Kitobni o'qish: «Полёты души»

Герань

Женщина глянула на цветущий куст герани и улыбнулась. Улыбка была тёплой, светлой. Ишь, вымахал как, скоро в новый горшок пересаживать придётся, этот уже мал. Герань, действительно вымахала. Куст был большим, с толстыми стеблями, сочными листьями и здоровущими шапками цветов нежно – розового цвета. Цветов было много, даже слишком. Женщина подошла к герани и заговорщически подмигнула ей.

– Ну, как живём? Не скучаешь? Ладно, ладно, успокойся, разволновалась…

Листики у герани как бы затрепетали, донесся лёгкий гераниевый запах. Конечно, на самом деле ни один листочек не шелохнулся, но женщина отчётливо ощутила их трепет и волнение.

Вспомнился такой же день, почти год назад…

В двухкомнатной квартире – генеральная уборка. Выметается накопившаяся в углах пыль, выбрасываются старые, ненужные вещи, вытряхиваются паласы и коврики, на кухне что-то усиленно кипит, одним словом – приличный тарарам. Женщина наскоро плеснула на цветок воды и вдруг, на мгновение, задержавшись, увидела его будто в первый раз, по- новому. Странно, а почему он такой хилый? Поливается почти регулярно и стоит в нормальном месте, и вообще, как он к ней попал? Ах, да, сын принес из школы маленький отросточек – учительница дала задание вырастить его. Учительницы давно уже нет, в другой школе работает, а цветок – вот он, растёт, да только что-то неважно растёт: не цветёт, а пора бы.

Цветы женщина не разводила. Нет, не потому, что не любила, а просто ей вечно было некогда, да и расставлять негде – подоконники слишком узки…

Она дотронулась рукой до стебля, и тут же донёсся резкий запах, как будто кого-то внезапно ударили и он закричал.

Непонятно откуда нахлынуло острое чувство жалости. Это чувство добралось до самого сердца и сжало его. Да я просто мучаю растение – мелькнуло в голове. Она взяла цветок и поднесла к самому лицу.

– Прости меня, миленький, прости! Какая тебе никудышная хозяйка досталась: я даже поливать иногда забываю, совсем не замечаю тебя. Наверное, поэтому и не цветёшь…

Да, это была странная картина: посреди комнаты, среди домашнего хаоса, стояла женщина, держа в руках горшок с кустом герани, целовала его листочки, плакала, причитала, просила прощения… И всё было так искренне, будто её огромное человеческое одиночество, услышав одиночество маленького, беспомощного цветка, потянулось к нему с чувством вины и раскаяния, будто освобождалась женщина от всей накопившейся боли и горечи…

Через неделю у герани появились первые бутоны, а затем и цветы.

Что уж тут о людях говорить, если даже простая герань не могла расцвести без внимания и любви.

Как же она всем нужна, любовь эта.

«Мы без любви ничто:

Оскудевают чувства,

Мир блекнущий, цветами обеднён,

И на душе безжизненно, и пусто

И жизни смысл уродством извращён.

Мы без любви ничто…»

Васька

Старуха проснулась от боли, болело сердце. В комнате царил полумрак, тихо тикали часы. Чувство тяжести и тревоги вдавливало в кровать. Старуха, кряхтя, поднялась и, не зажигая свет, пошаркала на кухню. Достала из старенького холодильника капли, разбавила их водой, выпила. Затем опять поставила пузырек на место и, бессмысленно уставясь на полупустые полки холодильника, застыла. Рука потянулась к дверце морозильника, открыла её. Там лежал пакетик с рыбой.

«Васька, Васька, где мой Васька?..» Васька – старый, довольно – таки облезлый кот, самого что ни на есть затрапезного, тигрового окраса. Но Васька был единственным существом близким старухе. Они вместе ели, вместе спали. Иногда старуха баловала своего любимца рыбкой. Сейчас кота нет, уже пять дней. Что-то случилось. Да, что-то случилось. Такой умница, как Васька, непременно бы выпутался из лёгких неприятностей. Перед старухой замелькали картины одна ужасней другой: вот Ваську затравили собаки, вот эти жестокие, глупые мальчишки мучают маленькое беззащитное тельце… Кот зовет её, а она не знает где он и ничем не может ему помочь.

Вспомнились Васькины жёлтые глаза, хотелось погладить тёплую податливую спинку, услышать мурлыканье, но гладить было некого. Старуха тяжело повернулась, медленно дотащилась до кровати и легла. Ноги замерзли. Обычно, свернувшись клубочком, их грел Васька. Теперь его нет…

Она прожила трудную жизнь. Когда-то у нее были муж и сын, но мужа забрала война, а сын погиб нелепой, трагической смертью. Погиб молодым. Женщина так много плакала и горевала, что уже и слез не осталось. Казалось, порою, что и не с ней всё происходило, так это было давно.

