Kitobni o'qish: «Лабиринт без права выхода. Книга 1. Загадки Ломоносова»

Посвящается 310 годовщине со дня рождения великого русского учёного Михаила Васильевича Ломоносова

Часть первая. Судьба Ломоносова

Э. Фессар. Портрет Ломоносова. Гравюра 1757 г.

…есть объективный закон — анализ информации сам ведёт исследователя, независимо от авторских пристрастий…

А.М. Чечельницкий астрофизик и космолог

Предисловие

C детства нам внушают библейское – не сотвори кумира. И всё же многие, в юности обдумывающие, как сказал поэт, житьё, решающие, делать жизнь с кого, соблазняются этой «прелестью», поскольку получают на примере судьбы великих в науке, культуре, политике людей сильнейшую мотивацию для реализации своих устремлений.

Для меня, рождённой в Архангельске, идеалом и своего рода кумиром всегда, начиная со школьных лет, был М.В. Ломоносов, 250-летний юбилей которого я застала семиклассницей. Торжественные собрания в различных залах города, на которых мы, дети, исполняли многоголосно музыкальные торжественные произведения в честь выдающегося юбиляра и нашей с ним общей малой родины; викторины, конкурсы, сочинения, походы в музей – всё это оставило неизгладимый след в душе. Казалось, именно к нам обращался из своего времени В.Г. Белинский, призывавший молодёжь «с особенным вниманием и особенной любовью изучать жизнь Ломоносова, носить в душе своей его величавый образ» (эта цитата, красиво оформленная на большом листе ватмана к юбилею учёного нами, учениками, украшала тогда наш класс весь год).

И потом, уже взрослой, выезжая куда-либо из Архангельска, я с гордостью представлялась новым знакомым как землячка великого учёного; если спрашивали подробности о его жизни, рассказывала с жаром о рыбном обозе, трёх книжках «вратах учёности», о том, как провожали юного Михайлу земляки, наказывая: иди в Москву, борись за правду! Всё это я услышала на уроках, прочитала в книгах А. Морозова, Н. Равича, С. Андреева-Кривича… И всё в этих книгах было мне понятно, всё принималось умом и сердцем, а особенно то, что только у нас, на вольном Севере, только в благодатной народной среде мог родиться такой гений. Это внушало надежду, что и в каждом из нас, северян, а значит, и во мне тоже, может быть заложенная от рождения искра таланта.

Прошли годы; искры, у кого из нашего поколения они были, хоть и не разгорелись в большинстве случаев в пламя славы, но тихонько поддерживали тепло в душах, питаясь, в том числе, любовью и огромным уважением к великому земляку, на которое ничто, казалось, не могло повлиять. Так мы дожили до 300-летнего юбилея М.В. Ломоносова, подготовка к которому началась за несколько лет до торжественной даты.

И тут стало происходить нечто неожиданное, по крайней мере – для меня. В многочисленных вариантах биографии великого учёного, печатных, а также транслируемых электронными СМИ и Интернетом, всё чаще и всё более выпукло стали появляться невозможные ранее слова: соврал, обманул, придумал… В унисон им предлагались такие объяснения успехов по жизни молодого Ломоносова: повезло.., по счастью.., у него нашёлся покровитель.., счастливая случайность.., подарок судьбы… И даже так: судьба пошла навстречу его желаниям. И, наконец, вот так: приход Ломоносова к знаниям – это подвиг, прикрытый ложью. Нынешний Ломоносов всё меньше стал походить на того, которого я знала. Ну как тут было не броситься на защиту кумира!

Однако прежде чем начать отстаивать доброе имя великого земляка хотя бы в кругу близких людей, хотя бы перед внуком, чтобы оградить его от этих, как мне виделось, инсинуаций, я решила перелистать всё, что имеется в нашей домашней библиотеке на эту тему. Стопка когда-то прочитанных-пролистанных, а теперь пылящихся без дела книг оказалась достаточно внушительной; под рукой был и безграничный Интернет.

Увы, увы… Новое прочтение ломоносововедческих публикаций, вернее, прочтение их глазами взрослого человека, поставило столько вопросов, что сначала я просто растерялась: ну и где тут юный гений, где хотя бы одна зацепка, кончик ниточки, позволяющий выйти вместе с будущим академиком на ту его тропу… нет, не познания, а хотя бы желания познать окружающий мир не с обыденной, а иной, казалось бы, неведомой тогда здесь, на краю света, точки зрения – научной?

