Kitobni o'qish: «Господа юмористы. Рассказы о лучших сатириках страны, байки и записки на полях»

Shrift:

* * *

Господа юмористы

Вот он и подошёл, этот непростой девяностый год. Сплошные перестройки и ускорения. А ведь известно, что два ремонта приравнивается к одному пожару. А перестройка – это ещё хуже ремонта.

Слава сам себе придумал пословицу: «Слава всем. Слава и КПСС, и Слава труду, и Слава Родине, а Славе кто?» Никто.

Дело плохо. Народ обнищал, правда, в магазинах и покупать-то нечего, но даже когда есть что, так не на что. Конечно, у Славы деньги есть. Слава давно уже не нуждался. С детства.

Сейчас Слава, а вернее, Вячеслав Александрович – известный артист-юморист и даже, не боюсь этого слова, сатирик, а когда-то Слава жил на окраине Москвы, в бараке, где ни водопровода, ни парового отопления. Колонка метров за сорок от дома, а туалет – за пятьдесят метров. И вот весь дом по утрам бегал в этот туалет. И воду в вёдрах носили от колонки домой. Но ничего, как-то жили и не тужили.

Счастливое советское детство. Прибежал из школы, схватил хлеб с сахаром и бежать на площадку, в футбол гонять. По пять-шесть часов гоняли.

Недалеко, рядом со школой стадион был, там ребята постарше гоняли мяч. За мальчиков наш Вовка Моисеев играл. Хорошо играл, здорово. Даже его старший брат играл хуже. Вовка так пенальти бил – ни один вратарь взять не мог. Он бил вроде как в правый угол, а мяч летел в левый. У Славика так не получалось. Но он, Славик, помладше был. Вовке лет четырнадцать было, а Славику – десять.

Дрались каждый день. Один двор на другой. А в школе пацаны с финками на урок приходили. И Славик дрался. А куда денешься? Подойдёт возле школы хмырь какой-нибудь и задирается:

– Ты чё уставился?

– А ничё.

И всё – пошла драка.

До первой кровянки. Кровь из носа пошла – драка заканчивается. И Вовка Моисеев младших лупил.

А однажды Славик психанул. Вовка ему щелбан дал ни за что ни про что. Дело было в коридоре. И Славик вдруг накинулся на старшего Вовку и начал молотить его кулаками. Вовка закрыл голову руками от неожиданности. Славик его отметелил. Откуда только силы взялись. Сам от себя не ожидал, потом боялся на улицу выйти. Его, конечно, потом побили Вовка с братом, но больше Вовка его, когда был один, не трогал.

Так у Славика и осталось на всю жизнь – терпел, терпел и вдруг взрывался и шёл напролом, не думая о последствиях.

Как всё-таки много в жизни хорошего.

Иду по Сокольникам, а над прудом ива – плакучая. Её ветки, как косы, спускаются к воде, и цвет какой-то необыкновенный, и сразу вспоминаются строчки:

Клёны выкрасили город
Колдовским каким-то цветом…

Как же хорошо сказано.

Я удовольствие получаю от того, что хорошо сказано. Читаю Пушкина.

Мороз и солнце, – день чудесный.
Ещё ты дремлешь, друг прелестный.
Пора, красавица. Проснись,
Открой сомкнуты негой взоры…

Какое же удовольствие – читать эти строки.

А это: «И речка подо льдом блестит»…

Создал же Бог это чудо человеческое – Пушкина.

Я знаю, многие люди получают удовольствие, не сравнимое ни с чем, от богатства. Я – от красоты. Вот увидел когда-то две главы Эльбруса на фоне солнечного неба, до сих пор забыть не могу.

А то ещё приятно было в руке держать рубль советский, юбилейный. Он такой тяжёленький был, такое ощущение в руке приятное было. Доллар, конечно, радует, причём всех, но тяжести такой приятной нет, ну нет, и всё.

А от рубля была радость, была. А ещё какое же удовольствие, когда в кино, в темноте, в первый раз рукой возьмёшь её руку, и такое томление в груди. Вот уж удовольствие. Сердце колотится, а она руку не убирает, горячая рука. А ты ведь, прежде чем положить свою руку на её, нервничал, боялся, а вдруг она свою уберёт? А она не убрала. И уже не важно, что там на экране, а важно, что её рука в твоей и слегка даже пожимает твою.

