Kitobni o'qish: «Гербарий путешественника Полянского»

Тебе нужна причина приезжать —

Как школьнику прилежному гербарий.

Мария Тухватулина. «Гербарий»

© Горницкая Л. И., 2025

© Зюльманова А. И., 2025

© ООО «Издательство «Абрикос», 2025

Пролог № 1

Первая коллекция. Дина Журавлёва

Июнь, 2022 год

Город горит. Полыхает, как мусорка, в которую влетела петарда. Первый – ночной – состав летит по насыпи. День запущен. Мы измеряем время поездами. Три пассажирских в сутки. Три! Раз-два-три, раз-два-три! Раз! Почти вальс. «Разенбургская глина» называется.

Вальс нас учили танцевать к чужому выпускному. Порадуете одиннадцатый, сказали, поможете попрощаться со школой. Да они и без нашей помощи свалили бы. То есть выпустились. Но ладно. Традиция такая. Надо потерпеть.

Мы пытались, честно. Но выходило так себе. Никто не хотел становиться в пары. За руки хватать ещё станут, прижиматься. Щупать. На ноги наступать. Мальчишки такие дураки. Ржут как кони. Девчонки такие недотроги. На всё обижаются. Легче спрятаться в женском или мужском (кому куда!) туалете ненадолго. Репетиция-то короткая. Особенно когда танцоры разбежались. Нас ловили и возвращали. Вальсируйте, а то на выступлении опозоритесь! На моё счастье, тот последний звонок я проболела. Нечего пить лимонад прямиком из холодильника. Торжественная линейка обошлась без меня. А вот счёт на «раз-два-три» привязался, запомнился.

И снова: раз! Первый пошёл. Первый, ночной скорый, – «Москва – Анапа» – шумит по насыпи. Гремит костями вагонов над придорожными полынью и кипреем. «Первый поезд едет в полночь». Это факт. Это точка отсчёта нормального дня в городе Курицын. Это строчка считалочки на выбывание. Стуки-палочки за себя! Я играю в прятки.

Я каждый пожар играю в прятки.

Нет!!!

Прошлые пожары были понарошку.

Этот настоящий, понимаешь? Не в видеоролике, не в исторической справке на стенде музея, не в бабушкином сбивчивом рассказе. Этот впечатывается в кожу наползающим жаром.

Кто не спрятался, он не виноват.

Кто не спрятался, превратится в пепел.

Огонь уже идёт искать.

Но если останется только гарь и пустота, то всё. Досчитались. Проиграли.

Если постить об этом в ВК, то нужен хештег #Курицынживи.

Но это как?

Постики писать, когда вокруг жесть?

Как вообще снимают стримы с места катастрофы?

У тех, кто снимает, мозги есть?! И успевают они когда?! Тут думаешь с утроенной скоростью! И не догоняешь события!

Стелется едкий дым. Вытекает из-под век слезами.

Колёса поют. Хотя постойте. Так себе песня, правда. Где мелодия? Какая рифма? Речитатив дурацкий.

Колёса не поют.

Колёса читают рэп.

Тра-та-та. Твой. Дом. В огне. Видишь. Девочка? Тадах-тах-тах. Город. Опять. Пылает. Тра-та-та. Ди-на! Бе-ги! Ди-на! Прячь-ся!

Человечек из вагона. Призрак с верхней боковой у туалета. Не сходи на станции. Не надо!

А ты и так не успеешь.

Стоянка поезда – две минуты.

На нашей платформе нет времени купить пирожок или заварную пюрешку. Нет времени стоять и дышать. Даже сфоткаться для аватарки толком нет времени. Здесь только наспех выпрыгнуть со своим чемоданом или рюкзаком. И уходить к одноэтажной сине-серой коробочке вокзала с витиеватой надписью «Разенбург».

Ты приехал в Курицын. Который Разенбург.

Город Курицын. Станция Разенбург.

Как у тебя не взорвался мозг, когда оформлял электронный билет? Как приложение РЖД не выдало ошибку 404?

Курицын, какой Курицын, где Курицын, Курицын не найден!

Неважно. Ты приехал.

Приехал? Это событие, прикинь!

Остановка-то есть. Но здесь никогда никто не выходит и не садится в вагон. Для проводников мы, наверное, «станция-которой-нет-но-она-есть».

Есть мы, есть. Главное – остаться. И станцией. И в живых.

#Курицынживи! #Курицынживи!!!

Ну пожалуйста!!!

