Kitobni o'qish: «Пёс»

-1-

Всё изначально пошло не так на этот раз, что-то случилось при последнем нашем задании в лесу. Датчики переклинило и в моей каске, и в моей голове. Я уже почти привык к новой схеме действий и должен был только отслеживать цель, и уничтожать её точно по приказу, но что-то налетело прямо на меня, то ли снаряд, то ли неизвестный зверь повалил с ног, то ли дерево упало. Теперь я не понимаю, что происходит. Я не слышу команд, я не слышу вообще ничего извне. Сломался передатчик? Только чувствую запахи леса. Зверёныш, я тоже умер? Или заснул? Но я же уже давно научился не спать. Если кто-нибудь слышит меня, я ЛК-73, позывные 19-35-38-63… Откликнитесь, я не вижу ничего, кроме полного хаоса из элементарных частиц, как будто песок лезет в глаза, и нереально синего неба. Это, возможно, просто мои галлюцинации, потому что небо здесь никогда раньше не было таким ярким. Или это и был наш мир, но в одно мгновение превратился в ничто? Тогда как выжил я, или не выжил? Я не чувствую своего тела, но если я способен мыслить, значит, ещё существую… Я жду помощи, а пока мне остаётся только прокручивать внутренние файлы (или воспоминания), чтобы окончательно не потерять смысл. Смысл чего? Жизни? А существует ли она вообще, а если да – тогда в каком измерении? SOS. ЛК-73, позывные 19-35-38-63.

Теперь я точно понял, что это я сам – зверёныш… С тех пор, как ушёл мой пёс, и некому больше стало меня охранять (видимо, в той жизни), я сам превратился в зверя, полусобаку, но до настоящего пса мне самому ещё, наверное, расти и расти. Умный, взрослый пёс понимает всё ещё до того, как ему скомандуешь. Я, конечно, не собака внешне, по-прежнему немного похож на человека в единственном числе. Но псиные привычки начинали проявляться уже тогда… Мне, например, очень льстили определённые запахи, а некоторые, наоборот, были отвратительны.

А когда же это произошло, что я чуть не превратился в пса, а потом ещё во «что-то»? До или после «школы выживания»? Попытаюсь восстановить все файлы (или события?) по порядку, пока сознание еще способно их воспроизводить. SOS.

Из-под ничего на свет

Нечто вылезло упрямо…

Поиграло в «да» и «нет»,

Покачавшись, встало прямо.

Некогда оно росло

Кое-где в начале света…

Но полвечности прошло,

И оно исчезло где-то.

Только не пропало нечто –

Утвердиться хочет снова,

Вновь открыть окошко в вечность,

Если мы к тому готовы.

Вот, идиотская привычка с детства: когда волнуюсь, начинаю нашёптывать себе самому какие-то стихи… То ли сочиняю, то ли вспоминаю.

SOS. ЛК-73, позывные 19-35-38-63

Нет, всё начиналось не так. Я был новичком, можно сказать, только с тренировочной базы, первый раз держал в руках заряженное не холостыми, а реально боевыми патронами оружие – короткостволку последнего образца. На первом служебном задании нас поставили в оцепление, а меня, как самого молодого – подальше от бед, на просеку, разделяющую сам «лес» и наш военный городок. Вот я и заскучал… Всё было почти тихо в моем квадрате, только поскрипывают стволы высоченных деревьев, отдалённо похожих на сосны, и их кроны, напоминающие синих беременных дикобразов, шелестят над головой. Но вдруг я увидел это нереальное существо, беззащитное и нелепое, с огромными глазищами на чёрной, как днище не отмытой сковороды, морде, еле перебирающее своими парами огромных лап. Это был пёс. Не знаю, какой породы и, вообще, откуда он взялся здесь, посреди леса и войны, но он умудрялся вилять недоросшим хвостом, не смотря ни на что: ни на пролетавшие недалеко снаряды, ни на парящих практически бесшумно над самой головой дроидов-разведчиков. Только мне показалось, что что-то проблёскивает у него под мордой на самом кадыке.

Он просто шёл ко мне по выгоревшей просеке, как будто я единственный в этом мире, кто может его понять и принять. Конечно, не было сил удержаться. Я взял его на руки и понял, что теперь мы вместе навсегда. Но если не навсегда, то пока не кончится чья-нибудь жизнь. Я отдал ему половину своего пайка из сухого печенья, приправленного консервированным паштетом, потом мы повалялись на лужайке под ярким палящим солнцем… И, наконец, я услышал приказ возвращаться в лагерь, операция закончена. Я не очень ловко завернул зверёныша в полотенце, что лежало в рюкзаке, и засунул его туда, а рюкзак взял на руки и обнял, чтобы пёс чувствовал мое тепло и биение сердца – тогда, как я подумал, ему не будет так страшно и одиноко, как мне последние несколько часов на опушке этого леса.