Дальше много чего будет: и поцелуй, и всё остальное, но такого трепета уже никогда. Ах, какая же красота – любить!

А ещё счастье, когда ничего не болит. Но это уже из области фантастики. Всё реже и реже. Теперь – практически никогда. Но раньше-то было. Как же верно сказал Толстой: «Счастья нет, есть только отблески его».

То есть счастье было в прошлом, а сейчас только воспоминания.

Нет, неправильно. Вот в жару входишь в прохладную морскую воду, и вот оно – счастье, здесь и сейчас. И не в морскую, в реку, в пруд. Прохлада после жары, и поплыл – легко, приятно, счастье!

А если пить хотел и вдруг – кружка холодного пива. Первые три глотка – счастье! Есть оно, счастье.

А ведь он, Толстой, пиво любил, что ж он, не ощущал, что ли, как хорошо? Пятый, шестой глоток – это уже не то, но первые три – счастье в чистом виде.

А почитать Бунина. Это ж такое удовольствие, как это человек умел складывать так слова, что через сто двадцать лет читаешь, и просто счастье. Его нет, а ты с ним говоришь, с умным человеком, – это же счастье, понимать, как он красиво писал.

Нет, много чего хорошего есть в жизни.

Радость общения с любимыми людьми. Вот хоть о ерунде говоришь, а тебе про него всё интересно, потому что он свой, родной, – и вот она, радость.

А какая радость не видеть того, кого видеть не хочешь. Это же тоже счастье. Нет его – и хорошо.

Господи! Спасибо тебе за жизнь. Так в ней всё интересно. Подольше бы не кончалась.

Завидовал ли я ему? Нет. «Нищий не завидует Абрамовичу. Нищий завидует другому нищему, которому подали больше». Какой-то умный человек сказал. Не я. Кто, не помню, но хорошо сказано.

Однажды на концерте у Славика был в качестве зрителя Сергей Петрович – ну очень крутой, авторитетный бизнесмен. Наверное, самый крутой из всех авторитетных в Москве.

Не знаю, где его Славик зацепил, но Сергей Петрович приехал. Не один, со свитой. Дружбаны, кореша – все расположились в первом ряду. Это знак высокого уважения к авторитету. В других рядах он не сидел, хотя бы потому, что у него, при его росте, ноги между рядами не помещались.

Я тоже был на этом концерте. В тот день Славик исполнял мой номер. Номер был написан недавно, имел успех, Славику номер нравился, и вот он заодно пригласил и меня. И даже после исполнения номера поднял меня и объявил как автора. И мне бурно поаплодировали. Номер был действительно смешной, от лица авторитета, который рассказывал, что всё, что происходило в стране в 90-х годах, всё это его заслуга, и даже Ельцина на танк подсаживал именно он – авторитет.

Сергею Петровичу номер тоже понравился, собственно, он был про такого же, как он сам.

Короче, после концерта поехали в ресторан к Сергею Петровичу. И поскольку концерт был сборный, со съёмкой, то пригласили и других артистов.

И вот сидим мы за одним столом. На столе всё, что только можно пожелать, и даже фирменный молдавский двадцатилетний коньяк.

А сидят совсем не слабые артисты: Славик, Ян Арлазоров, Михаил Грушевский, Александр Градский, остальные люди Сергея Петровича, директор ресторана, пресс-секретарь главного и ещё кто-то, уже не помню кто.

Грушевский шутил напропалую, пытаясь выделиться. Пошутил по поводу Градского и чуть не получил в лоб. Градский таких фамильярных шуток не переносил. Пили, ели, веселились.

Сергей Петрович решил сказать тост за артистов. Среди прочего сказал:

– Мы помним, как Градского притесняла советская власть… – хотел польстить Градскому.

И вдруг Градский говорит:

– Когда это она меня притесняла? Ни фига она меня не притесняла.

Повисла пауза. Сергей Петрович запнулся. Никто никогда ему не перечил. Но для Градского никаких авторитетов не было.

И тут Славик с места сказал:

– Как она могла притеснять его, если он тогда у полковника Богословского капитаном в КГБ работал.

У Градского на лице появилось такое недоумение, что все начали жутко хохотать. Больше всех хохотал Сергей Петрович. Обстановка разрядилась.

Про Богословского, который ездил всё время в Париж, ходили слухи, что он стучит, но про Градского даже подумать такого было невозможно. И Градский сам стал громогласно хохотать.