Современные представления о механизмах познавательной деятельности человека не позволяют согласиться с утверждением первых биографов Ломоносова, что якобы быстрое овладение им научными знаниями практически с нуля на третьем десятке лет жизни объясняется тем, что он был гениальным юношей, наделённым неким «божественным даром», и именно по этой причине стал вопреки всему великим учёным. К этому обычно добавляют утверждение о благотворном влиянии на развитие его способностей уникальной природы Русского Севера. Даже историк и славист В.И. Ламанский (1833-1914), для которого Ломоносов был «любимым предметом занятий» (Владимир Иванович посвятил ему ряд работ: «М.В. Ломоносов», «Столетняя память М.В. Ломоносова», «Ломоносов и Академия наук», редактировал академическое издание сочинений учёного), утверждал, что «личность М.В. Ломоносова можно понять, только составив представление о природе, в окружении которой он вырос».

Вслед ему советский писатель Е.Н. Лебедев в книге «Ломоносов» так обосновывал жажду знаний будущего корифея российской науки: «Сознание молодого Ломоносова, насыщенное впечатлениями от живого и непосредственного общения с северной природой, изнемогавшее в ожидании исчерпывающего ответа на те вопросы, которые он пронёс с собою от берегов Белого моря до Москвы, не было удовлетворено». На этот гипотетический конструкт известного писателя ссылаются и новые поколения ломоносововедов, говоря о какой-то необыкновенной «природной» жажде знаний, присущей именно крестьянскому сыну Ломоносову. Правомерно ли это?

Ведь и до Ломоносова люди, живущие на краю студёного моря Гандвик, под которым в древности подразумевался весь Ледовитый океан на север от европейских берегов, включая и Белое море, задумывались: что там, за пределами их досягаемости, кто управляет этой могучей водной стихией, играет сполохами северного сияния… Они с 11 века, когда началось заселение славянами этой истинной «Terra Incognita», искали ответы на вопросы, которые входили в сферу их – мореходов, рыбаков, зверобоев – жизненных интересов и были вызваны нередко негативным опытом общения с неласковой северной природой. Но их сознание не изнемогало, потому что они умом, душой и телом упорно осваивали этот мир, узнавали и детям-внукам передавали знания о суровом Гандвике, островах и архипелагах, расположенных на его просторах, условиях плавания в этих водах.

Науку мореплавания, запечатлённую в самодельных лоциях, они называли «морское знание». И этого знания, пополняемого из поколения в поколение, им вполне хватало для жизни в столь суровом краю. Писатель М.М. Пришвин (1873-1954) во время своего путешествия по Северу обратил внимание на то, что северные мореходы и в начале 20 века нередко пользовались древними народными лоциями, хотя были знакомы с научным описанием Северного Ледовитого океана.

Нет, не причём тут северная природа, тем более что сознание уже достаточно взрослого Михайлы Ломоносова было занято не проблемами бытия в условиях её уникальности. Оно «изнемогало» решением вопросов, которые никоим образом не были обусловлены окружающей его обыденностью и не могли случайно залететь в голову молодого крестьянина-рыбаря, потому что были связаны с такими неизвестными ещё в 18 веке большинству людей в России науками, как математика, физика, химия, геология, металлургия, пиитика, риторика и другими, писанными не освоенной им ещё якобы латынью. Но ведь каким-то чудом залетели и так прочно там засели, что его уму уже была невыносима эта обыденность с её социальной заданностью и «уникальной» природой.

Так где же лежало то сказочное огниво, которое высекло в нём искру желания непременно узнать это неведомое? И зачем надо было это узнать ему, рождённому, живущему, а порой и просто выживающему вместе со своей семьёй в сложнейших условиях Приполярья при полностью натуральном хозяйстве, требующем непрерывной отдачи сил и времени в любое время суток и любое время года? Чтобы больше выловить рыбы? Чтобы вырастить небывалый урожай жита? Чтобы построить себе самый большой дом на родном острове?

Но для этого ведь не обязательно знать латынь, за которой он якобы сбежал в Москву. Да и духовная академия, в которую он поступил учиться, чтобы утолить эту интеллектуальную жажду, давала теоретические знания, абсолютно неприменимые в конкретной жизни северного крестьянина. Уж куда ближе к этой жизни была та самая навигацкая школа, в которой он, по некоторым сведениям, стал учиться в Москве первоначально.

