Kitobni o'qish: «Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935)»
Редактор И. Г. Кравцова
Корректор Л. А. Самойлова
The translation of this work has been funded by SEPS
Segretariato Europeo per le Pubblicazioni Scientifiche
Перевод книги выполнен при поддержке Европейского секретариата научных публикаций (SEPS)
© 2019 Adelphi Edizioni S.p.A. Milano
© И. Д. Боченкова, перевод, 2023
© Клим Гречка, оформление обложки, 2023
© Издательство Ивана Лимбаха, 2023
* * *
Безжалостна мощь голода, едва плотина отделяет человека от его хлеба. Естественная и добрая потребность в пище превращается в силу, уничтожающую миллионы жизней, заставляющую матерей поедать своих детей, силу жестокости и озверения.
Василий Гроссман. Всё течёт…1
Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!
Федор Достоевский. Братья Карамазовы (глава «Великий инквизитор»)2
Введение
«Он заговорил о том, о чем не следовало упоминать ни в шутку, ни всерьез, о чем полагалось молчать». Так писал Василий Гроссман в романе «Жизнь и судьба» об одном из героев, который распускал слухи о сыне товарища Сталина3. Впрочем, в советское время многие темы были под запретом, их не следовало касаться, поскольку это грозило серьезными неприятностями. Одна из таких тем – детская беспризорность4, о ней десятилетиями предпочитали не говорить – ни среди друзей, ни дома, в кругу семьи. Однако в двадцатые годы XX века все было иначе: беспризорность широко обсуждалась, проводились публичные диспуты, конференции, конгрессы, создавались педагогические и психологические труды. О детях, которые остались сиротами, пережили войну и революцию, голод и разруху, бродили по городам и селам голодные, грязные, оборванные, об этих детях снимали кинофильмы, писали романы, повести, стихи. Почти во всех отчетах европейцев и американцев, побывавших в России после революции, упоминалось об этом явлении, но только в книге «Беспризорные» эмигранта Владимира Зензинова, которая вышла в 1929 году по-русски в Париже и вскоре была переведена на основные европейские языки, трагедия беспризорных впервые была представлена западному читателю как яркое свидетельство неудач Советского государства в создании нового общества5.
В начале 1930-х годов появляются статьи, книги, кинофильмы, посвященные успехам в борьбе с беспризорностью, достигнутым благодаря программам перевоспитания беспризорных в советских учреждениях и помощи сиротам. Примером таких успехов считаются школа-коммуна для трудновоспитуемых подростков имени Ф. М. Достоевского, созданная в Петрограде в 1918 году, и колонии, возглавляемые известным педагогом Антоном Семеновичем Макаренко. В них прославляется перевоспитание беспризорников и возвращение их к активной общественной жизни. Фильм Николая Экка «Путевка в жизнь» (1931) и книгу А. С. Макаренко «Педагогическая поэма» (1933–1935) можно считать моделью «воспитательного романа» эпохи социалистического реализма: герой-беспризорник становится пионером6, затем комсомольцем и в итоге вливается в ряды зрелых и сознательных советских граждан.
31 мая 1935 года вышло постановление Совета народных комиссаров СССР и ЦК ВКП(б) о ликвидации детской беспризорности и безнадзорности: отныне об этом явлении допускалось говорить исключительно в контексте его окончательного искоренения. К теме беспризорности вернулись только в середине 1960-х годов, о ней снова заговорили, стали появляться книги и кинофильмы, где на первый план выдвигалось позитивное влияние советской системы на общественный и моральный облик гражданина7.
Через книги и кинофильмы принципы советской педагогики, как правило, распространялись и в западных странах. Представляя после Второй мировой войны итальянское издание «Педагогической поэмы», Лучо Ломбардо Радиче, известный математик и один из лидеров итальянских коммунистов, заметил, что работа Макаренко, скорее является примером для итальянской школы и ее реформаторов, а не анализом социальных и правовых проблем, поскольку речь идет о явлении, оставшемся в прошлом. По его словам, в Советском Союзе смогли «победить беспризорность; увеличилось количество школ, щедро оснащенных всем необходимым, и прежде всего всецело изменились люди и их отношения, изменилась социальная среда, окружающая школу, даже в самой отдаленной глубинке»8.
На новом этапе – он начался в конце 1980-х годов и продолжается до сих пор – исследования беспризорности как явления проводятся в соответствии с историческим подходом, свободным от государственной цензуры и идеологических ограничений. После распада Советского Союза в конце 1991 года был открыт доступ ко многим государственным и частным архивам. В России, Беларуси и Украине выходят статьи, монографии, докторские диссертации, документально раскрывающие различные (социальные, политические и педагогические) аспекты этого явления9.
Но изучение психологических и поведенческих особенностей беспризорных, их жизни в семье, на улице, в детских домах оказывалось второстепенным по сравнению с анализом исторических и социально-политических причин, породивших беспризорность. В этой книге мы используем иной подход, исследуя беспризорных через их мысли, язык, эмоции и чувства, и поэтому даем слово самим героям, основываясь на их свидетельствах, а также рассказах и репортажах русских и иностранных писателей, созданных в 1920-х и начале 1930-х годов прошлого столетия. В результате, надеемся, сложится полная картина, изображающая различные стороны жизни беспризорных: побеги и бродяжничество, попрошайничество и воровство, проявление агрессии и саморазрушение, вплоть до настоящего психического и физического насилия (и убийств), проституция и наркомания.
