Kitobni o'qish: «Ночной сторож»

Shrift:

Louise Erdrich

THE NIGHT WATCHMAN

* * *

Посвящается Аунишенаубаю,
он же Патрик Гурно,
его дочери Рите, моей матери,
и всем лидерам американских индейцев,
боровшимся против прекращения
действия договоров.

Первого августа 1953 года конгресс Соединенных Штатов Америки объявил о принятии Параллельной Резолюции¹ номер 108, предписывающей отмену межнациональных договоров, которые были заключены с народами американских индейцев и имели силу до тех пор, «пока растет трава и текут реки». Резолюция содержала призыв к окончательному прекращению деятельности всех племен и немедленному прекращению деятельности пяти племен, включая племенную группу чиппева с Черепашьих гор.

Мой дед, Патрик Гурно, боролся против прекращения действия договоров как председатель совета племени, в то же время работая ночным сторожем. Он почти не спал, как и мой персонаж, Томас Важашк. Эта книга – вымысел. Однако я старалась правдиво рассказать о необыкновенной жизни моего деда. И если что-то не удалось, то только по моей вине. Кроме Томаса, сторожа на Заводе Черепашьей горы по производству драгоценных подшипников, единственный другой главный персонаж, списанный с реально существовавшего лица, – сенатор Артур В. Уоткинс², неустанный сторонник лишения коренных народов их земель и человек, допрашивавший моего деда.

Пикси, или – извините меня – Патрис, – персонаж полностью вымышленный.

Сентябрь 1953 года
Завод Черепашьей горы по производству драгоценных подшипников

Томас Важашк вытащил зажатый под мышкой термос и поставил на стальной стол рядом со своим потертым портфелем. Его рабочая куртка упала на стул, коробка с завтраком – на холодный подоконник. Когда он снял утепленную шапку, из ее отворота выпало маленькое кислое яблоко-дичок. Подарок дочери Фи. Он подхватил яблоко и положил на рабочий стол, желая полюбоваться, а затем пробил свою карточку табельного учета³. Полночь. Он взял связку ключей, фирменный фонарик и обошел главный этаж по периметру.

В этом тихом, всегда спокойном месте женщины Черепашьей горы проводили дни, склонившись в резком свете настольных ламп. Работницы наклеивали сверхтонкие пластинки рубина, сапфира или менее драгоценного камня граната на тонкие вертикальные шпиндели, готовя камни к сверлению. Подшипники будут использоваться в боеприпасах Министерства обороны и в часах «Бýлова»⁴. Это был первый случай, когда рядом с резервацией появились рабочие места на производстве, и женщины заняли большинство из этих желанных мест. Они набрали гораздо больше баллов по тестам на проворство рук.

Правительство приписывало их способности индейской крови и сноровке по части традиционного бисероплетения. Томас считал, что дело в острых глазах – женщины его племени могли пронзить взглядом. Ему повезло, что он получил работу. Он слыл умным и честным, но уже не был молодым и поджарым. Он получил место, ибо на него можно было положиться, и он изо всех сил старался исполнять служебные обязанности так идеально, как только мог. Осмотр помещений он проводил с суровой тщательностью.

Продвигаясь вперед, он осмотрел сверлильный цех, проверил каждый замок, включил и выключил свет. В какой-то момент, чтобы разогнать кровь, он исполнил короткий причудливый танец, а затем перешел на джигу Ред-Ривер⁵. Освеженный, он прошел через усиленные двери помещения для кислотной мойки с рядами пронумерованных мензурок, шкалой давления, шлангом, раковиной и установками для промывки деталей. Он проверил кабинеты, отделанные зеленым и белым кафелем туалеты, а затем вернулся в механический цех. Его стол был залит светом лампы, которую он некогда «спас», починив для себя, и теперь мог читать, писать, размышлять да время от времени шлепать себя по лицу, чтобы не уснуть.

Томас носил имя «ондатра», по-индейски важашк – скромного, трудолюбивого, любящего воду грызуна. Ондатры жили повсюду в их резервации, усеянной болотами и озерами. Эти маленькие гибкие животные деловито скользили по воде в сумерках, постоянно совершенствуя норы и поедая (а они очень любили поесть) практически все, что росло или двигалось в болоте. Они были многочисленны и, хотя не отличались ничем особенным, когда-то сыграли важную роль. В начале времен, после Великого потопа, именно ондатра помогла преобразить землю.