В каком ночном мечтании, на какой лесной тропинке, во время какого шторма на море-океане пришла к юному Ломоносову мысль о науке, если и спустя много лет после его жизни, наполненной научными и просветительскими подвигами, подавляющее большинство населения тогдашней России понятия не имело об этой науке, а самого учёного во всех слоях общества почитали только за стихотворца? К чему же готовил юного северянина его гений (от лат. genius – дух), зачем ломал все писаные и неписанные законы того времени, ставил под реальную угрозу будущее своего «подопечного», подсовывая ему вместо плуга, косы или рыболовного яруса неведомую лиру, увековеченную позднее скульптором Мартосом на его памятнике, установленном в Архангельске?

Что, наконец, стало истинным мотивом ухода будущего академика из дома – не в самом же деле бунт против злой мачехи? А если бы она оказалась доброй и покладистой, то и остался бы Михайло Васильевич на родном Курострове крестьянствовать, почитывая на досуге «три заветные книжки»?

Почему тогда же, когда появилась в их доме эта «злая и завистливая баба», не дающая парню жить так, как хочется, не присел он в тишине на лавку, не свесил на богатырскую грудь свою буйную головушку и не задумался над тем, сколь терпеть издевательства мачехи; не уйти ли к дядьке в Питер, чтобы там в каких-нибудь классах латынь изучать или, на худой конец, писарем стать? Нет, не присел, шесть лет (!) якобы терпел, хотя я лично не могу себе представить развитого и физически, и умственно молодого человека, способного в течение столь долгого времени достаточно бесконфликтно жить под гнётом чужой, да ещё и злой, как говорят, воли. Ну день, ну неделю, ну месяц, ну даже год он бы ещё, наверное, вытерпел, но две с лишним тысячи дней и столько же ночей под одной крышей с ненавистной мачехой? Кем же можно стать в такой стрессогенной ситуации?

А с другой стороны, и саму мачеху жалко. В крестьянском хозяйстве и без всяких наук всегда есть чем заняться хоть зимой, хоть летом. Особенно летом, недаром пословица гласит: летний день год кормит. Но и читать на Севере намного сподручнее именно в эту пору, когда солнце круглые сутки не заходит за горизонт. И сколько же терпения у жёнки быть должно, чтобы сдержаться, не уткнуть здорового молодого мужика, каким уже скоро стал пасынок, что не за книжечкой сидеть надо, а косу к завтрашнему дню направить, лодку просмолить, ограду починить, посмотреть, отчего жеребец захромал.

Эвон столь дел, а его всё надо подтыкать, как оленя хореем в зад. Да через неделю самая добрая и отзывчивая на крик бы перешла, а татушка и руки бы в ход пустил, чтобы навек о занимательных книжках забыл, как уже в наши времена поступил отец другого крестьянского паренька, тоже уроженца северной земли, будущего архангельского губернатора Анатолия Антоновича Ефремова (1952-2009). Его жена Мария Александровна в очень тёплых и откровенных воспоминаниях «Нам не хватило жизни и любви»¹ приводит такой эпизод из жизни мужа: «Как-то он мне признался, почему не читает книги. Говорит, когда был подростком, взял в библиотеке книгу про Тома Сойера и так зачитался, что забыл свою прямую обязанность по дому – дрова и вода. Влетело от отца по первое число». Многие, полагаю, прочитав эти строки, почесали свои «памятные» с детства места: домашние строгости учили на раз.

Так как же они, мачеха и пасынок, сосуществовали в атмосфере противостояния целых шесть лет? И почему только на двадцатом году до парня всё же дошло, что так жить нельзя? До этого было ещё можно, а теперь – нельзя. Почему? Да потому, говорят биографы М.В. Ломоносова, что отец решил женить его на дочери «неподлого человека». То бишь на девице из зажиточной семьи. И что в этом плохого или противоестественного? Хотя, конечно, женишься – дети пойдут, значит, надо дом строить, работать по-взрослому и в поле, и в море. Отец, не дай бог, на покой запросится (как-никак – уже 50 лет!), гукор свой передаст по наследству в пользование, тогда вообще – пиши пропало, тут уж совсем будет не до книжек, не до науки.

