Kitobni o'qish: «Истории, написанные при свече»
Жена
Вы всё ещё не знаете, что такое истинная любовь? Тогда прочтите эту историю…
Предисловие от автора, или как я узнала эту историю
… В тот день, как у меня редко, но всё же бывает, всё с утра не заладилось: самочувствие и настроение было не ахти, на улице волчком крутилась холодная неприятная ноябрьская вьюга, а ещё у меня не было в тот день вдохновения на новое произведение. И я, ворча на все мелкие превратности жизни, побрела, укутавшись в библиотеку в надежде найти источник вдохновения, мало-мальски интересную зацепку для произведения, какую-то идею, тезис…
…В читальном зале библиотеки, сняв шапку и пуховик, я обложилась литературой всех жанров и видов, от классики и исторических энциклопедий, до жития святых и путеводителей для туристов. Час я просидела над этим делом, «а воз и ныне там». Тогда я отложила эти стопки книг и подумала: «Господи, Иисусе Христе, прошу, помоги, благослови меня на творчество, подай какой-то знак, какую-то мысль…»…
…Тут ко мне подошла давно знакомая пожилая библиотекарша и спросила:
– Людмила, а что конкретно ты ищешь?
– Ой, – закатила я глаза, отвечая – извините, я сама не совсем знаю. Я ищу любую интересную информацию, которую можно превратить в литературное произведения…
– Хм, Людмила, а почему бы тебе не просмотреть в таком случае не книги, а архивные документы, что есть в нашей библиотеке? Иногда обычная жизнь бывает интереснее всех писательских выдумок… – посоветовала мне библиотекарша.
– Ой, как я сама об этом не подумала? Благодарю вас за такой нужный совет! – с радостным трепетанием ответила я и начала копаться в архивных документах. Конец 20 века, середина 20 века, начало 20 века, конец 19 века, середина 19 века…
И тут среди множества разных документов я наткнулась на затёртую записную книжку, стала читать…
… То, что я прочитала, вызывало какие-то невероятные чувства: и интерес, и восхищение, и жалость, и смех, и слёзы: в записной книжке наспех накарябала свои воспоминания неизвестная историкам жена декабриста…
… Но для меня это было скорее не об истории или политике, а о женской доле, о христианском долге, настоящей христианской великой любви.
Конечно, я изменила имена большинства героев, названия некоторых городов, сделала, как писатель, большую художественную обработку, чтобы каракуль в записной книжке получилось художественное произведение литературы, но я постаралась сохранить главное: те чувства, которыми делилась со всеми главная героиня, её подвиг, как настоящей христианки и жены…
Воспоминания Елизаветы Николаевны Лунной
… Я долго собиралась духом, чтобы начать писать свои воспоминания, потому что понимала, что вспоминать всё прошедшее заново будет больно, но я уже настолько закалённый жизнью человек, что точно знаю, что смогу это сделать. Для чего? С какой целью? Наверное, просто поделиться с потомками своей историей, может, она в чём-то поможет некоторым людям.
С чего начну? Наверное, представлюсь: Елизавета Николаевна Лунная, бывшая княгиня Лунная…
Сейчас мне пятьдесят лет, я смогла с дочерью вернуться в свою дворянскую усадьбу в Санкт-Петербурге, но до этого момента я пережила приключений…
… Наверное, даже больше, чем человеку нужно…
А началось всё в 1823 году, когда мне исполнилось девятнадцать лет.
… Я прекрасно помню тот знаменательный в моей судьбе день, до выезда на первый в моей жизни бал оставалось полчаса, я была так свежа, белокожа, румяна, тёмно-синие глаза сияли счастьем, волосы были собраны в чудесную модную причёску с пучком, русыми буклями, белыми перьями, цветами. Да и сам наряд, который так старательно поправляли служанки, был очень мил: пышное персиковое платье с оголёнными плечами обилием кружев и бантов.
Отец мой, граф Брошкин, был невероятно светлым и жизнерадостным, несмотря на свои почтенные года и слабое здоровье, человеком, все, кто нас знал, всегда утверждали, что я очень похожа на отца и внешне и характером, в отличие от моей восьмилетней скромной сестры Наташи.
