Kitobni o'qish: «Грубым даётся радость, нежным даётся печаль»

Ты, на путь преступлений вставая,

Что выход один, себе твердил,

Так как жизнь жестокая такая,

А там выбор другой ещё был.

Отец

К четырём годам Стёпку отец,

На коня сажая с собой рядом,

Говорил: – «Подрастёшь, малец,

Помогать будешь с полем и садом».

И скакали они у реки

Вдоль пшеничного жёлтого моря,

И казалось, что ждёт впереди,

Как и в сказке, счастливая доля.

Чувство было, как будто парит

Над бескрайним простором, как птица,

Понял, не зря народ говорит,

Что это счастье – на свет родиться.

Золотился у дома ранет

И пунцовые вишни свисали,

Отражавшие солнечный свет,

Словно лампочки, груши сияли,

Стёпка думал, что так и в раю

Плоды сочные на ветвях зреют,

Соловьи трель выводят свою

И овечки на лужайке блеют.

Богатырскую имея стать,

Был отец широк в плечах и рослый,

Верил Стёпка, что мощь передать

Сможет ему, как тот станет взрослый.

Не узнал отцовского лица

Он без стати гордого рыцаря.

Был печален лик, как у Христа,

Уводила, когда милиция.

– «За что?!» – спрашивал сын до утра,

В глаза впиваясь Девы Пречистой.

Не исторгли ни звука уста,

Лишь со скорбью смотрел взгляд лучистый.

Будто вторгся в семью их злодей

И до горьких слёз Стёпку обидел,

Перестал соловья слышать трель,

Созревающих плодов не видел.

– – -

Добывал отец руду в горах

Среди вечных снегов Заполярья,

Мог держаться едва на ногах,

Когда с поезда привезла Дарья.

Крыши шифером вначале крыл

От дождей укрыться желающим,

По ночам в доме всех он будил

Кашлем звонким, как будто лающим.

Летом воду с реки стал возить

Он в коровник на старой кобыле,

А к зиме уж не мог никак скрыть

То, что силы ему изменили.

У окна всё сидел, глядя вдаль,

Мокроту отхаркивая с кровью,

И так Стёпке было его жаль,

Что в груди давило тяжкой болью.

Повезли его в лютый мороз

На санях в больницу под вой вьюги,

Рядом Шарик бежал, верный пёс,

Не отставший до самой Калуги.

От отца исходил такой жар,

Что снежинки, лица не коснувшись,

Превращались в клубящийся пар.

Умер он в больнице, не очнувшись.

– «За что?», – Стёпка вопрошал опять.

Глядя в лик святой Божьей Матери,

Но не мог скорбный взгляд её дать

На счастливую жизнь гарантии.

Как узлом, скрутила боль утрат

Недоразвитые внутренности,

И с самим собой внеся разлад,

Навсегда лишила чувственности.

Мать

Потерявшей кормильца вдове

В детсаду завхоза должность дали,

В повторяющемся будто сне,

Через год тоже арестовали.

За мешок пустой из-под муки,

На стене висел что позабытый,

Их семью сослали в Вишняки,

В край болотный, никем не обжитый.

От случившегося в этот раз

Не почувствовал потрясения,

Даже слёзы не текли из глаз,

Впал как будто в оцепенение.

Сына взять смогла Дарья с собой,

Выезжая на поселение.

И в барачной комнате большой,

Ждал с работ её возвращения.

Через лес прокладывал народ

Рельсы для прохода тепловозов,

Чтобы торф вывозить из болот,

Города спасая от морозов.

Проживало несколько семей

В деревянном с печками бараке,

И вокруг него шли целый день,

Дети в вымышленные атаки.

Мать съедала в столовой обед

Каждый раз только на половину,

Остальное, положив в пакет,

Отдавала, придя домой, сыну.

Слишком мал был рацион такой

Оба с ним они недоедали,

Весной Стёпка заболел цингой

Его ноги ходить перестали.

Называли его «мертвецом»

Пробегающие мимо дети,

Он пугал их синюшным лицом

И руками худыми, как плети.

Стёпка днём на солнце загорал

Под окном своим на завалинке,

Засияют, когда, пред ним ждал,

Лучезарные глаза маменьки.