Таким образом, как оказалось, Томас получил при рождении идеальное имя.

Хлеб со смальцем

Пикси Паранто нанесла клей на заготовку из драгоценного камня и прикрепила ее к блоку для сверления. Она взяла приготовленный драгоценный камень и положила его в крошечную прорезь на сверлильной карте. Она все делала идеально, когда приходила в ярость. Ее глаза фокусировались, мысли сужались, дыхание замедлялось. Прозвище Пикси⁶ прилипло к ней с детства – из-за ее раскосых глаз. С тех пор как она окончила среднюю школу, она пыталась приучить окружающих называть ее Патрис. Не Патси, не Патти, не Пат⁷. Но, увы, даже лучшая подруга отказывалась называть ее Патрис. И эта лучшая подруга сидела рядом, тоже раскладывая заготовки для подшипников бесконечными крошечными рядами. Не такая быстрая, как Патрис, но все-таки вторая по скорости из всех работающих здесь девушек и женщин. В большом зале было тихо, если не считать жужжания светильников. Сердцебиение Патрис замедлилось. Нет, она не была Пикси, хотя ее фигурка была маленькой, и люди говорили ей вслед вавияжинаагози, что с ненавистью переводилось ею как «она выглядит мило». Патрис не была милой. У Патрис была работа. Патрис была выше таких мелких инцидентов, как происшествие с Баки Дювалем и его друзьями, которые раз подвезли ее в никуда, рассказывая потом людям, будто она была готова сделать то, чего не делала. И никогда не станет делать. Только посмотрите на Баки сейчас. Не то чтобы она была виновата в том, что случилось с его лицом. Патрис такими вещами не занималась. Патрис также была выше того, чтобы обнаружить на блузке, которую оставила сушиться на кухне, коричневую от желчи рвоту отца после его долгого запоя. Он был дома, рычал, плевался, приставал, плакал, угрожал ее младшему брату Поки и умолял Пикси дать доллар, нет, четвертак, нет, десять центов. Ну, хотя бы крошечный десятицентовик. Он пытался сжать пальцы в щепоть, но те не сходились вместе. Нет, она не была той Пикси, которая спрятала нож и помогла матери оттащить отца на раскладушку в шалаш, где он будет спать, пока алкоголь не выветрится.

В то утро Патрис надела старую блузку, вышла на большую дорогу и впервые поехала на автомобиле с Дорис Лаудер и Валентайн Блу. У ее лучшей подруги было самое поэтичное имя, но даже она не называла ее Патрис. В машине Валентайн устроилась спереди. Она спросила:

– Пикси, как там, на заднем сиденье? Надеюсь, тебе удобно?

– Патрис, – поправила ее Патрис.

Валентайн промолчала.

Валентайн! Она болтала с Дорис Лаудер о том, как приготовить торт с кокосовой стружкой. Кокос. Была ли где-нибудь кокосовая плантация на тысячу квадратных миль вокруг? Валентайн. В восхитительной оранжево-золотой юбке-солнце. Красивая, как закат. Даже не обернулась. Разминает руки в новых перчатках, чтобы Патрис могла видеть и восхищаться ими, пусть и с заднего сиденья. А потом они с Дорис обменялись советами о том, как вывести пятно от красного вина с салфетки. Как будто у Валентайн когда-нибудь была салфетка. И разве не пила она красное вино только в кустах? А теперь обращается с Патрис так, будто она ее даже не знает. А все потому, что Дорис Лаудер была белой девушкой, новичком на заводе и секретаршей, к тому же ездящей на работу на семейной машине. И Дорис вызвалась подвезти Валентайн, после чего та предложила:

– Моей подруге Пикси с нами по пути, и если ты…

И включила ее, как и должна была сделать лучшая подруга, в число избранных, но затем игнорировала и отказывалась называть ее настоящим именем, тем самым именем, которое было дано ей при крещении, именем, под которым она – может, неловко было произнести это вслух, но Патрис все равно так думала – она прославится в этом мире.

