Kitobni o'qish: «Природа зверя»

Louise Penny

THE NATURE OF THE BEAST

© Г. Крылов, перевод, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017 Издательство АЗБУКА®

* * *

Нашим друзьям и соседям – семье, родной по духу

Глава первая

Все вперед и вперед. Спотыкаясь на бегу, он мчался с поднятой рукой, чтобы ветки не хлестали по лицу. Корня не заметил. Рухнул на землю, ладони впечатались в мох и слякоть. Его автоматическая винтовка упала, подпрыгнула и куда-то откатилась. Лоран Лепаж оглядел лесную подстилку, лихорадочно обшарил руками слой мертвых гниющих листьев.

У него за спиной раздавались шаги. Топот ботинок. Он почти чувствовал, как содрогается земля под чьей-то тяжелой поступью. Пока он на четвереньках разгребал листья, шаги неумолимо приближались.

– Ну же, ну! – взмолился Лоран.

Наконец он нащупал ствол винтовки окровавленными грязными пальцами, вскочил и побежал. Пригнувшись. Хватая ртом воздух.

Казалось, он бежит уже несколько недель, месяцев, стремительно петляя между деревьями. Целую жизнь. И все же он знал, что его бег скоро закончится.

Однако он продолжал мчаться вперед, так велико было его желание выжить. И спрятать находку. Если не удастся доставить ее в безопасное место, то он хотя бы попытается сделать так, чтобы ее не нашли преследователи.

Он может спрятать ее. Здесь, в лесу. И тогда лев сегодня уснет. Наконец-то.

Бабах. Бах-бах-бах. С деревьев вокруг него посыпались щепки, сорванные пулями.

Он пригнулся, перекатился и спрятался за пнем, уткнувшись плечом в гнилое дерево. Нет, укрыться от пуль здесь не получится.

Его мысли в эти последние мгновения были не о родителях и не о родном доме в маленькой квебекской деревушке. И не о щенке, который вырос и стал огромным псом. Лоран не думал ни о друзьях, ни о летних играх на деревенском лугу, ни о бесшабашном катании на санках по заснеженному склону холма под крик грозящей им кулаком сумасшедшей старой поэтессы. Он не думал о горячем шоколаде в конце дня перед камином в бистро.

Он думал только о том, как бы убить тех, кто попадет в прицел его винтовки. И выиграть время. И тогда, может быть, может быть, ему удастся спрятать кассету.

И тогда, может быть, может быть, жители деревни будут спасены. И жители других деревень будут спасены. Он находил утешение в том, что его труды не пропадут даром. Его жертва послужит великому благу и принесет мир людям, которых он любит, и месту, которое он любит.

Лоран поднял свое оружие, прицелился и нажал на спусковой крючок.

– Бах, – сказал он, почувствовав удар приклада по плечу. – Бах-бах-бах-бах-бах.

Те, кто бежал впереди, упали.

Он вскочил и перекатился за крепкое дерево, прижался к стволу с такой силой, что жесткая кора разодрала кожу на спине, а в голове промелькнула мысль, устоит ли дерево под этим напором. Он обхватил винтовку обеими руками. Кровь пульсировала в жилах. Стук сердца в ушах грозил заглушить все другие звуки.

Например, звук быстро приближающихся шагов.

Лоран попытался успокоиться. Выровнять дыхание. Унять дрожь.

Он напомнил себе, что уже попадал в такие переделки. И ему всегда удавалось ускользнуть. Всегда. Удастся и сегодня. Он вернется домой. А там его ждет горячий чай и что-нибудь сладкое. И ванна.

И он смоет с себя все ужасы, которые совершил и еще собирается совершить.

Он сунул руку в карман порванной грязной куртки. Пальцы с ободранными до крови костяшками нащупали то, что там лежало, – кассету. В целости и сохранности.

Или, по крайней мере, в такой же целости и сохранности, как и он сам.

Его обостренное обоняние инстинктивно впитывало сладковатый запах лесной подстилки, глаза ловили проблески солнечных лучей. У себя над головой он слышал суетливую возню бурундуков в ветвях.

Но вот чего он больше не слышал, так это шагов.

Неужели он убил или ранил всех преследователей? Неужели он все-таки доберется сегодня до дома?