На следующий день Сергей Петрович послал два ящика коньяка. Один – на дачу Градскому, другой – на квартиру Славику. Как узнал адреса, это нам неизвестно.

Я же говорю, крупный, авторитетный бизнесмен. И эта встреча, и продолжившаяся дружба сыграли большую роль в судьбе Славика.

Завидовал ли я Славику? Никогда. Завидуют обычно сопоставимым с тобой людям. Бессмысленно завидовать президенту, что у него зарплата больше и привилегий полно. Завидуют обычно соседу, что у него квартира лучше. Завидуют коллеге, что у него зарплата больше. Завидуют другу – у него жена красивее.

Славик изначально был талантливее меня. Когда мы познакомились, он уже был талантливым артистом. Он всегда на публике проходил значительно лучше, чем я. И платили ему всегда больше.

Один только раз я прошёл лучше его. Мы выступали у врачей в небольшом зале, и я прочитал в первый раз номер «Качество». Он по тому времени был очень острый и с хорошим юмористическим приёмом. Ругал всё иностранное, хвалил наше, но получалось, что наше просто жуть. Врачи умирали со смеху.

Сразу после концерта Славик потребовал номер себе, и я, естественно, отдал ему текст, хотя идея номера была Писаренкова, и надо было бы, по совести, отдать ему. Но Славику я не мог отказать, тем более что Писаренков был конферансье и монологов не читал. Но всё равно обиделся.

А номер «Качество» Славик так и не прочитал со сцены. Сначала он был слишком острый, а потом уже и время его прошло. Так что я один его и читал с большим успехом.

И даже читал его на праздновании Нового года в «Современнике».

Пригласила меня Галина Борисовна Волчек. Я сидел за одним столом с Высоцким, Галей и Мариной Неёловой. От такого соседства я просто онемел и молча слушал, о чём они говорят.

А говорили они о Таганке. Опять в театре какая-то смута. Он советовался с Галей. Потом я выступал, прочитал своё «Качество», имел успех. А Гриша Горин, который сидел с Квашой, потом пожурил меня за пошлость в конце номера. Удивительное дело, то, что тогда считалось пошлостью, сегодня – просто детский лепет.

Как далеко мы продвинулись в вопросах пошлости.

* * *

Вот и наступил он, 1990 год. Нелегкий год. Обычно в советское время перед Новым годом было множество концертов. Работали по три в день. Не сольных, а номером. Тогда было много сборных концертов.

Певцы, юмористы, оригинальники, фокусники – и обязательно концерт вёл конферансье. Он объединял весь концерт, рассказывал об артистах, так сказать, «продавал» их, шутил, сыпал анекдотами.

Уже в 80-х их заменили дикторы телевидения. Дикторов народ любил. Они, дикторы, только объявляли номера, не шутили, не развлекали, но их любили и смотрели на них с удовольствием.

В 90-х ещё кое-какие конферансье оставались: Лев Шимелов, Сергей Дитятев. Какие-то разошлись по бандитам, обслуживали их вечеринки и веселили по жизни главарей.

А к концу 90-х закончились и сборные концерты. По чисто экономическим причинам. Оплатить с десяток артистов не представлялось возможным. Это в советское время государство платило по ставкам, 9 рублей 50 копеек, 13 рублей, максимально – 16 рублей за выступление. За сольный концерт – два раза по шестнадцать.

Я помню, был в Лужниках концерт Лещенко и Хазанова. По отделению. Двенадцать тысяч зрителей. Битком. Хазанов получил за этот концерт две ставки – 26 рублей.

Ну а теперь уже и нет конферансье совсем. Есть ведущие корпоративов. И несть им числа. Ведут вечеринки театральные и киноартисты, разговорники-юмористы. И певцы ведут. Например, Сюткин, – хорошо, кстати, ведёт. А лучше всех – Басков. Он ведёт у всех олигархов и высоких чиновников. И споёт, и пошутит.

И вот, значит, идёт он, 1990 год. И перед 8 Марта, когда раньше было полно концертов, сижу я дома. И нет у меня ни одного концерта, и, кстати, деньги на исходе.

И вдруг звонит мне Славик и говорит:

– А не хочешь ли ты принять участие в моём концерте в Лужниках?

– Ой, как хочу!

И вот я выступаю в антураже у звезды.

Концерт длился три часа. А я в этом концерте работаю двадцать минут. Мне этого хватает, чтобы довести зал до скандежки, это когда все вместе хлопают в такт.

