Kitobni o'qish: «Блюз на земляничной поляне»

* * *

– Что я натворила?! Тупица! Нет, просто чокнутая! Это же надо так попасть! Ведь это последняя электричка… Черт! Я даже не удосужилась толком посмотреть расписание! Безмозглая дура!

Этот мысленный диалог, полный отчаяния и ненависти к самой себе, произносила довольно симпатичная молодая особа, одетая по-дачному: в футболку, короткие шорты и кокетливую панаму.

Сжимая в кулаке ремень дорожной сумки, висевшей на правом плече, она стояла на ночной платформе глухого полустанка и в невыразимой тоске провожала взглядом затухающие огоньки электропоезда.

Вот погасли последние искорки, утих стук колес, и наступила тишина – первобытная, оглушающая тишина безлюдного лесного края. Его близкое дыхание, прохладное, настоянное на диких травах, медовое, дурманящее, обдавало лицо пассажирки, проникало вглубь, пьянило и одновременно вызывало неясную тревогу.

Озираясь по сторонам, девушка пошла вдоль платформы, но остановилась напротив щита с названием полустанка и громко хмыкнула:

– Так и есть! Перепутала. Мне надо в Калинино¸ а это Малинное. Большая разница. Хотя для таких, как я, все по фиг. Что малина, что калина… Господи, меня ведь ждут в Калинино, будут беспокоиться, гадать, где я, что со мной… Надо срочно звонить Аське!

С нервозной поспешностью из сумки был вынут гаджет, и в ночной тиши зазвенел голос «тупицы и безмозглой дуры»:

– Ася! Это я, Марфа! Что? Нет, я не в поезде. В том-то и дело! Я где-то в лесу… Нет, не то чтобы совсем в лесу… Погоди! Не перебивай! Я все сейчас объясню. Вы там попадаете от смеха! Ага! Ты думаешь, где я? Ни за что не угадаешь. Такое только в фантастическом сне может присниться… Короче, я перепутала остановки. Просто названия созвучны… Але! Але! Да что это за связь такая! Ах, ты, мать моя, царица! Я забыла зарядить трубку!

Топнув ногой и скорчив лицо в плаксивой гримасе, молодая особа сунула бесполезный теперь мобильник в сумку и вновь огляделась. Впереди, на другом краю платформы чернело какое-то сооружение – не то ларек, не то трансформаторная будка…

Приблизившись к сооружению, Марфа увидела небольшой дощатый навес с двумя скамейками – едва ли не единственный признак цивилизации в этом медвежьем углу.

На одной из скамеек дремали двое забулдыг. То, что они именно забулдыги, красноречиво говорили пустые винные бутылки, стоявшие возле их ног. Картину дополняли замызганная одежда и дырявые кроссовки. Вдруг один из мужчин, коренастый, с бычьей шеей, зашевелился, приподнял съехавший на нос козырек фуражки и уставился мутными глазами на девушку.

– Привет, красотка! Что? Опять от меня сбежала последняя электричка? – проскрипел он хриплым голосом и пьяно ухмыльнулся, довольный своим остроумием.

Его собутыльник, небритый субъект в безрукавой тельняшке, с синими от наколок руками, тоже проснулся, закашлял, начал рыться в карманах, очевидно, в поисках пачки сигарет. Не найдя искомого, выругался, хмуро взглянул на Марфу и потребовал:

– Угости сигаретой, бедовая!

– Я не курю, – промямлила Марфа и зачем-то спросила: – А почему бедовая?

– Хм! А кто же ты? – осклабился мужчина, выказав фиксатую челюсть. – По ночам только шалавы да бедовые шляются. По виду ты не шалава, значит, бедовая.

– Ты на него не обижайся, красавица, – ласково проскрипел коренастый. – Просто курить охота, мочи нет.

– Я не обижаюсь, – продолжала нелепый разговор Марфа, в то время как в голове щелкнуло: ситуация становится угрожающей.

Она как бы невзначай оглянулась, надеясь увидеть хоть каких-нибудь людей, но местность была по-прежнему пустынна.