Такая жизнь не по нему, надо срочно ноги в Москву делать? Там он, конечно, никого не знает, да и где ещё она – та Москва. Но мир не без добрых людей: и на дорогу, если хорошо попросить, денег дадут, и до Москвы довезут, и на ночлег позовут, и в академию, где латинскому языку учат, устроят, а там, глядишь, и в страны заморские отправят на нехилый казённый кошт.

В.И. Ламанский так и писал: «…внутренний голос, „демон” Ломоносова, давно уже не дававший ему покоя, манивший его куда-то вдаль, обещавший ему славное будущее, решительно заставляет его покинуть деревню, отца, товарищей, друзей, могилу матери – всё, что было на родине дорого для него»². В общем, главное – захотеть, положившись на обещания неких «демонов». Так получается по официальной биографии учёного. А то, что такого не бывает даже в сказках, где на каждое хотение нужно чьё-то ну уж очень значимое веление: доброй феи с волшебной палочкой, деда Мороза, щуки или золотой рыбки – он знал? Видать, знал, если всё у него получилось, как в сказке. Вот только бы понять – по чьему велению?

Но как же всего этого я не видела, не понимала раньше? И почему ни один официально признанный ломоносововед не то что не даёт ответа на эти и многие другие вопросы, он их и не ставит (а как я позднее поняла – чаще всего и не приемлет такую их постановку: не нашего, мол, ума дело гения обсуждать, а тем более – в его «белье» копаться!). Несколько помог понять ситуацию сборник историко-краеведческих статей из серии «Учёные записки Архангельского пединститута»³. На 229-й странице словами: «Жизнь и творчество М.В. Ломоносова заслуживают самого пристального внимания и глубокого изучения в советской школе» – начинается статья «М.В. Ломоносов на уроках истории в школе».

Глубокого изучения! Но уже на следующей странице автор, кандидат исторических наук, настоятельно советует учителям: «В 7 классе, изучая жизнь и творчество Ломоносова, целесообразно (выделено мною. – Л.Д.) дать учащимся лишь основные, наиболее яркие и красочные факты его богатой биографии. Особенно подробно (в воспитательных целях!) следует остановиться на детстве и юности учёного. Говоря об учении Ломоносова в Москве, Петербурге и в Германии, необходимо, опять-таки в воспитательных целях, подчеркнуть настойчивость, упорство, необычайное трудолюбие Ломоносова, направленное на овладение вершинами научных знаний его времени».

Ну, а дальше идут примеры этих «красочных фактов богатой биографии» – обучение грамоте у односельчан и дьячка Сабельникова, «много горя от второй мачехи», рыбный обоз, засунутые за пазуху учебники для начинающих школяров, настойчивость и трудолюбие. Да, именно так нас и учили – «ярко и красочно». И продолжают в том же духе учить наших детей и внуков. Так, в современных рекомендациях по исследованию на уроке словесности сказа Б. Шергина «Слово о Ломоносове» особо подчёркивается, что «не надо подробно рассказывать о пребывании Ломоносова в Марбурге, о его проказах (это о почти 30-летнем уже человеке! – Л.Д.), а почитать из записей профессора Вольфа: „Я любил видеть в лектории этот высокий лоб…”»⁴. А ведь на самом деле немецкий профессор так не писал – это видение студента Ломоносова писателем Шергиным и интерпретация им фактов из жизни учёного.

Вот и получается, что в школьные годы в головы и души учеников прочно закладывается не истинное знание жизни и творческого пути великого человека, а вера в его некое «простонародное величие, бесконечное трудолюбие и врождённую гениальность». Постулируется «глубина знаний», на деле же предлагается ограничиться «целесообразными» мифами и безупречными по литературным качествам, но всё же фольклорными по сути сказами. А при взрослом прочтении все эти учительские натяжки становятся явными. Поэтому и согласиться с трактовкой судьбы великого земляка, основанной на красочных мифах, моя душа больше не захотела.