– Так, – заходя в комнату, весёлым, шуточным тоном скомандовал отец – служанки-крестьянки, раз кончили свою работу, идите из барских комнат! – потом он обратился ласково ко мне – Ну, солнышко ясное, синеглазое, ты готова показать свои музыкальные, танцевальные таланты и красоту на балу?
– Конечно, готова, батюшка родимый! – радостно воскликнула я.
– Какая же ты, доченька милая, прехорошенькая, какие же у тебя глазки чудесные, когда ты радуешься чему-то! Оставайся такой, пожалуйста, всегда. И, вот ещё: на балу будет несколько молодых людей, князь Лунный, граф Свистунов и граф Соколов, я попрошу тебя во время танцев пообщаться с ними и выбрать кого-то в женихи… – тихо и нежно изрёк отец.
Я задумалась в напряжении, порхающее настроение чуточку поубавилось, я жила с отцом складно и ладно, он был мудрый, спокойный, ласковый и совершенно не строгий, мне не хотелось скорее выходить замуж. Размышляя, я не заметила, что Наташа подслушивает нас.
– Наташа, чудо ясноглазое моё, бегом в детскую, у старшей сестрёнки очень важный день! – с милым задорным смехом сказал Наташе отец, и сестра скромно пошла, а я направилась к карете…
… На балу у меня всё вызывало восторг: танцы, богатый зал, роскошные платья и причёски дам и их дочерей, блеск бриллиантов, шуршание кринолинов и юбок.
… Между танцами, полонезами, вальсами и мазурками, я со всеми играла и в жмурки, и в ручеёк, и в буриме, а её все попросили меня сесть за рояль, сыграть и спеть какой-то романс…
Я села за инструмент и начала песню:
«Что же такое любовь,
Кто мне даст ответ?
Тот ли суженый мой,
Чьё письмо храню, как секрет?
Ты ли моя судьба,
Ты ли Богом мне послан?
Я когда-то пойму и сама,
Только бы не было поздно…».
Когда я кончила игру и пение, раздались аплодисменты всех гостей бала, и тут я увидела молодого человека примерно года на два старше меня…
Моё внимание полностью приковалось к нему, я понимала, что так бесцеремонно рассматривать человека моветон, но ничего не могла с собой сделать. Таким я его на всю жизнь запомнила…
Военная офицерская форма, благородные черты лица, аккуратная стрижка, бакенбарды и завораживающий взгляд светло-серых глаз…
Я подбежала лёгкой походкой к отцу и с волнением спросила, аккуратно указывая веером на того офицера:
– Батюшка, кто это? Ты знаешь этого офицера?
Отец ответил мне с ласковой улыбкой:
– Доченька, это и есть князь Афанасий Георгиевич Лунный. Он тебе по сердцу пришёлся, не правда ли?
– Что правда, батюшка, то правда… – опустив в пол стеснительно синие глаза, подтвердила я.