– Что, никто не встретил? – вкрадчиво поинтересовался фиксатый.

– Сейчас должны подъехать. Муж и его… друг. На джипе, – врала Марфа, шаг за шагом пятясь назад, подальше от незнакомцев.

– А-а. Ну, если на джипе, тогда конечно, – съязвил фиксатый и сплюнул.

– Откуда приедут-то, муж с другом? – прохрипел коренастый и незаметно подмигнул собутыльнику.

– Из Малинино, естественно, – ответила Марфа, чувствуя, как предательски дрожит голос.

– Ну-ну, – ухмыльнулся фиксатый, – если из самого Малинино, то конечно. Тогда естественно.

Коренастый вдруг захихикал, ткнул своего товарища локтем в худой бок и поднялся со скамейки. Марфа с ужасом смотрела, как он медленно, широко расставляя короткие ноги, подходит к ней, как нагло шарит опухшими глазками по ее фигуре…

– Давайте не будем! – приказала она, продолжая пятиться.

– Ну, если не будем, то давай, – ерничал коренастый, не отрывая масленого взгляда от ее ног.

– Только попробуй, дотронься до меня, пожалеешь! – сквозь зубы прошипела она, сама удивляясь своей отчаянной смелости.

– Чего ты испугалась, глупая? – фальшиво удивился мужчина и оглянулся назад: – Федя, успокой девушку, вишь как побелела, аж в темноте отсвечивает.

– Не надо меня успокаивать! – закричала Марфа. – Отстаньте от меня! Я сейчас мужу все расскажу! Вон они идут! Ви-и-и-тя-я! Я здесь!

Открыв рот от изумления и вытаращив свои поросячьи глазки, коренастый повернул голову в ту сторону, куда показала Марфа, а та, воспользовавшись моментом, кинулась что есть мочи бежать.

Гонимая страхом, не разбирая дороги, она летела, словно молодая серна, преследуемая хищниками. Ветки деревьев и кустов хлестали ее по лицу, под ногами хрустел валежник, тяжелая сумка била по бедру, но ничего этого она не замечала.

Благо, еще в школе Марфа была бегуньей-перворазрядницей, и учитель физкультуры не раз повторял: «Тебе бы, Сурепкина, в школу олимпийского резерва. Эх, были бы деньги или, на худой конец, блат…»

Ее остановила густая непроглядная тьма, даже неба не видно – угадывались лишь контуры огромных стволов, наверное, сосен, пышные кроны которых сплелись в плотный шатер.

Переведя дыхание, Марфа замерла: а вдруг эти двое где-то рядом? Но ничего, кроме шороха ночного леса, не услышала.

Что же ей делать? Куда теперь идти? Убегая от подозрительных алкашей, она не то что дороги, себя не помнила от ужаса.

Так. Только без паники, приказала себе девушка. Надо вспомнить, чему их учили на ОБЖ.

Прислонившись к теплому стволу дерева, она отдыхала и одновременно пыталась восстановить в памяти похожую ситуацию, описываемую в учебнике или приводимую в качестве примера их учителем, Петром Ивановичем.

Ну и бестолочи они были! Чем угодно занимались на уроках, только не этим предметом! Она сама, к примеру, сочиняла эссе о творчестве Зинаиды Серебряковой, чтобы потом блеснуть эрудицией на школьном вечере, а ее подруга Аська вела активную любовную переписку с Эдиком Барецким, сидевшим за соседним столом. В это время бедный Петр Иванович, отставной офицер-афганец, придерживая тяжелый протез левой руки, объяснял новый материал, что-то там о выживании в условиях наводнения или другого стихийного бедствия.

Милый Петр Иванович, простите нас, идиотов! Мы больше так не будем…

Хм! Не будем… Неизвестно, как остальные, но она, вполне возможно, не будет, вернее, ее больше не будет. Заблудится в этом диком лесу или ее загрызут волки…

Передернув плечами, Марфа попыталась отбросить посторонние мысли и сосредоточиться на главном вопросе: что делать дальше?