Мистер Уолтер Волд прошел вдоль шеренги женщин, заложив руки за спину и украдкой наблюдая за их работой. Каждые несколько часов он выходил из своего кабинета, чтобы осмотреть каждое рабочее место. Он не был старым, но ноги у него были тонкие и скрипучие. Его колени вздрагивали каждый раз, когда он делал шаг. Сегодня раздавался неровный скребущий звук. Вероятно, в этом были виноваты его новые черные брюки, сшитые из блестящей жесткой ткани. Послышался скрип подошвы по полу. Он остановился позади Патрис. В его руке было увеличительное стекло. Он прикоснулся квадратным потным подбородком к ее плечу и выдохнул. Повеяло несвежим запахом кофе. Ее пальцы не дрогнули, она продолжала работать.

– Отличная работа, Патрис.

Нет, вы видели? Ха!

Он продолжил обход. Скрип-скрип. Но Патрис не повернулась и не подмигнула Валентайн. Патрис не злорадствовала. Она чувствовала, что у нее начинаются месячные, и была рада, что вовремя прикрепила к трусам чистую, сложенную в несколько слоев тряпку. Даже так. Да, даже так.

В полдень женщины и несколько мужчин, тоже работавших на заводе, вошли в небольшую комнату, задуманную как столовая. При ней имелась полностью оборудованная кухня, но поваров для приготовления обеда не наняли, а потому женщины сели, намереваясь перекусить снедью, принесенной с собой. У некоторых были ланч-боксы, другие принесли ведерки со смальцем. Третьи просто взяли с собою тарелки, завернутые в мешковину. Съестным делились. У Патрис было латунное ведерко для сбора кленового сока, желтое, с глубокими царапинами, полное сырого теста. Именно так. Утром, потрясенная бредом отца, она схватила ведерко и выскочила из дома, забыв, что приготовила тесто, из которого собиралась испечь на завтрак индейские хлебцы на материнской сковородке. Она так и не позавтракала. Последние два часа она втягивала живот, пытаясь подавить урчание в желудке. Валентайн, конечно, заметила. Но сейчас она разговаривала с Дорис. Патрис отщипнула кусочек теста и съела. Неплохо на вкус. Валентайн заглянула в ведерко Патрис, увидела тесто и рассмеялась.

– Я забыла испечь хлебцы, – призналась Патрис.

Валентайн с жалостью посмотрела на нее, но другая работница, замужняя женщина по имени Сейнт Энн, рассмеялась, услышав, что сказала Патрис. По комнате пронесся слух, что в ведерке Патрис принесла тесто. Что она забыла его поджарить. Патрис и Валентайн были самыми молодыми девушками, работавшими в цеху, их наняли, едва они окончили среднюю школу. Девятнадцать лет. Сейнт Энн подтолкнула намазанную маслом булочку сидящей на другой стороне стола Патрис. Кто-то передал овсяное печенье. Дорис отдала половину сэндвича с беконом. Случившееся с Патрис обернулось шуткой. Патрис собиралась рассмеяться и пошутить снова.

– Все, что у тебя когда-либо было, – это хлеб со смальцем, – опередила ее Валентайн.

Патрис закрыла рот. Все хранили молчание. Валентайн имела в виду, что хлеб со смальцем – еда бедных людей. Но все ели хлеб, намазанный смальцем с солью и перцем.

– Звучит неплохо. У кого-нибудь есть кусочек? – попросила Дорис. – Отломите-ка мне немного.

– Вот, возьми, – отозвалась Кудряшка Джей, получившая еще в детстве это прозвище за вьющиеся локоны. Имя прижилось, хотя теперь ее волосы были совершенно прямыми.

Все посмотрели на Дорис, когда она пробовала хлеб со смальцем.

– Не так уж и плохо, – произнесла она.

Патрис с жалостью посмотрела на Валентайн. Или это сделала Пикси? В любом случае время обеда закончилось, и теперь ее желудок не будет урчать весь день. Она громко поблагодарила собравшихся за столом и пошла в туалет. Там было две кабинки. Вторую заняла Валентайн. Патрис узнала ее коричневые туфли с закрашенными потертостями. У них обеих только что начались месячные.

– О нет, – произнесла Валентайн из-за перегородки. – Дело дрянь.