С 1972 по 1978 год я проходил стажировку в Москве и намеревался глубже изучить тему беспризорности, рассчитывая на помощь российских психологов. Меня интересовал не столько воспитательный подход, изложенный в работах Макаренко, сколько более узкий психологический аспект, о котором я знал из работ Льва Выготского, главным образом из сборника статей под редакцией Александра Лурии 1930 года, где приводились результаты исследований речи и интеллекта беспризорных10. Но как только я задавал какой-либо вопрос на эту тему, разговор сразу переходил в иное русло. В январе 1972 года Лурия подарил мне экземпляр старого издания своей книги, которая к тому моменту стала библиографической редкостью. Сегодня мы знаем, что, как видно из другой его работы об эмоциях и конфликтах, опубликованной на английском языке в 1932-м, а на русском появившейся лишь в 2002 году11, Лурия выполнял эти исследования в том числе и для «контроля» таких форм поведения, которые по советским канонам считались социальным отклонением. Для Лурии это, вероятно, было нелегко, поскольку сталинские репрессии коснулись и его лично: сестра Лидия как жена «врага народа», расстрелянного в роковом 1937 году, была арестована и содержалась в печально известной Бутырской тюрьме в Москве, а затем попала в лагерь, из которого вернулась через год благодаря хлопотам отца, добившегося пересмотра дела12. Александру Лурии, психологу с мировым именем, чинили препятствия в научных исследованиях и всячески притесняли в начале 1950-х годов, поскольку он не примкнул к сторонникам теории Павлова (в 1950 году на объединенной сессии Академии наук и Академии медицинских наук СССР, вошедшей в историю как Павловская сессия, учение Павлова о физиологии мозга было объявлено единственно верным в соответствии с принципа-ми советского диалектического материализма), а также по подозрению в причастности к искусно сфабрикованному советскими властями «делу врачей» в 1952 году. Не следует забывать о том, что в 1930-е годы Лурия уже подвергался нападкам за проводимую совместно с Выготским разработку культурно-исторической теории в психологии. Кроме того, в той самой книге Лурии 1930 года главу о беспризорных написала его сотрудница Анна Миренова, расстрелянная в 1945 году за «участие в контрреволюционной группе» на Бутовском полигоне, в двадцати километрах к югу от Москвы, массовые захоронения на котором были обнаружены лишь в начале девяностых годов13.
В эпоху застоя, в период бесцветного правления Брежнева, цензура была не только официозной – люди и сами избегали некоторых тем, старались быть осторожными: можно сказать, эта самоцензура стремилась изменить, перекроить прошлое, и даже настоящее тонуло в прошлом, о котором предпочитали не вспоминать. Значительно позже я понял, что молчание Лурии и друзей моего московского периода не свидетельствовало о проявлении конформизма: так залечивалась глубокая рана, которую им было трудно выразить словами.
С другой стороны, феномен беспризорности является частью куда большей проблемы, затронувшей миллионы детей в Советской России, о которой хорошо сказал Доминик Фернандес в своей речи по случаю избрания русского писателя Андрея Макина членом Французской академии: «Едва родившись, вы уже были сиротой. И тем, кто жалел вас, представляя себе малыша, лишенного опоры, которая была у других детей, вы бы ответили, что в России в то время, учитывая двадцать шесть миллионов погибших на войне и бесчисленных жертв сталинских репрессий, было по меньшей мере пятьдесят миллионов сирот. Сиротство было тогда обычным делом»14.
Николай Асеев
За синие дни
В Крыму расцветают черешни и вишни,
там тихое море и теплый прибой.
А я, никому здесь не нужный и лишний,
не знаю, как быть и что делать с собой.
А я пропадаю за милую душу,
за милую душу, за синие дни;
ночую без крыши и сплю без подушек,
скитаюсь без цели, живу без родни.
На Курском вокзале – большие составы,
доплаты за скорость платить не могу.
А мне надоело стрелять у заставы,
на темном подъезде на желтом снегу.
Уже декапод нажимает на рельсы,
уходит на юг, как и в прошлом году…
Смотри, беспризорник, вернее нацелься,
ныряй под вагон на неполном ходу.
Залягу жгутом в электрический ящик,
от сажи и пыли, как кошка, рябой;
доеду – добуду краев настоящих,
где тихое море и теплый прибой.
Доеду – зароюсь в горячий песочек,
от жаркого солнца растает тоска;
доеду – добуду зеленую Сочу,
зеленую Сочу и Нову Аскань.
Нас пар не обварит и смерть не задушит,
бригада не выгонит из западни.
Мы здесь пропадем за милую душу,
за милую душу, за синие дни.
192715
1. Кукушкины дети
Одним из первых свидетельств о трагической судьбе российских детей во время и после Первой мировой войны является, пожалуй, рассказ американской журналистки Луизы Брайант, посетившей Россию в августе 1917 года вместе с мужем, Джоном Ридом, автором знаменитой книги «Десять дней, которые потрясли мир»:
С первых дней войны, начавшейся почти четыре года назад, ситуация для детей стала невыносимой. Транспортная система, и прежде не слишком эффективная, погрузилась в хаос, как только началась мобилизация. Четыре года дети в городах не получают полноценного питания, потому что молоко и другие товары первой необходимости не доставляются из сельских районов. В деревнях дети поначалу не сильно страдали, но по мере продолжения войны и разрухи их тоже не миновал Царь Голод… Эти создания, по нашим меркам еще дети, у них печальные лица стариков… бледные, несчастные лица, поношенные башмаки, потрепанная одежда красноречиво свидетельствуют об их страданиях16.