Но потом он кое-что услышал. Характерный треск веточки. Близко.

Они тихо подкрадывались к тому месту, где он находился. Окружали его.

Лоран попытался сосчитать, сколько врагов к нему приближается, оценить их количество по звукам. Но не смог. И понял, что это не имеет значения. На сей раз ему не уйти.

И тогда он ощутил что-то незнакомое. Горькое.

Вкус страха во рту.

Он глубоко вздохнул. В оставшиеся ему мгновения Лоран Лепаж посмотрел на свои грязные пальцы, сжимающие винтовку. А увидел их чистыми и розовыми, держащими бургер, картофель фри, початок кукурузы, pets de soeurs¹ на сельской ярмарке.

Увидел щенка у себя на руках. Харвеста. Названного по любимому альбому его отца.

И наконец, сжимая в руках винтовку, он тихонько запел. Песню, которую отец напевал ему каждый вечер перед сном.

– «Старик, взгляни на жизнь мою, – пел он еле слышно. – Двадцать четыре мне, и столько еще впереди»².

Он опустил винтовку и вытащил кассету. Время его истекло. Он проиграл. И теперь должен спрятать эту кассету. Упав на колени, он нашел переплетение ветвей ежевики, старых и одеревеневших. Больше не думая о приближающихся звуках, Лоран попытался раздвинуть ветви. Они были толще и плотнее, чем показалось вначале, и его охватила паника.

Неужели он опоздал?

Лоран раздирал и разрывал путаницу ветвей, пока не появилось небольшое отверстие. Он просунул туда руку с кассетой и разжал пальцы.

Возможно, эту кассету никогда не найдут те, кому она необходима. Зато не найдут и те, кто вот-вот убьет его из-за нее.

– «Но вот остался я один, – прошептал он, – и домой к тебе возвращаюсь».

Что-то сверкнуло за переплетенными ветвями.

Что-то лежало там. Оно не выросло – его туда положили. Кто-то побывал здесь до Лорана.

Забыв о своих преследователях, Лоран Лепаж придвинулся ближе, ухватил ветви обеими руками и принялся их раздвигать. Ползучие стебли переплетались, цеплялись друг за дружку. Годы, десятилетия, эоны роста. И сокрытия.

Он продолжал разрывать, раздирать и раздвигать ветки. Наконец солнечные лучи проникли сквозь густые заросли и подлесок, и Лоран увидел то, что там находится. То, что было спрятано там, когда он еще и на свет не появился.

Глаза его широко распахнулись.

– Ух ты!

Глава вторая

– Ну так что?

Изабель Лакост поставила стакан с яблочным сидром на поцарапанную деревянную столешницу и посмотрела на человека, сидящего напротив нее.

– Ты же знаешь, я не стану отвечать на этот вопрос, – сказал Арман Гамаш, отхлебнул пива и улыбнулся ей.

– Что ж, теперь, когда вы мне больше не начальник, я могу вам сказать, что думаю на самом деле.

Гамаш рассмеялся. Его жена Рейн-Мари наклонилась к Лакост и прошептала:

– И что же вы думаете на самом деле, Изабель?

– Я думаю, мадам Гамаш, что ваш муж стал бы замечательным суперинтендантом Квебекской полиции.

Рейн-Мари откинулась на спинку стула. Через сводчатые окна бистро она видела разношерстную группу играющих в футбол детей и взрослых, среди которых были ее дочь Анни и муж Анни – Жан Ги. Стояла середина сентября. Лето прошло, и осень стучалась в дверь. Листва меняла цвет. В лесу и садах пламенели красные, желтые и янтарные клены. На траве деревенского луга уже лежали опавшие листья. Это было прекрасное время года, когда поздние летние цветы еще цвели и трава оставалась зеленой, но по вечерам становилось прохладно, так что обитатели деревни вытащили из шкафов свитеры и начали протапливать дома. И домашние очаги по вечерам напоминали лес днем – такие же веселые, яркие и привлекательные.

Скоро все будут уезжать после уик-энда в город, но они с Арманом могли не возвращаться. Их дом был здесь.

