же эвакуировал гражданских?

– Ришара насмотрелся? – ехидно спросил его Одинцов.

– Ну да, сказал Павел, – он из немногих журналистов, кто отвечает за свои слова.

Одинцов поморщился. – В общем да, отвечает. Толик хороший парень и всегда проверяет, но… Но его инсайды на мою тему только от меня.

– Деза? – закусил нижнюю губу Рязанцев, – Про эвакуацию гражданских – это была твоя деза?

– Частично, – ответил ему спокойно Одинцов, – Сам подумай, как я мог эвакуировать целую планету пиратскими рейдерами и шахтёрскими фрахтерами?

– То есть? – спросил Рязанцев.

– У меня, – пояснил полковник, – да что там у меня, – у всей оставшейся в живых гражданской общины русской колонии Екатеринодара, на такой фрахт просто бы не хватило денег.

– А то ты платил когда-то, Игорь… – сказал Рязанцев с лихой весёлостью.

– Я и тут не мог платить, – серьёзно сказал Одинцов. – И дело вовсе не в том, что нельзя было захватить пару грузовых кораблей Альянса. Как ты, наверное, знаешь – мы захватили несколько, с оружием, боеприпасами, медикаментами и едой – без них на планете, после бомбёжек, начался бы хаос.

– А в чем же дело? – с некоторой иронией спросил его Павел. Я видел, что он говорил с Одинцовым действительно, как старый друг, не боясь задеть и обидеть того случайно брошенным словом.

– Всё просто, – ответил ему Игорь Одинцов, – русскую власть на планете представлял я. Если бы я взял деньги гражданских, переживших две орбитальные бомбардировки, потерявших близких в этом огненном аду, это было бы неправильно. Кубанцы только что успешно пережили несколько штурмов со стороны Альянса. Наверняка агенты террисов воспользовались бы этим, чтобы дискредитировать ополчение. Представляешь себе сообщения в ресурсах интерсети: «Ополчение полковника Одинцова отбирает деньги у только что переживших орбитальные бомбёжки граждан русской колонии Екатеринодар?»

– Да уж, – сказал Павел, – таких бы нашлось много. Так как тебя не любят официальные медиа ресурсы – мало кого не любят.

– Точно, – согласился с ним Одинцов, – только я плевать хотел. Один «кракен» – не два «кракена», так у вас говорят, капитан фон Кассель? – задал он мне почти риторический вопрос.

– И как же Вы вышли из ситуации? – кивнул я ему в ответ.

Я знал, что самые известные и мощные ресурсы интерсети, принадлежавшие как Альянсу, так и КРПС, разорванного сейчас гражданской войной на несколько частей, демонизировали полковника Одинцова одинаково сильно. Несмотря на то, что причины для этого у них были совсем разные.

Ресурсы Альянса писали о нём и показывали репортажи о русских ополченцах много и часто. Началось это после того, как он со своим небольшим штурмовым отрядом захватил недостроенный «Орёл», а затем взял под контроль планету, на орбите которой стоял русский сверхкорабль в состоянии пятидесятипроцентной готовности. Было понятно, что Альянс рассчитывает добраться до русского космоса, на революцию в котором он потратил столько денег и сил. Демонизацию «русских ирредентистов», как людей Одинцова впервые начал ресурс «El Mundo Today»*, и подхватил «La Vanguardia»*. Серьёзные издания. Весьма. Такое действие привело к росту популярности Одинцова на русских планетах, с одной стороны, но формировала образ врага, не менее сильный, чем президент Андреев, в пространстве Свободных миров.

Ресурсы разорванной на части русской конфедерации, такие, как «Планеты 24», взорвались колоссальным количеством ток-шоу, где Одинцова представляли то честным, но глупым патриотом русских пространств, то опасным и безответственным мечтателем-одиночкой, давшим Альянсу прекрасный casus belli*, в нелёгкое время, когда русский космос ослаблен гражданской войной.

Ганзейский союз пытался игнорировать его в медиа-пространстве вообще.

Впрочем, доверие к официальным ресурсам, за время периода скатывания миров sapiens и praeteris, до стадии прямого вооружённого конфликта, упало на невиданно низкий уровень. Пропаганда и контрпропаганда началась с хороших, продуманных, логичных, правдоподобных мифологем, но, из-за перехода пропагандистской борьбы на уровень личного участия граждан в компании «за» и «против», материалы солидных ресурсов опустились до предельно низкого интеллектуального уровня. Всё для того, чтобы вбросы «материнских» издательств, формирующие мейнстрим, не «торчали» над любительским творчеством доверчивых граждан, хоть в «Imperium Sapiens», хоть в «Alianco de Liberaj Mondoj» *.