Опять тошно… Помогите! SOS! Что-то вращается в моей голове, причиняя не столько боль, сколько её отсутствие, нежелание дальше бороться и жить, невозможность воспринимать происходящее не то, что адекватно, а наоборот, абсолютный восторг от того, что я могу принять полное отрицание жизни здесь и сейчас. Но что-то в ответ сопротивлялось во мне.

Точно, я не умру сегодня,

И завтра, может быть, тоже,

Это что-то сильнее меня,

Но не значит, что жизнь дороже.

Она дана на один лишь вздох

И на глоток воды, возможно,

Но запретить мне их, мой Бог,

Право, и это уже безбожно.

Но я опять куда-то проваливаюсь… SOS!

Когда мы вернулись в городок, всё уже было тихо и мирно. Я открыл рюкзак и выпустил псёнка. Что-то звякнуло, но я подумал, что опять пуговица от запасной рубашки оторвалась. И тут только я сообразил, что Чудак, мой кот, может неправильно истолковать появление нового «гостя» в нашем маленьком домике-палатке. Нет, нам не запрещалось держать домашних животных, наоборот, начальство приветствовало такую заботу, вроде как кормление и воспитание «братьев наших меньших» усиливает характер. Но смысл был не в этом, просто все прекрасно понимали, что, как это и не гуманно, но в случае экстремальной ситуации полного отсутствия продовольствия проще всего отловить, освежевать и съесть кого-нибудь из бегающих здесь по городку животных, чем снаряжать экспедицию в лес, от которого вообще непонятно чего можно было ожидать. Собак и котов вместе с нами доставляли периодически в специальных отсеках вертолётов.

Как возник этот лес, и что в нём на самом деле случилось, не знал никто, даже начальство. Наша часть стояла здесь уже больше пяти лет, но никакого реального вывода ни высшие чины военных, ни военные биологи и медики не смогли сделать. Лес, находящийся в одном из самых труднодоступных районов страны, вдруг за несколько дней стал вообще недоступным и в прямом, и в переносном смысле. Он изменился и внешне, и как будто сам по себе зажил собственной жизнью. Изначально предполагали, что здесь упал очередной метеорит, поэтому и выслали сначала облегчённую группу разведчиков, но что там происходило с «пионерами» нам не рассказывали, говорили только, что основатель нашего городка «майор такой-то» погиб смертью храбрых, не отступая от приказа начальства ни в чём… С тех пор сюда стали стаскивать всё больше и больше специалистов, так простой палаточный лагерь разросся уже в приличный военный городок. Я, как понял потом, попал в последнее «подселение», как выполнивший «на отлично» все нормативы, к тому же, у меня не осталось родственников на «большой земле», я предпочёл карьеру военного сразу после окончания технического училища.

Прощайте папа с мамой,

Прощай и их могила.

Всегда я был упрямый…

И ты, что звал я милой.

Пока, друзья родные,

Быть может, не вернусь…

Но будут выходные,

Возможно, отпишусь.

Когда я здесь оказался, меня сразу определили в небольшую палатку-домик. Жить было вполне комфортно, удобный лежак, столик и шкафчик для скарба. А буквально через несколько часов, только я успел распаковать вещи и собирался уже перекусить, как ко мне вошел кот, причём с такой самоуверенностью, как будто он тут хозяин, а не я. Чуть позже я выяснил у соседей, что кот и действительно тут жил с предыдущим бойцом, вроде как демобилизовавшимся по истечении срока службы и вернувшимся домой. Прогонять кота я не стал, вдвоём веселее, а за его странное и отрешённое отношение к миру прозвал его Чудаком.

Кот Чудак мне не мешал, жил своей жизнью, отгонял мышей и других грызунов от моих продуктов, требовал совсем немного – миску еды и плошку воды, так что в обычной жизни я его почти и не замечал.

А подселение к нам пса произошло вообще незаметно. Чудак сначала и не осознал, что у него появился сосед, только иногда недовольно поводил носом, а на вторую миску, всегда пустую, смотрел презрительно, как будто пытался сказать: «Хозяин, зачем мне это? Я, если захочу, и сам всё себе добуду». Он, действительно, в нашем небольшом городке считался уникальным котом, так как охранял от грызунов не только мои продовольственные запасы, но также и всего палаточного городка, а заодно и кухню высшего командного состава, за что уже несколько раз поощряли меня вместе с ним в виде дополнительного пайка.

Зверёныш же не отходил от меня, ночью спал поверх моей головы на подушке, а когда я уходил, залезал под койку и лежал тихо-тихо.