Но Славику мой успех не мешает. Славику вообще ничей успех не мешает. Его публика так любит и такая у него энергия на сцене, что ему никто помешать не может.

Это он кому хочешь помешает. После него любой юморист проваливается.

И хотя я выхожу в середине его концерта, меня принимают хорошо, потому что Славик представляет меня как своего автора и друга. И публика меня принимает как родного.

Вот так мы и выступаем два дня, и каждый день зал битком. Вот такой он, Славик.

Почему он меня позвал? Потому что Славик – человек благодарный. Славик помнит, что когда-то я ему помог стать звездой. Нет, он бы и без меня стал звездой, но чуть попозже. Я просто ускорил приход его звёздности.

Я хорошо ему писал, лучше, чем всем другим. Он был талантливым артистом, и ему хотелось писать как следует. Потому что он исполнял мои монологи так, как никто другой их исполнить не мог.

Бывало, что я сам пробовал читать только что написанный монолог, и публика его не принимала, а Славик брал его, поколдует над ним, найдёт какой-то особый ключик, и зал умирает со смеху.

Конечно, хотелось, чтобы ему мои тексты нравились, чтобы он похвалил меня.

Приводить эти тексты здесь не имеет смысла. Как говорил Григорий Горин: «Юмор – продукт скоропортящийся». То, что когда-то казалось очень смешным, сегодня не вызывает даже улыбку.

Я помню, когда Хазанов исполнял наш с Хайтом монолог «Арбуз», учащегося кулинарного, публика умирала со смеху. И не зря он этот монолог исполнял на семидесятилетии Брежнева.

Там речь идёт об учащемся, который, поев с девушкой арбуза, пошёл её провожать, а туалета нигде нет. Вот на этом и строится весь юмор. Тогда эта тема была шокирующей. Поверьте, я сам читал этот монолог в Политехническом музее, и меня не отпускали со сцены.

На другой день маститый сатирик Борис Ласкин обошёл все редакции и с возмущением рассказывал там о том, какой я пошляк.

А Мария Владимировна Миронова позвонила Хазанову и сказала, что это всё равно, если бы они с Менакером играли миниатюру про то, как она наелась горохового супа и что из этого вышло.

Если вы сегодня прочтёте этот монолог, он вам покажется детским лепетом. А тогда – огромный успех и возмущение коллег.

Так вот, после первых заседаний Верховного Совета я написал Славику совершенно убойный монолог про эти самые съезды. И Славик с огромным успехом его исполнял. Но сегодня зритель даже не поймёт, о чём это.

А в 90-х годах я написал Славику монолог от лица бандита. В то время, когда все знали воров в законе и главарей банд, монолог имел бешеный успех. Кого сегодня это может волновать, кто сегодня помнит люберецких, измайловских, ореховских, тамбовских и казанских?

А тогда я сел в такси возле дома, таксист сказал мне:

– Слыхал, нашего Шишкаря короновали.

Он не знал, кто у нас премьер-министр, но знал, кого короновали.

Вот такое было время.

* * *

Время, конечно, было интересное. Восторг и ужас.

Хазанов в 1991 году ходил в те три дня к Белому дому, а жена его, Злата, кормила там народ пирожками.

Ростропович приехал в Москву в самый разгар событий. У него не было визы, и его всё равно впустили в страну. Они поехали в Белый дом, после чего и появилась та знаменитая фотография. Солдатик спит на плече виолончелиста, а он держит на коленях автомат.

«Машина времени» поучаствовала в концерте у Белого дома, а потом поехала на гастроли в Кисловодск. Я с ними встретился в Ессентуках, где тогда отдыхал с женой. До концерта водил всю эту команду на источник попить минеральной водички. Водичка ребятам понравилась, но пили они немного, я предупредил, что пара стаканов поставит концерт под угрозу срыва.

В начале 90-х с концертами было совсем плохо. Всё было плохо, и почти у всех. Народ стоял от Большого театра до Детского мира, продавая шмотки и всё, что угодно.

Сегодня это кажется невероятным. Сплошная шеренга продавцов от Большого до Дзержинки. И это в самом центре столицы нашей Родины.

Денег не было. Я ездил куда-то на Нагорную улицу на склад, брал там коробки с французской дамской обувью, потом развозил эту обувь по магазинам, сбывал.