Сейчас тоже идёт война. Сиплый голос репродуктора постоянно передает, где и сколько убито, кто метит в президентское кресло. Выборы, блоки, перестройка… Но настоящее было от неё также далеко, как смерть мужа и сына, ей давно уже всё безразлично. Вот только Васька… Старухе хотелось заплакать, но слез не было, была только боль в сердце и тяжесть. Сами собой губы стали шептать слова молитвы, машинально вставляя в неё имена покойников и горячую просьбу вернуть самое дорогое, что еще оставалось у неё – Ваську.

А в это время, чуть ли не за километр от дома, в компании ободранных, отощавших котов с ошалевшими глазами, сидел и Васька.

Там жила единственная на всю округу кошка. Вот кто-то из них завыл утробным голосом, другой откликнулся, и пошло, и пошло…

Никуда не денешься… Март!

Витёк

Витёк был по-настоящему счастлив. Его, девятнадцатилетнего парнишку, с грехом пополам наконец-то вытянувшего одиннадцать классов средней школы, взяли на работу. Он старался не думать, что работа эта временная, сезонная, потому как где-то в глубине души жила маленькая, совсем-таки крохотная, надежда перейти в разряд постоянных рабочих. А что? Он, Витёк, трудяга. Ничего, что его забраковала призывная и в армию не взяли из-за заикания, дефицита веса и еще чего-то там. Для него это, конечно, стало трагедией, на службу у него имелись свои расчёты. Был бы годен, не «косил», как некоторые. Но тут уж ничего не поделаешь. А теперь вот как всё здорово вышло. Он ещё покажет, на что способен, как нужно работать. Не пьёт, не курит, а если возьмётся за дело, то пашет, будь здоров, к тому ж ещё и молча, чего лишний раз свою речь демонстрировать.

Работа на небольшом заводике была сменной. Дневные смены перемежались ночными. Витёк очень уставал, особенно ночью, но держался. Гордость от того, что и он, наконец-то, несёт свой рубль в дом, временами просто распирала его. Изменилось и отношение домашних: младшие сестрёнки – дразнилки-забияки, в надежде выклянчить мороженое или шоколадку, стали подозрительно услужливыми и смирными. Отчим, уже почти год, стоящий на учёте по безработице и ни шиша не получающий, частенько, после шатаний по друзьям появляющийся под хмельком, вообще перестал его донимать, и всё своё занудство перенёс на мать. Иногда, когда Витёк собирался на работу, в глазах отчима мелькала еле уловимая зависть.

И то сказать, он, здоровый мужик, специалист, сидит без дела, а этот сопляк пристроился, да ещё и хорошие деньжищи отхватывает. Но, так как зарплата Витька всё, же шла в общий котел, то отчим особенно не возражал.

Что касается матери, та и вовсе была на седьмом небе от радости. Засыпая сына характеристиками: кормилец, помощник, работничек наш, старалась подсунуть ему в тарелку лучший кусок и подсчитывала, сколько ещё нужно, чтобы рассчитаться с долгами…

Через три месяца решено было обновить Витьков гардероб. Купили куртку. Она, правда, была из кожзаменителя, но почти как кожанка, не отличишь. Теперь бы ещё хорошие ботинки – давнюю мечту и можно зиму встречать. На заводе парня, действительно заприметили. Работал он как зверь, без перекуров, да ещё и башковитым оказался. Что-то там подвинтил, подкрутил и на тебе – рацпредложение выдал. Начальство шутило: «Придётся в должности повышать».

Ещё через месяц Витёк, уже втянувшийся в рабочий ритм, как обычно, сноровисто собирался на смену. Он даже что-то тихонько насвистывал от избытка молодости, чувства собственной значимости, ещё от чего-то, чего и сам не мог объяснить. Просто было солнечное утро, хорошее настроение…

Войдя в цех, Витёк сразу же натолкнулся на мастера. Тот, вечно куда-то спешащий, вместо обычного приветствия, буркнул на ходу, глядя в сторону: «Зайди в контору». От предчувствия недоброго у Витька засосало под ложечкой…

В конторе немолодая, грузная женщина вежливо сообщила ему, что сезон в этом году заканчивается раньше обычного. Сырья поступает мало, и завод вынужден оставить только минимум рабочих: в первую очередь тех, кто проработал по многу лет. Остальные идут в отпуск без содержания, под сокращение и увольнение. Конечно, они сохранят координаты Витька, на случай если опять понадобится, а пока что благодарят его за хорошую работу. Окончательный расчёт можно будет получить через три дня.