Патрис открыла сумочку, попыталась собраться с мыслями, затем протянула одну из своих сложенных тряпочек под деревянную перегородку. Она была чистой, отбеленной. Валентайн взяла ее.

– Спасибо.

– Спасибо кому?

Пауза.

– Большое спасибо, черт тебя побери, Патрис. – Затем раздался смех: – Ты спасла мою задницу.

– Спасла твою тощую задницу.

Новый смешок.

– Твоя задница более тощая.

Присев на корточки на унитазе, Патрис прикрепила новую прокладку. Использованную она завернула в туалетную бумагу, а затем в кусок газеты, который специально припасла для этой цели. Она выскользнула из кабинки вслед за Валентайн и засунула сверток поглубже в мусорное ведро. Потом она вымыла руки с мыльным порошком, поправила подмышечники⁸, пригладила волосы и снова накрасила губы. Когда Патрис вышла, почти все уже были заняты работой. Она торопливо надела халат и включила лампу.

К середине дня ее плечи начали гореть. Пальцы свело судорогой, а тощая задница онемела. Бригадиры время от времени напоминали женщинам, что нужно встать, потянуться и сфокусировать взгляд на дальней стене. Затем закатить глаза. Снова сосредоточиться на стене. Как только глаза немного отдохнут, следовало приниматься за руки, сгибая и разгибая пальцы, разминая распухшие суставы. Затем все возвращались к медленному, спокойному, гипнотизирующему труду. Боль неумолимо возвращалась. Но вот, как спасение, настало время пятнадцатиминутного перерыва, на который работницы уходили ряд за рядом, чтобы все могли воспользоваться туалетом. Несколько женщин отправились в столовую покурить. Дорис принесла кофейник с драгоценным кофе. Патрис пила свою порцию стоя, держа блюдце на весу. Когда она снова села, то почувствовала себя лучше и погрузилась в транс, вызванный концентрацией внимания. Это гипнотическое состояние сможет поддерживать ее час, а то и два, пока у нее не заболят плечи или спина. Это напоминало Патрис о том, что она чувствовала, занимаясь вместе с матерью бисероплетением. Оно погружало их обеих в состояние спокойной сосредоточенности. Они лениво перешептывались друг с другом, пока подбирали бусины и поддевали их кончиками иголок. На подшипниковом заводе женщины тоже переговаривались дремотным шепотом.

– Прошу вас, леди.

Мистер Волд запрещал разговоры. И все же они шушукались. Позже они с трудом вспоминали, о чем беседовали друг с другом весь день. Ближе к концу дня Джойс Асигинак вынесла новые заготовки для резки на пластины, и процесс продолжился.

Дорис Лаудер повезла их домой. И на этот раз Валентайн обернулась, чтобы вовлечь Патрис в разговор, что было уже хорошо, так как Пикси требовалось отвлечься от мыслей об отце. Он все еще дома? У родителей Дорис была ферма на территории резервации. Они купили землю у банка еще в 1910 году, когда земля индейцев оказалась единственным, что они могли продать. Продай или умри. Землю повсюду рекламировали как дешевый товар. В резервации имелось всего несколько хороших участков, которые можно было использовать в качестве сельскохозяйственных угодий, и они принадлежали Лаудерам. На их земле стояла высокая серебристая силосная башня, которая торчала перед глазами всю дорогу, если ехать из поселка. Дорис высадила Патрис первой, даже предложила подвезти ее к дому по извилистой дорожке, но Патрис отказалась, поблагодарив. Она не хотела, чтобы Дорис увидела груду хлама и покореженный дверной проем. Отец, заслышав шум машины, вывалится из него и начнет донимать Дорис, чтобы она подвезла его до поселка.

Патрис прошла по заросшей травой дорожке и остановилась среди деревьев, высматривая отца. Шалаш был пуст. Она тихо прошла мимо и помедлила, прежде чем войти в дом – простую коробку из шестов, обмазанных глиной, без всяких удобств, низкую и скособочившуюся. Почему-то ее семья так и не попала в список на получение племенного жилья. Печь разожгли, мать Патрис кипятила воду для чая. Кроме родителей в доме жил ее брат Поки, тощий подросток. Сестра Вера подала заявление в Бюро по переезду и трудоустройству и уехала в Миннеаполис с мужем. У них было немного денег, чтобы обустроить новое жилье и окончить курсы профессионального обучения. Многие возвращались в течение года. О некоторых больше никто никогда не слышал.