Актриса и режиссер Анна (Ася) Лацис в 1919 году приехала в расположенный к югу от Москвы город Орёл, где начала работать в местном театре в труппе Всеволода Мейерхольда. Увиденное в городе произвело на нее сильное впечатление:
На улицах Орла, на рыночных площадях, на кладбищах, в разрушенных домах я видела множество брошенных детей: беспризорников. Среди них были дети с черными лицами, немытые месяцами, в рваных телогрейках, из которых клочьями торчала вата, в длинных и широких штанах, подвязанных веревкой. В руках у них были колья и железные прутья. Они всегда сбивались в группы и подчинялись главарю, воровали, грабили, убивали. Одним словом, это были банды разбойников, жертвы мировой и Гражданской войны. Советское правительство предпринимало усилия, чтобы поймать беспризорников и поместить в колонии, но они снова убегали17.
Йозеф Рот, путешествуя по России в 1926 году, описывал похожую ситуацию в репортаже для газеты «Франкфуртер цайтунг»:
Бездомные дети в живописных лохмотьях бродят, бегают, сидят на улицах… Беспризорные, живущие свободой и бедой18.
Начинание Лацис по привлечению беспризорных к театральным постановкам оказалось недолговечным. Марк Шагал также пытался возвращать беспризорников к нормальной жизни, занимаясь с ними живописью и рисунком.
Наркомпрос предложил мне учительствовать в детской колонии имени III Интернационала, что находилась у них в Малаховке19. В таких колониях жило человек по пятьдесят сирот. Работали там увлеченные своим делом воспитатели, мечтавшие воплотить в жизнь самые передовые педагогические теории.
Этим сиротам хлебнуть пришлось немало. Все они – беспризорники, битые уголовниками, помнившие блеск ножа, которым зарезали их родителей. Оглушенные свистом пуль, звоном выбитых стекол, никогда не забывавшие предсмертных стонов отца и матери. На их глазах выдирали бороды их отцам, вспарывали животы изнасилованным сестрам.
Дрожа от холода и голода, оборванные, они скитались из города в город на подножках поездов, пока одного из тысячи не подбирали и не отправляли в детдом.
И вот они передо мной.
Жили дети по отдельным деревенским домам и собирались вместе только на уроки.
Зимой домики утопали в снегу, ветер гнал поземку, свистел и завывал в трубах.
Дети все делали сами, по очереди стряпали, пекли хлеб, рубили и возили дрова, стирали и чинили одежду.
По примеру взрослых они заседали на собраниях, вели диспуты, обсуждали друг друга и даже учителей, пели хором «Интернационал», размахивая руками и улыбаясь.
И вот их-то я учил рисованию.
Босоногие, слишком легко одетые, они галдели наперебой, каждый старался перекричать другого, только и слышалось со всех сторон:
«Товарищ Шагал! Товарищ Шагал!»
Только глаза их никак не улыбались: не хотели или не могли.
Я полюбил их. Как жадно они рисовали! Набрасывались на краски, как звери на мясо.
Один мальчуган самозабвенно творил без передышки: рисовал, сочинял стихи и музыку.
Другой выстраивал свои работы обдуманно, спокойно, как инженер.
Некоторые увлекались абстрактным искусством, приближаясь к Чимабуэ и к витражам старинных соборов.
Я не уставал восхищаться их рисунками, их вдохновенным лепетом – до тех пор, пока нам не пришлось расстаться.
Что сталось с вами, дорогие мои ребята?
У меня сжимается сердце, когда я вспоминаю о вас20.
Малаховская школа-колония стала последним местом работы Марка Шагала в России: летом 1922 года он уехал из страны и поселился в Париже (в Россию он вернется только в 1973 году).
Скептически относился к перевоспитанию беспризорных Вальтер Беньямин, который приехал навестить свою возлюбленную Асю Лацис и провел в Москве декабрь 1926 и январь 1927 года, он писал, в частности, следующее:
Но все еще можно встретить запущенных, безымянно-жалких беспризорных. Днем они по большей части встречаются поодиночке, каждый на своей боевой тропе. По вечерам же они собираются в команды перед ярко освещенными фасадами кинотеатров, и приезжим говорят, что в одиночку с такими бандами лучше не встречаться.
Чтобы справиться с этими совершенно одичавшими, недоверчивыми, ожесточенными детьми, педагогам не оставалось ничего другого, как самим идти на улицу. В каждом московском районе уже несколько лет есть «детские площадки». Ими заведуют воспитательницы, у которых редко бывает больше одного помощника. Как она найдет общий язык с детьми своего района – ее дело. Там раздают еду, устраивают игры. Сначала приходит человек двадцать или сорок, но если руководительница находит нужный подход, то через пару недель площадку могут заполнить сотни детей. Ясно, что традиционные педагогические методы не дали бы в работе с этими массами детей ничего. Чтобы вообще дойти до них, быть услышанными, необходимо следовать как можно ближе и как можно яснее речи самой улицы, всей коллективной жизни21.