Рейн-Мари кивнула месье Беливо, владельцу магазина, усевшемуся за соседний столик, а потом снова перевела взгляд на женщину, которая приехала к ним на выходные. Изабель Лакост. Старший инспектор Лакост, исполняющая обязанности главы отдела по расследованию убийств Квебекской полиции. Этот пост в течение двадцати лет занимал Арман Гамаш.

Рейн-Мари всегда думала о ней как о «юной Изабель». Она надеялась, что в этом нет никакого покровительства или снисходительности, просто Арман нашел, принял и обучил Изабель, когда та была совсем юной девушкой.

Но теперь на лице Изабель появились морщинки, в волосах – седые пряди. Казалось, все произошло за одну ночь. Они знакомились с ее женихом, гуляли на ее свадьбе, присутствовали на крещении двух ее детей. Она так долго была юным агентом Лакост, а теперь, как-то вдруг, стала старшим инспектором Лакост.

А Арман ушел в отставку. Ушел явно слишком рано, но все же ушел.

Рейн-Мари снова посмотрела в окно. Для них наступили золотые годы.

А может быть, и нет.

Рейн-Мари переключила внимание на Армана, который сидел в облюбованном им «ушастом» кресле в бистро, попивая пиво из микропивоварни. Расслабленный, довольный, веселый. Его шестифутовая фигура обрела нормальную массу. Нет, он не растолстел, просто оставался крепким. Волнолом во время шторма.

Но шторма прекратились, напомнила себе Рейн-Мари. Они наконец могли перестать противостоять волнам и побыть обычными людьми. Арманом и Рейн-Мари. Двумя деревенскими жителями. Никем больше. И этого вполне достаточно.

Для нее.

А для него?

Волосы у Армана сильно поседели, но, как всегда, слегка завивались над ушами и сзади. Они отросли чуть длиннее, чем во времена его работы в полиции. Скорее не потому, что он махнул на себя рукой, а потому, что он этого не замечал.

Здесь, в Трех Соснах, они замечали многое: перелет гусей, колючие каштаны, вызревающие на деревьях, покачивание цветущих «черноглазых Сюзанн»³. Они замечали бочку яблок у магазина месье Беливо – бери сколько хочешь. Они замечали фрукты и овощи нового урожая на фермерской ярмарке и новые поступления в книжный магазин Мирны. Они замечали ежедневные специальные блюда в бистро Оливье.

Рейн-Мари замечала, что Арман счастлив. И здоров.

И Арман Гамаш замечал, что Рейн-Мари тоже счастлива и здорова здесь, в этой маленькой деревне. Три Сосны не могли защитить их от горестей мира, но способствовали исцелению ран.

Шрам пересекал висок Армана, лоб бороздили морщины. Некоторые из них возникли под воздействием стресса, забот и печалей. Но большинство, как те, что обозначились сейчас, появились благодаря его смешливости.

– Я думала, вы мне скажете, что на самом деле думаете о нем как о человеке, – снова заговорила Рейн-Мари. – Поведаете обо всех тех недостатках, которые видели за годы совместной работы. – Рейн-Мари заговорщицки подалась вперед. – Ну же, Изабель, расскажите мне о вашем наставнике.

На деревенском лугу двое детей Лакост сражались с Жаном Ги Бовуаром за мяч. Взрослый Жан Ги, казалось, искренне и даже с каким-то отчаянием старался завладеть мячом. Лакост улыбнулась. Инспектор Бовуар не хотел проигрывать даже детям.

– Вы имеете в виду его жестокость? – спросила она, переводя взгляд на свою собеседницу в уютном бистро. – Его некомпетентность? Нам приходилось будить его и подсказывать решения, чтобы он мог приписать себе все заслуги в раскрытии преступления.

– Это правда, Арман? – спросила Рейн-Мари.

– Pardon? Я вздремнул.

Лакост рассмеялась:

– А теперь я заняла ваш кабинет и ваш диван. – Она посерьезнела. – Я знаю, вам предлагали должность суперинтенданта, patron. Старший суперинтендант Брюнель сообщила мне об этом по секрету.

– Хорошенький секрет, – заметил Гамаш.

Однако он не выглядел обескураженным.

