Kitobni o'qish: «Мисс Совершенство»

Shrift:

Loretta Chase

MISS WONDERFUL

* * *

Пролог

Лондон, поздняя осень 1817 года

Достопочтимый Эдвард Джуниус Карсингтон, граф Харгейт имел пятерых сыновей, на три больше, чем ему было необходимо. Поскольку Провидение благословило его двумя здоровыми наследниками, для его светлости было бы лучше, если бы остальные три ребенка оказались дочерьми.

В отличие от других титулованных особ граф ненавидел долги, а сыновья, особенно если это сыновья аристократа, обходятся безумно дорого. Скромное образование, которое требовалось получить девочкам из аристократических семей, можно было обеспечить и дома, тогда как мальчиков приходилось отправлять в частные школы, а затем в университеты. При правильном воспитании повзрослевшие дочери не попадают в переделки, из-за которых их отцу приходится платить огромные суммы, чтобы уладить скандал. В случае с сыновьями, исключить подобное возможно лишь если держать неразумных отпрысков взаперти, что кажется едва осуществимым.

По крайней мере это можно было сказать про сыновей лорда Харгейта. Унаследовав от отца привлекательную внешность, неиссякаемую энергию и силу воли, они с удручающей регулярностью попадали в неприятности.

Также стоит заметить, что дочерей можно выдать замуж совсем юными за сравнительно небольшие деньги, после чего за них начинают нести ответственность мужья…

А отцам сыновей приходилось покупать своим чадам места – в правительстве, в церкви или армии либо подыскивать им богатых жен.

За последние пять лет двое старших наследников лорда Харгейта выполнили свой долг, женившись. И теперь внимание графа было сосредоточено на третьем сыне – Алистере Карсингтоне.

– За те деньги, которые Алистер тратит на портного, сапожника, шляпника, перчаточника и разных галантерейщиков – не говоря уже о прачках, виноторговцах, кондитерах и прочих – я мог бы снабдить весь военно-морской флот, – пожаловался его светлость жене, укладываясь в постель.

Графиня Харгейт, статная темноволосая женщина, отложила книгу, которую читала в сторону и устремила взгляд блестящих черных глаз на супруга.

Сын, о котором идет речь, унаследовал внешность своего отца: такой же высокий и худощавый, как граф в молодости, с ястребиным профилем и глазами с тяжелыми веками, хотя у графа они были скорее карими, чем золотистыми, и более глубоко посаженными. В темно-каштановых волосах лорда Харгейта уже появились серебристые пряди. Оба обладали карсингтонским голосом, который от сильных эмоций походил на рычание.

– Ты должен положить этому конец, Нед, – сказала леди Харгейт.

Граф посмотрел на нее и вскинул брови.

– Раньше я уже говорила тебе, что Алистер слишком много внимания уделяет внешнему виду, потому что стесняется своей хромоты, и нам нужно быть терпеливыми. Но прошло уже два года с тех пор, как он вернулся с континента, а дела не улучшаются. Он, кажется, безразличен ко всему, кроме своей одежды.

Лорд Харгейт нахмурился:

– Никогда бы не подумал, что доживу до того дня, когда мы будем переживать из-за его неудач с женщинами.

– Ты должен что-то сделать, Нед.

– Я бы сделал, если бы знал, что именно.

– Какая чушь! – воскликнула жена. – Если ты можешь справиться с королевским отпрыском – не говоря уже о тех бестолковых джентльменах из палаты общин – ты, безусловно, сможешь справиться и с собственным сыном. Я уверена, что ты что-нибудь придумаешь. И лучше бы тебе поторопиться…

Неделю спустя лорд Харгейт вызвал к себе Алистера Карсингтона в кабинет и выдал «Список глупых трат», в котором указывалась их стоимость в фунтах, шиллингах и пенсах.

По меркам некоторых джентльменов, список был небольшим, однако степень ущерба репутации превышала норму, что Алистер и сам прекрасно понимал.

Ему не нужен был список, чтобы напомнить о его неудачных влюбленностях.