– Ну, тогда вам поговорить нужно, он меня не первый раз просил отдать тебя за него замуж, я знаю его только с самых лучших сторон, мне бы хотелось, чтобы у вас всё сложилось, и вы обвенчались… – радостно произнёс отец и быстрыми шагами ушёл…
На галоп Афанасий Георгиевич пригласил меня, мы порхали в танце, как два счастливых мотылька, беседовали, рассказывали каждый о себе, Афанасий остроумно при этом подшучивал над собой и делал милые комплименты мне…
… Я рассказывала о том, что я люблю читать, и далеко не только французские любовные романы, мои вкусы разнообразны, что умею вышивать и вести хозяйство в усадьбе, а больше всего я люблю музыку, пение и танцы. Афанасий же рассказал о себе, что несёт военную службу офицером, тоже любит чтение и музыку, ему очень понравилось, как я исполнила романс…
… С бала я возвращалась домой в чудесном настроении, отец с глубокой нежностью подшучивал на до мной:
– Ой, Боженька порадовал: у моей доченьки первая любовь! Взаимная! Ой, доченька хорошенькая, вижу амурчики в твоих синих глазах…
Я только улыбалась смущённо, да букли русые теребила…
… Полгода мы с Афанасием общались каждый раз, когда нам представиться возможность увидеться на балах, в литературных гостиных, в театре, в церкви. Если мы виделись, то сразу же начинали милое щебетание влюблённых соловушек, иногда он читал мне стихи о любви, а я пела романсы. Мы чувствовали рядом с друг другом, как родные, могли поделиться самыми сокровенными мыслями, мечтами…
… Как прошло полгода так сладко, приехал он со всей роднёй, сватами и подарками просить у отца моей руки. Я, конечно же, рада была за любимого замуж выйти…
Ох, и пышная свадьба была! В украшенных белыми цветами каретах вся родня и друзья прибыли в Исаакиевский собор, где нас с Афанасием и обвенчали. И тяжко службу стоять, и радостно, будто чудо распрекрасное увидел. А уж какое платье мне у модистки-француженки заказали на венчание! Пышное, из белого атласа, с бриллиантами, венком из белых роз в голову и длинную вышитую фату…
Как же мой милый Афанасий неподдельно восхищался мной! Отец просто плакал от счастья, а маленькая Наташа в нарядном сиреневом платье с кружевами и бантиками с радостным смехом бегала между гостей, когда венчание кончилось, и мы поехали в усадьбу Афанасия на бал в честь свадьбы…
– Папа, папочка, я так хочу на бал, можно мне? Можно? – спрашивала Наташа у отца, а тот с милой улыбкой погладил её пальчиком по носику и ответил:
– Нет, милая доченька, пока нельзя, ты ещё маловата немного для балов!
Как же красиво и романтично прошёл свадебный бал! И как жаль, что меня нисколько не насторожил странный круг друзей моего любимого супруга, а ведь могла бы ведь заподозрить: странновато отчужденно, таинственно, даже немного агрессивно вели себя его многочисленные друзья…
Но нет же! Счастье слепо, не даром говорят…
… Мы жили в браке около двух лет, на календаре был уже ноябрь 1825 года, мне было на тот момент двадцать один год, а Афанасию – двадцать три. Мы это время, как в раю жили, как Ромео с Джульеттой друг друга любили, он меня как куколку наряжал: всё самое красивое, дорогое, французское, от капора с кружевным зонтиком и до шикарных пышных платьев из дорогих тканей с кружевами…
Я почти каждый день ездила к отцу с сестрёнкой, которой десять лет исполнилось, я радовалась, что у меня такая смышленая не по годам младшая сестра, и беспокоилась о здоровье батюшки, оно почему-то ухудшаться стало. Часто в церковь ездила, долго молилась за отца…
А ещё моё счастье омрачало то, что Афанасий с последний месяц часто и надолго уезжал к тем самым странным друзьям, приезжал от них всегда раздосадованный, чем они там занимаются.
– Да милый мой, хороший, что вы там такое делаете, я ума приложить не могу! Зачем тебе, любезный мой, друзья такие с причудами?! Или разлюбил ты меня и не к друзьям, а к девице ездишь какой? – со слезами спрашивала каждый раз его я, мои нервы на пределе были, но он спокойно отвечал:
– Супруга ненаглядная моя, не плач, не расстраивайся, я не хочу тебя огорчать, я тебя очень люблю, выкинь эти глупости из головы, а друзья у меня очень хорошие, мы просто политику обсуждаем…
… Я успокоилась после таких слов, и, как оказалось, зря…
14 декабря он встал до восхода солнца и стал куда-то спешно собираться, какие-то документы и свои записи или прятать под обивку мебели, или сжигать в камине.
Я от испуга выбежала ошарашенная, с круглыми глазами своими синими бросилась на шею ему с расспросами:
– Милый, любимый, что случилось? Беда какая-то?
А он посмотрел на меня со слезами в серых глазах, нежно-нежно обнял, прижал к себе и прошептал:
– Пока не знаю сам, счастье или беда получиться, но иду на риск большой во имя страны нашей, России, так что женушка любимая ненаглядная, молись Христу за меня и знай: я тебя люблю больше себя, никогда не забуду глаз твоих синих бездонных, как океан…
У меня внутри всё то холодело, то горело, я прижималась к нему, как к самому дорогому в жизни человеку, но Афанасий аккуратно снял мои руки с его плеч и мола ушёл…
Я какое-то время сидела в нарядной изящной гостиной совершенно неухоженная, в домашнем платье в полной растерянности, когда увидела у камина листок бумаги. Я подняла запачканный чернилами листок и прочитала: « 14 декабря на Сенатской площади восстание».