Надо было как-то выживать, и я затеял сделать театр. Объединились с Аркановым, и я оформил в Союзтеатре наш театрик ПЛЮС – профессиональные любители юмора и сатиры.

Вместе мы, я, Арканов, Дабужский, Грушевский, Львович, Лукинский, Христенко и ещё пара-тройка артистов, ездили по стране, собирали большие залы, вплоть до дворцов спорта. Так хоть что-то зарабатывали. У нас был директор, замдиректора, бухгалтер, ну и мы, артисты.

Денег наш Союзтеатр никаких не давал. Что заработаем, то и делим. На свои доходы выпустили плакаты. Большие фото, цветные, с фамилиями и именами.

Однажды мы приехали с Аркановым выступать в какую-то школу. Директор привёл нас в зал. И в углу этого зала лежала стопка наших плакатов.

– А это что такое? – спросил я у директора.

– А это ваш директор дал мне плакаты, чтобы я их продал школьникам.

Можете представить: мы на свои деньги сделали эти плакаты, а он их продаёт! Воришка.

После концерта, взяв с собой заместителя, я поехал к нашему директору. Встретили его у подъезда.

Я сказал ему:

– Есть два варианта: или ты подаёшь заявление об уходе, или я пишу заявление в милицию.

Так мы избавились от воришки. Он написал заявление об уходе.

Через пару лет я его случайно встретил, он работал артистом в каком-то фольклорном ансамбле.

Вот так мы и жили. Но не все так нуждались. Задорнов, который к 1990 году один собирал дворцы спорта, так и продолжал собирать их и, конечно, хорошо зарабатывал.

Вообще-то с Задорновым у нас были особые отношения. Я в 1969 году уже работал на кафедре в МАИ инженером, но в основном занимался самодеятельностью на факультете. А в ДК МАИ я работал руководителем авторской группы. То есть со студентами мы писали тексты для сатирического коллектива.

Вот туда, в эту авторскую группу, и стал ходить Миша Задорнов, который перевёлся к нам из Рижского института. Он был сыном известного писателя, Николая Задорнова, автора романа «Амур-батюшка», лауреата Сталинской премии.

И женился Миша хорошо, на дочке первого секретаря компартии Латвии, впоследствии – Председателя Совета национальностей СССР Калнберзиня. Жена Миши, Велта, замечательная женщина, училась в МГУ, и Миша приехал к жене. Очень быстро они получили квартиру в доме на Малахитовой улице.

И вот он пришёл ко мне знакомиться. Весёлый, жизнерадостный и очень громогласный, он приходил ко мне на авторскую группу, рассказывал анекдоты и сам оглушительно хохотал над ними. Показал мне свои очерки о Дальнем Востоке. Хорошие очерки. Думаю, если бы он не встретил меня в 1969 году и не увлёкся юмором, он бы стал серьёзным и маститым прозаиком. Но он стал писать юмористические рассказы, все их показывал мне, пока в 1978 году не стал печататься в «Клубе 12 стульев» «Литгазеты».

Миша создал в МАИ театр «Россия», с этим театром объездил всю страну, и даже за один спектакль театр получил премию Ленинского комсомола.

Миша и писал, и ставил спектакли. Один, «Шпион в МАИ», он написал по моей идее, которую я не успел сам осуществить, поскольку в 1973 году поступил на Высшие сценарные курсы и ушёл из МАИ.

Где-то году в 1978-м Миша наконец стал печататься в «Клубе 12 стульев», а года с 1980-го он стал сниматься в передаче «Вокруг смеха». И когда он прочитал на всю страну миниатюру «Два девятых вагона», его полюбило полстраны.

Позже, выходя ко мне на сцену, Миша, понимая, что не все ранее его запомнили, сразу напоминал зрителям, что это он, именно он, рассказал по телику о двух девятых вагонах.

В то время мы с Аркановым стали брать двоих молодых юмористов с собой на гастроли. Это были Ефим Смолин и Михаил Задорнов.

Если уж так, честно разбираться, то в 1980 году Смолин писал лучше Задорнова. А в передаче «Вокруг смеха» они приблизительно были на равных. Но после «Двух девятых вагонов» Миша стал Смолина обгонять. Дело в том, что Смолин мог поссориться с кем угодно, а Миша мог наладить отношения тоже с кем угодно. И к 1990 году Миша, раскрутившись благодаря «Вокруг смеха», стал собирать стадионы.