Оставалось одно: попытаться, основываясь на фактах, самой разобраться в этой коллизии, чтобы увидеть, какие «краеугольные камни» были заложены в фундамент необычной биографии Ломоносова, что именно формировало его личность и характер, понять мотивацию поступков, осмыслить, «что тут так, а что – не так». А для этого, как виделось, надо ещё на раз (оказалось же – на сто раз) «просеять» факты, особенно касающиеся двух самых латентных периодов жизни Михаила Васильевича – его детства и юности, разложить по кучкам и полочкам то, что имеет документальное подтверждение, что сказано самим учёным, что записано современниками по «свежим» воспоминаниям, а что навязывается нам не всегда свободными от конъюнктуры и различных ситуаций биографами и историками разных времён, а также добродетельными учителями.

Как же это оказалось увлекательно! С каждым новым фактом, доказанным логическим допуском, а порой и настоящим открытием всё больше раскрывался век, всё более знакомым становился тот мир, в котором жили наши предки, среди которых был незабываемый светоч России Михайло Ломоносов, но было достаточно много и других выдающихся людей, оставивших свой яркий след в той жизни. По этим неугасимым светильникам мы, как настоящие исследователи, можем всё глубже опускаться в историю, раздвигая тьму веков, приближаясь к интересующей нас реальности, отодвигая в сторону весь накопившийся за века мусор.

Это приближение очень похоже на путешествие по интерактивной карте: страна, город, район, а вот оно и село, где ты никогда не был, но в котором когда-то жили твои предки, вот он ручей, о котором рассказывала бабушка, вот помечена церковь, где её крестили… А если перейти на сайт района, то можно узнать, как появилась в этих местах твоя родовая фамилия, чем занимались здесь твои деды-прадеды, чем жили-кормились… А если обратиться к фондам архива, сходить, хотя бы виртуально, в местный музей, открыть, наконец, старый семейный альбом. И ты уже там в глубине веков, освящённой твоими новыми знаниями, твоим интересом, твой любовью. Ничего, оказывается, в это жизни не теряется, оно всё тут – рядом, незаметное и неизвестное лишь до поры до времени.

Увлёкшая меня работа заняла почти десять лет жизни, ни об одном дне из которых я не пожалела. И строить эту работу я старалась на том же основании, о котором говорил известный и поныне исследователь русской истории 17-19 веков писатель К. Валишевский (1849-1935): «…я нашёл в работах моих предшественников некоторые пропуски, неясности и даже неточности, которые приводили, как мне казалось, к полному искажению исторической правды. Да простится мне поэтому моя скромная попытка восстановить эту правду, и пусть историки, суждения которых мне придётся оспаривать, не откажутся мне верить, что я делаю это без всякого высокомерия или неуважения к ним. Я признаю всецело. достоинства прежних исторических изысканий, позволивших мне предпринять мой труд, который я, в свою очередь, не считаю исчерпывающим. Другие после меня будут продолжать мою работу, стараясь добиться в ней большей точности и полноты; они также пересмотрят и сделанные мною открытия и выведенные на их основании заключения и, надеюсь, воспользуются той долей, которую я вложил в наше общее дело»⁵.

Полностью присоединяюсь к этим словам.

Семья

Происхождение фамилии

Попытки узнать историю рода Ломоносовых начали предприниматься уже вскоре после смерти учёного, но, увы, безуспешно. Так, в 1788 году куростровский крестьянин Гурьев в записке «Известие о М.В. Ломоносове», составленной по просьбе учёного И.И. Лепёхина⁶, сокрушался: «А [в] переписной писца Афанасия Файвозина 1786 года книги в нашей Куростровской волости по тогдашнем Ломоносовом роде никакова звания отыскать не могут».

Оказалось, не там искали – в архивных документах деревни Денисовка, а надо было – Мишанинской. Именно в этой деревне в «Переписной книге Архангельска и Холмогор 1678 года» известному историку Русского Севера М.И. Белову (1916-81) удалось в 1950-е годы отыскать имена основателей рода Ломоносовых: «Во дворе Левка Артемьев; у него три сына: Юдка, Лучка и Дорошка [Иуда, Лука, Дорофей], у него ж, Левки, три внука: Ивашка, Фомка и Афонька…»⁷.

Артемьев – не фамилия, а отчество Левки (Леонтия), сына Артемия; фамилии у него ещё нет, иначе было бы указано: Левка Артемьев сын Ломоносов. Значит, она была дана его детям и, скорее всего,– от отцовского прозвища, характеризующего, как тогда было заведено, особым образом его обладателя. Ломонос – прозвище «говорящее», не редкое на Севере; давалось оно людям сильным, решительным, скорым на применение физической силы. Так, в первой половине 20 века в деревне Орлово Устьянского района Архангельской области жил кузнец Пётр Петрович Заостровцев по прозвищу Ломонос, обладавший соответствующим характером. Сейчас в его родной деревне создан туристический объект «Усадьба Ломоноса».