Тут только я поняла с ужасом, что натворил мой муж! Я, не переодевая домашнего платья, надела шапочку меховую с вуалью, валенки, шубку и крикнула на крепостную крестьянку:
–Агафья, скажи, если знаешь скорее, как попасть на Сенатскую площадь!
Милая Агафья, добрейшая душа, посмотрела на отчаяние на моём лице, накинула полушубочек и ответила:
– Барыня-благодетельница, давайте я вас провожу пешком короткой дорогой, потому что в карете дольше ехать будете…
Я вскрикнула:
– Конечно, веди, веди меня туда, Христа ради!!!
И мы побежали по улицам Санкт-Петербурга. Ветер был ледяной, просто невыносимый, моя шапочка давно слетела головы, а бежала за Агафьей, только нервно откидывая длинные взъерошенные русые волосы, что падали мне на лицо…
Руки мои просто закоченели, но это я сейчас вспоминаю, а тогда я этого почти не замечала…
… И, когда мы оказались на Сенатской площади, я с ужасом закричала: по многочисленным восставшим офицерам уже шла пальба, свистели пули, со страшных грохотом палили пушки, лёд на Неве трескался, а в самом центре восставших воевал мой ненаглядный Афанасий!!!
Я, не боясь всех пуль и пушек, побежала к нему, от пережитого ужаса крича, поскользнулась, растянулась на льду, но, Афанасий увидев меня, крикнул:
– Лиза! Лиза, беги домой, скорее!!!
… Ужасающие до холодного пота звуки взрывов, пальбы и криков не прекращались, а я всё лежала на льду и уливалась слезами, когда ко мне подскочила Агафья со словами:
– Барыня, уходить нужно нам отсюда Христом-Богом прошу, давайте помогу вам встать…
… Спустя полчаса я сидела в усадьбе в спальне, парила ноги и пила чай с ромашкой, мятой и мелиссой, а Агафья расчёсывала меня, готовила мне другое платье, чтобы я переоделась…
Два дня я ничего не могла делать толком, только лежала в кровати, пила травяные чаи Агафьи и по сотому кругу читала «Отче Наш» и «Кресту Животворящему»…
На третий день я собралась с силами встать, одеться в любимое васильковое пышное платье с кружевами, завить букли и выйти к завтраку, Агафья приготовила мою любимую запеканку творожную…
… Вдруг крепостной мальчишка подбежал ко мне с вопросом:
– Барыня, не серчайте, но к вам приехал какой-то господин важный, из государственной канцелярии, говорит, что увидеться ему с вами нужно…
Я заволновалась, но как можно спокойнее ответила:
– Проводи этого господина из канцелярии ко мне в столовую, я разберусь…
… В столовую вошёл важный чиновник с седыми бакенбардами и пенсне и начал речь:
– Здравствуйте, уважаемая Елизавета Николаевна Лунная, позвольте представиться, Эраст Юрьевич. Вы, сударыня, знаете, что ваш муж лишён всех званий и дворянских привилегий и приговорён к каторжным работам?
Я чайную ложечку серебряную от неожиданности уронила, сначала просто молчаливо паниковала, а потом спросила:
– А где он будет отбывать срок? Я могу поехать туда, чтобы быть рядом с ним, видится, когда разрешат?