Не менее интересно свидетельство убежденного коммуниста Данте Корнели: он бежал из Италии, в 1922 году приехал в Россию, а в 1935-м оказался в лагере по обвинению в троцкизме, испытал все превратности судьбы, окончательно вышел не свободу лишь в 1960 году. Он описывает ситуацию в Москве 1922 года, когда властям было «нелегко поддерживать общественный порядок: налеты, грабежи и разного рода насилие стали обычным делом», а «в некоторых районах, где часто слышались перестрелки, солдаты и милиция систематически проводили облавы». Его поразил вид беспризорных:
Более всего меня поразил и запомнился на всю жизнь вид беспризорников, голодных бездомных детей, несчастных, нередко больных, которые бродили в городах и по всей стране, как стадо животных. Большинство из них совсем еще дети, самым старшим не больше шестнадцати лет. Все они были из Поволжья, население которого – сорок миллионов человек – пострадало от страшной засухи в 1921 году. Часто их собственные родители понуждали их бежать из деревень, где они наверняка умерли бы от голода. Словно прокаженные, вызывающие у всех отвращение, черные от грязи, оборванные, они бродили по улицам и рынкам в поисках пищи. Ночью они забирались в лавки, в заброшенные полуразрушенные дома. Там они ночевали, тесно сгрудившись, чтобы согреться22.
В первой половине 1920-х годов беспризорных насчитывалось сотни тысяч: наивысший показатель примерно в семь миллионов был достигнут в 1922 году (в 1926 году все население СССР составляло чуть более 147 миллионов человек). В 1922 году каждый месяц в Москву прибывало не менее тысячи детей23.
В марте 1924 года в Москве прошла Первая конференция по борьбе с беспризорностью. На открытии конференции выступила Надежда Константиновна Крупская, педагог и жена В. И. Ленина. Презрительно опровергая «иностранную антисоветскую пропаганду», которая считала беспризорность самым вопиющим свидетельством провала заявленной архитекторами большевистской революции программы создания «нового человека», Крупская возлагала ответственность за это явление на самодержавие и буржуазную политику, но в то же время признавала его серьезность.
Товарищи, у меня здесь вырезка из «Форвертс»24, в которой рассказывается, что на улицах Москвы за последнее время подобрано более одной тысячи детских трупов. Это сообщение произвело колоссальное впечатление в широких кругах Европы. «Форвертс» сделала это сообщение средством своей агитации против Советской России. Автор этой заметки говорит, что вот Россия, она помогает германским детям, но у нее у самой детские трупы валяются по улицам столицы, в Москве. И в прикрытой форме доказывается, что режим буржуазный гораздо лучше советского режима, советский режим неизбежно-де ведет к гибели ребят, ведет к таким ужасным условиям, что остается только одно – подбирать детские трупы по улицам. Так ли это?
Посмотрим, откуда берется у нас беспризорность и что мы можем сделать для ликвидации ее. Я думаю, что не стоит опровергать этих нелепых слухов о трупах, валяющихся по улицам Москвы. Корни этих слухов ясны. Никаких трупов нет, конечно. Но мы не скрываем, что у нас налицо имеется громадная беспризорность в очень тяжелой форме.
Завершая выступление, Крупская выразила надежду: «Это – работа не одного дня. Планомерная работа в этой области, несомненно, приведет к тому, что беспризорность в Советской России будет играть все меньшую роль и сведется на нет»25.
К началу 1930-х годов число беспризорных уменьшилось, но не свелось на нет, их все еще можно было встретить на улицах городов. В своем путеводителе по Москве 1934 года Этторе Ло Гатто, «отец» итальянской русистики, не мог не отметить:
Среди разного московского сброда было когда-то свое место и у «беспризорных» (или брошенных) детей… Язва «беспризорщины», которая в последовавшие за революцией годы была бедствием, подобным нашествию саранчи, почти полностью затянулась, но отдельные вспышки болезни еще очевидны. Особенно в межсезонье становится заметно, что есть еще брошенные дети, то есть, когда город еще или уже не покрыт снегом, и самое время для работ то по ремонту путей, то по благоустройству дорог, и тут и там рабочие разжигают костры под асфальтовыми котлами. Главным образом по вечерам вокруг этих еще теплых котлов собираются погреться маленькие изгои, уже не сироты мировой или Гражданской войны, а, возможно, дети, сбежавшие из дома или изгнанные из деревни в процессе коллективизации26.
Андре Жид во время своей поездки в Россию в 1936 году также встретил множество беспризорных и с сожалением отметил: «Я очень надеялся, что беспризорников больше не увижу»27.
Беспризорным начала 1920-х годов, как правило, было от семи до пятнадцати лет, то есть в середине 1930-х годов они уже не были детьми. Но к предыдущей волне добавилась новая, хотя и не такая большая, как первая, – она состояла из детей «врагов народа», родители которых были сосланы в лагеря или расстреляны. Еще одна волна связана с Великой Отечественной войной: это дети, чьи родители погибли на войне, и дети, покидавшие свои дома от голода и отчаяния.