Зарево над изгибами реки Гремучей. По берегам текут в камыш кляксы чёрных теней. Рэп первого поезда смешивается с воплями моих соседей по лестничной клетке, носящихся с пластмассовыми тазиками и целым одним огнетушителем (я даже знаю, откуда он у них!). Полночь. У самой воды – три силуэта. Их сложно различить. Серый ночной воздух, пропитанный мутным дымом, кривобокие частные домики улицы Дальней. Тройка свидетелей поджога теряется на этом сомнительном фоне. Но я их вижу. Я их чувствую. Я их знаю. Я понимаю, почему они там. Хромой бледный мальчишка в белой кружевной рубашке на пару размеров больше, чем надо. Смуглая девочка с толстыми косами в тонюсенькой ночнушке. Кудлатая рыжая собака у их ног. Я познакомилась с ними этим дурацким летом, когда снимала видеоблог, ездила в усадьбу Полянских и злилась, злилась, злилась…

Коля Полянский и Петя Курицын смотрят на меня из сохранёнок смартфона. Подсказывают, что делать.

Девочка с собакой смотрят на меня.

Луна смотрит.

Наверное, даже пассажиры скорого «Москва – Анапа» смотрят. Ничего не видят на такой скорости. Никакой девчонки возле горящего здания не видят. А всё равно смотрят.

Когда хештег #Курицынживи сменится на #ПолянскийорётЪ, а то и на #чудесавРазенбурге, я расскажу.

Честное слово, я умею рассказывать по порядку.

А пока я достаю из кармана монетку.

Ту самую, овальную, где один геральдический лев вдвое крупнее другого.

И делаю шаг к подсвеченной языками пламени впадине оврага.

Монетка теплеет в руке.

Сложно дышать.

Перед глазами – цветные пятна.

Главное – не промахнуться…

Пролог № 2

Вторая коллекция. Коля Полянский

Ноябрь, 1839 год

Не промахнуться. Тут никаких вторых возможностей. Иначе ничего не будет. И не мечтай. Что ты там себе придумал? Путешествия, приключения, горы, море, дикие звери, туземцы, невероятные открытия? Всегда дневная маменька, которая тебя узнаёт и не кричит по ночам? Братья, принимающие всерьёз? Если ты промахнёшься, то конец. Не только мечтам. Тебе конец. И тем, кто с тобой, тоже.

Сам виноват.

Тринадцать лет пожил, теперь всё.

Предупреждали же, не открывай двери дортуара¹ за полночь. Не ходи в сад после отбоя. И уж конечно, не пытайся сбежать. Там, за решётчатой оградой пансиона, зверей не водится. Нечисти – тоже, чай не сказка. Там хуже. Люди.

Это кажется, что до Разенбурга рукой подать, а выйдешь степью к тракту – и до родного Полянского доберёшься, к неспящей ночной маменьке, к заросшей сорной травой старой оранжерее. Кажется, если бежать из казённого неуюта, от слёз в подушку и обидных стычек или чердачной темноты, то просто снова будет дом. Дом и покой – не одно и то же. Но дом уже зарубцевался внутри, оставил поджившие шрамы вместо свежих кровоточащих царапин. Ты останешься один, с гербарием, книгами, лесной тишиной, одиноким лунным мостиком. С той бедой, которая почти не болит.

Помнишь, как в имении?

Река расцветает зеленью. Станешь на бревенчатом мостике, где перила только по одну сторону. Вглядишься в чёрную воду, из которой тянутся склизкие руки водорослей. Говорят, на дне мавки² поют. Ой на дне ли? И звенящий жаром воздух вот-вот обратится в девичьи голоса. Посмотри, как пусто и солнечно. Как колышется безо всякого ветра осока. Водоросли манят вниз. Только шаг с брёвен, один, маленький. Навстречу стрекозам и чёрным бабочкам. Видишь, кружат над омутом! Шагай, ну! Так, разок, проверить, правда ли там мавьи угодья. Родники холодят воду, тянутся корявые пальцы водорослей, скрывают кости, намытые течением, мягкий подушечный ил. Хрусталём отливают придонные чертоги.

Не ходи!!!

Но чем прятаться и дрожать в тесном подполе, лучше бы к реке. Потому что русалок не бывает. Ни мавок, ни лоскотух, ни водяниц³. Или… почти не бывает. Мало ли что мерещится подле колодца. Мало ли кто ночной кружится в хороводе на берегу. А люди рядом. Люди точно настоящие. Вон переговариваются, топочут тяжёлыми сапогами, зажигают огонь.

Может, попытаться бежать?