Когда ему было четырнадцать, это была Клара, золотоволосая, розовощекая дочь сторожа Итона. Алистер следовал за ней, как щенок, тратил все свои карманные деньги на подношения в виде сладостей и красивых безделушек. Однажды ревнивый соперник, местный юноша, бросил в адрес Алистера провокационное замечание. Спор вскоре перерос из обмена оскорблениями в драку, привлекшую толпу. Последовавшая драка между группой одноклассников Алистера с несколькими деревенскими мальчишками привела к двум сломанным носам, шести выбитым зубам, легкому сотрясению мозга и значительному ущербу имуществу. Клара плакала над избитым соперником и называла Алистера скотиной. Его сердце было разбито, он не беспокоился о том, что ему грозило отчисление за нападение, подстрекательство к беспорядку и уничтожение собственности школы.

Лорду Харгейту пришлось вмешаться, и это стоило ему немалых денег.

В возрасте шестнадцати лет Алистер влюбился в Верену, с которой познакомился во время летних каникул. Поскольку ее родители были людьми набожными и строгими, романы она читала украдкой и общалась с Алистером торопливым шепотом и с помощью тайных писем. Однажды ночью в соответствии с договоренностью он тайком пробрался к ее дому и бросил пригоршню камней в окно ее спальни. Он предполагал, что они разыграют что-нибудь вроде сцены на балконе из «Ромео и Джульетты», но у Верены были другие планы. Она сбросила вниз чемодан, потом спустилась по веревке из связанных простыней, заявив, что не намерена дольше оставаться пленницей в доме родителей и решила сбежать с Алистером. Он сразу же согласился, испытывая радостное возбуждение при мысли, что спасает прекрасную даму, попавшую в беду, и ничуть не тревожась о деньгах, средстве транспортировки, жилье и прочих подобных пустяках. Не успели они добраться до соседнего прихода, как их вернули. Ее взбешенные родители хотели, чтобы его осудили за похищение и сослали в Новый Южный Уэльс. Урегулировав эту проблему, лорд Харгейт предложил сыну найти какую-нибудь проститутку, вместо того чтобы бегать за благовоспитанными девственницами.

В семнадцатилетнем возрасте Алистер увлекся Китти, помощницей портнихи и обладательницей огромных синих глаз. От нее Алистер узнал о некоторых тонкостях женской моды. Когда на нее пожаловалась одна ревнивая высокопоставленная клиентка и Китти выгнали с работы, возмущенный Алистер опубликовал памфлет о несправедливости. Клиентка подала на него в суд за клевету, а портниха потребовала компенсацию за диффамацию и потерю клиентуры. Лорд Харгейт уладил дело обычным путем.

В девятнадцать лет пассией Алистера стала Джемма, фешенебельная модистка. Как-то раз, когда они ехали за город насладиться сельской идиллией, их экипаж остановили блюстители порядка и обнаружили в коробках Джеммы кое-какие краденые вещи. Она утверждала, что их подсунула завистливая соперница, и Алистер, поверив ей, произнес страстную речь о сговоре с коррумпированными официальными лицами, собрав вокруг себя толпу, которая, как это часто бывает, вышла из-под контроля. Ему был зачитан закон о подстрекательстве к бунту, и его бросили в кутузку вместе с нечистой на руку любовницей. И снова его выручил из беды лорд Харгейт.

В двадцать один год у Алистера была Эме, французская танцовщица, которая преобразовала его скромное холостяцкое жилье в элегантный вертеп. Она устраивала вечеринки, ставшие вскоре весьма популярными в лондонском полусвете. Поскольку вкусы Эме могли соперничать со вкусами покойной Марии Антуанетты, Алистер оказался в долговой яме, на пути в долговую тюрьму. Граф уплатил астрономическую сумму, пристроил Эме в гастролирующую балетную труппу и заявил Алистеру, что пора ему водить знакомство с респектабельными леди и перестать выставлять себя на посмешище.