Что же стало с выросшими беспризорниками? Вопреки браваде сталинской пропаганды – мол, эти дети, живущие свободой и бедой, перевоспитаны и стали полноценными членами советского общества – судьба большинства из них была незавидной: они, как правило, пополняли ряды уголовников, а многие попадали в лагеря – об этом Александр Солженицын рассказал в романе «Архипелаг ГУЛАГ»: в лагерях детей, которым было не больше двенадцати лет, заключенные называли «малолетками». Вот как он описывает малолеток:
Они и на воле хорошо понимали, что жизнь строится на несправедливости. Но не все там было обнажено до последней крайности, иное в благопристойных одеждах, иное смягчено добрым словом матери. На Архипелаге же малолетки увидели мир, каким представляется он глазам четвероногих: только сила есть правота! только хищник имеет право жить! Так видим мы Архипелаг и во взрослом возрасте, но мы способны противопоставить ему наш опыт, наши размышления, наши идеалы и прочтенное нами до того дня! Дети же воспринимают Архипелаг с божественной восприимчивостью детства. И в несколько дней дети становятся тут зверьми! – да зверьми худшими, не имеющими этических представлений (глядя в покойные огромные глаза лошади или лаская прижатые виноватой собаки, как откажешь им в этике?). Малолетка усваивает: если есть зубы слабей твоих – вырывай из них кусок, он – твой!28
Знаменитый ученый Дмитрий Лихачев, специалист по древнерусской литературе, в 1928 году был арестован и заключен в Соловецкий лагерь особого назначения, первый в советской системе исправительно-трудовых лагерей для политических и уголовных преступников на Соловецких островах. Вот как он вспоминает свое первое утро в лагерном бараке:
На верхних нарах лежали больные, а из-под нар к нам потянулись ручки, прося хлеба. И в этих ручках тоже был указующий перст судьбы. Под нарами жили «вшивки» – подростки, проигравшие с себя всю одежду. Они переходили на «нелегальное положение» – не выходили на поверки, не получали еды, жили под нарами, чтобы их голыми не выгоняли на мороз, на физическую работу. Об их существовании знали. Просто вымаривали, не давая им ни пайков хлеба, ни супа, ни каши. Жили они на подачки. Жили, пока жили! А потом мертвыми их выносили, складывали в ящик и везли на кладбище.
Это были безвестные беспризорники, которых часто наказывали за бродяжничество, за мелкое воровство. Сколько их было в России! Дети, лишившиеся родителей, – убитых, умерших с голоду, изгнанных за границу с Белой армией, эмигрировавших. Помню мальчика, утверждавшего, что он сын философа Церетели. На воле спали они в асфальтовых котлах, путешествовали в поисках тепла и фруктов по России в ящиках под пассажирскими вагонами или в пустых товарных. Нюхали они кокаин, завезенный во время революции из Германии, нюхару, анашу. У многих перегорели носовые перегородки. Мне было так жалко этих «вшивок», что я ходил, как пьяный – пьяный от сострадания. Это было уже во мне не чувство, а что-то вроде болезни. И я так благодарен судьбе, что через полгода смог некоторым из них помочь29.
Ситуация, в которой оказались беспризорные во время Первой мировой войны, Гражданской войны, голода 1921–1922 годов, великого голода начала 1930-х годов, сталинских репрессий и, наконец, Великой Отечественной войны, характеризовалась первичной потребностью в пище и способами ее удовлетворения: попрошайничество, воровство, убийства. Не случайно в 1922 году врачи Лидия и Лев Василевские в своей небольшой, но ценной книге о голоде, охватившем Россию в то время, вспомнили знаменитое высказывание Томаса Гоббса:
Голод вообще плохой учитель, и рядом с отмеченными выше примерами… высокой жалости и любви к ребенку часто наталкиваешься на примеры противоположные, когда человек человеку волк30.
Спустя всего десять лет после выступления Крупской на московской конференции в 1924 году на смену идее перевоспитания пришли репрессивные решения. Переломным моментом стало постановление Центрального исполнительного комитета (ЦИК) и Совета народных комиссаров (СНК) СССР «О мерах борьбы с преступностью несовершеннолетних» от 7 апреля 1935 года: был понижен возраст уголовной ответственности за кражу, причинение насилия, телесных повреждений, увечий, убийство и отменена возможность применения к несовершеннолетним мер медико-педагогического характера.
Несовершеннолетних начиная с 12-летнего возраста, уличенных в совершении краж, в причинении насилия, телесных повреждений, увечий, в убийстве или в попытках к убийству, привлекать к уголовному суду с применением всех мер уголовного наказания31.
Возраст уголовной ответственности начиная с двенадцати лет был внесен лично Сталиным в проект постановления, подготовленный Генеральным прокурором СССР Андреем Вышинским, который будет выступать государственным обвинителем на московских процессах 1936–1938 годов. Через несколько дней, 20 апреля 1935 года, в органы прокуратуры и суды всего СССР был направлен секретный циркуляр, в котором разъяснялось, что «к числу мер уголовного наказания» относится и «высшая мера уголовного наказания (расстрел)». Число беспризорных, расстрелянных на основе этих правовых актов, неизвестно, но свидетельства и документы указывают на то, что пули и раньше использовались для «ликвидации» одетых в лохмотья детей. Наконец, в постановлении от 31 мая 1935 года отмечалось, что массовая беспризорность в стране ликвидирована.