Вдруг получится проскочить мимо этих, опасных?

Один бы и бежал. Не стыдно.

Но оба малыша жались к нему. Зачем он вытащил их гулять? Зачем пообещал чудеса? Зачем красовался, мол, со мной не страшно? Теперь только молиться. Но по мелочам тревожить Боженьку неловко. Перебивать чужие, важные просьбы. Можно пока просто нащупать талисман в брючном кармане. Ну да, чепуха, суеверие. Только ведь талисман принадлежит ему одному. Честно найденный, не отнятый и не краденый. Как положено, по всем обычаям пансиона, трижды побывавший в чулане. А потому действующий. Настоящий талисман для одного владельца. Если с ним, Колей, что случится, талисман тоже пропадёт, сгинет. Поэтому, ну… Пускай помогает! Верить, верить, в спасение верить, пусть и от детской побрякушки! И держать в ладони камень. Готовиться к защите. Ежели что – бросить в чужаков. Другого оружия нет.

Кажется, младшие дрожали. Он и сам еле держался, а тут они. Хотя с ними, непутёвыми, было лучше. Легче сохранять спокойствие самому, когда в ответе за других.

– Ники, а нас не отыщут?

– Тс-с-с… Молчите, да и не отыщут.

Над головой заскрипело, зашваркало. Шур-шур-шур! Сейчас рванут крышку погреба, глянут вниз. Обнаружат.

Не промахнуться.

Левой, свободной от камня рукой Коля сжал в кармане талисман. Так крепко стиснул, что рисунок продолговатой овальной монетки отпечатался на ладони.

Часть первая
Одолень-трава

Первая глава

Первая коллекция. Дина Журавлёва

Июнь, 2022 год

На ладони – сухая травинка. Я верчу её, веду пальцами по стебельку мятлика. Старая игра: взлохматится метёлочка-колосок или нет? Пока Лерка мучает смартфон на скорость, как раз проверю.

А у Лерки мало времени.

Вот-вот пропадёт сигнал.

Посреди дня в палисадниках Курицына начинают вопить петухи. И исчезает вайфай. У нас в это время никогда не ставят уроки в компьютерном классе. Всё равно Сеть скажет: ку-ка-ре-ку!

Экраны недоумённо жмурятся, рябят пустотой.

Приём-приём, связи нет!

Потом птичье многоголосье затихает. Над рекой, за улицей Дальней, печально возмущается «чернобыльская» коза Хтонь Седьмая. Петухи вышагивают по травяным коврам дворов. Или бестолково бродят, теряя перья, за металлическими сетками вольеров. Вайфай воскресает, тянется ввысь с экранов компьютеров, планшетов и смартфонов частоколом белых полосок индикатора.

– Это колдовство такое, – заявляет Глинская, дожевав мармеладного ядовито-лилового червяка.

Я думаю: может, Лерка Глинская и права. Хотя верить в такие штуки стыдно. Сначала вам читают сказки, а потом говорят: никакого волшебства не бывает. Ничего себе. #Динавшоке. И хочется верить, что всё-таки случаются чудеса. Только для них совсем не обязательно учить заклинания. Я до конца поняла это год назад. В восьмом классе, на уроке химии. Когда видишь – две яркие жидкости смешиваются в колбе и меняют цвет, образуют что-то третье, шипучее и радужное, то начинаешь верить в науку вместо магии. Даже если все эти феррумы и аргентумы звучат как имена демонов из ужастиков. Но, понимаете, с петушиным криком тут происходила всякая чушь ещё до вайфая.

Телевизоры и радиоприёмники с петухами тоже не дружили.

Говорят (внимание, внимание, говорит Лерка!), первый телевизор появился в Курицыне в 1959 году. Он назывался «Север-3». И это тянет на мем. «Север» в городе, где зимой температура никогда не падает ниже минус пяти! В городе, где нет ни одной улицы с домами одинакового цвета, – коробка с чёрно-белым изображением!

Телик был ровно один на весь город и стоял в квартире у Глинских. И весь подъезд ходил к ним в гости. Да ладно ещё подъезд! Пара близлежащих улиц пыталась навестить хозяев «Севера-3». Кто-то вообще приезжал на велосипеде с улицы Дальней. Полчаса пилил по всем ямкам и кочкам.

Направление – «Север»!