Кем был куростровский Леонтий по прозвищу Ломонос, чем занимался в жизни – неизвестно. Но известно, кем были его сыновья. Иуда – владелец части промыслового становища на Мурманском берегу: «в Оленьем становище, в Виселкине губе». Лука – мореход и промышленник, до старости ходивший кормщиком на рыбопромысловых судах. Очевидно, с рискованным рыболовецким промыслом так или иначе был связан и рано ушедший из жизни их брат Дорофей – дед учёного. И отец Михайлы Ломоносова, как известно, тоже стал промысловиком, обряжал, по воспоминаниям односельчан, дальние покруты за треской и морским зверем на Мурманский берег океана, был на Курострове одним из трёх хозяев, рисковавших этим делом.⁸

Возможно, именно Леонтий приучил сыновей к этому делу, создав и возглавив семейную артель, ходившую «на дальние покруты». Но для этого он должен был обладать большим, ранее полученным, опытом кормщика, а это особое мастерство. Кормщик – главный человек на промысловом судне, руководитель коллектива суровых рыбаков-зверобоев. Перед выходом в море он давал старинную клятву, записанную в поморских морских уставах, что отвечает «перед совестью своей, перед людьми, да на Страшном суде, коли погибнет кто». Поэтому и требования к кормщику, как записано в тех уставах, были особые: «…должон он душу крепкую иметь, да и руку тож».

И если рука Леонтия действительно была крепкой, то не случайно, думается, он получил своё прозвище, от которого пошла фамилия его сыновей. Она впервые упоминается в «Переписной книге Архангельска и Холмогор 1710 года», где записано: «На деревне Мишанинской (д)вор: Лука Леонтьев сын Ломоносов штидесяти пяти лет.»; и по ревизской скаске 1719 года он также значится как Лука Леонтьев сын Ломоносов. Эта же фамилия, очевидно, была и у его уже погибшего к тому времени брата Дорофея, поскольку взятый Лукой в семью племянник Василий Дорофеевич в этой ревизской скаске также назван Ломоносовым.

В литературе существует версия о том, что настоящая фамилия рода – Дорофеевы, а Ломоносовы – лишь уличное прозвище одной из ветвей этого рода, полученное родоначальником из-за сломанного в драке носа. Так полагал, например, известный архангельский историк и краевед И.М. Сибирцев (1853-1932)⁹.

Не совсем был согласен с ним ссыльный петроградский профессор Б.М. Зубакин (1894-1938), проводивший свои исследования на Курострове сто лет назад. Он писал: «Речение „Ломоносов”, вопреки мнению И.М. Сибирцева, вовсе не звучит как „Ломаный нос” – „Ломоносый”, но скорей того, как тот, кто эти носы ломает другим, вроде Костоломов, Ломов и тому подобное. По-видимому, Михайло Ломоносов происходил из даровитой семьи Дорофеевых, один из представителей которых получил прочно прикрепившееся к нему прозванье „Ломоносов”. Местные Дорофеевы упорно считают себя родоначальниками Ломоносовых, никто из здешних старожилов не оспаривает этой претензии, а наоборот, все единодушно настаивают на её справедливости»¹⁰.

Некоторые исследователи высказывают также романтическое предположение, что фамилия учёного могла произойти от названия ну уж очень редкого на севере цветка ломонос, который, к тому же, не произрастает на Курострове. Столь же натянутой выглядит версия, связанная с днём народного календаря Афанасий-ломонос (18 января), с которого, считалось, начинались настоящие морозы. Нельзя же полагать, что прадед Михаила Васильевича боялся сильных морозов или, наоборот, любил их? И даже если бы он родился 18 января, это вряд ли бы как-то особенно характеризовало его.

Не нашла документального подтверждения и версия о новгородском происхождении фамилии, о переселении носителей её на Двину после разгрома Новгорода Иваном Грозным в 1570 году. Да и вряд ли сейчас можно надеяться на то, что будут найдены хоть какие-то документальные свидетельства происхождения этой фамилии.