Домой идти не хотелось. Витёк представил жалостливые материны глаза, физиономию отчима. Вспомнил ещё совсем недавнюю жизнь на материнский нищенский заработок уборщицы, как сводки с военных действий сообщения отчима о том, сколько ещё людей оказалось за воротами… Вспомнил планы, которые он строил в последнее время в надежде, что удастся укрепиться на заводе.

Откуда-то налетел холодный, колючий ветер. Витёк медленно, поёживаясь, брёл по центральной улице. Всё было таким как день назад, как утром, и всё же совершенно другим. Жизнь, словно придирчивая призывная комиссия, опять забраковала его. И совсем не утешало, что он не один такой. Наоборот, чем больше бродячих собак, тем чаще их отстреливают. А Витёк чувствовал себя сейчас самым никчёмным, полупришибленным, шелудивым псом. Впереди была безнадёга. Хотелось по-собачьи завыть и заскулить. Было жалко себя, мать, сестрёнок. А ещё очень жаль ботинок: тех, из натуральной кожи, на толстой рубчатой подошве, с глубоким мягким мехом, которые он так и не успел купить.

За что?

Небольшой посёлок. Склоны, поросшие зеленью. Изредка разбросанные по ним хаты, дома стремятся занять место в самой гуще построек вдоль шоссейной трассы и по берегу реки.

Утро. Трава в росе, свежесть неимоверная. До такой степени всё необычно, что, как говорят, воздух хочется пить, а воду – есть.

Дышу полной грудью и не могу надышаться.

Вот она – чистота, свобода, благодать…

Нужно проведать подругу моей покойной тётушки. Живёт она одна. Сыновья уехали в город, обзавелись семьями. Мать навещают нечасто, всё некогда.

Маленький деревянный домик; чистый, благоухающий пёстрыми цветами палисадник – всё в идеальном порядке.

Гостеприимная, доброжелательная хозяйка встретила с радостью. Говорили о разном: воспоминания, действительность…. И вдруг откуда-то донёсся протяжный вой, переходящий чуть ли не в стон. Один раз, второй… Что это?

– Ах, боже мой, опять соседская собака – воскликнула собеседница. -

Будку в огороде поставили и кормят через раз. Раньше поближе к моему участку была, так я ей тайком хоть что-то подбрасывала, подкармливала, а сейчас убрали с глаз долой. Не вижу её, только слышу. Она ведь на цепи. То лает, то воет, то стонет. Жалко животинку.

– А почему не поговорите с хозяевами? Кто там живёт?

– Что вы, что вы! Они такие люди… Лучше не связываться, ещё хуже будет. Да здесь у многих так.

Действительно, возвращаясь, увидела ещё один участок, где вдалеке стояла будка с привязанным к ней цепью лохматым обитателем.

Открылась калитка подворья и из неё вышли молодая женщина с мальчиком лет семи.

Я не выдержала.

– А за что вы свою собаку наказали?

– Как это?

– Ну, она у вас в изоляции от людей. В изолятор только за провинность помещают, своего рода пытка одиночеством.

В ответ получила такой непонимающий, недоумённый взгляд и короткое: «Не ваше дело», что продолжать разговор было бесполезно.

Как объяснить, что собака очень близка человеку. Смысл её жизни служить хозяину – кормильцу, другу. Что нет никого преданней, чем она.

Не раздумывая, бросится на выручку, жизнь отдаст.

Я вообще противник цепного содержания. Или свобода, или просторный вольер.

Но что поделать, так сложилось: будка, цепь, миски с едой, водой…

Всё это недалеко от калиток, у входа в жильё, чтобы четвероногий помощник мог просигналить о посторонних. Своего рода звонок и защита. Как он радуется домочадцам: тут и хвост, и лапы – всё в движении, а поближе, то и поцелуй шершавым языком. А какая тоска, когда хозяин уходит: нетерпеливое ожидание, безоговорочное доверие и осмысленное понимание возложенной на него миссии охранника.

Видела многое, но такое…

Посреди огромной, заросшей бурьяном территории, мается почти невидимое, полуголодное, ни в чём неповинное существо.

Вот тебе и простор, травы, чистый воздух, воля.

Вспомнились слова городского ветврача, что большинство брошенных собак умирает не от голода и холода, а от инфарктов, не в силах перенести предательство, жестокость или просто потерю хозяина.

На душе стало гадко и тяжело. Долго ещё преследовал вой, переходящий в тяжкий стон…

За что?

04.02.2021г.