#чудесавРазенбурге

Чужие звонили и стучали в дверь так часто, что Глинским стало казаться, это они находятся в квартире телевизора, а не наоборот. Ладно, в будни они были спасены. Потому что сын Юрка никому не открывал дверь, хоть выламывай. И на взрослых смотрел выразительно: мол, не приглашали же. Юрка был человеком с железными нервами. Он уже три года как помогал вожатым в первых классах. И выслушивал жалобы на всех-всех-всех учителей. И разнимал драки в мужском туалете. И успокаивал плачущих девчонок. И следил, чтобы на большой перемене первоклашки поели. Даже если на обед манная каша. С комочками и пенками. Бе-е-е!

Юрка мог бы победить любых соседей. Но его родителям было неудобно. Ну что подумают люди, будто нам жалко дать посмотреть. Поэтому, когда Юрка был занят и решать проблемы старших не мог (например, делал уроки), у телевизора собиралась толпа «гостей».

В воскресенье становилось совсем невыносимо. По воскресеньям Юрка ходил в ДК, в авиамодельный кружок. Клеил модели самолётов, мечтал стать пилотом. Самолёты над Курицыном появлялись редко, почти никогда, зато легко парили по страницам пухлых библиотечных энциклопедий. Юрка собирал из мелких деталей крылья и фюзеляжи, воображал себя в кабине и совсем забывал про близорукость минус пять. Так себе билет в лётчики.

А гости в его отсутствие безнаказанно просачивались к «Северу-3». Выныривали в подъезд из сизых зачинающихся сумерек, заполоняли квартиру, выселяя хозяев на кухню. Вечерние программы орали на весь дом так, что даже глухая бабушка с первого этажа кивала в такт дикторам. Супруги Глинские нервно пили чай. Выразительно смотрели в расписанную крупными васильками клеёнку скатерти. Кажется, им не очень нравилось происходящее. И их собственное идеальное воспитание тоже не нравилось. Просто Глинских приучили, что коллектив важнее, чем они. В смысле, не так, что будь человеком, делись, и к тебе потянутся, а: коллективу надо, ты потерпишь. Но это была посредственная теория. Только выгонять и возражать родители Юрки всё равно не умели. В – вежливость.

Или Б – беспомощность?

Но вечером наступало время петухов. Дикторы тускнели под птичий синхрон. Слышался треск, по экрану шли чёрно-белые помехи. Зрители ругались, пытались стучать по телевизору и даже его трясти. Не помогало. И соседи очень огорчались и разбредались по своим квартирам и дворам. Сердито тренькали велосипедными звонками.

А петухов не вызовешь на «проработку».

Хочешь – свари из них суп.

Ну да, ну да. Уха из петуха.

Зачем Курицыну столько супа?

Поэтому петухи жили хорошо. Кричи не хочу. Какое там не хочу! Всегда хотели!

И тогда мама и папа Глинские выбирались обречённо из кухни, отмывали с пола прихожей следы чужих ботинок и туфель, укрывали прикорнувшую в кресле бабушку с первого этажа и до самого прихода Юрки делали вид, что их нет дома.

Техника ненавидит петушиный крик. Факт.

Или Юрка Глинский, будущий Леркин прадедушка, рассказавший ей когда-то эту историю, оказался не просто пионером, а ещё и учёным. Ему хватило сообразительности не то отрегулировать телевизор, чтобы тот быстро выключался, не то попросту испортить.

Моя прабабушка, бывшая Юркина соседка по парте, сказала бы: «Мастер-ломастер». Но мы с Леркой думаем, так ювелирно проблемы точно не подстроить. Не в Юрке дело. И не в плохо приспособленном к нашей припадочной городской электросети «Севере-3». Это колдовство, честное слово! Или наука. Не знаю.

Если бы я писала об этом постик в ВК, то выбрала бы хештег #Курицынчудит. Именно так. А не #чудесавРазенбурге. Потому что бывает доброе волшебство и глупое. Это – глупое.

Но постик пока пишет Глинская. Отчаянно торопится, старается успеть до петушиного крика. Лерка сидит на изжелта-белых перилах ротонды. За ними – обрыв, внизу плещется Гремучая. Ротонда осталась в старом парке ещё со времён Полянских. Мы часто прячемся тут вдвоём после уроков. В этот угол, далеко от нерабочих каруселей, не доходят гулять мамочки с колясками или старушки. Здесь можно болтать, громко смеяться, включать музыку, подкасты или видеоролики, бросать мелкие камешки и листья в реку, записывать сюжеты в мой видеоблог. А можно просто молчать вместе, держаться за руки и слушать, как внизу шелестит между глинистыми берегами вода.

Глина.

Глинская.

Слова однокоренные.

Неслучайные.