Внезапно до нее донесся хриплый голос коренастого:

– Да не могла она далеко уйти. Наверняка, сидит где-нибудь под кустом. Эх, зря фонарик не взяли!

Ему ответил фиксатый, цедивший слова сквозь зубы, отчего звук «а» у него походил на «э»:

– На хрена она те сдалась, Крот! Вон их на трассе – рупь за пачку. У меня от зевоты челюсть свело – покемарить бы до утра…

– Не-е, Федя, я планов на ходу не меняю. Уж больно забориста телка, мать ее! Красотуля длинноногая, ишь! Бегать вздумала! Ничего, далеко не убежит. Тут такая чащоба непролазная… Ай! Едрен корень!

– Ты чего?

– В яму попал! Не видишь, блин?

– Закрой варежку, Крот! Чего разорался? Я свою руку не вижу, не то что…

Дальше выслушивать этот страшный диалог у Марфы не хватило духу. Неистовый, леденящий страх вновь погнал ее дальше, в глубь леса, прочь от тварей, по какой-то нелепой ошибке называвшихся людьми.

* * *

К утру она почувствовала страшную усталость, остановилась на небольшой поляне, села прямо в траву, но вскоре пришлось встать – шорты намокли от росы. При слабом свете рождающейся зари стали видны ссадины и красные пятна от укусов насекомых, щедро рассыпанные по оголенным рукам и ногам. Ругать себя за дурацкую экипировку уже не было сил. Марфа слабеющими пальцами расстегнула сумку, вытащила из нее спортивный костюм, кое-как напялила на себя и, прикрыв лицо панамой, буквально провалилась в глубокий сон.

Ее разбудил птичий гам, но не ласкающий слух пересвист чижей, клестов или щеглов, а настырный сорочий гвалт, усиленный лесным эхом.

Приподнявшись, Марфа поморщилась – шея затекла от неудобной позы. Она села и слегка помассировала затылок и плечи, провела ладонью по боковой стороне шеи – стало легче.

А сороки не унимались. Похожие на базарных торговок, они орали друг на дружку, рассевшись полукругом на сосновых ветках.

– Ну что вы не поделили? – задала риторический вопрос девушка, с грустной улыбкой глядя на белобоких птиц. – Лучше бы подсказали, где тут у вас поблизости вода. Пить хочу – умираю.

Сидеть на поляне дальше не имело смысла. Надо искать выход из этого бесконечного леса.

Ей пришло в голову сориентироваться на местности, как их учил Петр Иванович.

Итак, ветки на деревьях предпочитают расти на южной стороне. Посмотрим. Ага. Вон на той сосне, с правой стороны, веток явный перебор, в то время как с левой – сплошные проплешины. Значит, юг справа. Хм! А на ее соседке все как раз наоборот. Ерунда какая-то!

Ладно, на этих соснах свет клином не сошелся, надо выбрать другие.

Марфа обошла поляну, выбирая подходящее дерево. Ей понравилась молодая лиственница с нежной хвоей, стоящая наособицу.

– Какая ты красавица! – вырвалось у Марфы. – Может, ты откроешь тайну, где же находится этот проклятый юг?

Впрочем, знание расположения сторон света ничего не дает. У нее нет карты, нет малейшего представления, где она находится.

Разве что интуиция и логика помогут ей выбраться отсюда, не дадут пропасть во цвете лет. Например, если рассуждать логически, то люди издревле селились поближе к солнышку, то есть к югу. Там и теплее, и сытнее. Значит, и ей надо топать именно в том же направлении. Авось, да и набредет на какой-нибудь населенный пункт, или просто на дорогу. А там уж…

Успокаивая себя подобными размышлениями, Марфа пошла по маршруту, указанному лиственницей, на одном боку которой растительность была наиболее богатой.

Срывая по пути ягоды черники, чтобы утолить не только голод, но и мучительную жажду, девушка предавалась невеселым думам.