А в начале 80-х эти двое молодых ездили с нами. Прекрасные были поездки от бюро пропаганды литературы.

Чаще всего мы ездили в Баку. В поездку было пять-семь концертов. Полные залы, приёмы у местных друзей. Гусман Юлик всегда приходил к нам на концерты и обязательно учил нас, как нам организовывать выступления и как их называть. Но это особенность Юлика, он всегда всех учит жить.

Он там, в Баку, в те времена был король, наверное, самый известный человек в городе, естественно, после Гейдара Алиева.

В какой-то момент Задорнов стал выделяться в нашей группе. Все выступали по двадцать минут, а он стал стоять на сцене все сорок.

Я возмущался, потому что после него трудно было работать следующему артисту.

Я говорил:

– Иди последним и стой сколько хочешь.

Нет, последним он идти не хотел, последними идти труднее всего, до тебя уже публика насмеялась, устала. В общем, мы с ним ссорились, но это всё мелочи жизни.

А так – было весело, всё время разыгрывали друг друга. Но надо признать, Миша уже перерос наш уровень.

На один концерт должна была прийти семья первого секретаря Алиева. Естественно, с охраной. Мы с Аркановым сказали Задорнову:

– Вот ты в своей миниатюре про «ручечку» выкинешь руку в зал, охрана тебя и пристрелит.

Миниатюра «Ручечка» была придумана авторами и исполнителями Берманом и Юриковым, но Мишу это никогда не останавливало: всё, что ему нравилось, он брал без разрешения.

Миша стоял у микрофона и рассказывал, что у одной тётечки была золотая ручечка. Она, тётечка, умерла, её похоронили, а двое дядечек пришли на кладбище, раскопали могилочку и вдруг видят, на них смотрит тётечка. Они спрашивают:

– Тётечка, а где твоя золотая ручечка?

И тут Миша очень громко кричал в микрофон:

– А вот она! – и выкидывал вперёд руку.

В зале шок, потом – хохот.

Когда мы с Аркановым нарисовали ему перспективу с выстрелом, Миша призадумался.

Перед концертом он нашёл главного охранника и сказал ему, что будет читать «Ручечку» и будет выкидывать руку вперёд.

– Ну и что? – спросил охранник.

– Так вы меня можете пристрелить, – заволновался Задорнов.

– Не исключено, – сказал охранник мрачно.

Миша совсем заскучал.

А вот начинается концерт, подходит Мишина очередь выступать. Он читает «Ручечку», мы стоим за кулисами и предвкушаем бурные события.

Миша доходит до конца миниатюры, на словах «А вот она…» медленно вынимает руку из-за спины и осторожно протягивает её вперёд.

В зале – тишина, никакой реакции, зато мы все за кулисами умираем со смеху.

Эту историю впоследствии рассказывал со сцены Ефим Смолин. И так как он ездил на гастроли со взглядовцами, то и они эту историю слышали, и потом у меня в концерте, в зале «Октябрь» эту историю рассказывал со сцены сам Влад Листьев. Он ездил с концертами по стране и всюду рассказывал этот наш розыгрыш.

Вот такая жизнь была весёлая. Но всё это я веду к тому, что за 80-е годы Миша раскрутился до звезды.

На сцене он был бесподобен. Концерт у него длился часа четыре. Часа два с половиной он читал свои тексты. А они у него были и острые, и смешные, а ещё полтора часа он читал народные репризы, почерпнутые у крокодильца Монахова и собранные по всей стране.

Соревноваться с ним было невозможно никому из нашего жанра. Трудно соревноваться с целым народом и его фольклором.

Надо сказать, что к концу 80-х Миша стал писать хорошо. Очень трудоспособный автор. Сидел над каждой репризой, переписывал по пять раз свои тексты, добиваясь попадания в десятку. И успех у него был бурный. Он бы и со своими текстами проходил хорошо, ну а уж народными доводил зрителей до истерики.

Был один случай. Задорнов, году в 1985-м, пригласил нас со Смолиным в пансионат «Ёлочка». Мы там выступали и пару дней бесплатно жили. В зале одни комсомольцы. Начинал концерт я и доводил публику до скандирования. Потом Смолин развивал успех до громового хохота. А третий, Задорнов, доводил публику просто до истерики. Извините, но одна зрительница на этом концерте просто описалась.

Когда мы утром пришли на завтрак в столовую, все отдыхающие встретили нас аплодисментами. Пустячок, а приятно. Помню до сих пор.