Глинских у нас в городе много. И родственники ой не все! Курицын стоит у карьера, где добывают глину несколько веков. Кто чем занимается, тот так и называется. Традиция, история, все дела. Вот поэтому и…

#чудесавРазенбурге?

#Курицынчудит?

Впрочем, Лерке Глинской плевать на историю её фамилии. Она торопится, пока вайфай не отрубило. Диктует шёпотом:

– Се-го-дня я на-шла ар-те-факт…

Звучит пафосно.

На деле проще. Мы с Леркой летим наперегонки по наклонной улице. Велосипеды старые, надёжные. Обкатанные. На таких легко и за городом. За нами увязывается и бежит, плюясь заливистыми «Гау-у-аф – га-ав-ф!», #рыжеегавкучее. Спасибо, хоть не пытается схватить за джинсы или стащить кроссовку. #Рыжеегавкучее не беспризорное. Оно живёт возле магазина «Магнит» на повороте к нашей школе. Когда идёт снег или дождь, его пускают внутрь. Охранникам это делать, конечно, нельзя. Собаки пачкают пол, всё такое. Только охранники – нормальные люди. Когда я бреду под зонтом и ветер пытается выломать хлипкие спицы, то вижу кудлатую рыжую морду за красной дверью супермаркета. И думаю: ну, хоть пёсьему тепло. И уши не отваливаются. И географию учить не надо.

Из-за #рыжегогавкучего мы и находим эту штуку. Леркин «артефакт». Потому что пёс пытается попасть мне под колёса, прыгнув вперёд велосипеда.

А-а-а-а-а!

Неудачное торможение!

Будь это кино, я бы трагично рухнула на газон и разбила при этом только колени. Или врезалась в стену (бетонную), а потом встала бы и пошла. Безо всякого сотрясения мозга. Но мой режиссёр пока не открыл кастинг. И не отменил травматизм вне кадра.

Наймите каскадёров, ну! Но эта серия – пилотная. Дальше могут и не снимать. Ни бюджета толком, ни каскадёра, ни дублёра. Поэтому никакого кино.

Полное погружение.

Берегите себя и технику.

У нас легче доехать куда угодно на велосипеде, чем дождаться автобуса. Автобус-то один-единственный на маршруте и ходит раз в час. Его заполняют вездесущие старики и старушки с саженцами или полными сумками продуктов. Туда не пропихнуться. Так что я на велике с тех пор, как научилась ходить. Просто трёхколёсный сменился двухколёсным. Стаж вождения немаленький. Права категории З («Завидуйте!»), не иначе. А ещё я в курсе, где травмпункт. И что лучше туда не попадать.

Я успеваю вильнуть передним колесом, затормозить и даже спрыгнуть на асфальт. Почти каскадёрский трюк. Сердце колотится часто. Вроде всё норм. Со мной, с собакой, с Леркой. Но мне запоздало становится жутко. Не за себя. Могла же и переехать дуру рыжую. Или дурака. Понятия не имею, кто оно такое. Не обращала внимания.

Глинская догоняет. Слетает с велика. Подошвы кроссовок шлёпают по асфальту.

– Дина! Ты… как?

Почему-то немного кружится голова.

– Умираю. Не видно, что ли?

Мы смеёмся. Прислоняем к ближайшему дереву велосипеды и сидим на высоком тёплом бордюре, перебираем пальцами лизины васильки, а рядом носится #рыжеегавкучее. Повизгивает, виляет хвостом. Намекает, что хочет играть ещё. Бестолково начинает копать передними лапами землю газона. И вместе с сухой землёй в нашу сторону отлетает монетка.

Глинская цапает её первая. Лерка вообще любит подбирать. Она – человек-находка. Мне кажется, Лерка магнитит потерянные значки, интересные пуговицы, разноцветные осколки стекла. Вот и монетка достаётся ей.

– Дина, посмотри!

#артефактнайден!

Я нагибаюсь над открытой ладонью. Что там? Рубль? Десять? Для пятирублёвой монета мелковата. И различаю львов. Два экз., две шт., две головы, два животных. Два льва. Неодинаковых. Они держат пятиугольный щит, и на маленьком льве щит лежит, упирается нижним острым краем в протянутые лапы. Крупный лев, вдвое больше мелкого, цепляется за щит сбоку. Сама монета скорее овальная, чем круглая. Неправильной формы. С обратной её стороны в пустоте выступает крупная единица.