Потом произошло, на первый взгляд, нечто неожиданное. На фоне примитивной пропаганды, люди охотнее смотрели или читали частных журналистов – вроде Урсулы Вальдер, или Анатоля Ришара, а простой и понятный, честный и бескомпромиссный образ полковника русской контрразведки, несмотря на умолчание и многочисленные попытки изобразить его в чёрном свете, поднимался быстро в рейтингах популярности всё выше и выше.

– Так как же Вам всё-таки удалось решить проблему, полковник? – спросил я Одинцова.

– Да просто всё получилось, – ответил он, отмахнувшись, – на войне сложные схемы не работают.

– Шантаж, – пояснил Рязанцев, с ухмылкой, – это его любимый метод.

– Я не люблю это слово, – сказал Одинцов, поморщившись, – Павел преувеличивает. Мне больше нравится «ультиматум». Вполне правильный термин.

– И кому Вы поставили ультиматум? – спросил я, скорее для поддержания беседы.

Мне всё больше нравились эти двое русских, которые в короткой передышке спецоперации, остро ощущая временной лимит, вели, внешне неспешно, беседу.

– Сами подумайте, – ответил Одинцов, – не мог же я запугать достаточное количество пиратских капитанов в «серой», пограничной с Кубанью, зоне?

– Да уж, не мог, – усмехнулся Рязанцев, – даже до Головина дошли слухи, как быстро из Екатеринодара исчезло Временное кубанское правительство.

– Об этих клоунах, решивших поиграть в русскую идею, я и говорить не хочу. – поморщился Одинцов, – Но незадолго до моего прихода на Кубань, Фёдор Алексеич Головин, представлявший здесь Ганзу, пропустил такое количество судов русского флота, что я не мог не воспользоваться таким подарком… Я тогда сильно переменил своё мнение о Четвёртом адмирале Ганзы.

Похоже, что последняя фраза предназначалась мне.

– Так ты проводил эвакуацию планеты кораблями русского флота? – недоумённо спросил Рязанцев, – Ришар наврал в своих сообщениях?

– Ришар не врёт, – сказал Одинцов, – поэтому я и имею с ним дела. Приход осколков русского флота в серые зоны резко изменил в них расклад сил. Некоторые русские капитаны, по моей просьбе, были более убедительны чем я, апеллируя к простым чувствам гуманизма людей, которые, в силу своей деятельности, вынуждены были о них забыть. Я же говорил, что я гуманист. Пиратские капитаны эвакуировали своих соотечественников, попавших в беду, по своей, доброй воле.

– Я бы много дал, чтобы увидеть, как их уговаривали. – Покачал головой Рязанцев, улыбаясь.

– Я думаю, нам придётся многое увидеть в ближайшее время – перевёл разговор в деловое русло Одинцов. – Так что у нас по спасению капитана фон Касселя?

– Остался последний пункт, – сказал Рязанцев.

– Даже два, – сказал Одинцов, – что мы делаем с этими уродами? – он кивнул на террисов, – За борт?

Они оба посмотрели на меня.

– Я против, – неожиданно сказал я.

– Жаль, что Вы не убирали тела гражданских с улиц Екатеринодара, вместе с моими ребятами, – сказал Одинцов, – Вы бы не были таким гуманным.

– Я против, – повторил я, – Пока я капитан этого корабля. Это мои пленные. И это люди. Только другие люди. Вы же сами сказали, что Вы гуманист.

– Хорошо, – согласился Одинцов, – Тогда могу предложить Вам комплекты имперских сеток «Фау-5»*, как раз на этот случай. Вроде всё? – он посмотрел на часы, – По времени наш абордаж должен был завершиться.

– Недооцениваешь моих ребят, – обиделся Павел.

– Даже с твоими ребятами, – сказал Одинцов, – уже бы всё кончилось. Пора переходить на «Всадник». Ваш «Врангель» отбуксируем на «Орёл».

– Капитан, – обратился он уже ко мне, – вахту на рейдере оставим из Ваших или из моих людей?

– Господа, – ответил я, – к чему формальные вопросы? Признаться, с момента, когда я стал ганзейцем, я чувствую себя марионеткой, куклой какой-то. Вы же всё сами решили.

– Всё решил Фёдор Алексеич, – сказал Рязанцев, – Головин. Это его план, чтобы тебя спасти. А что касается «марионетки»… Ты не поверишь, Франц, но я давно чувствую себя точно так же.

– Самое странное, что я тоже, – сказал Одинцов. – С того момента, как связался с вашим адмиралом. Но хватит об этом. Если нет возражений, тогда на «Врангеле», для правдоподобности, останется моя вахта. И Ваш медик – он кивнул на фон Бёма.