Неделю назад в Три Сосны приезжала старший суперинтендант Тереза Брюнель, после скандалов и перетряски назначенная главой Квебекской полиции. Считалось, что она просто приехала в гости. Но когда они сидели на веранде за утренним кофе, Тереза предложила ему работу:

– Должность суперинтенданта, Арман. Вы будете курировать отдел по расследованию убийств и тяжких преступлений, а также по охране Санта-Клауса на Рождество.

Он недоуменно поднял брови.

– Мы проводим реструктуризацию, – пояснила Тереза. – Иоанна Крестителя мы отдали отделу по борьбе с организованной преступностью.

Гамаш улыбнулся, улыбнулась и она, но ее взгляд тут же снова стал острым:

– Что нужно, чтобы вы вернулись?

С его стороны было бы лицемерием сказать, что он не предвидел такого развития событий. Он предчувствовал что-то подобное с тех пор, как стала достоянием гласности вся глубина беззакония, в котором погрязло совершенно деградировавшее руководство Квебекской полиции.

Им требовался лидер и управленец, и чем скорее, тем лучше.

– Дайте мне время подумать, Тереза, – сказал Гамаш.

– Время не ждет.

– Я понимаю.

Тереза поцеловала Рейн-Мари на прощание, потом взяла Армана под руку, и двое старых друзей и коллег пошли к ее машине.

– Гниль из полиции вычистили, – сказала она, понизив голос. – Но теперь нам необходима перестройка. На сей раз настоящая. Мы оба понимаем, что болезнь может вернуться. Разве вы не хотите, чтобы полиция Квебека стала сильной и здоровой? И двигалась в правильную сторону.

Она посмотрела на своего друга. Было очевидно, что он оправился от физических травм. Гамаш излучал силу, благополучие и энергию, сдерживать которую ему не составляло труда. Но причиной отставки Гамаша стали не физические раны, какими бы серьезными они ни были. Эмоциональный груз – вот чего он не смог вынести. Гамаш повидал достаточно: коррупцию, предательство, удары ножом в спину. Он долго жил в разрушительной, насыщенной флюидами корысти атмосфере. Он видел достаточно смертей. Старший инспектор Гамаш изгнал порчу из Квебекской полиции, но воспоминания остались, пустили корни в его душе.

«Исчезнут ли они со временем? – спрашивала себя Тереза Брюнель. – Исчезнут ли они с расстоянием? Смоет ли их эта деревенька, подобно крещению?»

Возможно.

– Худшее позади, Арман, – сказала Тереза, когда они подошли к машине. – Теперь пришло время для конструктивной работы. Для перестройки. Неужели вы не хотите принять в ней участие? Или вам достаточно этого?

Она обвела взглядом деревенский луг. Увидела старые дома, стоящие вокруг. Бистро, книжный магазин, пекарню и продуктовый. Гамаш знал, что, по ее мнению, это хоть и милая, но скучная тихая заводь. Тогда как для него здесь было пристанище. Место, где потерпевший кораблекрушение может наконец отдохнуть.

Арман, конечно, сообщил Рейн-Мари, что ему предлагают работу, и они обсудили это.

– Ты хочешь вернуться, Арман? – спросила она, стараясь говорить равнодушным тоном.

Но он слишком хорошо ее знал.

– Я думаю, рановато. Для нас обоих. Однако Тереза подняла интересный вопрос. Что дальше?

«Дальше?» – подумала Рейн-Мари, когда услышала от него это неделю назад. О том же самом думала она и теперь, в бистро, среди шума, болтовни других посетителей, сидящих вокруг. О том, что одно дурное слово выброшено на ее берег и пустило корни и усики, как вьюнок. Прилипчивое слово.

«Дальше».

Когда Арман вышел в отставку и они переехали из Монреаля в Три Сосны, ей и в голову не приходило думать о том, что будет «дальше». Она все еще удивлялась и радовалась тому, что есть «сейчас».

Но вот теперь «сейчас» перешло в «дальше».

Арману еще не исполнилось и шестидесяти, да и сама она оставила очень успешную карьеру в Национальной библиотеке.

«Дальше».

Говоря по правде, Рейн-Мари все еще наслаждалась тем, что они здесь и что «сейчас» существует. Но на горизонте появилось «дальше» и стало приближаться к ним.

– Привет, вы еще здесь?