Ну, это не настоящие деньги – что-то сувенирное. Ими в магазине не расплатиться. Может, валюта? Но какой страны? Надо запустить поисковик. И, если это просто туристическая безделушка, почему монета выглядит старой? Не древней. Просто старой. Тёмный металл, натёртые чужими пальцами бока львов, светлая прозелень рядом с единицей и у задней лапы крупного, стоящего льва.

Я меняю мысленный хештег #артефактнайден на #артефигзнаетчто.

Собака начинает громко выразительно скулить. Глинская гладит монетку кончиками пальцев. Лерка любит необычные штуки. Она не просто так человек-находка. Она – человек-коллекция. Ей нравится прикалывать значки к сумке, клеить стикеры на тетради, украшать руки татуировками-переводнушками. Мне кажется, не будь её голова, скрытая банданой, побрита сейчас налысо, она бы накрутила хвостиков, наплела косичек, навязала цветных резиночек. И не стеснялась бы, что причёска как у мелкой. Но волос у Лерки нет уже два года. Зато на каждой мочке уха – по три разные серёжки.

И вот – монетка. Странная-иностранная монетка в руке. Единицей вверх. Львы впечатываются в ладонь.

– Динка, может, это сокровище? И его надо сдать в музей?

– Угу. У нас в городе аж один музей. Краеведческий. Со всяким историческим. И ещё один за городом – усадьба путешественника Полянского, там его дом. И зачем там это?.. Это что, археологическая находка? От собаки – «чёрного копателя»?

Лерка изучает монетку. Надо узнать, сколько времени. Ведь, если нужен интернет, надо успеть до петухов.

Грохочет. Это по насыпи пошёл поезд. Второй. «Москва – Адлер». Значит, сейчас 13:47. В 22:06 загремит «Таганрог – Санкт-Петербург». В 00:05 – время скорого «Москва – Анапа». Три поезда: начало дня, середина и поздний вечер. Время Курицына измеряется поездами, сколько я себя помню. Изменение или сбой в расписании – событие городского масштаба. Поезд у нас слышно из любого закоулка города. Потому что насыпь взмывает над продолговатым Курицыном, рельсы тянутся от бывших городских ворот и остатков крепостного вала до «высотки», за которой – река Гремучая, на дальнем от города её берегу – узенькая лесополоса и бесконечная степь. Мы вроде точки, через которую на уроке геометрии прочертили одну из двух параллельных прямых. Потом эти прямые превратились в рельсы, и по ним рванули из пункта А в пункт Б пассажирские вагоны. А Курицына нет в условиях задачи, он не А и не Б. Но при этом он существовал ещё до прямых-рельс и отрезков-шпал.

Дорогу мимо Курицына построили в 1861 году. При как раз вернувшемся из степной экспедиции путешественнике Полянском. А Курицын появился аж в семнадцатом веке. Ну, то есть не Курицын. Разенбург. Нормальные люди не назовут город Курицыном просто так. А Разенбургом – всегда пожалуйста. Но как ни называй, а второй поезд уже прошёл. «Первый поезд едет в полночь, второй поезд едет в полдень…» Почти считалка, вроде той, что для игры в прятки. Первая курица жмурится, со второго этажа полетели три ножа, первый поезд едет в полночь…

Второй поезд отбивает колёсами очевидное:

– Ди-на. По-ра. До-мой!

Это кажется, что на летних каникулах свобода. Но я перехожу в десятый… Мы с Леркой переходим в десятый… И даже сейчас, в июне, у меня репетитор по русскому. Но мне не хочется расставаться с Леркой. Нет, можно писать потом в наш чатик, можно обмениваться голосовыми, но это совсем не то.

– Погнали в парк!

От нагретой плавленосырковым солнцем ротонды пахнет тёплым камнем. Мы сидим на перилах, и Лерка болтает ногами, и разные носки – зелёный однотонный и жёлтый с кислотного оттенка кляксами – вспыхивают яркими полосками между джинсами и кроссовками. Одинаковых носков у Глинской не бывает никогда. Возможно, носки – тоже часть коллекции.

Пока Лерка набирает текст, я запускаю поиск по картинкам. Единственный хоть чуть-чуть похожий результат – мимо. Да, монета, да, со львами. Танзанийский шиллинг, номинал 200 шиллингов. Львов даже два. Правда, один явно львица, тут гением биологии быть не надо. Только вот на наших вообще не похожи.

Ноль результатов поиска.

#Динавшоке

Внизу, у реки, орут во все птичьи голоса. Лерка неохотно отправляет смартфон в карман. Нет сигнала.

– И как? И что нашла?

– Ни-че-го-шень-ки! Это, наверное, сувенир. Ну… сделали на заказ, и всё.