– Да, ваша светлость, вы можете поехать за супругом, видеться в отведённые часы, так уже поступили одиннадцать дам, чьих мужей, женихов или братьев сослали на каторгу, но я должен вас предупредить, что, если вы захотите так сделать, то тоже потеряете все дворянские привилегии, усадьба с землями и крестьянами будет конфискована. Там же вы будете жить в очень бедных условиях в нищем домике без всяких привилегий, вы будете носить вместо титула позорное звание жены каторжника, в родной дом вы не вернётесь, с родными не увидитесь и не сможете даже переписываться. Если вы готовы жить в так, то я пойду к начальству оформить все документы…
Я выслушала это всё, и меня нисколько не испугали те суровые условия, в которых я буду жить рядом с мужем, единственное, что меня смутило, это то, что отец в последнее время болел, а Наташе всего десять лет, я испугалась, что сестрёнка может остаться совсем одна, если отец отойдёт ко Господу, а я буду где-то далеко в Сибири…
– Я дам вам ответ завтра! До свидания, Эрнест Юрьевич! – вскрикнула я, надела сапожки, шубу и капор и поехала в отчий дом в карете, беспрестанно подгоняя кучера.
Скинув шубу на руки крестьянки, что встречала меня у входа, поднялась по лестнице к комнату отца…
… Он лежал в кровати непривычно бледный, осунувшийся, я встала со слезами у его кровати на колени и изрекла:
– Батюшка, милый, любимый, у меня сейчас горе: моего мужа на каторгу сослали, я очень люблю его, хочу за ним в Сибирь ехать. Меня ни капельки не пугает, ни потеря богатств и титула, ни суровые условия жизни в Сибири, ни нищета в которой я буду там жить, ни позорное клеймо жены каторжника. Я так люблю Афанасия, что все эти тяготы для меня мелочью будут. Я беспокоюсь только за вас с Наташей, я боюсь, что вы без моей помощи не справитесь, а ни дай Бог Наташа ещё сиротой останется без никого из родни. В общем, я поступлю так, как благословишь меня своим отцовским благословением поступить ты!
Отец долго смотрел на меня глубокими синими глазами, а я сидела на коленях со склонённой головой, когда он вдруг тихо, но уверенно сказал:
– Доченька, я горжусь тобой, не бойся ничего! Дай мне икону Христа из Красного угла, я благословлю тебя за мужем в Сибирь ехать!
Я со слезами подала икону, отец благословил меня и закончил речь:
– Всё, доченька, нам тяжело, не будем долго прощаться, чтобы не было ещё тягостнее, езжай со спокойной душой!
Я заплакала, поцеловала его морщинистые руки и выскочила в холл, где, оказывается, меня ждала сестра Наташа.
Десятилетняя сестрёнка в кружевном платье смотрела на меня с явным гневом.
– Я всё слышала, Лиза, ты предала нас с папой, уезжаешь за мужем далеко и навсегда, ты нас не любишь. Ты – глупышка, если ради мужа оставишь семью, всё, что тут имела, и уедешь в эту холодную далёкую Сибирь! – крикнула на меня, нахмурив бровки, Наташа.
– Прости, прости меня, сестрёнка, но я не могу иначе… – пролепетала я и, чтобы не мучиться, скорее убежала в карету, ехала и плакала…
Своё решение Эрасту Юрьевичу я озвучила, он помог за неделю оформить все документы, я продала бальные платья и драгоценности, собрала маленький сундучок с вещами и деньгами, переоделась в простое тёмно-коричневое платье с шубкой, валенками и капором, помолилась перед дорогой и села в сани со своим сундучком. Мне предстояла нелёгкая дорога в Тобольск…
… Только точно мы ехали, я не скажу, потому что моё здоровье оставляло желать лучшего: я чувствовала физическое изнеможение, жар, озноб, сонливость, я еле сидела в санях этих. Но, чем дальше сани удалялись от больших город в Сибирскую тайгу, тем больше меня восхищала природа Сибири: под покровом блестящего, как хрусталь, снега могучие хвойные деревья казались особенно сказочными, тишина леса и запах хвои успокаивали и заставляли меня быть ещё более сонливой…
… Мы ехали примерно чуть больше двух недель, когда вдруг погода резко ухудшилась: началась настоящая сильная метель, из-за бурана ничего не было видно, только одна сплошна белая стена…
Я не на шутку испугалась, протараторила ямщику:
– Нас же занесёт здесь, мы же погибнем! Что делать?
Старенький ямщик, покашляв, прошамкал:
– В такую метель ехать опасно, нужно бросить сани и искать побыстрее человеческое жильё…
Я в волнении бросила сани, мой сундучок с вещами и побежала за ямщиком, думая: «Господи, помилуй, хоть бы нам повезло найти укрытие, а то тут ведь глушь лесная, ни души, откуда жилью-то здесь взяться!».