Габри, большой и многословный, прошел по бистро, которым владел вместе со своим партнером Оливье. Он обнял Изабель Лакост.

– Я думала, вы уже уехали, – заметила Мирна, подошедшая вместе с Габри, и заключила стройную Изабель в свои могучие объятия.

– Вот-вот уеду. Только что посетила ваш магазин, – сказала Изабель Мирне. – Вас не увидела и оставила деньги у кассы.

– Нашли книгу? – спросила Мирна. – Какую?

Они разговорились о книгах, а Габри отправился за пивом для них, на ходу обмениваясь репликами с другими посетителями. У Габри, который неуклонно приближался к сорокалетию, в темных волосах появилась седина, а на лице – морщинки, когда он смеялся, что делал довольно часто.

– Как прошла репетиция? – спросила Рейн-Мари у Габри и Мирны. – Постановка продвигается?

– Спросите у Антуанетты, – ответил Габри, показывая кружкой с пивом на женщину средних лет, сидящую за соседним столиком.

– Кто она? – спросила Изабель.

Женщина выглядела примерно как дочь Лакост, хотя дочери было семь, а женщине – лет сорок пять. Она носила одежду, больше подходящую для ребенка. В ее стоящих торчком фиолетовых волосах красовался бант, на обширную задницу была натянута цветастая юбка, слишком короткая и тесная, а пышную грудь обтягивала майка, поверх которой был надет ярко-розовый свитер. Если бы у кондитерского магазина случилась рвота, то результатом стала бы Антуанетта.

– Это Антуанетта Леметр и ее партнер Брайан Фицпатрик, – сообщила Рейн-Мари. – Она художественный руководитель Ноултонского театра. Сегодня они приглашены к нам на обед.

– Мы тоже участвуем, – сказал Габри. – Пытаемся убедить Армана и Рейн-Мари присоединиться к нам.

– Присоединиться? – спросила Изабель. – К нам?

– К Труппе Эстри⁴, – пояснила Мирна. – Я и Клару уговаривала участвовать. Не обязательно играть какую-то роль, можно, к примеру, создавать декорации. Что угодно, лишь бы вытащить ее из мастерской. Она целыми днями сидит и смотрит на незаконченный портрет Питера. По-моему, она уже несколько недель не брала кисти в руки.

– У меня от этой картины мурашки по коже, – пробормотал Габри.

– А это не перебор? – спросила Рейн-Мари. – Просить одного из лучших художников Канады делать декорации для любительского театра?

– Декорации делал и Пикассо, – заметила Мирна.

– Но для «Русского балета Дягилева», – возразила Рейн-Мари.

– Живи он здесь, он бы наверняка нарисовал для нас декорации, – сказал Габри. – Если кто и смог бы убедить его, то это она.

Он махнул рукой в сторону Антуанетты и Брайана, которые как раз подходили к их столику.

– Как прошла репетиция? – спросила Рейн-Мари, представив их Изабель Лакост.

– Она прошла бы лучше, если бы он… – Антуанетта мотнула головой в сторону Габри, – слушался моих указаний.

– Я должен чувствовать себя свободным, чтобы принимать собственные творческие решения.

– Вы изображаете его как гея, – сказала Антуанетта.

– Я и есть гей, – кивнул Габри.

– Но ваш персонаж не гей. У него только что развалилась семья, и он пытается прийти в себя.

– Oui⁵. А почему у него развалилась семья? Потому что он… – произнес Габри, наклоняясь к Антуанетте.

– Гей? – спросил Брайан.

Антуанетта рассмеялась. Смех у нее был искренний, от души, безудержный, и она понравилась Изабель.

– Хорошо, играйте его как хотите, – сказала Антуанетта. – На самом деле это не имеет значения. Постановка станет настоящим хитом. Даже вам ее не испортить.

– Так и напишем на афише, – подхватил Брайан. – «Даже Габри не испортит».

Он развел руки в стороны, обозначая громадную афишу.

Рейн-Мари рассмеялась и подумала, что так оно, возможно, и будет – хороший маркетинговый ход.

– А у вас какая роль? – спросила Изабель у Мирны.

– Владелица пансиона. Я хотела играть ее как мужчину-гея, но поскольку Габри застолбил эту территорию, то я решила пойти другим путем.