Смех Веры был громким и веселым. Патрис скучала по ее способности все разом изменять – разрушать напряжение, царящее в доме, освещать мрак. Вера смеялась над всем: над помойным ведром, куда они мочились зимними ночами, над тем, как мать ругала их за то, что они переступали через вещи отца или брата вопреки обычаям, или над тем, что они пытались готовить, когда у них были месячные. Она даже посмеялась над их отцом, когда он вернулся домой шквебии. Бесится, как чертов вареный петух, сказала Вера.

Теперь он дома, а Вера – нет, и некому указать на его сползающие с ягодиц штаны без пояса или растрепанные волосы. Как не хватает Веры, чтобы зажать нос и сверкнуть глазами! Бессмысленно притворяться, будто при виде отца она не испытывает отчаянный стыд. Или защищаться от него. А все остальное? Земляной пол вспучивается под тонким слоем линолеума. Патрис принесла из-за свисающего с потолка одеяла, служащего перегородкой, чашку чая и легла на кровать, которую с рождения делила с сестрой. Рядом с кроватью есть окно, что хорошо весной и осенью, когда так приятно смотреть сквозь него на лес, и ужасно зимой и летом, когда от него либо веет холодом, либо через него летят сводящие с ума мухи и комары.

Она услышала разговор отца с матерью. Он умолял ее о чем-то, но все еще был чересчур слаб, чтобы по-настоящему злиться.

– Всего одну-две монетки, – донеслось до нее. – Один доллар, милое личико, и я уйду. Меня здесь не будет. Я оставлю тебя в покое. Сможешь побыть наедине с собой без меня. Ты же сама сказала, что этого хочешь. Я стану держаться подальше. Тебе не придется меня терпеть.

Он продолжал и продолжал в том же духе, пока Патрис потягивала чай и смотрела, как на березе желтеют листья. Сделав последний глоток, слегка подслащенный сахаром, она поставила чашку, переоделась в джинсы, стоптанные туфли и клетчатую блузку, заколола волосы и вышла из-за одеяла. Она проигнорировала отца – худые голени, туфли не по размеру – и указала матери на сырое тесто в своем ведерке для обеда.

– Оно все еще хорошее, – сказала мать, изогнув губы в легкой улыбке.

Она вынула тесто из ведерка и одним плавным движением выложила на сковороду. Иногда то, что делала мать, повторяя изо дня в день, казалось похожим на фокусы.

– Пикси, о, Пикси, моя маленькая куколка? – издал громкий вопль отец.

Патрис вышла на улицу, подошла к поленнице, вытащила из пня топор и разрубила полено. Затем она какое-то время колола дрова. Она даже отнесла их к дому и сложила рядом с дверью. Эта часть работы была обязанностью Поки, но после школы он теперь учился боксировать. Поэтому она продолжала заниматься дровами. Когда отец был дома, ей требовалось делать что-то важное. Да, она была маленькой, но от природы сильной. Ей нравилась дрожь ударяющего по дереву металла, передающаяся ее рукам. К тому же, когда она размахивала топором, к ней приходили разные мысли. Она представляла, что сделала бы в той или иной ситуации. Как стала бы себя вести. Как сделала бы людей своими друзьями. И она не просто складывала дрова, она складывала их в определенном порядке. Поки дразнил сестру из-за ее затейливых поленниц. Но он равнялся на нее. Она была в семье первым человеком, у которого появилась работа. Не ловля пушного зверя силками, не охота или сбор ягод, а настоящая работа, как у белых людей. В соседнем поселке. Мать ничего не сказала, но намекнула, что благодарна. У Поки в этом году появились школьные туфли. У Веры – клетчатое платье, перманент для домашней завивки «Тони» и белые сандалии с ремешком вокруг щиколотки – для Миннеаполиса. И Патрис откладывала понемногу от каждой зарплаты, чтобы съездить за Верой, которая, возможно, пропала.