Мы с ямщиком набрели на маленькую избёнку, я, обрадовавшись, постучалась…
Когда же дверь открылась, то моя радость сменилась настоящим ужасом: в дверях стояли большой группой крепкие мужчины с оружием, по их виду и поведению я поняла, что это – разбойники!!!
Можете представить мой ужас и моё удивление: я слышала о разбойниках, но там, в Санкт-Петербурге с его роскошными дворцами, церквями, торговыми лавками, мне всегда казалось, что это – какое-то предание из древности, что уж в золотом 19 веке такого не бывает, а тут они стоят перед моим носом!!!
– Бегите, сударыня!!! – крикнул мне ямщик.
От испуга я побежала сквозь пургу, не разбирая ничего перед собой, а разбойники стреляли мне вслед, одна пуля очень больно врезалась мне в плечо, я упала в холодный сугроб и подумала обречённо, что на этом моя песня спета, отмучилась я уже, скоро у Господа в Царствии Небесном буду…
Но тут я услышала топот копыт и грохот кареты, из неё вышли три дамы, одетые, примерно, так же, как и я, только им было больше лет…
– Ну, что мы ждём? Надо поднять бедняжку, не оставим же мы её замёрзнуть! – произнесла самая статная и старшая из них, они помогли мне подняться и сесть в их карету.
… Я немного посидела в карете, очнулась от испуга, а потом воскликнула:
– Благодарю вас, благодарю от всего сердца, многие вам лета за вашу доброту христианскую! Вы, наверное, три Ангела, которых ещё Господь Аврааму посылал!
– Перестаньте, право, сударыня, мы всего лишь жёны декабристов, которых за восстание на Сенатской площади сослали на каторгу. И мы не могли вам не помочь, как православные люди… – спокойно ответила та самая, статная и старшая из них.
– Ой, – не выдержала от удивления я – моего мужа тоже сослали на каторгу за участие в восстании четырнадцатого декабря на Сенатской площади! Я тоже, получается жена декабриста…
– Тогда давайте познакомимся! – радостно и дружелюбно произнесла самая маленькая и молоденькая – Мадам Александра Григорьевна Муравьёва…
– Мадам Мария Николаевна Волконская… – мягким голосом представилась средняя дама.
– Мадам Екатерина Ивановна Трубецкая… – представилась самая статная красивая и старшая из них.
– Елизавета Николаевна Лунная… – представилась в ответ я…
… Тут я почувствовала сильное головокружение, потерю сил, всё поплыло у меня перед глазами…
… Какой-то отрезок времени я совершенно не помню, наверное, я потеряла сознание. Помню, что очнулась от обморока уже не в карете, а в незнакомой скромно обставленной светлице в кровати, а на раненном плече я увидела перевязку.
Рядом с этой кроватью стояли доктор с пулей в руке и мои новые подруги.
Екатерина сделала позу руки в боки, нахмурила брови и сказала:
– Ты, Лиза, посмотри, посмотри на то безобразие, что держит в руках доктор: эту пулю он из твоего плеча достал! Как, не понимаю, как можно не чувствовать пулю в плече и продолжать дорогу спокойно! Ты же могла погибнуть от потери крови! Лиза, не будь такой легкомысленной к себе! Тебе повезло, что мы совсем близко к Тобольску были, довезли тебя до домика для жён каторжников, и нашли врача!
Доктор же спокойно обратился к ней:
– Не волнуйтесь, мадам Трубецкая, пулю я вытащил, рану обработал и перевязал, как делать перевязки, вам объяснил, так что выживет, никуда не денется. Напоите её горячим чаем, чтобы она согрелась, и хорошо кормите её…
Доктор ушёл, а меня напоили горячим чаем с сушками, накормили тарелкой борща, и мне стало сразу лучше: я согрелась, плечо перестало болеть, в животе царили тепло и сытость впервые за дорогу, сознание и настроение стали совсем ясными.