Занят мыслью при том был одной,

Вокруг глядя блуждающим взглядом:

Что стать может для него едой

Из всего того, что видит рядом,

Когда с пустом приходила мать,

Поднимала к себе на закорки,

И к столовой несла умолять,

Чтобы дали хоть хлебные корки.

Спать мешавшая мысль о еде,

Заменилась на безразличие,

Всё равно стало кто ты и где,

И тут ангел предстал в обличии.

Звал с собой полететь в мир иной,

Уготован, где за страдания

Благодатный вселенский покой…

Но вернулось опять сознание

Растревоженное вдруг чутьём,

Уловившим пряный запах мяса.

Прервалась тут связь с небытием

В во время смертного его часа.

В тот день где-то сосед их достал

Ногу огромную оленины,

Попросила мать, чтоб Стёпке дал,

Ведь сегодня его именины.

И глотая из последних сил,

Размягчённое мясо кусками,

Он судьбу свою переломил,

Отпускать болезни с тех пор стали,

Только на ноги лишь встал Степан,

Помогать по дому сразу начал.

На растопку приносил чурбан,

Собирал ягоды и рыбачил.

Непохожа сама на себя

Стала Дарья от измождения,

Опустив глаза книзу, бредя,

Вызывала лишь сожаление.

Раньше гордо сын шёл рядом с ней.

Всем, как фея, она улыбалось.

Тяжело было смотреть теперь,

Как на ней телогрейка болталась,

А в резиновые сапоги

Словно вставлены были тросточки,

Под глазами тёмные круги,

И лица обострились косточки.

В угасающие угольки,

Пламя глаз превратила усталость,

А под ними тёмные круги

Могли вызвать теперь только жалость.

До обеда таскала она

Наравне с напарниками шпалы,

А потом будто сплав из свинца

Заливал ей тяжестью суставы,

И в ладонях начиналась дрожь,

В икрах судороги пробегали,

И был страх, что вот-вот упадёшь,

В глазах мушки витать начинали.

Бригадир подшучивал над ней:

– На тебя, Дашка, без слёз не взглянешь

И взять нечего, кроме костей,

Так ты долго у нас не протянешь.

Чтоб сняло усталость, как рукой

Иди выпей-ка с нами «Портвейна»,

И почувствуешь себя живой,

А то ты, как «Мёртвая царевна»

Только выпила она стакан.

Ощутила, что ожило тело,

Сил лавину выплеснул вулкан,

И от счастья внутри всё запело.

Эликсиром вино в кровь вошло,

И энергия вновь к ней вернулась.

Было так на душе хорошо,

Что, как пташка, она встрепенулась

И запела песнь про ямщика.

Подхватила её вся бригада.

Ноша сделалась их так легка,

Что работа была, как отрада.

Стала Дарья о том тут мечтать,

Как бы ей здесь ещё продержаться

На рабочем пайке лет хоть пять,

Чтобы на ноги сын смог подняться

А бригада с весёлой вдовой,

Где труд выглядел словно шествие,

Была названа передовой

На страницах газеты «Известия».

Поиск силы прироста в спиртном,

Чтоб тягаться в работе с мужчиной,

Оказался способ с двойным дном,

Став синдрома похмелья причиной.

Не могла сил набраться теперь

Без из вне их подогревания,

Поселился внутри будто зверь,

Что просил пить для выживания.

Она словно попала в капкан

Круговерти замкнутого круга,

Где, вина предлагавший стакан,

Принимался за лучшего друга.

Так как он своею добротой

Дарил счастья ей ощущение,

И усталость снимал, как рукой,

Привнося в тело облегчение.

Песни петь она всю ночь могла,

Вдруг решив, что сегодня суббота,

Что не нужно спешить никуда,

Что на утро не ждёт их работа.

И отчёт не могла себе дать,

Почему напарники так хмуры,

Ей не сложно было наверстать,

В выходной отработав прогулы.

Забывала про время опять,

В заводной кампании гуляя.

Лишь вина просила подливать,

Озорную песню запевая.

Мать считая, сломленной судьбой,

Сын жалел её, не осуждая.

Находил и приводил домой,

Как опору, плечо подставляя.

Любовь и стихи

Распрощавшись с детством навсегда,

Начал он искать себе работу,

Чтобы полностью взять уж тогда

Об уставшей матери заботу.

В мастерской болты в тринадцать лет,

Закреплял гаечными ключами,

А в столовой давали обед

Винегрет и котлеты со щами.