Сторож

Время писать. Томас встал, сделал дыхательные упражнения по методу Палмера⁹, которым научился в школе-интернате, и снял колпачок с ручки. У него был новый блокнот из магазина, окрашенный в спокойный бледно-зеленый цвет. Его рука была твердой. Он начинал с официальной переписки и в конце баловал себя письмами к сыну Арчи и дочери Рэй. Он хотел бы написать самому старшему, Лоуренсу, но у него еще не было адреса. Сначала Томас написал сенатору Милтону Р. Янгу¹⁰, поздравив его с отлично проделанной работой по обеспечению электричеством сельских районов Северной Дакоты, и попросил о встрече. Затем он написал окружному комиссару, поздравив его с ремонтом гудронированной дороги, и тоже попросил о встрече. Потом он написал своему другу, газетному обозревателю Бобу Кори, и предложил ему встретиться и провести экскурсию по резервации. Он подробно ответил нескольким людям, которые написали на адрес племени из любопытства.

После того как с официальными письмами было покончено, Томас перешел к поздравительной открытке и письму Рэе: приближался день рождения дочери. Неужели действительно миновал еще один год? Кажется, прошло совсем мало времени с тех пор, как я любовался твоим крошечным личиком и пучком каштановых волос. Я верю, когда ты увидела меня первый раз, ты мне подмигнула, сказав: «Не волнуйся, папа, я на все 100 % стóю всех проблем, которые только что доставила маме». Ты оказалась права, и на самом деле мы с мамой сказали бы, что ты был права на все 200 %… Плавным почерком он быстро заполнил шесть страниц различными мыслями и новостями. Но когда он остановился, чтобы перечитать написанное, то не смог вспомнить, писал ли он это, хотя почерк был безупречен. Какая досада! Томас постучал ручкой по голове. Он писал во сне. Сегодняшняя ночь была хуже, чем большинство ночей. Он не мог вспомнить прочитанного. Это продолжалось попеременно: он то писал, то читал, забывал, что написал, а потом забывал то, что прочел, потом писал снова и снова. Он отказывался останавливаться, но постепенно ему стало не по себе. У него возникло ощущение, что в темных углах комнаты кто-то есть. Кто-то наблюдает. Он медленно отложил ручку, а затем повернулся в кресле и оглянулся через плечо на замершее оборудование.

Взъерошенный маленький мальчик сидел на ленточной пиле. Томас тряхнул головой, моргнул, но мальчик остался на прежнем месте, его темные волосы торчали колючими прядками. На нем были те же желто-коричневые парусиновые жилет и брюки, что и на Томасе, когда он учился в третьем классе государственной школы-интерната в Форт-Тоттене. Мальчик был на кого-то похож. Томас пристально смотрел на малыша с торчащими волосами, пока тот не превратился снова в мотор.

– Мне нужно освежиться, – пробормотал Томас.

Он прошел в туалет, сунул голову под кран с холодной водой и умылся.

Затем снова пробил карточку табельного учета и отправился на второй обход. На этот раз он шагал медленно, едва продвигаясь вперед, словно идя против сильного ветра. Ноги едва волочились, но разум прояснился, как только он вернулся к столу.

Томас подтянул брюки, чтобы сохранить на них стрелки, и сел. Роуз также заутюжила складки на рукавах его рубашки. Она использовала крахмал. Даже в тускло-зеленой рабочей одежде он выглядел солидно. Его воротник никогда не топорщился. Ему захотелось плюхнуться в кресло. Оно было мягким, удобным. Слишком удобным. Томас открыл термос. Тот был первоклассным, фирмы «Стэнли», подарок от старших дочерей. Они вручили ему термос, желая отпраздновать его назначение на оплачиваемую должность. Он налил немного черного кофе в стальную крышку, которая служила еще и стаканчиком. Теплый металл, плавные выступы, скругленное женственное основание – его было приятно держать в руках. Томас позволял векам долго и роскошно трепетать каждый раз, когда делал глоток. На этот раз он чуть не соскользнул с края кресла. Резко проснулся. Яростно приказал остаткам кофе в стаканчике проделать свою работу.

Во время смены он часто разговаривал с вещами, которые его окружали.