– У вас был ещё какой-то вопрос, – напомнил я. – Мы решили только с пленными.

– Торпеда? – спросил Рязанцев у Одинцова, – у тебя ещё осталась хотя бы одна торпеда, Игорь?

– Осталось две. – ответил тот Рязанцеву.

– Вот и прекрасно, – довольно кивнул русский полковник. – Кстати, капитан, На «Орле» Вас ждёт сюрприз. Надеюсь, приятный.

– Не люблю сюрпризов, – проворчал я.

*«…так, как бы он произнёс «paramecium».

Парамеции, род инфузорий, здесь в значении – примитивные, одноклеточные.

*«…El Mundo Today»

"Мир сегодня"

*«La Vanguardia»

"Авангард"

*«…прекрасный casus belli»

Повод для войны.

*«…Alianco de Liberaj Mondoj»

интерлингва – «Альянс Свободных Миров».

2. Террасаконтера "Дева Марина".

…Отдельные философии рождаются из беспредельного океана возможностей (“всё”). Каждое рождение конкретной философии со всеми ее претензиями на исключительность есть нечестие по отношению к океану равновозможного. С неизбежностью наступает время наказания за нечестие рождения. Философии наказуются взаимным изничтожением друг от друга. Это изничтожение и есть философский процесс, а изничтоженное нисходит в историю философии – явленную часть беспредельного океана возможного. Орудие же этого изничтожения – рефлексия…»

Сергей Михайлович Половинкин.

"Всё". Опыт философской апологетики.

Хрестоматия "Философские сокровища Империи Сапиенс".

Раздел "Генезис современного русского сознания."

Русский рейдер «Всадник», имитируя успешный конец абордажа, швартовался к «Барону Врангелю». Сторонний наблюдатель, а в данном случае это мог быть капитан-навигатор Мариано Франциско, должен был бы с большой долей уверенности сделать вывод, что команда ганзейского рейдера мертва, или взята в плен. На что, как становилось ясно, и был расчёт Рязанцева, или адмирала Головина, или их обоих.

Русский рейдер правильно, с идеальной точностью, зашёл с правого борта, не теряя ни секунды напрасно, дал запрос на стыковку, и ещё до полной остановки, намертво «прилип» своим левым бортом, включив на считанные секунды, свои маневровые двигатели.

В швартовом шлюзе «Врангеля», находились первый взвод гиен и человек пятнадцать русских десантников, пришедших с Одинцовым на «абордаж». Было похоже, что эти ребята пересекались уже не в первый раз. По крайней мере, так мне показалось. Встреча незнакомых вооружённых людей – пусть даже и союзников – практически всегда сопровождается чувством настороженности. Оружие в чужих руках всегда рождает ощущение опасности. И если к своему оружию ты быстро привыкаешь, и оно становится скоро частью тебя самого, продолжением рук или внутренних чувств, то незнакомый вооружённый человек поневоле заставит тебя долгое время следить за направлением ствола его автоматической винтовки или его персональным местонахождением. Даже гражданские инстинктивно не переносят нахождение пусть и невооружённых, но незнакомых людей сзади, за спиной. Что говорить о людях, чья профессия – постоянное чувство опасности?

Но и «гиены» Рязанцева, и «осы» Одинцова, носившие название «Всадники», сейчас сидели группами на полу – рядом беспечно лежали оружие и шлемы, никто и не подумал оставить включёнными защитные поля на доспехах. Я услышал смех, типичные армейские шутки и истории.

– Чистая правда, – услышал я, как один десантник, сидевший совсем близко у двери, говорил другому, – мой первый день в училище, мы ещё совсем зелёные все, а препод наш выходит и говорит: «Будем знакомы, будущие господа офицеры, моя фамилия – подполковник фон Розенберг».

Смех. Хороший, дружеский смех.

Я тоже чуть усмехнулся. Такие подполковники, которые заговаривались иногда от преподавательской работы, были, наверное, у всех. Только нашего подполковника звали Жюсслен де Фуа. Среди моих однокурсников он стал известен тем, что как-то заснул во время просмотра учебного фильма по какому-то классическому произведению, и когда главный герой закричал: «Командир, что делать?» – не просыпаясь, громко приказал: «Всем перестроиться и повторить атаку». В другой раз отличники курса полетели с ним для знакомства с английской эскадрой в Лондон и в графе «ваш пол», что звучало по-английски, как всегда слишком кратко: «Sex», написали: «Natürlich, ja!». Подполковник де Фуа тогда собрал всех вечером и прочёл длинную и проникновенную лекцию о том, что он и его друзья, будучи курсантами, тоже озорничали, «и весьма», добавил он, но «офицер не может позволить себе то, что может простой солдат».