Пять дней Екатерина, Александра и Мария заботливо ухаживали за мной, постоянно подкидывали в печь дрова, чтобы в комнате было тепло, готовили мне простую, но сытную еду, поили чаем, делали перевязки.
– Ой, – испугалась я – Я сразу предупреждаю, что у меня за душой ни копейки, сундучок с деньгами и вещами я потеряла где-то в лесу вместе с санями, когда убегала от разбойников, я не смогу заплатить вам за такую помощь…
Трубецкая забавно закатила глаза и возмутилась:
– О, Господи Вседержитель, она ещё будет нам деньги за помощь платить! Лиза, успокойся и выздоравливай, ты нам ничего не должна за помощь! О каких деньгах может идти сейчас речь, ведь мы – жёны каторжников в Сибири, мы должны помогать друг другу бескорыстно, иначе просто не выживем!
Когда я выздоровела, то сходила к начальству острога, получила документ, где указывалось, когда и сколько я могу проводить свидания с мужем на территории острога, что разрешено передавать из вещей и еды, когда и насколько он может уходить из острога ко мне в домик для свиданий наедине, без свидетелей ( меня этот документ обрадовал несказанно, условия для каторжника были очень лояльные на удивление).
В первую очередь я собрала большую сумку со всякой едой и в указанное в документе время подошла к сторожевому со словами:
– Здравствуйте, я – жена каторжника Афанасия Георгиевича Лунного, можно увидеться с ним сейчас, в документе было указано, что в это время у нас три часа на встречу, я передачу ему собрала, там только еда, ничего, что запрещено передавать, нет. Можете проверить…
Сторожевой посмотрел в сумку, а потом ответил:
– Проходите, сударыня, сейчас его приведут к вам…
Я аж задрожала, сердце выпрыгнуть из груди готово было, я не знала, каким я его увижу, как он воспримет мой приезд…
Тут застучали цепи и два солдата привели моего ненаглядного Афанасия, сняли цепи…
Он стоял похудевший, замученный, болезненный, увидев меня, ликующим тоном вскрикнул:
– Солнце ясное моё, Лизонька, ты ли это, синеглазое чудо моё?!
У меня слёзы потекли, я бросилась обнимать, целовать его, забыв обо всём на свете! Обо всём, кроме того, что ему сейчас тяжелее некуда, чувства любви, сопереживания накрывали меня с головой…
Мы, наверное, полчаса целовались, стоя в обнимку, и плакали в три ручья оба. Только потом я уже смогла обыкновенно разговаривать, дала ему в руки этот мешок со всякой едой, стала расспрашивать, как так получилось, как он здесь живёт…
– Знаешь, Лизонька моя милая, уж больно красиво, благородно говорили декабристы, вот я и встал в их ряды, я думал, что стране пользу принесу, а получилось, что и пользы не принёс, и нас с тобой подставил. Как житьё здесь? Да по-всякому, терпимо, только еда слабоватая и работа очень тяжёлая, больше ни на что не пожалуюсь… – говорил Афанасий – Но зачем же ты поехала за мной в Сибирь? Ты же могла бы остаться дворянкой, выйти замуж второй раз, тебе совсем не много лет…
А я, прижавшись к груди Афанасия, ответила:
– Нет, нет, я тебя не брошу, не предам, не нужен мне никто другой…
Эти слова вырвались сами из глубины сердца.
Как наше время истекло, обняла я ещё раз любезного супруга, на сумку с едой взглядом показа, прошептав:
– Там еды полно всякой, кушай, я тебе послезавтра ещё всего принесу…
Сторожевой забавно закашлял и промямлил:
– Всё, супруги, на сегодня кончилось свидание ваше, ничего, раз уж дама здесь и получила разрешение видеться с ссыльным мужем, то теперь будете часто встречаться…
Я направилась к воротам отрога, вышла на улицы Тобольска, дошла быстрым шагом до своего домика, попила чаю, поставила вариться ужин: картошку с кабачками, а сама села за стол и всё думала. У меня в голове мысли разные о том, что случилось с нами, со страной, что дальше будет, как там, в Санкт-Петербурге, отец и сестрёнка, какая доля бедной Агафье досталась…
Вдруг в комнату резко вошла Екатерина Трубецкая и с порога возмутилась:
– Лиза, милая, у тебя ведь палёным пахнет! Пожар сделаешь, нельзя же так!