Томас открыл свой ланч-бокс. Он всегда обещал себе есть немного, чтобы не засыпать, но усилие, требовавшееся, чтобы не погрузиться в сон, вызывало у него голод. Пережевывание еды мгновенно заставило его воспрянуть духом. Он съел кусок холодной оленины, положенный между двумя ломтями дрожжевого хлеба, который особенно хорошо удавался Роуз. Гигантскую морковь, которую сам вырастил. Кислое маленькое яблоко взбодрило его. Небольшой кусочек плавленого сыра и булочку, пропитанную вареньем, он приберег на утро.

Обильность сэндвича с олениной напомнила ему о жалких ниточках мяса между тонкими лепешками, которые они с отцом ели в особенно тяжелый год по дороге в Форт-Тоттен. В его жизни были периоды голода, которые он никогда не забудет. Как восхитительны были эти жесткие нити мяса, содранные с костей оленя. Как он набросился на эту еду, рыдая от голода. Несравнимо лучше, чем сэндвич, который он жевал сейчас. Он доел его, смахнул крошки на ладонь и бросил их в рот – привычка, оставшаяся с тяжелых времен.

Один из его учителей в Форт-Тоттене был фанатиком палмеровского метода чистописания. Томас час за часом рисовал идеальные круги, писал слева направо, а затем наоборот, развивая нужные мышцы рук и усваивая правильное положение тела. И, конечно, дыхательные упражнения. Все это стало теперь его второй натурой. Заглавные буквы доставляли особенное удовольствие. Он часто придумывал предложения, которые начинались с его любимых заглавных букв. R и Q были его искусством. Он писал и писал, гипнотизируя себя, пока, наконец, не потерял сознание. Он очнулся, пуская слюни на сжатый кулак. Как раз вовремя, чтобы пробить время на карточке и сделать свой последний обход. Прежде чем взять фонарик, он надел куртку и достал из портфеля сигару. Он развернул сигару, вдохнул ее аромат и сунул в карман рубашки. В конце последнего обхода он выкурит ее на улице.

Это был самый темный час. Ночь казалась кромешным мраком за пределами луча его фонарика. Он выключил его один раз, чтобы прислушаться к характерным для здания потрескиваниям и постукиваниям. Воцарилась необычная тишина. Ночь стояла безветренная, какая редко выдается на здешних равнинах. Сразу за служебным входом он закурил сигару. Иногда он курил за своим столом, но любил выходить на свежий воздух, чтобы прояснилось в голове. Проверив сначала, при себе ли у него ключи, Томас вышел на улицу и сделал несколько шагов. Сверчки все еще пели в траве, и этот звук будоражил его сердце. Это было время года, когда они с Роуз впервые встретились. Теперь Томас стоял на бетонной плите за пределами круга света от прожектора. Он посмотрел на безоблачное небо и холодные россыпи звезд.

Наблюдая за ночным небом, он был Томасом, который узнал много нового о звездах в школе-интернате. А еще он был Важашком, который узнал о звездах от своего деда, первого Важашка. Поэтому осенние звезды Пегаса были частью созвездия Муза его деда. Томас медленно затянулся сигарой. Выпустил дым вверх, как молитву. Буганогийжик, дыра в небе, через которую с грохотом прилетел в этот мир Творец, светясь и подмигивая. Ему хотелось поскорее увидеть Икве Ананг, женщину-звезду. Она начинала подниматься над горизонтом, как дуновение ветерка, и ее сияние все усиливалось. Икве Ананг сигнализировала о скором конце его нелегкого дежурства. За месяцы, проведенные Томасом в качестве ночного сторожа, он полюбил ее как человека.

Стоило Томасу вернулся в здание завода и сесть, его сонливость как рукой сняло. Он углубился в чтение газет и племенных информационных листков, припасенных на этот случай. Пробежав глазами сообщение о принятии законопроекта, указывающего на то, что конгресс сыт по горло индейцами, он едва сдержал нервную дрожь. Снова. Никакого намека на стратегию. Или на панику, но она придет. Еще кофе, потом небольшой завтрак, и он отключился. К его облегчению, утро выдалось достаточно теплым, чтобы он успел немного вздремнуть на переднем сиденье своего автомобиля перед первой за день встречей. Его любимый грязно-серый «нэш»¹¹ был подержанным, но все равно Роуз ворчала, что он потратил на него слишком много денег. Она ни за что не призналась бы, как сильно ей нравилось кататься на плюшевом пассажирском сиденье и слушать радио. Имея постоянную работу, он мог регулярно выплачивать кредит. Теперь ему не нужно беспокоиться о том, как погода обойдется с его урожаем. Самое главное, это была машина, которая не могла сломаться и заставить его опоздать на работу. Свою работу он очень хотел сохранить. Кроме того, он планировал когда-нибудь отправиться в путешествие – или, как он в шутку его называл, второй медовый месяц с Роуз, – и пользоваться во время него задними сиденьями, которые, раскладываясь, превращались в кровать.