– Она играет владелицу пансиона – крупную чернокожую женщину, – сказал Габри. – Гениально.

– Спасибо, дорогой, – откликнулась Мирна, и они обменялись воздушными поцелуями.

– Видела бы ты их постановку «Стеклянного зверинца»!⁶ – сказал Арман и округлил глаза, словно намекая, что Изабель увидела бы именно то, что она и предполагает.

– Кстати, вы говорили с Кларой? – спросила Антуанетта у Мирны. – Она согласится?

– Нет, не думаю, – ответила Мирна. – Она еще не пришла в себя.

– Ей нужно отвлечься, – заметил Габри.

Изабель посмотрела на сценарий в руках Антуанетты.

– «Она сидела и плакала», – прочитала она. – Комедия?

Антуанетта рассмеялась и протянула ей сценарий:

– Все не так мрачно, как может показаться.

– Напротив, все замечательно, – сказала Мирна. – И очень смешно.

– Ну, мне пора. – Изабель поднялась. – Я смотрю, футбольный матч закончился.

На деревенском лугу взрослые и дети прекратили играть и уставились на каменный мост через речушку Белла-Белла, по которому в сторону деревни с криком бежал парнишка.

– Господи! – застонал Габри, глядя в окно бистро. – Неужели опять?

Мальчишка остановился на краю луга и принялся бешено махать палкой. Поскольку никто не прореагировал, он стал озираться по сторонам, и его взгляд уперся в бистро.

– Прячься! – закричала Мирна. – Спасайся кто может!

– Только не говори мне, что Рут тоже идет, – испуганно сказал Габри.

Но было слишком поздно. Мальчишка вбежал в дверь и оглядел собравшихся. Наконец его блестящие глаза остановились на Гамаше.

– Вы здесь, patron, – выпалил мальчик, подбегая к нему. – Идемте со мной! Скорее!

Он схватил Гамаша за руку и попытался стащить этого крупного мужчину со стула.

– Погоди, – сказал Арман. – Успокойся. Объясни, что случилось.

Мальчишка был весь в грязи, словно его изрыгнул лес. В волосах мох, листья, веточки, одежда порвана, в расцарапанных грязных руках палка размером с трость.

– Вы не поверите, что я нашел в лесу. Идемте. Скорее!

– Что на сей раз? – спросил Габри. – Единорог? Космический корабль?

– Нет, – обиженно произнес мальчик. Он снова посмотрел на Гамаша. – Такая большая. Огроменная.

– Что именно? – спросил Гамаш.

– Не подначивайте его, Арман, – сказала Мирна.

– Пушка, – ответил мальчик и увидел искорку интереса в глазах Гамаша. – Здоровенная пушка, старший инспектор. Вот такая. – Он взмахнул руками, и палка ударилась о соседний столик, сбив на пол стаканы.

– Ну все, – сказал Габри, вставая. – Хватит. Дай-ка ее мне.

– Не отдам! – заявил мальчик, защищая палку.

– Либо ты мне ее отдашь, либо уйдешь отсюда. Извини, но здесь больше никого нет с древесными ветками.

– Это не ветка, – возразил мальчик. – Это ружье, которое может превращаться в меч.

Он принялся размахивать палкой, но тут к нему подошел Оливье и ухватил ее. В другой руке он держал швабру и совок.

– Убери-ка тут, – велел Оливье хоть и дружеским, но твердым голосом.

– Ладно. Держите. – Мальчик протянул палку Гамашу. – Если со мной случится что-то плохое, вы будете знать, что делать. – Он посмотрел на Гамаша с необычайной серьезностью. – Я вам доверяю.

– Понятно, – так же серьезно произнес Гамаш.

Мальчик начал подметать, а Арман прислонил палку к стулу, отметив, что на ней метки и зазубрины, а еще вырезано имя мальчика.

– Чего он хочет на сей раз? – спросил Жан Ги Бовуар. Вместе с Анни он вошел в бистро и тоже стал свидетелем неистового подметания пола. – Предупреждает о нашествии марсиан?

– Это случилось на прошлой неделе.

– Oui. Я забыл. Может, ирокезы вышли на тропу войны?

– С этим покончено, – сказал Арман. – Мир восстановлен. Мы вернули им землю.