Конечно, некоторые беспризорные находили свой путь и возвращались к нормальной жизни. В 1967 году журналист Михаил Лещинский опубликовал ряд очерков о судьбах беспризорных, материалы для которых он собирал несколько лет. Лещинским двигал интерес, желание выяснить, что за ребенок стоит рядом с Лениным на первомайской демонстрации на Красной площади в 1919 году, – его можно увидеть в документальной хронике, снятой в тот праздничный день. Кто это был? Беспризорный, как можно заключить по его внешнему виду? Но что с ним стало потом? Книга Лещинского, дополненная в 1985 году, изобилует «чудесами»: это трогательные и вместе с тем восторженные истории про выросших детей, которые, будучи брошенными, бедствовали, жили в голоде и нищете, но, пройдя трудный и извилистый путь, в итоге добились успеха благодаря своей целеустремленности, а также помощи Советского государства. Истории мальчиков и девочек, вчерашних беспризорников, ставших офицерами, высокопоставленными чиновниками, партийными руководителями, писателями, актерами, музыкантами. Самой удивительной оказалась история ребенка, стоящего рядом с Лениным. Это был Николай Петрович Дубинин, известный советский биолог и генетик, лауреат Ленинской премии, академик Академии наук СССР. Лещинский показал, как «ребенок, который мог легко погибнуть в беспризорниках, благодаря заботе партии, благодаря заботе Ленина стал настоящим советским человеком».
Дубинин рассказал Лещинскому о своем пути от сироты и беспризорного до ученого с мировым именем; позже он вернется к этому трагическому периоду в воспоминаниях, его книга под названием «Вечное движение» выйдет в 1973 году. Отец Дубинина, начальник учебно-минного отряда, погиб в самом начале Гражданской войны, осенью 1918 года. Коля в возрасте двенадцати лет вместе с матерью и двумя малолетними братьями и сестрой переехал из Кронштадта, где он родился и жил, на родину матери, в село Спасское Самарской губернии. Но тяжелая жизнь и голод в Поволжье вынуждают Колю уйти из дома в поисках пропитания. Он едет в Самару и попадает в приемник-распределитель, куда собирали беспризорных детей. Здесь, по его словам, «жили двойной жизнью», одна шла на глазах воспитателей, а другая была тайной, с иерархией сильных и слабых, с издевательствами вожаков над малышами. Оттуда Коля и еще двое ребят сбежали:
Так, в тамбурах и на крышах, меняя поезда, побираясь на станциях, дней за десять – двенадцать доехали мы до Москвы. Она показалась нам тогда громадной, мрачной. […]
В это время трудно было жить в Москве всем, а нам, беспризорным ребятам, особенно. По ночам мы прятались от холода в канализационных котлах или в подвалах. По утрам вылезали измазанные, грязные. Днем разными путями добывали себе еду и на ночь опять залезали в свои норы. Ночевали в центре, где-то в районе Никитских ворот, бывали на Неглинной, на Лубянской площади и в других местах32.
Утром 1 мая 1919 года Коля и его товарищи оказались на Красной площади, где их внимание привлекла большая черная машина. Их хотели прогнать, но человек, сидящий в машине, – а это был Ленин – разрешил им остаться и даже сфотографировался с ними.
Через несколько десятилетий после публикаций книги Лещинского и автобиографии Дубинина, когда официальная история Советского Союза стала пересматриваться, подверглась сомнению и правдивость рассказа Коли о его личном и социальном преображении. Нападки на Дубинина, умершего в 1998 году, усилились после распада СССР. Так рухнул миф о беспризорном, поднявшемся на вершину советской науки. Свидетельств ряда бывших партийных руководителей и бывших сотрудников советских органов госбезопасности (ВЧК и ГПУ), которые признали в улыбающемся ребенке рядом с Лениным Колю Дубинина, оказалось недостаточно: выяснилось, что этот ребенок – не Коля. Дубинин-генетик был известен как «Лысенко номер два», преемник того самого Трофима Лысенко, который развязал кампанию против ученых-генетиков в Советском Союзе и фактически задушил биологическую науку своей псевдонаучной теорией о модификации наследственных признаков под воздействием внешней среды. Борьба Лысенко с «буржуазной лженаукой» генетикой стала причиной смерти в тюремном заключении в 1943 году Николая Ивановича Вавилова, ученого с мировым именем, и репрессий выдающихся генетиков, таких как Владимир Эфроимсон33.
Владимир Михайлович Зензинов (1880–1953) – политический деятель, революционер, член партии эсеров, участник революции 1905 г., Февральской и Октябрьской революций 1917 г. Выступал против большевиков, был арестован, выслан в Китай, в 1919 г. эмигрировал в Европу и обосновался в Париже, в 1940 г. ухал в Нью-Йорк, где провел остаток жизни. Благодаря переводу книги Зензинова впервые на итальянском языке появилось детальное описание беспризорности как явления, отдельные упоминания о котором мы найдем в статьях и книгах о Советской России, выходивших в двадцатые и тридцатые годы XX в. (см. статьи Арнальдо Бруни и Массимо Фанфани выше, в примеч. 2. Одно из наиболее интересных свидетельств того времени – глава «Ничейные дети» в книге Мирко Ардеманьи «Россия пятнадцать лет спустя», изданной в Милане в 1933 г. См.: Ardemagni M. Russia quindici anni dopo. Milano: Istituto Editoriale Nazionale, 1933. (Cap. 11 «I figli di nessuno». P. 158–181.) Ардеманьи в 1931 г. был корреспондентом итальянской газеты «Народ Италии» (Il Popolo d’Italia) в России.