Возвращаясь с работы домой,

Видел девушку с книгой под дубом,

Она стала для него мечтой,

Предавался о ней теперь думам.

Как-то раз на себе поймав взгляд,

– «Здравствуй», – голосом добрым сказала.

Сил несметных ощутил заряд,

И жизнь красками вдруг засияла.

Целый день говорил лишь о ней,

Уверяя, что от её взгляда

Всё вокруг становиться светлей

И вселяется в душу отрада.

Видел Любу он даже во сне,

В светлой нежности так улыбалась

В тени кроны дуба на скамье,

Что небесным существом казалась.

Он стихи про неё написал,

Любви первой опьянённый хмелем,

Где Снегурочкой изображал,

А себя, незамеченным Лелем.

Как-то парня нашли за рекой,

Что в любви был на зависть везучий,

Он с пробитой лежал головой.

Поразил Степана этот случай.

Подобрал тогда в рифму слова,

И на эту тему сложил песню.

Разлетелась по селу молва,

В клубе спеть удостоили честью:

Каширин Миша

В селе Подгоренки

Каширин Миша жил,

Такой фартовенький,

Всё к нам гулять ходил.

За ним девушки вились гурьбой,

И даже ссорились между собой.

А товарищи на него злились

И ему отомстить сговорились.

Ничего о сговоре не знал,

Домой девушку он провожал.

Со свиданья, когда возвращался,

За селом с парнями повстречался.

Два раза в голову его поранили

И в траве сырой лежать оставили.

На утро женщина пошла коров сгонять,

Увидев Мишеньку, стала народ сзывать.

Покуда публика да собиралась,

Сердце матери да разрывалось:

– Зачем сын красивым уродился?!

Оспой лучше бы в детстве покрылся!»

(Деревенская быль)

Был овациями он польщён,

То звучало, как медные трубы,

Оказался больше поражён,

Тем, что слёзы текли из глаз Любы.

Веря, что сбывается мечта,

Ждёт успех на поприще культуры,

Просил мнение о стихах дать

Он учителя литературы.

И заветное своё прочёл,

Горькой памятью что навеяно

Об отце, который обречён

Был на то, чтоб уйти безвременно:

Мурманск

Город Мурманск в кругу заполярном

Средь прибрежных заснеженных скал

Возведён, как крепость, капитаном,

Чтоб торговлю вести между стран.

Но нашли там металлов породу,

И стране давать прибыль край стал,

Умирало там много народу,

Вскоре умер и сам капитан.

И тогда со смертью обручённых,

Тех, кто прав не имел выбирать,

Политических всех заключённых

Привезли ту руду добывать.

Там же, братцы, работать нет мочи,

Где отца сторожит родной сын,

Он ведь в силу своих полномочий

И в него разрядит карабин.

А тому, кто не выполнит норму,

Триста граммов лишь хлеба дадут,

Будешь рад и подножному корму,

Но, промёрзший вокруг только грунт.

Изнутри цинга тело изгложет,

И осыплются зубы твои,

Но в палату никто не положит,

Потому что больницы полны.

Сколько б мать из окна ни смотрела,

Силуэт не увидит родной.

Почивает её сына тело

Под высокою хмурой сосной.

(Песня)

Педагог откровенен был с ним:

– Да в тебе Некрасов пропадает,

Всё исполнено смыслом одним,

Что народ наш нещадно страдает.

Но послушай старшего совет,

Обходи стороной политику,

Навлечёшь на себя много бед,

Наводить начнёшь если критику.

Посоветовал я бы фольклор

Брать для творческой своей основы,

Наблюдателен глаз твой, остёр,

Не хватает лишь знаний из школы.

И как минимум двенадцать лет

Нужно грызть будет гранит науки.

Но гарантии всё равно нет,

Что оценят твои стихи внуки.

Лишь найдётся десять человек

Из толпы творческих легионов,

Чьи труды переживут наш век,

Достоянием став миллионов.

Может лучше перестать мечтать,

Словно Пушкин, о славе народной,

И себя работою занять

Для села более плодотворной?»

Умудрённого жизнью совет,

Отбил к творчеству души стремленье,

И оставив обиды в ней след.,

Пробуждать стал чувство озлобленья.