Он посмотрел на мальчика, который перестал мести и оседлал метлу, словно жеребца, а совок использовал как щит.

– Милый парнишка, – заметила Анни.

– Милый? Это Годзилла милая. А он – чистый ужас, – сказал Оливье, ссаживая мальчика с «жеребца» и направляя его усилия на разбитые стаканы.

– Мы поначалу тоже считали, что он забавный. Настоящий маленький человек с характером. Но потом он прибежал сюда и начал рассказывать, что его дом горит, – сказал Габри.

– А дом не горел? – спросила Анни.

– А вы как думаете? – ответил ей вопросом Оливье. – Вся наша добровольная пожарная команда помчалась туда, и что они увидели? Что Ал и Иви преспокойно работают у себя в саду.

– Мы пытались поговорить с его родителями, – сказал Габри. – Но Ал только рассмеялся и сказал, что не сможет остановить Лорана, даже если бы захотел. Уж такая у него природа.

– Наверно, так оно и есть, – кивнула Мирна.

– Ну да, землетрясения и торнадо – тоже часть природы, – сказал Габри.

– Так вы правда считаете, что Клару не удастся убедить помочь нам с декорациями? – спросил Брайан. – До премьеры всего несколько недель, и помощь нам бы не помешала. Пьеса и в самом деле выдающаяся, хотя и неизвестно, кто ее написал.

– Что? – удивилась Изабель Лакост. Она взглянула на обложку сценария и только теперь обратила внимание, что имени автора нет. – Никто не знает? Даже вы?

– Ну, мы-то знаем, – ответила Антуанетта. – Просто не говорим.

– Поверьте мне, – сказал Габри, – мы спрашивали. Я думаю, ее написал Дэвид Бекхэм.

– Да ведь он… – начал Жан Ги, но Мирна перебила его:

– Не дергайтесь. На прошлой неделе он решил, что пьесу написал Марк Уолберг. Пусть себе фантазирует. И я пофантазирую. Дэвид Бекхэм, – проговорила она мечтательным голосом. – Он должен прийти на премьеру. Один. Они с Викторией разругались.

– Он остановится в нашей гостинице, – продолжил Габри. – От него будет пахнуть кожей и лосьоном «Олд спайс».

– Ему понадобится книга для чтения перед сном, – сказала Мирна. – И я принесу ему какую-нибудь…

– Ну все, хватит, – сказал Жан Ги.

– Я хочу послушать дальше, – заявила Рейн-Мари, и Арман с усмешкой посмотрел на нее.

– Вы никогда не догадаетесь, кто написал пьесу, – сказал Брайан. Он рассмеялся и ткнул пальцем в то место, где было вымарано имя. – Вы его не знаете. Это парень по имени Джон Флеминг.

– Брайан! – прикрикнула на него Антуанетта.

– Что?

– Мы же решили, что никому не будем говорить.

– Да про него никто даже не слышал, – сказал Брайан.

– Но в этом-то весь смысл, – проворчала Антуанетта. – Ты геодезист, что ты знаешь о маркетинге? Я хотела создать атмосферу тайны, подозрений. Чтобы люди думали, что пьесу написал Мишель Трамбле⁷ или что это потерянное творение Теннесси Уильямса.

– Или Джорджа Клуни, – подхватил Габри.

– О-о-о, Джордж Клуни… – пропела Мирна, снова закатив глаза.

– Джон Флеминг? – переспросил Гамаш. – Вы не возражаете?

Он взял сценарий со стола и уставился на название. «Она сидела и плакала».

– Мы связались с людьми, которые занимаются авторскими правами, чтобы узнать, кому мы должны платить за разрешение, но у них такая пьеса ни под каким именем не числится, – сказал Брайан, словно оправдываясь перед полицейскими.

У сценария, который держал в руках Арман, были обтрепаны уголки, бумага покрыта кофейными пятнами, испещрена записями.

– Распечатка старая, – заметила Рейн-Мари.

Шрифт был неровный – не чистый, компьютерный, а корявый шрифт пишущей машинки.

Арман кивнул.

– Что там? – тихо спросила она.

– Ничего. – Он улыбнулся, но лучики смеха не побежали от уголков его глаз.