– А я за то, чтобы выяснять дальше!

Лерка всегда мечтала расследовать. Я помню, когда мы познакомились, она читала книгу. Бумажную. Серийную. С длинным названием «тайна чего-то там». У детских детективов названия одинаковые. Про тайну. У взрослых – тоже. Только про «убийство в…» или «смерть на…». А в детективах для малышей и всех, кто восемнадцать минус, смерти не существует. Потому что у нас детство.

Про это говорила мама моей одноклассницы Крыськи, тётя Надя. Она работает психологом у нас в школе. Однажды явилась на классный час, где нам рассказывали об оккупации Разенбурга, и долго шушукалась с классной в коридоре, – тётя Надя говорила, что у нас детство, что надо меньше работать с негативом, что её дочери не нужна психологическая травма. Мне кажется, у Крыськи больше шансов получить психологическую травму из-за Жучки, достающей её по поводу и без. Но об этом она не рассказывает маме.

Но, кажется, тётя Надя считает, что в детстве не существует смерти, боли, каких-то серьёзных вещей. Ты узнаешь о них, только когда вырастешь. Возможно, они упадут тебе на макушку. И будет не сотрясение мозга, а потрясение всей тебя. Другой вопрос, что мы-то уже не дети. Началку закончили, взрослые люди. Нам зачем знать, что детям можно, что нельзя?

Ну и ладно. Она психолог, ей виднее.

#таксебепсихолог

Авторы детских детективов убеждены в том же, что и мама Крыськи. И заменяют смерть тайной.

Мой человек-коллекция Лерка Глинская ненавидит читать про смерть. А про тайны любит. Это мы выяснили сразу.

Когда сидишь в очереди травмпункта, замечаешь мелочи. Потому что это не только долго и больно, но и скучно. Я считаю – больно и скучно одновременно быть не может. Когда больно, ты не думаешь и не устаёшь. Никакого однообразия.

Но я ошибаюсь.

Я никогда раньше не попадала в очередь за результатами рентгена. Он у нас в больнице один, и там маринуют не только травмированных, но и плановых. Коридор едва не расширяется, вопреки законам пространства и времени.

Очереди. Терпеть ненавижу эти дурацкие очереди.

Те, что с жевательнорезинковым тягучим временем.

Девчонка с книгой сидела напротив меня. На соседней белой лавочке, такой типично больничной, плоской, твёрдой, обитой скользкой искусственной кожей. И пялилась на всех. Изучала пациентов, задумчивая, важная, лохмато-заспанная. Вместо того, чтобы читать. Так, иногда, из приличия, опускала взгляд на страницы. Совершенно незнакомая девчонка.

Естественно, я не знаю вообще всех, кто живёт в Курицыне. Есть такой дурацкий стереотип, что в маленьких городках жители знакомы. И если туда приезжает кто-то чужой, его сразу вычисляют. Может, в деревнях или посёлках городского типа так и есть. Но.

В Курицыне живёт одиннадцать с небольшим тысяч человек.

Знаю ли я столько народа? Нет!

Лерку я тоже тогда не знала.

И меня просто бесил её взгляд. Такой, будто я надела футболку этикеткой наружу или побежала стометровку с развязанными шнурками. И казалось: она меня сейчас сфоткает на мобильный, сделает из фото мем, выложит в популярную группу, мем залайкают, и я стану посмешищем.

Внимание, внимание, душная тревога!

Не воздушная.

Цепкий, отвратительный, оценивающий взгляд. И оценка в нём – «ниже нуля». Мы как раз совсем недавно проходили отрицательные числа. Но не скажешь же: «Отвернись!»

Рядом со мной на скамейке ныл, изводя грозную хмурую бабушку, совсем мелкий лягушонок в болоньевом комбинезоне. Наверное, ему было ужасно жарко в ста одёжках, и он просил беспрерывно:

– Ба-а-а! Пи-ить!

Бабушка делала вид, что не слышит. По её воинственно насупленному лбу волнилась целая контурная карта из морщинок. Есть такие люди без возраста, которые не женщины, а тётки. Лягушонку досталась тётка. Клетчатый баул рядом прилагается. Это антураж. Как для косплея. Или нефорская примета. Должны же тётки узнавать друг друга в очередях. Тётки, наверное, тоже субкультура.