Отчего в ее жизни все не так? Чем она хуже той же Аськи, своей закадычной подруги? Ничем не хуже. Но у Аси Александровны, как величают ее коллеги и родители учеников, кому она преподает сольфеджио, стопроцентный о, кей во всех сферах – и личной, и профессиональной… А в этом Калинино – чтоб ему пусто было! – у них с мужем отличная дача. Двухэтажный дворец с камином, бассейном и барбекю.

А у нее самой? Сплошная невезуха. Ей не везло с самого рождения. Не тех родителей выбрала, повторяла она бабушкину шутку. Бродяг каких-то безответственных. Ну да, они не виноваты. Они археологи. Кандидаты наук. Мотаются четверть века по странам Востока, ведут бесконечные раскопки. Дома бывают нечасто, да и то умудряются засесть в музее или университетской библиотеке и не вылезать оттуда неделями, отыскивая сверхнеобходимое описание какой-нибудь древней черепушки.

Ее вырастила бабушка, слава Богу, обычный человек, всю жизнь проработавшая медсестрой в районной поликлинике. Добрый и мудрый человек. Ее уход в лучший из миров внучка пережила очень тяжело, и до сих пор душа не смирилась с дорогой утратой. Как сейчас перед глазами стоит ее образ, бесконечно родной и близкий, исполненный любви и тепла.

Перед кончиной старая женщина долго и жалостливо смотрела на внучку, молчаливо сидевшую возле кровати, и вдруг ласково позвала:

– Марфуша!

– А? Что, бабуль? Чаю? Или лекарство?

– Нет. Я о тебе…

– Что «обо мне»?

– О тебе переживаю, солнышко. Трудно тебе будет. Родители твои непутевые так и сгинут в своих раскопках… Мать хоть бы вспомнила, что дочь у нее где-то… Взрослая уже… В помощи, в совете нуждается… Ладно… Бог им судья… Ты вот что, Марфуша, живи как и прежде, как со мной… Поняла? Не меняй образ жизни. Это я про быт… Но главное – не упусти свою женскую долю! Она где-то рядом, я чую… На красоту не зарься, внутрь смотри.

– Ой, бабуль, скажи еще, как туда добраться! Чужая душа, сама знаешь…

– А ты на мелочи обращай внимание. В них вся суть.

– Как это?

– Сама догадаешься… Ты у меня умница… Устала я, Марфушка… Мне бы поспать…

От тяжелых воспоминаний навернулись слезы. Она остановилась, скинула надоевшую сумку, присела на пенек.

Судьбу не выбирают. И родителей тоже. Но имя, кажется, можно было и поприличнее подыскать. Мало ей, что ли, смешной фамилии!

И в самом деле, наградил же господь фамилией! Сурепкина! Нет чтобы Репина, например… На худой конец, просто Репкина. Зачем эта жалкая приставка «су»? Вместо полезного и вкусного овоща какой-то суррогат, да просто сорняк! Так и слышится что-то гоголевское: подать сюда Репкину-Сурепкину! Ха-ха-ха!

А имя? Еще круче! Редкоземельное, как выразился все тот же учитель физкультуры. Остряк-недоучка! С его «легкой» руки мальчишки придумывали ей такие обидные прозвища, что порой хотелось где-нибудь спрятаться и реветь в три ручья. Особенно изощрялся Димка Власов, толстогубый недомерок, похожий на головастика. Оскалив частокол неровных зубов, он ехидничал за ее спиной:

– Эй, Редька-Земельная! Марфа-посадница! Кто тебя посадил?

Однажды она не выдержала, резко повернулась в сторону обидчика и звонко выкрикнула:

– Ну, ты, Лжедмитрий, доухмыляешься, на дыбу отправлю!

Все, кто в этот момент находились в школьном коридоре, замерли, переваривая фразу, произнесенную всегдашней тихоней, а Егор Милитинов, высокий парень из параллельного седьмого «В», выдал незабываемое:

– Смотри, Влас, точно отправит! Она такая! Киндец тебе, Лжедмитрий!

В память врезались и эти слова, и одобрительный тон, и лукавый взгляд Егора, в котором читалось что-то еще, что-то интимное, относящееся только к ней.