Прерывая мои быстрые воспоминания, Гюнтер Лютьенс, командир первого взвода «гиен», подбежал и встретил нас почти у самых дверей отсека управления. Смотрел он вопросительно и весело – как и положено хорошему младшему офицеру во все времена.

Одинцов кивнул ему, как старому знакомому.

– Готовьте людей к переходу на русский рейдер, – приказал я.

– «Ганза владеет всем», – громко сказал, кивнув мне и повернувшись к десантникам Лютьенс.

– «Так будет вечно», – нестройно и многоголосо раздалось в ответ – солдаты стали подниматься, подбирая снаряжение.

– Как у вас манерно, – съязвил Одинцов, разглядывая открывшуюся нам картину боевого братства штурмовых команд двух рейдеров, ещё недавно готовившихся к абордажу друг с другом.

– Завидуйте молча, полковник, – поддел его Рязанцев, стоявший рядом.

– Подготовиться к переходу через швартовый шлюз, – бодро приказал Лютьенс.

Загорелся зелёный свет, двери шлюза открылись перед строем солдат, оказавшихся теперь «нос к носу» со своими недавними вероятными противниками.

– ЗдорОво, «гиены»! – весело сказал кто-то из «всадников» полковника Одинцова, оставшихся на русском рейдере, – здорово, животные!

– От коней слышу, – не остался в долгу кто-то из «гиен».

– На русский рейдер – марш! – отдал команду Лютьенс, и наши люди, вперемешку с людьми Одинцова, потопали на «Всадник».

Я, Рязанцев и Одинцов уходили с «Врангеля» последними.

– Кони и собаки – друзья человека, – сам себе сказал Одинцов.

– «Гиены» – не собаки, – возразил Рязанцев, – они почти кошки.

– Все лучше, чем наши «друзья»-метаморфы, – сказал я.

***

Минут через пять мы уже были в боевой рубке «Всадника». Русский рейдер оказался невероятно похожим на ганзейский – то же расположение отсеков, та же внутренняя цветовая гамма сигналов, только десантный отсек побольше, а системы управления попроще. Ганзейские корабелы наверняка и здесь приложили руку, хоть русские и любили повторять, что они сами, всегда всё сами.

Георг фон Менгден, навигатор «Всадника», которого, как я успел услышать, Одинцов и русские коллеги называли «Юра», отшвартовался от «Врангеля».

– Приказы? – обратился он к Одинцову.

– Что с нашей террасаконтерой? – спросил тот, – Эти «тоже люди», которые заливают мирные города напалмом, – тут он посмотрел на меня, – прореагировали как-то на абордаж нашего рейдера?

Случайно или нет, но точки перехода, расставляемые Империей, делали и в лучшие времена русское пространство труднодоступным, практически изолированным от миров Альянса. Поэтому всё, связанное с homo praeteris, было для русских если в не в диковинку, то необычно. После последнего «сбоя» в работе точек тенденция только усилилась.

– У них пожары, – ответил Юра, – но террисы почти завершили эвакуацию. Уходили быстро. Почти бежали. В настоящее время щиты терассаконтеры отключены.

– Они что-то транслировали? – спросил Одинцов

– Передали два шифрованных сообщения, сказал фон Менгден, – перехват мы сделали и передали на «Орёл». Наши люди над ним работают.

– Надеюсь, что капитан-навигатор Франциско уже вас похоронил, коллеги, – сказал Одинцов нам с Рязанцевым.

– Хорошо бы, – подал голос Рязанцев, – Как ему в глаза смотреть-то теперь?

– В глаза мы ему смотреть не будем, – сказал Одинцов, – А то вдруг они у него фасеточные?

Какое-то время он рассматривал обречённый, огромный корабль, уже брошенный командой. Тот плыл в темном пространстве, как диковинный морской зверь. Обломки его нижних палуб, дрейфующие вместе с ним, напоминали стайки мелких рыб-падальщиков, вокруг мёртвого хищника. Корабли Альянса, как все корабли на свете, обладали своей, особенной красотой. В них было что-то и от древних галер, бороздивших моря на Старой Земле, и от морских хищников, таких похожих на любой планете, где есть океан.

– Давай торпеды, Юра, – сказал Одинцов навигатору, выводя на дисплей чертежи террасаконтер, и находя среди них «Деву Марину». – Давай торпеды, Георг, – повторил он, отмечая цель, – Одну в отсеки боеприпасов, вторую – куда хочешь, на свой вкус.

– Дайте чёткий приказ, капитан, – сказал фон Менгден бесстрастным голосом.

– Юра, – сказал ему Одинцов, поморщившись от дотошности своего офицера, – дай просто одну торпеду туда, где ещё не горит.