– – -

Когда в армии Степан служил,

Вышла замуж за мастера Люба.

Сам ему тогда и удружил,

Описав ту девушку, как чудо.

Снова крикнув в досаде: – «За что?» –

Он в соборе иконе Господа,

Не ощутил опять ничего,

Кроме сжавшего сердце холода.

Возвращаться не хотел домой,

Где усилит воспоминание

От его утрат житейских боль,

Что ввести может в отчаяние.

Был в милицию нужен шофёр,

Возить группы на спец задания,

Поднять уровень велел майор

Начального образования.

Аттестат нужно было иметь,

Что экзамены сдал школы средней.

И впервые пришлось пожалеть,

Что трудиться пошёл малолетний.

Собирался пойти в автопарк,

Не прошёл переэкзаменовку.

Не решался в Москве он никак

Штукатуром поступить на стройку

Не лежала душа у него

К монотонной до скуки работе

И пришлось возвратиться в село,

Чтобы торф добывать на болоте.

Постоянно спрашивал, зачем

С ним жестоко судьба поступала,

И довольствоваться должен тем,

К чему душа его не лежала?

Мечтал у женщин иметь успех,

Только каждый раз терпел фиаско,

Выбирали они всегда тех,

Кто рассказывал складно да гладко.

Душой общества стать он мечтал,

Шутки смысл съедали подробности,

Так как нить сюжета он терял,

Когда волновался от робости.

Не умел удивить он людей,

Рассказав им случай интересный.

Находил что в памяти своей.

Было это факт давно известный.

Желал раньше он любви людской,

Теперь хотел только внимания.

Но всегда находился другой,

Доставалось кому признание.

Разочарование

Мечтал стать Степан больше всего

Человеком на весь мир известным,

Но казалось, что стали его

Считать скучным и неинтересным.

Оказался на грани почти

Жизнью он разочарования.

Потерпели крах его мечты,

Мукой сделав существование.

Отторжение рождало злость,

От которой накалялись нервы

Не давая, как незваный гость,

Обрести сон до петухов первых.

Нарастала боль так, хоть умри,

Его внутренности все сжигая,

Распирая лавой изнутри,

Грозя хлынуть, всё с пути сметая.

Будучи на самом рубеже.

Где стираются бытия грани,

Перестал видеть почти уже

Смысл в дальнейшем существовании.

Растеряв все силы, как отец,

Притулившись к стойке в пивном баре,

Ощущая, что близок конец,

В пьяном с жизнью прощался угаре.

Выносить больше муки не мог,

Ему выход виделся лишь в смерти.

Подводить начал жизни итог,

И казалось, снуют вокруг черти.

Из весёлой, хмельной кутерьмы

Появившись, сел рядом за столик

Только что пришедший из тюрьмы

Ямской Генка, знатный уголовник.

Стопку водки выпив, он сказал:

– Что же, парень, совсем ты не весел?

Опрокинем давай-ка стакан

И запросит душа сразу песен!

Степан грустно сказал: – «Говорят,

Что встречать надо с хлебом и солью

Тех, кто выбиться в люди хотят.

Что ж нигде не встречают с любовью?

Не пускают даже на порог,

Отзываются всюду нелестно,

Преподать стараются урок,

На твоё указывая место.

Пробовал писать даже стихи,

В них немало вложил старания,

А теперь стыжусь той чепухи,

Не привлёкшей людей внимания

На задания возить хотел

Я в милиции группу захвата,

Закрепиться в Москве не сумел,

Так как школьного нет аттестата.

Я ведь думал, что, если страдал,

То воздастся потом мне сторицей,

Но себя ощущать теперь стал,

Не сумевшей взлететь в небо, птицей.

Глотать должен вековую пыль,

Насыпая горы торфяные,

Стала жизнь мне видеться, как быль,

И зовут уже миры иные!

Ямской вскрикнул: – «Выпей-ка полста,

А потом расскажешь, что случилось».

– Не гневил ничем ведь я Христа,

Почему же впал к нему в немилость?!

– Ты с вопросом если бы таким

К заключённым в тюрьме обратился,

Посчитали бы тебя больным,

Что умом от горя повредился.

Простаком себя не выставляй.

Говорят ведь: – «На бога надейся,

Но и сам, конечно, не плошай».

Лбом-то сильно об алтарь не бейся.

Не спешит на помощь к людям бог.