В двадцать три года появилась леди Терлоу, замужняя любовница. В высшем свете любовные связи такого рода держали в тайне, чтобы не подмочить репутацию леди и избавить ее супруга от утомительной процедуры вызова на дуэль и судебного преследования, но Алистер не мог скрывать свои чувства, и ей пришлось положить конец их связи. К сожалению, слуга украл любовные письма Алистера и стал угрожать предать их гласности. Чтобы защитить любимую от скандала и гнева взбешенного мужа, Алистер, не имевший возможности собрать затребованную шантажистом огромную сумму, был вынужден обратиться за помощью к отцу.

В возрасте двадцати семи лет он совершил самую большую глупость. Джудит Гилфорд была единственной дочерью недавно получившей дворянское звание вдовы. Она вошла в жизнь Алистера в самом начале 1815 года. Вскоре он одержал победу над всеми соперниками, и в феврале было объявлено о помолвке.

Она была хороша собой и очень приятна в общении, но только на публике, а в частной жизни подвержена приступам дурного настроения, и, если немедленно не получала того, чего хотела, устраивала скандалы. Требовала к себе постоянного внимания, была крайне обидчива, зато сама могла оскорбить кого угодно. Она отвратительно относилась к родственникам и друзьям, плохо обращалась с прислугой и закатывала истерики, если кто-нибудь пытался ее урезонить, поэтому через пару месяцев Алистер впал в отчаяние: как джентльмену, ему не подобало разрывать помолвку.

Саму Джудит все устраивало, и он мог лишь надеяться, что попадет под копыта лошадей, утонет в Темзе или его зарежут разбойники. Однако одним поздним вечером, оказавшись на плохо освещенной улице, где случаи насильственной смерти были частым явлением, он споткнулся и, сам не зная как, оказался в объятиях роскошной куртизанки по имени Элен Уотерс.

Алистер снова безумно влюбился и снова не смог сохранить это в тайне. Джудит, узнав о случившемся, закатила публичный скандал и пригрозила судебным преследованием. Сплетники были в восторге, чего не скажешь о лорде Харгейте. Не успел Алистер опомниться, как его посадили на корабль и отправили на континент.

Как раз перед битвой при Ватерлоо.

На этом список заканчивался.

Алистер, прихрамывая, отошел от окна и, положив бумагу на письменный стол, за которым сидел отец, небрежным тоном произнес:

– Разве я не заслужил доверия? Ведь с весны пятнадцатого года не зарегистрировано ни одного эпизода.

– Ты не попадал в истории только потому, что бо́льшую часть этого времени был недееспособен, – возразил лорд Харгейт. – А тем временем счета от торговцев приходят целыми возами. Я не знаю, что хуже. Тех средств, которые ты расходуешь на свои жилеты, хватило бы, чтобы содержать целый гарем французских проституток.

Алистер не мог этого отрицать. Он всегда был очень разборчив в одежде. А в последнее время, возможно, уделял своей внешности больше внимания, чем прежде. Это отвлекало его от других мыслей. Он, к примеру, не помнил день и ночь 15 июня. Битва при Ватерлоо осталась пробелом в его памяти. Он старательно делал вид, будто не замечает изменившегося к нему отношения: поклонения, от которого хотелось выть, и приводившей в ярость жалости.

Он прогнал эти мысли, хмуро глянув на приставшую к рукаву пушинку, и едва удержался, чтобы не смахнуть ее. Это показалось бы нервным жестом. Почувствовав, что начинает потеть, он надеялся лишь, что отец закончит разговор до того, как увлажнится его накрахмаленный галстук.

– Я терпеть не могу говорить о деньгах: это вульгарно, но, к сожалению, сейчас это неизбежно. Если хочешь отобрать у младших братьев то, что принадлежит им по праву, то можешь продолжать в том же духе.

– Моих братьев? Почему ты так говоришь? – Он замолчал, заметив на губах отца некое подобие улыбки.

О, этот намек на улыбку никогда не сулил ничего хорошего.

– Позволь объяснить, – сказал лорд Харгейт.

– Он дает мне срок до первого мая, – сказал Алистер своему другу лорду Гордмору. – Ты когда-нибудь слышал о подобных драконовских условиях?

Он приехал к своему бывшему боевому товарищу в то время, когда тот одевался. Стоило Гордмору взглянуть на Алистера, как он тут же отослал из комнаты слугу, и, когда они остались одни, друг пересказал свой утренний разговор с отцом.

В отличие от большинства аристократов виконт отлично умел одеваться без помощи слуги, и в данный момент стоял перед зеркалом и завязывал галстук. Поскольку этот процесс включал не только завязывание узла, но и безупречно точное распределение складочек, на это уходило с полдюжины накрахмаленных полос тончайшего батиста, прежде чем удавалось достичь совершенства.

Алистер стоял у окна в гардеробной и наблюдал за этим процессом, хотя после утреннего разговора с отцом процесс завязывания галстука несколько утратил для него свою привлекательность.

– Твой отец для меня загадка, – заметил Гордмор.

– Он велит мне жениться на богатой наследнице. Представляешь? И это после катастрофы с Джудит!

Гордмор еще тогда сказал Алистеру, что единственный ребенок в семье не знает, что такое делить любовь и внимание родителей с братьями и сестрами, и бывает, как правило, эгоистичен и своеволен, а сейчас предположил, что должна же в Англии найтись хотя бы одна не слишком уродливая и не сварливая наследница.

– У меня и в мыслях нет жениться раньше лет сорока пяти – пятидесяти, – заявил Алистер. – Иначе это будет еще одна трагическая ошибка.

– Тебе просто не везло с женщинами, – возразил Гордмор.

– Нет, это фатальная черта характера, – покачал головой Алистер. – Я слишком легко влюбляюсь, причем всегда как мальчишка, а потом одна неприятность следует за другой. Почему бы моему папаше самому не выбрать для меня жену? Он наверняка разбирается в этом лучше.

И все же Алистер знал, что это будет его мучить. Он своей невесте не принесет ничего, и жить в финансовой зависимости от отца довольно трудно, но зависеть от жены, быть обязанным ее семье… При мысли о такой перспективе у него дрожь пробегала по телу. Он знал, что в других семьях младшие сыновья женятся на деньгах, и никто их не осуждает за это: так принято, но ему гордость не позволяла с этим смириться.

– Уж лучше бы он оставил меня в армии, – проворчал Алистер.

– Возможно, как и не он один, твой отец считает, что ты израсходовал отпущенную тебе долю везения на поле боя. Откровенно говоря, меня это радует.

Видимо, Алистер был не раз на волосок от смерти. Говорят, что враги убили под ним трех коней, что его рубили саблями и кололи пиками. По нему проскакали кавалеристы союзников, двое его раненых товарищей умерли на нем, его обобрали мародеры. Его приняли за мертвого, и он долгое время валялся в вонючем месиве под трупами. Когда Гордмор нашел его, Алистер и сам был почти трупом.

Правда, он этого не помнил, а лишь делал вид, что помнит. Из отдельных обрывочных воспоминаний других людей он составил общую картину, хотя не был уверен, что она соответствует действительности. Возможно, многое сильно преувеличено. Гордмор наверняка знал или хотя бы догадывался, что с головой у Алистера не все в порядке, но они никогда об этом не говорили.

– Отец мог бы позволить мне продолжать служить королю и отечеству, – сказал Алистер. – Тогда хотя бы не жаловался, что я веду праздный образ жизни.

– Но джентльмен и должен вести праздную жизнь.

– Только не я, – возразил Алистер. – К первому мая мне нужно найти способ самостоятельно содержать себя.

– Полгода, – пробормотал Гордмор. – У тебя еще полно времени.

– Надеюсь, что успею. Если к тому времени я не найду занятие, придется жениться на богатой наследнице. Если же не сделаю ни того ни другого, пострадают мои младшие братья – таково последнее слово лорда Харгейта.

После смерти отца графство и все прочие титулы, почести и привилегии наряду с большей частью семейной собственности отойдут Бенедикту, старшему брату Алистера. Как правило, права распоряжения крупной земельной собственностью распределяются именно таким образом, что позволяет не дробить их в течение многих поколений, но к старшему сыну перейдет и обязанность содержать младших сыновей. Чтобы оградить Бенедикта от этого бремени, его светлость приобрел кое-какую земельную собственность, которую предполагал презентовать в качестве подарка по случаю вступления в брак одного из сыновей.

Сегодня он пригрозил продать часть собственности, предназначавшейся одному или обоим младшим братьям, чтобы на вырученные деньги приобрести пожизненную ренту для Алистера, если он в указанные сроки не найдет себе средства к существованию или жену с богатым приданым.

– Уму непостижимо! Только твой отец мог придумать нечто подобное, – возмутился Гордмор. – Мне кажется, судя по коварству, в нем есть что-то восточное.

– Ты имеешь в виду макиавеллиевское? – уточнил Алистер.

– Наверное, нелегко жить, когда у одного из родителей такой сильный характер, – заметил Гордмор. – Однако не могу не восхититься им. Он блестящий политик. Об этом все в парламенте знают и трепещут перед ним. Ты не можешь не признать, что его стратегия превосходна. Он нанес точный удар в твое самое слабое место: использовал твое нежное отношение к двум неотесанным верзилам, которых ты считаешь младшими братьями.

– Слабые места не имеют к этому никакого отношения, – возразил Алистер. – Хоть братья мне и досаждают, но я не могу допустить, чтобы их из-за меня обобрали.

– И все же ты должен признать, что отец заставил тебя нервничать, а это уже немало. Я помню, что когда хирург поставил тебя в известность, что придется отрезать ногу, ты сказал: «Какая жалость! Мы с ней так крепко привязаны друг к другу». Я стоял рядом и то плакал, то что-то бормотал, а ты, растоптанный почти до полусмерти, был хладнокровен, словно сам Железный герцог¹.

Сравнение было абсурдным. Войска под командованием герцога Веллингтона одерживали победу, тогда как Алистер всего лишь терпел, пока его не спасли. А что касается его поведения, то почему, если уж он был таким спокойным, у него нет отчетливой картины происходившего? Почему у него остались лишь обрывки воспоминаний?

Он повернулся спиной к окну и пристально вгляделся в человека, который не только спас ему жизнь, но и позаботился о том, чтобы он сохранил свои конечности, и сказал:

– Тебе бы мои тренировки, Горди! У тебя нет старшего брата, только сестра, тогда как у меня их аж два, и оба лупили меня и мучили с тех пор, как я научился ходить.

– Моя сестра находила другие способы надо мной измываться, – возразил Гордмор.

Надев сюртук, он придирчиво оглядел свое отражение в зеркале. Он был светловолос, немного ниже Алистера и чуть более плотного телосложения.

– Мой портной творит чудеса с куском ткани, – заметил Гордмор, – я трачу на одежду кучу денег, но тем не менее уступаю тебе в элегантности.

Больную ногу Алистера свело судорогой, и он с трудом дохромал от окна до ближайшего кресла.

– Дело в том, что сейчас в моде полученные на войне раны.

– Нет, все дело в тебе: ты даже хромаешь с особым шиком.

– Уж если ты обречен хромать, надо делать это как следует.

Гордмор улыбнулся, а друг заметил:

– Как бы то ни было, я очень благодарен тебе: если бы не ты, я лежал бы сейчас как бревно.

– Не просто бревно, – возразил Гордмор, – а подгнившее. Насколько я помню, процесс был в активной фазе.

Он подошел к небольшому шкафчику и достал графин и бокалы.

– Я думал, мы идем куда-то поразвлечься, – удивился Алистер.

– Мы пойдем, чуть позже. – Гордмор наполнил бокалы. – А сейчас я хочу поговорить с тобой о канале.

Глава 1

Дербишир, 16 февраля 1818 года

Мирабель Олдридж вышла из конюшни и направилась по посыпанной гравием дорожке к особняку, и, когда поворачивала к цветнику, из кустов неожиданно выскочил лакей Джозеф.

Мисс Олдридж недавно исполнился тридцать один год, но выглядела она гораздо моложе, а сейчас – с растрепавшимися на ветру золотисто-рыжими волосами, раскрасневшимися щеками и сверкающими после прогулки глазами – казалось почти юной. Тем не менее решения в этой семье принимала именно мисс Олдридж, и именно к ней, а не к ее отцу обращались слуги, когда возникали проблемы, возможно, потому, что ее родитель сам нередко создавал проблемы.

Неожиданное появление запыхавшегося Джозефа подсказало ей, что сейчас именно такой случай.

– Прошу прощения, мисс! К мистеру Олдриджу пожаловал какой-то джентльмен: ему назначена встреча. Это правда, потому что мистер Бентон говорил, будто своими глазами видел, что имя посетителя записано в книге собственной рукой хозяина.

Это казалось невероятным, но если мистер Бентон, дворецкий, заявил, что сам видел такую запись в ежедневнике хозяина, значит, так оно и есть.

Мистер Олдридж никогда никому не назначал встреч. И если соседи желали увидеться с отцом Мирабель, им следовало договориться о встрече именно с ней. Те, кто приезжал по делам, связанным с поместьем, к Хиггинсу, доверенному мистера Олдриджа, тоже обращались к Мирабель.

– А почему бы этому джентльмену не поговорить с Хиггинсом? – спросила Мирабель лакея.

– Мистер Бентон говорит, что так не положено, потому что мистер Хиггинс для посетителя слишком мелкая сошка, так как этот джентльмен, мистер Карсингтон, является сыном какого-то графа. Мистер Бентон знает, какого именно: вроде бы его фамилия заканчивается на «гейт», только не Биллингсгейт и не из тех, которые из Лондона.

– Карсингтон, – задумчиво произнесла Мирабель, – это фамилия графа Харгейта.

Да, она знала это старинное дербиширское семейство, но связи с ним не поддерживала и визитами не обменивалась.

– Да, мисс, это самое имя. Кроме того, джентльмен героически сражался при Ватерлоо, поэтому мы проводили его в малую гостиную как респектабельного гостя. Мистер Бентон предупредил, что его не следует заставлять долго ждать, поскольку он важная персона.

Мирабель окинула критическим взглядом свою одежду и обувь. Все утро с небольшими перерывами лил дождь. Комки грязи прилипли к промокшей юбке; сапожки, пока она шла от конюшни, тоже покрылись слоем грязи. Шпильки давно потерялись, и волосы высвободились из прически, а уж о состоянии шляпки лучше вообще не думать.

Что же делать? Появляться в таком виде просто неприлично, но чтобы привести себя в порядок, потребуется время, а знаменитого героя Ватерлоо и без того уже заставили ждать дольше, чем позволяли правила хорошего тона.

Подхватив юбки, она помчалась к дому.

Дербишир был совсем не тем местом, где Алистеру хотелось бы находиться в настоящее время. Сельская жизнь его не привлекала. Он предпочитал цивилизацию, иными словами – Лондон.

Олдридж-холл находился в захолустном углу унылого скалистого края, но Гордмор, которого свалил в постель жесточайший грипп, тем не менее успел живописать ему все прелести этой дикой местности: «Туристы приезжают туда полюбоваться сельскими пейзажами. Ипохондрики пьют целебную минеральную воду и плещутся в минеральных ваннах. Там отвратительные дороги, нет ни театров, ни оперы, ни клубов, и ничего не остается, кроме как глазеть на горы, долины, скалы, ручьи, коров и овец».

В середине февраля даже эти скудные достопримечательности отсутствовали. Пейзаж был в коричневых и серых тонах, а погода – сырая и холодная, но интересы Гордмора – а следовательно, и Алистера – были сосредоточены именно здесь, и проблему следовало решать немедленно, не дожидаясь лета.

Олдридж-холл представлял собой монументальное строение, которое с годами утратило свою форму из-за многочисленных пристроек, но было крайне неудобно расположено: в конце протяженного участка, который местные весьма остроумно называли дорогой, а на деле это была узкая, изрытая колеями тропа, в сухую погоду покрытая пылью, в сырую – грязью.

Алистеру сначала показалось, что Гордмор преувеличивал, описывая состояние дорог, на самом же деле оказалось, что, напротив, несколько приукрасил картину. Трудно представить себе еще какое-то место в Англии, где просто необходимо было проложить канал.

Осмотрев коллекцию картин, украшавших стены малой гостиной, среди которых было несколько превосходных египетских пейзажей, и изучив орнамент ковра, Алистер подошел к застекленной двери и выглянул наружу. Дверь выходила на террасу, откуда открывался вид на цветники, за которыми на склоне располагался парк, а дальше виднелись живописные холмы и долины. Но он не замечал их красот. Его внимание привлекла девушка, которая подхватив юбки, взбегала по ступеням террасы. Шляпка ее сбилась набок, и вокруг лица плясали золотистые кудряшки.

Девушка пересекла террасу, и, прежде чем выпустила из рук подол юбки, Алистер успел заметить аккуратные щиколотки и изящной формы икры.

Он открыл дверь, и она вбежала в комнату, не обращая ни малейшего внимания на промокшую и грязную одежду. Улыбка, казалось, никогда не сходила с ее губ, и на мгновение Алистеру показалось, что она представляет собой начало и конец всего – от восхода солнца в цвете ее волос до цвета голубых сумерек ее глаз.

Алистер забыл обо всем, глядя на нее, забыл даже свое имя, пока она его не произнесла.

– Мистер Карсингтон! – глухо прозвучал ее голос. – Я – Мирабель Олдридж.

«Мирабель» значит «совершенство». И сама она поистине… «Никаких поэтических сравнений! – приказал Алистер себе. – Никаких воздушных замков». Он здесь по делу и не должен забывать об этом, ни на минуту… Пусть даже у нее великолепная кожа, а улыбка ее похожа на первое весеннее тепло после длинных темных зимних дней…

Он должен смотреть на нее как на предмет меблировки. Обязан.

Если он и на этот раз попадет в беду – а это неизбежно будет беда, если речь идет об особе противоположного пола, – то не просто останется с разбитым сердцем, разочарованный и униженный. На этот раз от его неосмотрительности пострадают другие. Его братья потеряют собственность, а Гордмор, даже если не будет полностью разорен, окажется в весьма затруднительном положении. Разве можно так поступать с тем, кто спас ему жизнь? Алистер должен оправдать доверие друга. К тому же необходимо доказать лорду Харгейту, что его сын не бездельник, не ничтожество.

В надежде, что по лицу нельзя прочесть мысли, Алистер отступил на шаг, отвесил низкий поклон и пробормотал приличествующие случаю вежливые слова приветствия.

– Мне сказали, что вы хотели увидеться с моим отцом, – произнесла девушка. – Он назначил вам встречу на сегодня.

– Насколько я понял, он где-то задержался.

– Да, это так. Я подумываю о том, чтобы выбить это на его могильном камне в качестве эпитафии: «Сильвестр Олдридж, горячо любимый отец, который где-то задержался». Разумеется, я говорю о том времени, когда ему потребуется эпитафия.

Хоть она и говорила спокойно и сдержанно, щеки ее слегка зарделись. Ему, естественно, захотелось посмотреть, разрумянится ли она еще сильнее.

Она торопливо отошла в сторону и принялась развязывать ленточки шляпки.

Алистер пришел в себя, выпрямился и сдержанно произнес:

– Поскольку вы утверждаете, что эпитафия ему пока не нужна, можно надеяться, что он задерживается в обычном понимании этого слова, а не навсегда.

– Все как обычно, – кивнула она. – Будь вы мхом или лишайником, то есть представителем флоры, он запомнил бы вас во всех подробностях, но если бы вы были архиепископом Кентерберийским и от встречи с вами зависел вечный покой души моего отца, произошло бы то же самое, что и сейчас.

Алистер, слишком занятый подавлением непрошеных эмоций, не вдумался в смысл ее слов. К счастью, его внимание привлекла ее одежда, и это положило конец поэтическому настрою.

Ее костюм для верховой езды был из дорогой ткани и хорошо сшит, но давно вышел из моды, а зеленый цвет ей совершенно не шел. Шляпка тоже была дорогая, но крайне безвкусная. Алистер удивился, как может женщина, которая явно знает толк в качестве, не иметь вкуса и не разбираться в моде?

Возможно, это несоответствие, а также необходимость подавлять собственные эмоции, объясняли тот факт, что, когда она, вместо того чтобы развязывать ленты, стала затягивать их, это вызвало у него непонятное раздражение.

– Поэтому прошу вас рассматривать отсутствие моего отца как причуду или особенность характера, а не как оскорбление. – Она резко дернула за ленты своей шляпки, но лишь окончательно затянула и воскликнула: – Провались ты!

– Разрешите помочь вам, мисс Олдридж, – предложил Алистер.

Она отступила на шаг:

– Спасибо, но не понимаю, зачем нам обоим усложнять жизнь из-за какой-то ленты.

– И все-таки я настаиваю, – сказал он, приближаясь к ней. – Вы только все ухудшаете, поскольку не видите, что делаете.

Она опустила руки и напряженно замерла на месте.

– Прошу вас, поднимите подбородок, – попросил Алистер.

Она подчинилась, уставившись куда-то в сторону. Ее длинные ресницы имели более темный оттенок, чем волосы, щеки покраснели от смущения.

Алистер заставил себя опустить взгляд, на мгновение задержался на ее губах и сосредоточил внимание на туго затянутом узле. Ему пришлось наклониться совсем близко, чтобы сообразить, как его развязать.

Он тут же ощутил запах, не имеющий отношения к влажной шерстяной одежде: ни с чем не сравнимый аромат женщины, и сердце его учащенно забилось.

Стараясь подавить волнение, он попробовал ослабить узел с помощью безупречно наманикюренного ногтя, но лента была влажной и узел не поддавался, да и физическое состояние из-за ее близости не способствовало успеху.

Он выпрямился и заявил:

– Видимо, ситуация безнадежная. Придется прибегнуть к хирургическому вмешательству.

Позднее он понял, что ему следовало бы порекомендовать ей послать за своей служанкой, но в тот момент его внимание было поглощено созерцанием ее нижней губы, прикушенной ровными белыми зубками.

– Ладно, – глядя куда-то поверх его головы, согласилась Мирабель. – Оторвите или отрежьте ее – только поскорее. Она не стоит всей этой возни.

Алистер вынул перочинный нож и аккуратно разрезал ленту. Он бы с радостью разрезал на куски и ее шляпку, швырнул на пол и растоптал, а заодно пригвоздил бы к позорному столбу модистку, соорудившую это чудовище, но вместо этого отошел на некоторое расстояние, убрал нож и приказал себе успокоиться.

Мисс Олдридж стащила с головы шляпку, посмотрела на нее и, небрежно швырнув на ближайшее кресло, вновь одарила его лучезарной улыбкой.

– Так-то лучше! Я уж было подумала, что мне придется носить ее всю оставшуюся жизнь.

Облако огненных волос и улыбка сбили мысли Алистера, словно кегли в кегельбане, но он решительно водворил их на место.

– Искренне надеюсь, что вам это не грозит.

– Извините, что обременила вас всеми этими пустяками: вы и без того зря потратили время, приехав сюда. Кстати, откуда вы приехали?

– Из Матлок-Бата, не так уж далеко отсюда: всего несколько миль. – Хотя ему показалось, что не меньше двадцати – по грязной дороге да еще под ледяным дождем. – Ничего страшного. Приеду в другой день, когда ему будет удобно.

И тогда, когда где-то в другом месте задержится она.

– Если не приедете в виде какого-нибудь дерева с непроизносимым названием, то снова зря потеряете время, – предупредила мисс Мирабель. – Если даже вы случайно застанете моего отца дома, то все равно не сможете с ним поговорить.

1.Прозвище герцога Веллингтона, командовавшего англо-голландской союзной армией в битве при Ватерлоо (1815). – Здесь и далее примеч. пер.