Тема беспризорных вскоре оказалась под запретом, за этим бдительно следила цензура. Мария Заламбани из Флорентийского университета опубликовала в 2009 г. книгу о цензуре и литературной политике в СССР. См.: Zalambani M. Censura, istituzioni e politica letteraria in URSS (1964–1985). Firenze: Firenze University Press, 2009. В частности, в главе «Запретные темы» (Gli argomenti tabù) цитируется документ 1925 г. «Перечень сведений, составляющих тайну и не подлежащих распространению в целях охранения политико-экономических интересов СССР». Читаем: «Запрещается публиковать: статистические данные о брошенных детях [беспризорные элементы], о безработных и о контрреволюционных налетах на правительственные учреждения». Zalambani M. Censura… P. 145.
Кроме того, в последнее десятилетие защищено множество диссертаций по теме, в частности, о том, как эта проблема решалась в конкретных регионах или городах (диссертации или их авторефераты доступны в каталоге Российской государственной библиотеки в Москве: http://www.rsl.ru/).
Феномен беспризорности, вновь возникший в постсоветской России, отразился в новейших публикациях, что привело к сопоставлению прошлого и настоящего не только с исторической, но и с социально-политической точки зрения. Большой интерес, в частности, вызвал роман Сергея Волкова «Дети пустоты», в котором описана жизнь российских беспризорников нового века, напоминающая истории беспризорников двадцатых годов века минувшего. Волков С. Ю. Дети пустоты. М.: АСТ, 2011. Сравнительно-исторический подход использовался и на конференции, состоявшейся в Екатеринбурге 31 мая 2006 г., материалы которой были опубликованы в сборнике: Беспризорность и безнадзорность: исторический опыт и современность. Тезисы докладов и сообщений научно-практической конференции 31 мая 2006 г. Екатеринбург, 2006. Назовем также монографии, вышедшие на английском языке: Fujimura C. K., Stoecker S. W., Sudakova T. Russia’s Abandoned Children: An Intimate Understanding. Westport, Conn.: Praeger, 2005; Kelly C. Children’s world. Growing up in Russia, 1890–1991. New Haven-London: Yale University Press, 2007; Displaced children in Russia and Eastern Europe, 1915–1953. Ideologies, identities, experiences. / Ed. by Nick Baron. Leiden-Boston: Brill, 2017.
Новейшие исследования российских ученых, несомненно, очень важны для изучения темы, однако отметим, что весомый вклад в изучение исторических, политических и юридических аспектов беспризорности в двадцатые и тридцатые годы внесли следующие работы: Ball A. M. And now my soul is hardened. Abandoned children in Soviet Russia, 1918–1930. Berkeley, Los Angeles, London: University of California Press, 1994; Caroli D. L’enfance abandonnée et délinquante dans la Russie soviétique (1917–1937). Paris: L’Harmattan, 2004. О беспризорных в сороковые годы есть большое исследование Ольги Кучеренко. См.: Kucherenko O. Soviet street children and the Second World War. Welfare and social control under Stalin. London: Bloomsbury, 2016.
Феномен беспризорности представляет интерес не только для истории, социологии, психологии и литературы, но является частью более широкого круга вопросов о том, как это явление воспринималось современниками и как оно отразилось в коллективной памяти советских людей, подобно личным, семейным, коллективным переживаниям таких событий, как аресты, расстрелы, ссылки и лагеря. Речь идет о предмете исследования, которым занимается историческая психология на стыке методологии психологического анализа и исторического исследования, не сводя исторический факт лишь к его психологической интерпретации (изучение «менталитета», коллективной памяти в историческом контексте появилось как научный подход в первой половине XX века в работах таких психологов и историков, как Морис Хальбвакс и Люсьен Февр).
Интерес к советскому менталитету, изучение которого помогает нам лучше понять трагедию беспризорных, проявился как в дневниках, документальных свидетельствах и художественных произведениях о периоде сталинизма, увидевших свет после распада Советского Союза, так и в научных исследованиях по этой теме. Говоря об историографии вопроса, вспомним следующие работы: Ferretti M. La memoria mutilata. Milano: Corbaccio, 1993; Intimacy and Terror: Soviet Diaries of the 1930s. / Ed. Véronique Garros, Natalia Korenevskaya, and Thomas Lahusen. Trans. Carol A. Flath. New York: New Press, 1995; Fitzpatric Sh. Everyday Stalinism: Ordinary life in extraordinary times. Soviet Russia in the 1930s. New York-Oxford: Oxford University Press, 1999. (Русское издание: Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы. М.: РОССПЭН, 2001.) Idem. Tear off the masks! Identity and imposture in twentieth-century Russia. Princeton, N.J., London: Princeton University Press, 2005. (Фицпатрик Ш. Срывайте маски! Идентичность и самозванство в России XX века. М.: РОССПЭН, 2011); Yurchak A. Everything was forever, until it was no more. The last Soviet generation. Princeton, N. J., Oxford: Princeton University Press, 2006. (Юрчак А. В. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. М.: Новое литературное обозрение, 2014); Hellbec J. Revolution on my mind. Writing a diary under Stalin. Cambridge, MA, London: Harvard University Press, 2006. (Хелльбек Й. Революция от первого лица: дневники сталинской эпохи. М.: Новое литературное обозрение, 2017. Пер. С. Чачко); Hosking G. Rulers and victims. The Russians in the Soviet Union. Cambridge, MA, London: Harvard Belknap Press of Harvard University Press, 2006. (Хоскинг Дж. Правители и жертвы. Русские в Советском Союзе. М.: Новое литературное обозрение, 2012. Пер. В. Артемова); Figes O. The whisperers. Private life in Stalin’s Russia. New York: Metropolitan books, 2007; Paperno I. Stories of the Soviet experience. Memoirs, diaries, dreams. Ithaca-London: Cornell University Press, 2009. (Паперно И. А. Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения. М.: Новое литературное обозрение, 2021); Etkind A. Warped mourning. Stories of the undead in the land of the unburied. Stanford, CA: Stanford University Press, 2013. (Эткинд А. М. Кривое горе. Память о непогребенных. М.: Новое литературное обозрение, 2016. Авториз. пер. В. Макаровой.)