Томас залез в машину. В бардачке он хранил толстый шерстяной шарф, который наматывал на шею, чтобы голова не падала на грудь и не будила его. Он откинулся на мягкую обивку сиденья и провалился в сон. Томас проснулся в полной боевой готовности, когда Лабатт постучал в его окно, желая убедиться, что с ним все в порядке.

Лабатт был невысоким мужчиной, походившим телосложением на маленького медвежонка. Он вгляделся в Томаса. Его курносый нос прижался к стеклу, оставив на нем запотевший круг. Лабатт был вечерним уборщиком, но часто приходил в дневную смену, чтобы произвести мелкий ремонт. Томас любил наблюдать, как пухлые, крепкие, ловкие руки Лабатта чинят всевозможные механизмы. Когда-то они вместе учились. Томас опустил стекло.

– Опять отсыпаешься после работы?

– Ночка выдалась захватывающая.

– Даже так?

– Мне показалось, будто я видел маленького мальчика, сидящего на ленточной пиле.

Томас, увы, слишком поздно, вспомнил, что Лабатт чрезвычайно суеверен.

– Это был Родерик?

– Кто?

– Родерик, он ходил за мной по пятам.

– Нет, это был просто мотор.

Лабатт нахмурился, не вполне убежденный, и Томас знал, что услышит подробную историю о Родерике, если проявит нерешительность. Поэтому он завел машину и прокричал сквозь рев двигателя, что у него назначена встреча.

1.Параллельная резолюция принимается отдельно обеими палатами конгресса, не имеет силы закона и не требует подписи президента; обычно касается порядка работы конгресса. – Здесь и далее прим. перев.

2.Артур Вивиан Уоткинс (1886–1973) – сенатор-республиканец от штата Юта с 1947 по 1959 год.

3.Карточка табельного учета – карточка, на которой отмечается время, проведенное работником на рабочем месте или затраченное на выполнение определенной работы; используется для расчета заработной платы, отслеживания прогулов и опозданий и т. д. (Здесь и далее – прим. переводчика.)

4.«Бу́лова» – американская компания – производитель часов и изделий точной механики. Штаб-квартира находится в Нью-Йорке. Была основана выходцем из Богемии Джозефом Булова (1851–1936) и зарегистрирована в 1875 году.

5.Ред-Ривер («Красная река») протекает на севере США и в Канаде, начинаясь в Северной Дакоте и образуя на большей части своей длины границу между Северной Дакотой и Миннесотой. Одноименная джига широко распространена как танец (и сопровождающая его мелодия) канадских метисов, а также коренных народов, обитающих на ее берегах.

6.Эльф (англ.).

7.Патси – простофиля (англ.), Патти – пирожок (англ.), Пат – кусочек (англ.).

8.Подмышечник – кусок водонепроницаемого материала, закрепленный в подмышке платья, чтобы защитить его от пота.

9.Остин Норман Палмер (1860–1927) – создатель стиля американского письма, автор учебника «Метод делового письма Палмера» (1901). Предложил простую, разборчивую и быструю форму письма; отказался от нажима и упростил форму букв.

10.Милтон Рубен Янг (1897–1983) – американский политик, представлявший Северную Дакоту в сенате США с 1945 по 1981 год.

11.Корпорация «Нэш-Кельвинатор» возникла в результате слияния в 1937 году «Нэш моторс» и «Кельвинатор апплайанс компани». В 1954 году «Нэш-Кельвинатор» приобрела автомобильную компанию «Хадсон мотор» в Детройте, штат Мичиган, и в результате слияния образовалась корпорация «Американ моторс».