Но так продолжалось только первые несколько недель. Придя однажды с вахты, я рядом с кроватью увидел вместо привычного затоптанного коврика только несколько разгрызенных вдоль и поперек непонятных кусков ткани. Потом один из моих башмаков, правда, старых (я в них только по дому ходил или на зарядку), пропал. Его недогрызенную подошву я также нашел рядом с кроватью. Вывод напрашивался один – в моё отсутствие зверёныш скучает и всё время что-то грызёт. Наша медсестра Лера подсказала, что это у собаки зубы, наверное, коренные режутся, вот и чешутся, а чтобы молочные выпали, ими что-нибудь всё время надо жевать. По её совету я принёс домой увесистый пенёк с сучками, по величине явно крупнее зверёныша. Можно представить, каково было моё удивление, когда через несколько дней от него осталась одна труха плюс два небольших зуба на полу. После этого в нашем армейском братстве за зверёнышем закрепилась кличка «Пила», так он и остался – зверёныш-Пила.

Опять теряю сознание…

Наш звереныш долго бегал,

Но устал и пообедал.

Снова все зовут гулять,

Только очень тянет спать.

Но нет…

Пока Пила рос, у меня случалось многое, и в нарядах на кухне приходилось пахать, и лес мы несколько раз прочёсывали вглубь, только это не давало абсолютно ничего, ноль без палочки. И зачем вообще нас прислали сюда охранять этот непонятный лес, кому он вообще нужен? Здесь не только не росло ничего, понятного человеческому глазу (хотя ещё и оставались родные деревья, только вперемешку с невообразимыми), но даже и запахи всё время раздражали. А может быть, уже тогда я начинал воспринимать мир звериным нюхом? И кто-то периодически атаковал с другой стороны. Как только наши роботы-разведчики углублялись больше, чем на десять километров вглубь этого леса, сразу возникала отдача в виде шаровых молний, каменных дождей (причём, прямо по нашим палаткам), грязевых потоков гнусными коричневыми ручьями, после которых приходилось отчищать всё: не только палатку, но даже и нижнее белье. Причём, если наши просто стреляли, как в первое моё учение на просеке, то снаряды через несколько секунд возвращались. Никто не мог объяснить этот феномен – они возвращались пустыми, не взорвавшимися, а именно пустыми, без заряда.

Вот как раз, когда псу-Пиле должно было исполниться с год, нас собрали на построение и объявили, что каждый, кто не трус и стремится к победе, должен пройти «школу выживания». Кто желает, может подойти в штаб и подписать соответствующие документы.

Я подумал, что дома меня точно уже никто не ждёт, родители умерли, а здесь, в этом непонятном мире мне хорошая комната с нормальной кроватью точно не помешают, плюс дополнительные деньги, которые пригодятся в будущем, когда нас заберут отсюда, как нам обещали, через год, и еще доппаёк каждый месяц. В общем получается не так уж и плохо. Поэтому я пошел в штаб и записался.

Нас, всех записавшихся, сначала заставили пройти полную медицинскую проверку, в результате на карантине мы просидели около трёх суток. Потом – боевая подготовка, сдача норм, но не как при окончании курсов военной подготовки у меня было, а с полной «выкладкой» и на сутки… Когда же мы, изможденные до последней капли пота, притащились в лагерь, нас заставили раздеться, принять душ, потом каждого по очереди осмотрел врач. Я лично надеялся, что доберусь до койки и рухну спать хоть на сутки, если позволят. Но меня и ещё с десяток ребят заставили обмундироваться, построиться снова и маршировать в сторону нового корпуса.

Как они успели его построить, я понять не мог. Ведь до нашего выхода на подготовку там был лишь пустырь, а сейчас стоял вполне современный многоместный медицинский блок.

По очереди мы проходили внутрь, у нас спрашивали фамилию, имя и звание, затем надо было приложить по очереди ладони к какому-то прибору. И напоследок перед выходом нас ждал медбрат. Мы все его знали, как славного доброго малого, хоть и туповатого слегка, но сейчас он выглядел, как самый старший, чуть ли не вершитель наших судеб, это читалось не только в позе, но и в полу-прищуренных глазах. Мне сначала стало не по себе, а уже через секунду он взял мою правую руку и воткнул в неё неимоверной ширины шприц чуть выше локтя. Я только и успел, как охнуть…

Опять…

Я теряю смысл, я теряю жизнь,

Кто бы мне сказал – за неё держись…

Завтра не придёт – тоже может быть,

Остаётся только память ворошить…

В себя я пришёл в лазарете, сколько времени прошло, понять не мог. Когда зашевелился, прибежала медсестра, такая молодая, симпатичная и курносенькая, что я сразу забыл обо всех своих неприятностях и вопросах. Только и смог, что спросить, как ее зовут. Она ответила, что Лерой, и что мы с ней уже виделись, и опять вколола мне что-то. Но следующий провал уже не был полной отчужденной пустотой в сознании, я словно дремал, но иногда и звуки снаружи доходили до меня. Так я понял, что нас здесь десять человек, все с одинаковыми показаниями, недавно перенесли несложную, но необходимую для продолжения службы операцию. Ещё, когда врач осматривал меня, сказал, что я счастливчик, и заживает на мне всё, как на собаке. Тут я и вспомнил, а как же там мои Пила и Чудак? Кто же их кормит?