– Я тоже играю роль, – сказал Брайан, поднимая свой экземпляр рукописи.

– Моего соседа-гея, – объяснил им Габри.

– Никакой он не гей, так же как и ваш персонаж, – сердито фыркнула Антуанетта.

– Только не говорите об этом Оливье, – сказала Мирна. – Он будет немного разочарован.

– И очень удивлен, – добавил Габри.

Мальчишка, к порванной куртке и джинсам которого все еще цеплялись пожухлые листья, закончил сметать разбитое стекло и вернулся к столику Гамаша.

– Просто чтобы вы знали, – сказал он, протягивая метлу и совок Оливье. – Я совершенно уверен, что там есть алмазы.

– Merci, – поблагодарил его Оливье.

– Ну-ка, – сказал Арман, вставая и возвращая парнишке палку. – Время уже позднее. Бери свой велосипед. Я засуну его в машину и отвезу тебя домой.

– Пушка и вправду была очень, очень большая, patron, – сказал парнишка, следуя за месье Гамашем из бистро. – Не меньше этого дома. А на ней монстр. С крыльями.

– Я тебе верю, – услышали они слова Армана. – И не допущу, чтобы монстр тебя унес.

– А я защищу вас, – сказал мальчишка и так замахнулся палкой, что ударил Армана по колену.

– Надеюсь, у вас есть в запасе новый муж, – сказала Антуанетта. – Не уверена, что этот дойдет до машины живым.

Они наблюдали за Арманом, который уложил велосипед в багажник «вольво», потом сунул палку на заднее сиденье. Но мальчик вытащил ее и, судя по всему, не собирался с ней расставаться. Он и шагу не делал без палки в руках. Ведь мир – такое опасное место.

Арман признал поражение и сдался, хотя они видели, что он все еще пытается внедрить в голову паренька некие основные правила жизни.

– Я бы на вашем месте сейчас же посетила сайт знакомств, – сказала Мирна, повернувшись к Рейн-Мари.

Через несколько километров мальчишка спросил у Гамаша:

– Что вы напеваете?

– Разве я напевал? – удивился Гамаш.

– Oui. – Парнишка идеально воспроизвел мелодию.

– Это называется «На реках Вавилонских», – сказал Арман. – Псалом.

Джон Флеминг. Джон Флеминг. Это имя вызвало у Гамаша ассоциацию с псалмом, хотя он и не мог понять почему.

Он подумал, что это не может быть тот самый человек. Имя распространенное. А он видит призраков там, где их нет.

– Мы не ходим в церковь, – заговорил парнишка.

– И мы тоже, – сказал Арман. – А если и ходим, то редко. Хотя я иногда захожу посидеть в церквушку в Трех Соснах, если там никого нет.

– Зачем?

– Там очень спокойно.

Парнишка кивнул:

– Я иногда сижу в лесу, потому что там спокойно. Но туда непременно слетаются инопланетяне.

Мальчишка снова стал выводить тонким голоском мелодию, которую Гамаш знал очень давно.

– Откуда ты знаешь эту песню? – спросил Гамаш. – Она вышла из моды задолго до твоего рождения.

– Папа поет ее мне каждый вечер перед сном. Это песня Нила Янга. Папа говорит, что он гений.

Гамаш кивнул:

– Согласен с твоим отцом.

Мальчишка покрепче обхватил палку.

– Я надеюсь, она у тебя на предохранителе, – сказал Гамаш.

– Ну да. – Лоран повернулся к Гамашу. – Та пушка настоящая, patron.

– Oui, – согласился Гамаш.

Но он не слушал. Он смотрел на дорогу и думал о мелодии, застрявшей в его голове.

 
На реках Вавилонских
Мы сидели и плакали.
 

Однако пьеса называлась иначе. Пьеса называлась «Она сидела и плакала».

Тот Джон Флеминг не мог написать эту пьесу. Он не писал пьес. А если бы и написал, то ни один режиссер в здравом уме не взялся бы за ее постановку. Вероятно, речь идет о другом человеке с таким же именем.

Мальчик, сидевший рядом с ним, смотрел в окно, за которым уплывали назад пейзажи ранней осени, и сжимал в руках палку чуть ниже того места, где отец вырезал его имя.

Лоран. Лоран Лепаж.