К нему сколько взывало у бездны,

И он разве кому-то помог?

Ходят только о нём лишь легенды.

А как именно выглядит бог,

Ведь никто доподлинно не знает,

Создавали образ кто как мог,

Суть лишь в том, что страдать призывает.

Разве он осчастливил кого?

Вот, к примеру Лазарь воскрешённый

Не от мира стал будто сего,

Так и жил от всего отрешённый.

Весть Марии Магдалине дал,

Воскресенья что чудо свершилось,

Но ведь мир другим так и не стал,

Ничего с тех пор не изменилось.

Лучше стало, что ли нам теперь?

Видим, что нет, глядя в историю.

Каждый должен зубами, как зверь,

Отгрызать себе территорию.

Как и раньше, добрый обречён

К сильным мира идти за милостью,

Кто сраженьем за власть увлечён

И пугает нрава строптивостью.

Я вот «Библию» всю прочитал,

Там работая в библиотеке,

Но не понял, что бог завещал:

Менять мир иль что-то в человеке?

По природе ведь каждый из нас

Слыть не хочет рабом иль тираном,

Пропустить не желает лишь шанс,

Не пропасть чтоб в мире это даром.

И всё с преданностью мы глядим

На тех, кто выше положением.

За них душу и жизнь отдадим,

Наградят если повышением.

Порой кажется мне, что псалмы,

Для преступника – самоучитель,

Ведь, как выйти сухим из воды,

Пример видит в них злобный мучитель.

Как иначе можно толковать,

То, что, звавшего нас к жизни светлой,

Хором требовали все распять,

Издеваясь при этом над жертвой?

Честно жить для них значит страшней,

Чем с разбойником за углом встреча,

И того казнить было важней,

О приходе чьём вещал Предтеча.

Если бы не настоял народ,

То распят бы злодей был Варавва,

Но кричали все: – «Пускай живёт!

Над Христом пусть свершится расправа!»

«Люд, не ведавший, что он творил»,

Со слов, их простившего, Иисуса,

Тут Иуду во всём обвинил,

Заклеймив, как продажного труса.

И две тысячи лет уж о нём

Говорят все, как о предателе,

А другие вроде ни при чём,

Рядом были, как наблюдатели.

Что нам может внушить такой бог,

Что был жалок и слаб перед казнью?

Бунтовать чтобы никто не мог,

А иначе будешь смешан с грязью,

Он беспомощностью ведь своей

Перед тем, что на него свалилось,

Убедить сумел только людей,

Ни к чему что искать справедливость.

Что имущих власть лучше не злить,

Чтоб позор не случился с тобою.

Коль захочешь что-то изменить,

То раздавлен ты будешь толпою.

Обращаться не смел чтобы в суд,

Даже если и душит обида,

Так как там за Иуду сочтут,

Доведут стыдом до суицида,

Мы за бога приняли Христа,

С кем несчастье большое случилось,

И с тех пор настигать участь та

Начала борцов за справедливость.

Этой казнью бога на кресте

Стали людям внушать смирение,

И пугают отныне везде,

Погасить чтоб толпы волнение.

Тому богу молится пока,

Что не смог спасти своего сына,

Слабых будут распинать всегда,

А править миром – грубая сила.

Об Иисусе написано книг

Больше, чем о ком другом на свете.

Но никто так суть и не постиг:

Зачем принял страдания эти?

Не спасает несчастных господь,

Только души погибших в мученьях

В рай небесный к себе он берёт.

И об этом все его ученья:

Когда вынесешь столько ты мук,

Что и жить уж будет неохота,

Лишь тогда разомкнётся бед круг,

Пропуская в райские ворота.

Нет в ученье выхода таком

Не даёт оно шанса герою,

А велит быть послушным рабом,

Не дающим отпор злу и горю.

Никогда людей не приведёт

В жизнь счастливую Евангелие,

Лишь один совет оно даёт,

Что воздастся всем за терпение.

Чтобы искать никто не хотел,

На Земле живя, справедливости,

Ведь Христос терпел и нам велел,

И в раю он окажет милости.

Может только дать мудрый совет,

Как нам праведно жить, эта книга,

Но как выжить – ответа в ней нет.

В том есть – главная её интрига.