Она бежала на урок биологии, боясь расплескать новое, щемящее и обжигающее, по-весеннему радостное чувство. А ночью долго ворочалась на своей кровати, мучась от бессонницы, – взгляд Егора неотступно преследовал, все глубже проникая в сердце и будоража девичье сознание. И пусть на многочисленных школьных дискотеках он пригласил ее на «медляк» всего один раз, она была счастлива от мысли, что по земле ходит такой замечательный парень, с чудесной улыбкой и завораживающим взглядом зеленых глаз.

Ей и в «универе» не везло с ухажерами. Условно их можно было разделить на две категории: умных «ботаников» и малоинтеллектуальных «ходоков». Те и другие ей не подходили. Умные не умели даже целоваться, но доставали философскими речами или не в меру иронизировали, в том числе и над ней, предметом своего ухаживания. А ходоки при первой же встрече демонстрировали сексуальный опыт, не утруждая себя всякими там романтическими вещами. Зов молодого Марфиного тела подавлял, конечно, слабые возражения рассудка, но ненадолго. После бурной ночи она отшивала незадачливого мачо, не отказывая себе в удовольствии напоследок поиздеваться. Например, спрашивала: «Кого ты предпочитаешь – умную уродку или глупую уродину?» И если лицо парня застывало в маске тяжелого раздумья, выпроваживала за дверь без всякого сожаления.

Где же они обитают – умные, спортивные, сексуальные мужчины, не раз задавалась она вопросом. И существуют ли вообще в природе?

Гоняясь за призраком мужчины своей мечты, Марфа не заметила, как перескочила двадцатипятилетний рубеж. А дальше годы как с цепи сорвались, не остановишь – двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь…

Она работала креативным менеджером в рекламной фирме – придумывала тексты для видеороликов – и порой ощущала себя динозавром на фоне юных коллег, вчерашних вузовских выпускниц. Кокетничать так, как это делали они, Марфа считала недостойным – и своего статуса, и опыта, и умственных способностей. Ее отношения с мужчинами, сотрудниками и клиентами, были сугубо деловыми, товарищескими. Нет, она не притворялась, не играла роль сухой карьеристки. Ее поведение было вполне естественным, сообразным внутреннему содержанию. Душа не выносила любой позы, деланности, жеманства. Понимая, что отталкивает своей прямолинейностью любого потенциального жениха, она не могла совладать с собственной натурой, предпочитала «быть, а не казаться».

День перевалил на вторую половину. Солнце, бесконечно долго стоявшее в зените, слегка скатилось к горизонту.

Марфа изнывала от жажды. Выйти бы к реке, или к ручью… Ну, хотя бы лужица дождевая встретилась на пути!

Надо слушать лес, решила она. До сих пор, занятая посторонними мыслями, она ничего не слышала. А лес не любит глухих.

Застыв на своем пеньке и вся превратившись в сверхчувствительный локатор, Марфа лишь слегка поворачивала голову, и слушала, слушала…

Шум векового леса, каким разным он может быть! В этот момент он навевал Марфе тоску одиночества, убаюкивал, напевая что-то печальное и жалобное. Сомкнув веки, она внимала этой песне, забыв о голоде и жажде…

Но что это? Откуда в лесном шелесте, пронизанном птичьим свистом, чье-то пение? Да-да, мужское пение, причем с нездешними интонациями!

Неужели обезвоживание уже сказывается на ее мозговой деятельности? Она бредит?

Тряхнув головой, Марфа вышла из оцепенения, встала с пенька, надела на плечо ставшую обузой сумку и отправилась в путь. Как говорится, куда глаза глядят.

Пробравшись сквозь густой подлесок, состоящий из юных березок и низкорослого пушистого ельника, она остановилась, пораженная открывшимся простором. Перед ней раскинулась утопающая в солнечном свете широкая поляна, пестрая от многочисленных цветов. Оказалось, что по ней нельзя и шага сделать, чтобы не наступить на кустик переспелой земляники. Такого обилия диких ягод ей еще ни разу не доводилось видеть. Ползая на коленях, она собирала их в горсть и тут же съедала, не чувствуя насыщения, желая лишь одного, чтобы земляника никогда не кончалась. Липкий ароматный сок выкрасил лицо и ладони в алый цвет; колени зудели, исколотые стеблями трав, но она не обращала на это внимания, продолжая с жадностью медвежонка поедать лесное лакомство.