Я очнулась от своих раздумий и кинулась к печке, но опоздала немного: картошка с кабачками превратилась в угли.
Екатерина тяжело вздохнула, сделала «руки в боки» и проворчала:
– Лиза, я всё понимаю, столько потрясений сразу пережить нелегко, но надо как-то уже взять себя в руки немножко и постепенно начинать привыкать жить в таких условиях, а не в шикарном Санкт-Петербурге…
Я сначала от таких слов ещё хуже расстроилась, а потом собрала волю в кулак, сжала зубы, чтобы не заплакать, и тихо ответила:
– Хорошо, учите меня всему, подсказывайте…
Александра, Екатерина и Мария взялись моему обучению, как выразилась Трубецкая «жизни храброй сибирячки и мужественной жены декабриста-каторжника»…
Незаметно пролетело три года, потому что один день сравнительно мало отличался от другого, хотя, конечно, истину говорят, что двух совершенно одинаковых дней, как и людей, не бывает…
Я научилась готовить разнообразные блюда из той простейшей еды, что тут могла купить, колоть дрова, шить сама себе тёплую и простую одежду, и многому другому.
Мы виделись с ненаглядным Афанасием постоянно, через день, мы общались по три часа, и это были особо счастливые моменты, я всегда передавала ему сумку с едой. Скоро меня стали пускать к нему в камеру, а потом даже изредка отпускать его из острога ко мне в домик на определённое время…
… Я уже привыкла за три года к такой жизни, крепко подружилась с Александрой, Екатериной и Марией, летом вообще всё легко давалось, тяжелее зимой было, приближение зимы я всегда особо боялась. Мороз на улице просто жуткий был, вьюжило, темнело рано, да в домике приходилось в шубе ходить, свечами приходилось заранее запасаться…
Когда я с мужем проводила время, я не чувствовала себя как-то угнетённо, мне казалось, что я в красивом любовном романе, но, когда я оставалась зимним холодным вечером одна со свечечкой…
Я начинала вспоминать отца, сестрёнку, счастливое детство, когда я была не Лунная, а Брошкина, свадьбу с любимым, и такая тоска, такое чувство уныния на меня накатывали, что я забивалась в угол и тихо плакала…
Когда я поделилась этими чувствами со своими подругами, все трое наперебой стали успокаивать меня:
– Не переживай, подруженька, не переживай, Лизонька, у всех та же проблема: у нас родители, дети там остались, мы тоже о них ничего не знаем, тоскуем, но ничего с этим уже ни сделаешь…
Так прошло ещё два года, мне уже двадцать шесть лет исполнилось, я ещё лучше привыкла к Сибирской жизни, с мужем милым мы виделись всё чаще и дольше. Наши ласки были наполнены теплотой и любовью, я всегда старалась получше накормить Афанасия ненаглядного, а то с этими тяжёлыми каторжными работами совсем исхудал, измучился…
Вдруг мне из отчего дома пришло письмо! Я этого настолько не ожидала, что подскочила, схватилась дрожащими руками за конверт, а открыть почему-то сразу боялась…
… И, оказалось, не зря боялась…
В письме пятнадцатилетняя Наташа сообщила, что батюшка наш отошёл ко Господу, сама Наташа договорилась с дальней роднёй, что три года поживёт у троюродной бабушки, а потом ей найдут выгодную партию для замужества…
Я зарыдала с такой силой, так взвыла, как никогда прежде, внутри всё горело…
Но, взяв себя в руки, на следующее утро я при людях вела себя так же, как и обычно…
А после Пасхальной службы в церкви я долго молилась, а когда легла спать под утро, то мне сон чудный приснился, будто стою я на облаке рядом с красивым Ангелом, и говорит Ангел:
– Не печалься, Елизавета, отец твой, Николай в раю сейчас, у него хорошо всё, а тебе с мужем в утешение Бог даст дочь, как две капли воды, на Николая похожую…
Я не придала сну значения, а спустя несколько месяцев показалась местному доктору и тот объявил:
