Kitobni o'qish: «За милых дам! Весёлые байки, анекдоты, рассказы и повести о женщинах и для женщин»

Shrift:

ПИСАТЕЛЬ-ОСТРОСЛОВ, МАСТЕР САТИРЫ, ВИРТУОЗ ЭСТРАДЫ И ЛЮБИМЕЦ ЖЕНЩИН ПРЕДСТАВЛЯЕТ УМОРИТЕЛЬНУЮ КНИГУ О ПРЕКРАСНОМ ПОЛЕ

Рассказы

Новое о Мата Хари

В ненастный день 1876 года в бедной деревенской усадьбе родилась никому не известная девочка Мотя Харитонова. На неё никто не обратил внимания. Подрастая, она часто смотрела на далёкие звёзды и мечтала о будущем. Девочку заметил известный в то время купец по прозвищу Афанасий.

Однажды он собрался поехать за три моря и тайком захватил с собой Мотю. До Индии купец не доехал: его арестовали во Франции, а Мотю Харитонову выслали как немецкую шпионку.

Голод гулял по Франции. Надо было работать, а у девушки не было никакой специальности. В детстве она много читала и по самоучителю, без музыки разучила индийские ритуальные танцы. Теперь это пригодилось. Так она стала танцовщицей Мата Хари. Слава её загремела по всей Западной Европе. К её ногам были положены громкие титулы и имена. Великие люди говорили о ней в кулуарах и частных беседах. Станиславский, узнав о ней, тепло улыбнулся. Немирович-Данченко, услышав о её танцах, молча огляделся вокруг себя. Она была в зените славы, когда началась Первая мировая война. По ночам её тянуло домой. Но судьба распорядилась иначе – её арестовали. Единственное, что могли ей инкриминировать, – это неразборчивость в связях. Но судьи были глухи и обвинили её в шпионаже. Умерла Мотя Харитонова 15 октября 1916 года, не дожив всего восьми лет до появления стриптиза.

Топлес

Сижу как-то в Анталии на пляже, а напротив меня – женщина, бюстгальтер сняла и так вот без него и сидит.

Я два дня терпел, а на третий говорю:

– Чего это вы так вот с голыми этими сидите?

Она говорит:

– Вам с голой грудью можно, а мне нельзя?

Я говорю:

– Но мы, мужики, на пляже все с голой грудью.

– Вот и я тоже, а вы что хотели?

– Я, – говорю, – хочу, чтобы вы их прикрыли.

Она говорит:

– А что, они у меня такие плохие?

– Нет, – говорю, – просто они меня от моря отвлекают.

Она говорит:

– Вы, мужчина, странный какой-то, это же топлес.

– Какой, – говорю, – ещё топлес? Сняла бюстгальтер, а виноват какой-то топлес.

Она говорит:

– Мужчина, вы что, только что с ветки слезли? Вон ещё женщины топлес сидят, и никто не возмущается.

Я говорю:

– Тогда и всё остальное снимите.

Она говорит:

– Ага. Размечтался.

В общем, умыла меня.

«Ладно», – думаю. На другой день прихожу на пляж, а она уже там лежит вместе со своим топлесом. Я рубашку снял, брюки снял, плавки снял, остался в одной белой кепке.

Она говорит:

– Мужчина, вы чего?

Я говорю:

– У меня сегодня топлес.

Она говорит:

– Какой топлес? Это не топлес, это – голая задница.

Я говорю:

– Вам можно, а мне нельзя?

Она говорит:

– Я не голая, я в трусах.

Я говорю:

– Я тоже в кепке. Хотите, ещё шлёпанцы надену?

– При чём здесь шлёпанцы, если у вас всё остальное голое?

– А что, – говорю, – я плохо выгляжу?

Она говорит:

– Вы меня от моря отвлекаете.

Я говорю:

– А вы не смотрите!

Она говорит:

– Как же не смотреть, если это возмутительно. Почему вы в одной кепке?

Я говорю:

– А почему вы раздетая?

Она говорит:

– Для красоты. Вот я зимой разденусь перед мужчиной, и все увидят, какая у меня загорелая грудь.

– Ага, – говорю, – А я, значит, должен всю зиму в темноте раздеваться?

– Да вам-то всё равно.

– Мне-то – да, а женщины обижаются.

– На что обижаются?

– На то, что не весь загорелый. Я в прошлом году перед одной разделся, она посмотрела и говорит: «Смотреть противно».

– Может, она о чём-то другом?

– Не было там ничего другого.

– А чего же она так?

– А потому, что незагорелый. Вот вам сейчас на меня смотреть противно?

– Противно.

– А чего же смотрите?

– А интересно.

– Ну вот, а когда загорю, вообще глаз не оторвёшь. Как от вашей груди.

– А вас никто и не отрывает.

В общем, мы с ней уже пять лет вместе загораем. Она – с голой грудью, а я – в кепке. Но в одной постели.

Валька Лифшиц

Лифшиц был большой, красивый и играл на гитаре. Он перевёлся в наш авиационный институт из энергетического. Там у него учёба не пошла. А поскольку папа у него был генеральным конструктором, то его и перевели в наш институт. Парень он был деятельный, сразу стал выступать со сцены ДК МАИ. В 60-х годах много было в институтах разных сатирических коллективов.

Он тут же поступил в один из них. Кроме того, он пел и сам сочинял песни. В то время бардовское движение расцветало. Лифшиц из-за своей общительности знал всех самых знаменитых бардов. Да ещё и жил он в Лаврушинском переулке, в доме писателей. Соседом у него был тогда ещё мало кому известный писатель Михаил Анчаров. Писатель он был, может быть, и не очень известный, а как барда его уже хорошо знали. Он ещё в 1939 году написал песню «Лягут синие рельсы от Москвы до Чунцы».

А в те 60-е годы красавец Анчаров, бывший десантник, пел свои песни «Маз», «Органист» и многие другие, популярные среди бардов.

Помню, у него в одной песне были слова, которые очень мне нравились своим юмором:

И ушёл он походкою гордою,
От величья глаза мутны.
Уродись я с такою мордою —
Я б надел на неё штаны.

Сегодня мало кто помнит Михаила Анчарова, а мы, знавшие его в то время, просто гордились тем, что он наш знакомый. С удовольствием пели его песни и потом радовались выходу в печати его повестей «Этот синий апрель» и «Золотой дождь». Даже на сцене МАИ артист Театра на Таганке Анатолий Васильев поставил спектакль по «Синему апрелю».

Я лично был на вечере в ЦДЛ, когда впервые увидел, как Анчаров пел свои песни «Маз» и «Органист». Зал аплодировал ему минут десять, ему пришлось что-то на бис исполнять.

Лифшиц, конечно, не был известным бардом. Но всех называл по именам: Юрка, Адка, Мишка и так далее. Юрка – это Визбор; Адка – это Якушева. Он их действительно знал, потому что где-то с ними пересекался в компаниях, но знал не настолько, чтобы называть их так фамильярно, но очень ему хотелось выглядеть более значительным. Вот он их так и называл. Но они на него не обижались, поскольку был он свой в доску, тем более – приятель Анчарова.

Один раз только на него обиделся Высоцкий. Где-то встретились они, у кого-то в гостях. Высоцкий не очень хотел петь, но его уговорили. Он спел, кажется, «Парус». Валя сказал: «Не так ты поёшь». Взял гитару и показал Высоцкому, как надо петь эту песню. Впрочем, может, это был и не «Парус», что не столь важно. А важно то, что Высоцкий после показа больше петь не захотел и вскоре ушёл, а Лифшиц попел от души и за себя, и за того парня.

Лифшиц пел и свои песни, и чужие. В основном чужие. Знал их несметное количество. Исполнял, бывало, чужую песню. Его спрашивали: «Это ваша песня?» Лифшиц кивал головой в такт ритму песни, и получалось вроде бы его песня. Свои песни были, как бы сегодня сказали, несколько «левые», приятные, но доморощенные, самодеятельные, но слушать их было можно. Тем более что исполнитель был обаятельный, девушки его любили. Слух у него был не очень хороший, поэтому и чужие песни, даже знаменитые, в его интерпретации звучали как свои. Но, повторяю, публика его любила.

Как-то поехали мы в дом отдыха всем нашим факультетским сатирическим коллективом. И вдруг разнеслась по дому отдыха весть: «Лифшиц приезжает! Сам Лифшиц приезжает!»

И он приехал. Собрались в самой большой комнате, сидели на кроватях, на полу, стояли в дверях. Лифшиц часа два пел. Все слушали, аплодировали. Вот жизнь была. Кого сейчас так будут слушать? Ради кого набьются, как селёдки в бочке? Да если хочется сегодня послушать барда, возьми билет в Кремлёвский дворец и слушай, хочешь Трофима, хочешь Митяева. А тогда это всё было полузапретно.

Вспоминаю, как в ЦДРИ был такой бардовский джем-сейшн «Гитара по кругу», и сидели в кружок: Юрий Ким, Юрий Визбор, Александр Городницкий, Александр Галич. Вот чудо-вечер был. Я на него попасть и не мечтал. Я только слышал, что такой чудесный вечер был. Услышать такую четвёрку в одной, пусть большой, но комнате, – это всё равно что сегодня услышать всех вместе живьём Каррераса, Паваротти и Доминго.

Ну да ладно, не об этом речь, а о Лифшице. Итак, он был соседом Анчарова и пользовался успехом у женщин. Бывало, даже слишком пользовался. Иногда собирались попеть и в его большой квартире. Приезжал, например, из Ленинграда Клячкин. Собиралось человек тридцать. И Анчаров, конечно, тоже пел, и ныне здравствующий Владимир Турьянский. Последний рассказывал, как он ездил с цыганским ансамблем гитаристом, и иногда в гостиницах пропадали простыни. Часа два пел Клячкин, немного Анчаров, и уж совсем на сладкое – стеснявшийся Турьянский. Но пел такие смешные песни, что имел самый большой успех. Он, этот Турьянский, вообще был человек смешной. Хорошо шутил. Например, говорил: «Пригородные Кацы».

Выпивали, конечно, потом расходились, и одна подвыпившая стюардесса, из подруг жены Вали, оставалась ночевать. Но поскольку должна была вернуться из полёта жена Лифшица, Тина, то Анчаров настаивал, чтобы стюардесса ночевала у него.

И пока он ходил к себе в квартиру готовиться к ночлегу, Лифшиц успевал переспать со стюардессой у себя в малюсенькой комнатушке, где они жили с женой Тиной. Вот такой Лифшиц был шустрый.

Лифшиц женат был не в первый раз. Была у него ещё до Тины жена, которая работала на Беговой в булочной простой продавщицей. Жена его первая была красивая, и он, Лифшиц, к ней иногда заезжал. У них сохранились хорошие, дружеские отношения. И тут я подхожу к основному сюжету.

Лифшиц почему-то до сих пор считал свою бывшую жену своей собственностью и жутко ревниво к ней относился, хотя они с ней давно уже не жили. Наверное, он считал, раз он с ней не живёт, то и никто другой с ней жить не должен. Вообще-то он, Лифшиц, не пропускал никого, всё, что двигалось и шевелилось, вызывало его живейший интерес. Но тут нашла коса на камень. Разошлись так разошлись.

И вот Валя Лифшиц придумал такую хитрую комбинацию.

У нас был общий приятель, весёлый, заводной и очень обаятельный парень с нашего факультета – Вадик. Он очень легко знакомился с девушками. Мог подойти в метро к симпатичной девчонке и спросить:

– А вы могли бы полюбить невысокого, конопатого, но жутко обаятельного человека?

Вроде не очень-то изобретательно, но почему-то все ему отвечали «да».

Лифшиц и попросил его, Вадика, познакомиться с собственной бывшей женой и, по возможности, завести с ней роман. Лифшиц был убеждён, что жена его бывшая, Люся, ни за что на это не пойдёт.

Мы поехали втроём на Беговую, в булочную, и Лифшиц из-за двери показал нам свою бывшую жену Люсю.

Надо вам сказать, что Люся была хороша необыкновенно. Натуральная блондинка с прекрасными густыми волосами. Лицо просто красивое и улыбчивое, а всё остальное было спрятано за прилавком. Мы остались в зале, а Лифшиц не смог себе отказать в удовольствии, подошёл к Люсе, поболтал с ней, она обрадовалась, увидев бывшего мужа. С чего они разошлись – непонятно. Потом уже выяснилось, что из-за его измен. Лифшиц всё время в кого-то влюблялся. Впрочем, ему и влюбляться было не обязательно.

Короче, ушли мы все втроём. И Лифшиц ещё тогда же поспорил с Вадиком на бутылку коньяка, что ему соблазнить Люсю не удастся.

На другой день Вадик приехал в булочную, подошёл к Люсе взять хлеба, она ему что-то не так ответила, он сказал:

– Вы что думаете, если вы такая красивая, вам всё можно?

«Что можно?» – обычно переспрашивают все, но Люся сказала:

– Конечно, можно.

Он засмеялся, и она засмеялась в ответ. На следующий день он пришёл с цветами, сказал:

– Мне ничего от вас не нужно, я и так не женат, просто хочу вам сделать приятное.

Она цветы взяла. Он стал ходить каждый день, и каждый день с цветами.

Короче, через месяц Вадим пришёл к Лифшицу и сказал:

– С тебя бутылка коньяка.

– В каком смысле? – удивился Лифшиц, уже забыв о споре.

– Ваше задание выполнено, – отрапортовал Вадик.

– У вас что, роман? – не поверил Лифшиц.

– Так точно! – ответил Вадик и, довольный, рассмеялся.

Но Лифшицу почему-то было не до смеха.

– Не может быть! – закричал он.

– Я что, врать буду? – сказал Вадик, обидевшись.

– Да я же тебя просил только познакомиться, – кричал Лифшиц.

– Нет, ты со мной спорил на роман.

Я подтвердил.

– Да как ты смел! – орал Лифшиц.

– Ты же сам просил, – попытался оправдаться Вадик.

– И что, у вас настоящий роман?

– Встречаемся каждый день, – подтвердил Вадик.

– И что, вы с ней по ночам спите? – не унимался Лифшиц.

– Нет, – не выдержал Вадик, – в шахматы играем.

– Но как же так? – причитал Лифшиц и схватил Вадика за грудки. – Ты, мой друг, спишь с моей женой!

Мы стали отдирать его от Вадика.

– С бывшей, – напомнил Вадик.

– Скажи, что ты наврал.

Но Вадик стоял на своём:

– Нет, не наврал.

Лифшиц сказал:

– Я сейчас поеду к ней, я ей устрою.

– Ты что, с ума сошёл? – вмешался я. – Что ж ты ей скажешь? Что ты поспорил на бутылку?

– Но что же делать?

– Валя, она твоя бывшая жена, бывшая, – говорил Вадик.

– Брось её, – потребовал Лифшиц у Вадика.

– Ни за что, – сказал Вадик.

Лифшиц ещё месяц не мог прийти в себя. Бутылку он, конечно, поставил. И мы её втроём, конечно же, выпили. Он, правда, потом ещё неделю пил, но уже без нас.

Но самое интересное, что Вадик на Люсе женился. Живут с ней вместе по сей день. Признался ей во всём, прощения попросил и женился.

А Лифшиц развёлся со своей Тинкой. Потом женился на другой женщине, на Лиде, с которой счастливо живёт в Германии. А с Люсей больше никогда не виделся. Нис Люсей, ни с Вадиком.

Девочка

Мы ехали в одном купе, я с женой, она – с мамой. Ей на вид было лет пять.

Я сидел, ел грушу. Она сидела напротив и очень внимательно смотрела, как я ем.

Когда я доел грушу, она сказала:

– А вот если бы я ела, я бы с тобой поделилась.

Я покраснел от стыда.

Через некоторое время я пошёл в туалет.

Когда я вернулся, она спросила:

– Получилось?

– Что получилось?

– Ну, зачем ты ходил?

– Получилось, – буркнул я и снова покраснел. Не зная, что сказать, спросил: – Как тебя зовут?

Она сказала:

– Никак меня не зовут.

– Почему?

– Потому что я сама прихожу. А имя моё – Марина.

– Марина, – продолжал я. – Какое красивое имя.

Она сказала:

– Какие же вы, взрослые, глупые. Сначала «как зовут», а потом – «какое красивое имя». Имя самое обычное. А как тебя зовут?

– Лион.

– Ты что, чучмек?

– А что такое «чучмек»?

– Кто на юге живёт, тот чучмек.

– Значит, французы – тоже чучмеки?

– А они что, на юге живут?

– Для немцев – на юге.

– Значит, они для немцев – чучмеки, а для нас нет.

В это время из соседнего купе вышла девочка лет семи и встала у нашего окна.

Марина тут же подбежала к ней и сказала:

– Уходи, это наше окно.

– Подумаешь, – сказала девочка, – и не подумаю.

Марина вернулась в купе, залезла на колени к маме, обняла её и попросила:

– Скажи, что ты меня любишь.

Мама ответила:

– Не скажу. Ты обидела девочку.

– Ну, скажи, что ты меня любишь. – У Марины полились слёзы из глаз. – Скажи, что ты меня любишь!

– Обещаешь больше так не делать?

– Обещаю.

– Хорошо, – сказала мама, – я тебя люблю.

У Марины тут же высохли слёзы. Она спрыгнула с маминых колен, подбежала к девочке и сказала:

– А тебя мама не любит, – и гордо удалилась назад в купе.

Я сидел, читал газеты и не обращал на неё внимания. Тогда она стала ходить передо мной вдоль купе. На ней было коротенькое платьице, и она, проходя мимо меня, кокетливо оттопыривала попку. Я не выдержал и слегка хлопнул её газетой по этой попке. Она тут же среагировала явно заранее заготовленной фразой:

– И почему ты такой нахальный, ни одной юбки не пропустишь?

Моя жена обрадовалась:

– Вот видишь, устами младенца глаголет истина.

Марина тут же вступилась за меня:

– Но это же шутка.

– Для тебя, может, и шутка, – сказала моя жена, – а я с ним всю жизнь мучаюсь, с бабником.

Марина сказала:

– Значит, я, по-вашему, баба?

– Нет, ты ещё девочка, но он даже к тебе пристаёт.

– Не знаю, – сказала Марина, – последние два часа он вёл себя прилично, даже к проводнице не приставал.

– Спасибо, Марина, – сказал я, – хоть ты меня защитила.

Моя жена с её мамой, смеясь, вышли из купе. Марина тут же закрыла дверь купе и спросила:

– А ты что, действительно бабник?

– Ну, есть немного, – ответил я.

– Обещай мне, что больше никогда не будешь приставать к другим женщинам.

– Обещаю.

– Ни к кому?

– Ни к кому.

– Кроме меня.

– А к тебе можно приставать?

– Можно, потому что я ещё маленькая.

– А когда ты вырастешь, к тебе уже нельзя будет приставать?

– А когда я вырасту, ты уже ни к кому не будешь приставать.

– Почему? – наивно спросил я.

– Потому что тебя уже не будет, – сказала она.

– Ничего себе перспективка, – обиделся я, – что ж, я даже пятнадцать лет не проживу?

– Ладно, – смилостивилась она, – живи сколько хочешь, только к другим тётькам не приставай.

– Хорошо. А к той девочке, из соседнего купе, можно приставать?

– Только попробуй!

– А что ты сделаешь?

– Я на тебя случайно стакан горячего чая опрокину.

– Ладно, я к ней не буду приставать, если ты мне разрешишь приставать к тебе, когда вырастешь.

– Я тебе уже разрешила. А ты меня не забудешь?

– Ни за что.

– Никогда-никогда?

– Никогда.

– И узнаешь меня через пятнадцать лет?

– Узнаю.

– Тогда запиши мой телефон.

Я записал номер её телефона.

– Только маме не говори, – попросила она.

– Почему?

– Потому что она меня ругает, если я дяденькам свой телефон даю.

– А ты уже давала свой телефон другим дядям?

– Давала. Но я не много давала. Всего трём дядям. Ты четвёртый, нет, пятый. Но ты не думай, ты всё равно лучше их.

– Почему?

– Потому что ты, когда спал, так смешно губами шлёпал! Ты что, губошлёп?

Я вынужден был согласиться. Почему бы и нет, если это выделяло меня из общего ряда её поклонников?

В купе вернулись женщины, и разговор наш прекратился. Всю оставшуюся дорогу мы с ней, как заговорщики, многозначительно переглядывались.

Когда поезд уже совсем подъезжал к Москве, мы с Мариной стояли у окна, и она тихо сказала мне:

– Ты меня точно не забудешь?

– Точно, – сказал я.

– Смотри, – сказала она, – а то ты меня знаешь.

– Знаю, – сказал я.

Вот уже десять лет прошло, а я её не забыл. Помню её отлично и через пять лет обязательно позвоню.

Я люблю тебя, Лена

Вот говорят, что сейчас нет настоящей любви. Что, дескать, раньше из-за любви чего только не делали, а теперь все лишь бы как. В связи с этим я вам расскажу одну грустную историю.

Значит, один молодой человек – имени называть не буду, чтобы вы ни о чем не догадались, – влюбился в девушку. Красивенькая такая девушка. Ну и он парень тоже ничего. И так он в неё влюбился, что сил никаких нет. А она вроде на него ноль внимания, фунт презрения. Он уж и цветы носил, и письма посылал. И чего только не делал! И с работы встретит, и на работу проводит. До того дошёл, что прямо на асфальте у её дома написал: «Я люблю тебя, Лена». Чтобы она каждый день эту надпись видела.

Вода камень точит, и он потихоньку своего добился. Стала она на него внимание обращать. И начали они встречаться. Повстречались так некоторое время. Ну, что между ними было, этого я рассказывать не буду. Не наше это дело – о том рассуждать. Меня это не касается, и вас тоже, но только дело уже к женитьбе шло.

И вот так получилось, что из-за чего-то они поссорились. То ли настроение у неё плохое было, то ли у него что случилось, но только слово за слово, и поругались.

Знаете, как бывает. Просто кто-нибудь скажет: «Глупый ты» – и ничего. А как от любимого человека такое услышишь – нет сил терпеть. Ну, в общем, он ей говорит: «Раз так, я тебе докажу, какой я» – и ушёл.

И вот началась у них не жизнь, а мука. Каждый боится гордость свою уронить, и каждый молчит. Ей бы подойти к нему, сказать: хватит тебе, дескать, и всё, или ему то же самое. А они – нет. Вот он около её дома походит, походит, а зайти не может. Она утром на работу идёт, а там на асфальте надпись: люблю тебя, дескать, и всё. Был, значит, здесь, да весь вышел.

И она так же. Допустим, день рождения у него случился. Она ему открытку в ящик – и ходу.

Время идёт, а он ей всё доказывает. И вот ведь человек какой: на одни тройки учился, а тут взял и институт с отличием закончил. Ему бы подойти, показать диплом да и помириться. А он нет – гордый.

Другой бы на его месте уж с пятой познакомился, ту бы из головы выкинул. А он и этого не может.

А тут ещё так случилось. В метро он ехал. Вдруг смотрит, она в вагон входит с молодым человеком. Так он не то чтобы поздороваться – его как будто кто ударил. Остолбенел аж. И у неё тоже. Смотрят друг на друга, глаз оторвать не могут. Она чуть в обморок не падает. Еле до остановки доехали. Он выскочил тут же и неизвестно с чего в другую сторону поехал. Вот дела какие.

После этого им бы созвониться, поговорить бы, выяснить всё. А он, видишь, думал, что она сидит дома и ждёт его. А она девушка молодая, красивая. Ухажёров разных полно. Разве дома усидишь? Тем более ей уже казаться начало, что возраст поджимает. Ей к тому времени двадцать два стукнуло. А тут подруги замуж все повыходили. Ну вот, она так подождала, подождала да и вышла за кого-то замуж. А добрые люди, они всегда найдутся. Конечно, ему об этом и донесли. Тут он света божьего невзвидел. Пролежал на диване неделю, не ел, не спал, мучился. Потом взял и диссертацию по какой-то научной теме защитил.

И вот защитил он диссертацию, денег прикопил, купил машину и на этой машине к её дому подкатил. Давно об этом мечтал.

Глядь, она с ребенком гуляет. И вот стали они друг против друга. Шагах в двадцати. Он рядом с машиной, она с ребенком. Смотрят друг на друга. Глаз отвести не могут, да подойти боятся. Взял он тут осколок кирпича и написал на асфальте «Я люблю тебя, Лена». Сел в машину и укатил. Она стоит и плачет. Может, хоть тут бы ей плюнуть на всё, позвонить бы ему и объясниться. А она опять нет. Может, ей и не нужно это было. А тогда чего плакать? А он прождал её звонка-то, сел и какое-то такое открытие сделал, что ему через год доктора дали безо всякой защиты. И тут ему совсем плохо стало. И начал он по телевизору выступать, ему бы жениться на ком другом, а он нет, не может. И все своё доказывает. И вот уж он совсем знаменитым стал, вся грудь в премиях. Да все вы его, может, знаете, почему я его имени и не называю.

И вот умирать ему уже время пришло. И приехал он в её двор. Взял осколок кирпичный и пишет на асфальте: «Я люблю тебя, Лена». А тут и Лена вышла, с внуками уже. Смотрит, как он пишет это. Он глаза на неё поднял, а самому уж подняться трудновато. Помогла она ему и говорит:

– Доказал? Доволен теперь?

А он ей отвечает:

– Ничего мне не надо. Мне бы видеть только тебя, разговаривать бы только с тобой.

А она ему только волосы погладила, а они уж все седые. Вот так вот.

– Глупый ты, – говорит.

А он-то всю жизнь доказывал ей, что это не так, а теперь взял да сразу с этим и согласился. Сели они на лавочку, и он ей говорит:

– Все бы премии отдал, только бы эти внуки моими были.

А она вообще двух слов связать не может. Слёзы ручьём.

Он после этого, конечно, и умирать совсем передумал. Так вот каждый день на лавке этой и сидят. Говорят всё между собой, как будто и не расставались никогда. А чего говорить-то! Раньше говорить надо было.