Если бы в тюрьме сказал, что бог

Покарает тех, кто обижает,

То тебе устроили б подвох,

Понял, чтоб, что он не защищает.

Перебил Степан: – «Как же тогда

Выживают там осуждённые?»

– Сила грубая в цене всегда,

Правят бал, где люди прожжённые.

Жизнь и тело идут, как товар,

Там, где средств нет к существованию,

Если только в чём-то оплошал,

Сейчас же подвергнут взысканию.

Проявлять нельзя там доброту,

За наивность сочтут и за слабость,

Примут за глупость и простоту.

К оскорблённым проявишь коль жалость.

Перестанут вовсе уважать,

Добр и вежлив коль будешь со всеми,

Просить станут принести-подать

Да ещё заправить их постели.

Прекратишь опускаться на дно,

К обижаемым вытравив жалость,

Должен с сильными быть за одно,

Чтоб придать своей личности важность.

Надо зубы показывать там,

Что боишься, не подавать виду,

А чтоб видели, что глотку сам

Ты порвёшь любому за обиду.

Коль находится рядом с тобой

Человек, по параметрам равный,

Расклад чести не придаст такой,

Нужно, чтоб ты в альянсе был главный.

С уважением будут встречать,

Когда кто-то тебе покорится.

И почтенья не придётся ждать,

Никто если тебя не боится,

По законам волчьим выживать

Научиться пришлось заключённым.

Наловчились хвосты поджимать

Перед силой иль словом мудрёным.

Опускают чем ниже хвосты

Волки при твоём появлении,

Поднимаешься тем выше ты

В окружающих общем мнении.

Возразил Степан: – «Отпор не дашь,

Не имея ни силы, ни роста?»

– Научиться надо входить в раж

Или брать на понт задиру просто.

Не тот, кто физически сильней,

Добивается победы в драке,

А кто рвёт всё в ярости своей

Под стать бешенством больной собаке,

Перед боем кто, может свинцом,

Наливаться от звериной злости,

Устоит тот перед молодцом,

Что и вдвое превосходит в мощи.

Взять не только силой можно верх,

Спесь сбивают насмешкой колючей.

Рассмешить удалось кому всех,

Про того говорят, что везучий.

Приём этот в цене там большой

Лишить чтобы соперника фарса,

В ситуации должен смешной

На честном народе оказаться.

Например, решил выставить ты

Перед всеми себя полубогом,

А тут я сшибаю все панты

Неудобным вопросом с подвохом:

– «Не твоя ли это, Стёпа, мать

На газоне спит пивного бара?»

И тебе уж нечего сказать,

От стыда лишишься речи дара.

Уметь нужно наносить удар,

На плаву чтоб всегда оставаться.

Остроту слова ценят, как дар,

Точно так же, как уменье драться,

Когда с толку сбивает ответ

Пристающего к тебе задиру,

Поднимешь свой авторитет,

Слова меткого показав силу.

Если смог кого-то свергнуть ты

С пьедестала удачной насмешкой,

Забирай правления бразды,

Поднимайся во власти, не мешкай.

Результатов чтоб достичь больших

И успех иметь феерический,

Недостаточно сил лишь своих,

Нужен донор энергетический.

Есть энергии нашей предел,

Исчезает незаметно быстро,

И остаться можно не у дел,

Распыляя её бескорыстно.

Если даже в миру ты слывёшь

Всемогущим, как Великий Будда,

Силы ты у народа берёшь,

Не приходят они ниоткуда.

Кто других захотел превзойти,

Небывалых успехов добиться,

Сил источник должен в тех найти,

Кто его любит или боится.

Всего лучше любовь разбудить

И энергию черпать из страсти.

Но не просто партнёра любить

И его волю держать во власти.

Остаётся навязывать власть

Человеческой душе нетленной,

Чтобы чувствовать, что тебе часть

Мировой принадлежит вселенной.

Тот, кто власть имеет над другим,

Даже внешне преображается,

И уже кажется, что над ним

Нимб величия водружается.

– Как же можно людей убедить

Поступить в моё подчинение?

– Если сможешь науку постичь

Твоих желаний им внушения.

Много книг придётся изучить,

Приводить чтоб веские доводы,

И в вечернюю школу ходить,

Легко ум развить, пока молоды.

А ещё надо создать семью

Для солидности обязательно,

Смотреть станут на личность твою

Уважительно и внимательно.