Однако усталость вынудила ее остановиться. Улегшись тут же, где только что сорвала последние ягоды, она посмотрела на небо.

Закатное солнце окрасило небо в нежные золотисто-розовые тона.

Лишь на востоке оно оставалось ярко-голубым, с плывущими там-сям белыми парусами облачков.

Звонкое цыканье кузнечиков, птичье многоголосье, жужжание шмеля…

Ах, если бы она была не одна в этом царстве!

И словно откликом на эту мысль откуда-то издалека раздалось пение.

Вновь тот же голос и его нездешние интонации!

Что это? Галлюцинации? Мираж? У нее горячка?

Когда-то в детстве она объелась садовой земляникой, и у нее подскочила температура. Не повторилась ли эта история снова?

Нет, при чем тут земляника? Ведь этот голос она слышала раньше, еще до поляны, сидя на пеньке!

Марфа резко поднялась, подхватила ненавистную сумку и, словно под гипнозом, пошла на голос. А он вибрировал, то приближаясь, то отдаляясь, становясь едва уловимым, потом исчезал вовсе… В такие моменты Марфа не знала, куда идти, боялась сбиться с дороги, потерять этот необычный ориентир…

Все чувства, кроме слуха, она «отключила», чтобы ничто не мешало ей чутко воспринимать пение и идти к цели. Даже зрение наполовину убрала. Шла, опустив голову и смотря под ноги. Несколько раз она натыкалась на деревья, но упрямо не поднимала взгляд.

Вечер сгустил краски, положил глубокие тени под кусты и деревья, обострил запахи и уронил на траву холодную росу. Но Марфе эти перемены ни о чем не говорили, она попросту не замечала их, целиком сосредоточившись на голосе.

* * *

Незаметно подкралась ночь. А Марфа все шла и шла, порой удивляясь, почему голос не приближается настолько, чтобы стать достаточно внятным. Когда же, наконец, она увидит источник этого странного пения?

Ей захотелось отдохнуть, набраться сил для дальнейшего пути. Отступать она не собиралась. Бросив сумку на землю, в изнеможении плюхнулась рядом и обвела усталым взглядом местность.

Облитая лунным светом поляна показалась очень знакомой. Приглядевшись, Марфа сообразила, что это та самая земляничная лужайка, которую она покинула часа два назад.

Господи… Неужели, все это время она шла по кругу? Да-да! Иначе, как объяснить это дежавю.

А поляна, без всякого сомнения, та же! Вон и огромная ель справа, стоящая на опушке… И приметная коряга, что торчит из земли, похожая на якорь… Все это сохранила зрительная память, а ей можно верить.

Сердце учащенно забилось, страх, маленьким комочком сидевший где-то под ложечкой, вновь зашевелился и начал расти как снежный ком.

Без паники, приказала себе девушка. Надо вновь положиться на логику и найти правильное решение.

Ах, если бы не жажда! Так хочется пить! Все мысли о воде, и соображать на отвлеченные темы все трудней и трудней.

Нет, надо думать о том, как выбраться из этого заколдованного круга.

Итак, она идет по окружности, а звук остается неизменным. Он колеблется, вибрирует, растворяется в пространстве, но ясным, громким, различимым по тембру и высоте, никак не становится.

Чертовщина какая-то! Боже, как хочется пить!

Нет, о воде ни слова! Надо мысленно нарисовать круг. Так… Нарисовала. Теперь представить себя… Вот она, Марфа Сурепкина, у которой вынесло мозг от жажды и она ни черта не соображает…

Не отвлекаться на постороннее!

Ладно. Вот она, искусанная комарами, с идиотской сумкой на плече, идет, нет, скорее, ползет по этому адовому кругу и все время к чему-то прислушивается.