Тема сиротства была актуальна в советской литературе и кино, к ней продолжали обращаться и в более позднее время. Вспомним трилогию Анатолия Приставкина (1931–2008), действие которой происходит в годы Второй мировой войны. В повести «Солдат и мальчик» (Приставкин А. И. Солдат и мальчик. Повести. М.: Советский писатель, 1982) рассказывается о встрече сироты Васьки, воспитанника детского дома, и солдата Андрея, который уходит на фронт. В автобиографической повести «Ночевала тучка золотая», впервые опубликованной в журнале «Знамя» № 3, 4 в 1987 г. (итал. издание: Pristavkin A. Inseparabili. Due gemelli nel Caucaso / Trad. it. di Patrizia Deotto. Milano: Guerini e Associati, 2018), самом известном произведении, изданном впоследствии миллионными тиражами, рассказывается о близнецах Кольке и Сашке, которых в 1944 г., во время депортации чеченцев в Среднюю Азию, переводят из детского дома в подмосковном Томилине в трудовую колонию в Чечне; во время перестрелки между русскими и чеченцами Сашка погибает, а Колька спасает от верной смерти чеченского мальчика Алхазура, выдав его за своего брата. Третья повесть, «Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца», впервые была напечатана в 1989 г. в журнале «Юность» (№ 11, 12), а затем вышла отдельной книгой (Приставкин А. И. Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца. M.: Энтраст Трейдинг, 2015), это история про детей из подмосковного детского дома.
Среди фильмов последних десятилетий следует упомянуть: «Ночевала тучка золотая» (1989) Суламбека Мамилова по роману А. И. Приставкина; «Итальянец» (2005) Андрея Кравчука – история мальчика из провинциального российского детдома, который не хочет, чтобы его усыновила итальянская бездетная пара, и сбегает на поиски родной матери; и «Нелюбовь» (2017) Андрея Звягинцева – рассказ о ребенке в современной Москве: семейная пара на грани развода хочет отправить сына в детский дома, и мальчик от отчаяния пускается в бега, как когда-то беспризорники.
Николай Николаевич Асеев (1889–1963), поэт, представитель футуризма, затем член группы ЛЕФ, близкий друг Владимира Маяковского. Автор поэмы «Сенька беспризорный» (1925). См.: Асеев Н. Н. Сенька беспризорный. Л.: Молодая гвардия, 1926.
О детях и подростках в лагерях см.: Якир П. Детство в тюрьме. London: Macmillan, 1972. Англ. издание: Yakir P. A childhood in prison / Ed. by Robert Conquest. New York: Coward, McCann & Geoghegan, 1973 (пятнадцатилетний Петр Якир, сын видного советского военачальника Ионы Эммануиловича Якира, расстрелянного в 1937 г. за контрреволюционную деятельность, попал в колонию для малолетних преступников, где пробыл с перерывом на войну до 1953 г.; позже стал известным диссидентом и правозащитником, снова был арестован и умер от алкоголизма в 1982 г.); Дети ГУЛАГа, 1918–1956 / Сост. Виленский С. С. и др. Серия «Россия XX век: Документы». М.: Международный фонд «Демократия», 2002 (содержит 516 исторических документов, постановлений правительства, свидетельств и т. д. о детях, попавших в детские дома, колонии и лагеря, о беспризорных и о детях «врагов народа»; части этой фундаментальной работы, с добавлением интересных интервью и комментариев, входят в книгу: Children of the Gulag / Ed. by C. A. Frierson, S. S. Vilensky. New Haven-London: Yale University Press, 2010); Эпплбаум Э. ГУЛАГ. М.: Corpus, 2015. Пер. Л. Ю. Мотылёв. См. главу 15 «Женщины и дети». (Оригинальное изд.: Applebaum A. Gulag. A history of the Soviet camps. London, Allen Lane, 2003; итал. изд.: Applebaum A. Gulag. Storia dei campi di concentramento sovietici / Trad. it. di Luisa Agnese Dalla Fontana. Milano: Mondadori, 2004); Chlevnjuk O. The history of the Gulag. From collectivization to the Great Terror. New Haven: Yale University Press, 2004; Fürst J. Between salvation and liquidation. Homeless and vagrant children and the reconstruction of Soviet society // The Slavonic and East European Review. 2008. LXXXVIII. P. 232–258; Figes O. The whisperers…; Caroli, Dorena. Cittadini e patrioti. Educazione, letteratura per l’infanzia e costruzione dell’identità nazionale nella Russia sovietica. Macerata: EUM, 2011. P. 131–165; Craveri M. et Losonczy A.-M. Enfants du Goulag. Paris: Belin, 2017.