Возле бабушки и лягушонка стекал по стене, опираясь, чтобы не грохнуться, и залипал в планшете бледный старшеклассник. Не знаю, что он ушиб, вывихнул или сломал. Просто так результаты рентгена не ждут, ясное дело. Он выглядел настолько отстойно (вампиры в кино не такие замученные!), что я даже задумалась: может, уступить место? От совершенно здоровой бабули одолжения явно не дождёшься. Она и так косилась на парня неприязненно и бурчала что-то про загороженный свет. Будто от одного человека у широченного окна наступает полярная ночь. Пациент без родителей – кормовой продукт для тёток в поликлинике. Пинай как хочешь. У больничных старушек ты виноват по определению. Лучше не связываться. Старшеклассник в курсе, и он молчал. И я правда поднялась, кашлянула громко, кивнула парню: мол, садись давай! В идеале надо было подложить пакет или куртку. Но ничего, без них не развалилась. Я отошла к любопытной девчонке с книгой. И приземлилась на воняющий хлоркой больничный паркет возле её ярко-жёлтых тряпичных кедов.

– Как на вокзале! – возмущённо проворчала чужая бабушка.

А я ведь даже ей не мешала! Я у противоположной стены!

#Динавшоке

– А у тебя что болит?

Я вообще не сразу сообразила, что спрашивают меня. Но голос сверху. Щёлкнул по макушке дружеским безболезненным хлопком. Это та девчонка. Когда смотришь ей в кеды, то даже и вопросы не раздражают.

Взгляд душнилы заблокирован. Чтобы снять блокировку, нажмите комбинацию клавиш…

– С пальцем что-то. С велика упала. Жду снимок.

Наверное, огрызнись я: «А тебе зачем?» – была бы права. Поначалу хочется, чтобы девчонка свалила подальше от меня. Только куда она свалит? Это я к ней подсела, а не наоборот. Вот и ответила нормально. Так ответила, что можно ещё о чём-то спросить. И непонятно: я хотела, чтобы меня не трогали, или хотела познакомиться? Сама не определюсь? Наверное, из-за очереди. Просто потому, что нечего делать. Всё равно рентген проявят через полчаса.

– Гоняют, потом костей не соберут! – заявила старушка, как будто я рассказывала и ей тоже.

– Тебе обезбол вкололи?

– Ага. А ты что сломала? Или ушибла?

– Ничего. Я жду. Но не снимок.

– Понятно.

Совсем непонятно. Но сама уточнит, если захочет. Малыш ныл всё громче. Дайте вы ему уже пить. Я вам готова воды купить, если проблема в этом. Успокойте ребёнка, бабуля!

– У меня там мама работает. Медсестрой.

– Неплохо. А книжка у тебя про что?

– Ну, смотри! Был такой дом, где пропал мальчик много лет назад…

Я подняла голову. Радостно-сосредоточенные глаза. Ловила, как железку магнитом, чужой восторг. Девчонка рассказывала, захлёбываясь словами. Просто, когда другому невозможно интересно, его хочется слушать. Ну, мне так точно. И мы не заметили, как выяснили: я – Дина, она – Лера. А потом полчаса куда-то делись, и у меня диагностировали закрытый перелом, и я стояла со снимком в новой километровой очереди, теперь перед перевязочной. Мы наперебой выяснили с Леркой, что обе смотрим сериал про магическую школу. И у нас даже есть по нему похожие фанфики в закладках браузера! Мы смеялись, чужая бабушка, перекочевавшая со своим угрюмым лягушонком сюда (смирился, бедный, что пить не дадут), требовала не шуметь, многозначительно постукивая сухими пальцами по больничной лавочке. И наркоз уже отошёл, но оказалось даже терпимо, жить можно. И потом мы переместились на крыльцо травмпункта. Пахло весенней ранней сиренью. Лерка застёгивала покровительственно на мне куртку («Да стой, не дёргайся, у тебя же рука больная!»), грохотал второй поезд. Мы уже успели зафрендиться в ВК (смартфон слушался и левую руку, и правую). Я уронила рецепт, Лерка шарила по ступенькам, подбирая его, и почему-то было даже не обидно, что теперь на пальце – гипс. Мимо нас спускалась чужая хмурая бабушка и тащила на руках к сидячей прогулочной коляске, припаркованной у перил, болоньевого лягушонка. Он крупненький, тяжёлый, бабушку сгибало. Она сосредоточенно смотрела на лестницу, ступая мелко-мелко и очень аккуратно. И до меня наплывом дошло, что мальчику года три или четыре, а его всё носят. И я постыдно отвернулась, чтобы чужая бабушка не разозлилась на меня ещё раз. Просто за то, что я сломала только палец, почти здоровая и могу ходить.