Да, в 1990 году Михаил Задорнов стал звездой юмора.

* * *

Конечно, ему уже не удалось повторить рекорд, который установил Хазанов в 1989 году. Те времена прошли.

Геннадий Хазанов тогда, в Киеве, выступал в десятитысячном дворце спорта десять дней подряд, по два концерта в день. И все двадцать концертов был аншлаг.

Геннадий Викторович Хазанов.

Я его увидел на сцене в 1969 году. В Театре эстрады выступали авторы и администраторы «Клуба 12 стульев» «Литгазеты»: Арканов, Горин, Хайт, Бахнов, редакторы Веселовский, Суслов, Резников. И два артиста в качестве «самодеятельности клуба» – это Семён Фарада и Геннадий Хазанов.

Хазанов был лучше всех. Что он там вытворял! Номер его назывался «Устный журнал», была тогда такая форма выступлений.

Персонажи Хазанова: куплетист, цыган и комментатор Озеров.

Изображая цыгана, Хазанов к уху пристёгивал бельевую прищепку и говорил:

– Если у цыгана отнять жену, он засмеётся, если отнять коня – он заплачет, а если отнять песню, цыган умрёт. Послушайте, пожалуйста, песню, которую я недавно отнял у одного цыгана.

Дальше шла песня под Сличенко. Куплеты он пел под собственный аккомпанемент на рояле:

Роль Снегурочки без спора дали тёте режиссера.
А пора бы ей играть Дед-Морозовую мать.

А начинал он со знаменитого спортивного комментатора Николая Озерова. Репортаж с матча советской хоккейной команды с канадцами. Была там такая реприза про какого-то хоккеиста: «Прошёл слух, что у него сотрясение мозга. Но никакого сотрясения, а тем более мозга, у него нет».

Успех у Гены был оглушительный, публика его долго не отпускала. Конечно, он проходил со значительно большим успехом, чем писатели со своими бумажками.

Я к тому моменту уже начал писать тексты для Лифшица и Левенбука. Были тогда такие довольно известные артисты, которые впоследствии вели передачу «Радионяня».

Писали мы тогда вчетвером, под псевдонимом «Измаиловы» – то есть из МАИ. Мы все были выпускниками авиационного института. Написали несколько номеров, которые неплохо принимались публикой.

И вот иду я с этого удивительного концерта и думаю: «Хорошо бы что-нибудь этому артисту написать». Не прошло и двух недель, как мне позвонил Хазанов и сказал:

– Может, вы мне что-нибудь напишете?

Мы с ним встретились. Он предложил мне дописать в его номер «Вечер встречи» тексты новых персонажей. И я написал несколько текстов, но исполнял он только один – продолжение монолога «Учащегося кулинарного техникума».

У него был в номере такой персонаж, у которого было всего несколько фраз.

А я дописал:

«Сижу я на экзамене по кислым щам. Профессор дал мне тарелочку супа и говорит:

– Чего в супе не хватает?

Я съел тарелочку и говорю:

– Налейте ещё.

Он мне ещё налил, я съел, он говорит:

– Так чего в супе не хватает?

Я говорю:

– Хлеба».

Вот такая незамысловатая реприза почему-то вызывала взрыв смеха. Наверное, за счёт этого незадачливого персонажа. Вместе со старыми репризами получился небольшой монолог.

Через некоторое время Хазанов познакомил меня со своим другом, автором-кавээнщиком Юрой Воловичем.

Хазанову надо было выступать в День армии. Мы сели втроём, написали пародию на «старух» – были такие знаменитые старушки, Вероника Маврикиевна и Авдотья Никитична. Написали ещё пародию на Олега Анофриева. Ну и, наконец, написали ещё один монолог учащегося. Как его призывали в армию. Монолог назывался «Военкомат».

Этот монолог имел просто бешеный успех.

Мой учитель в юморе, Феликс Камов, автор «Ну, погоди!», посоветовал сделать серию монологов этого учащегося. И вот мы в моей восьмиметровой комнате втроём написали к Женскому дню монолог «Женитьба». Пока писали, жутко спорили. А монолог получился ещё смешнее «Военкомата». Имел оглушительный успех.

К маю мы написали третий монолог учащегося – «Цирк», про то, как этот кулинар пришёл в цирк, случайно сел на кресло «подсадки» и что из этого получилось. Мы, когда писали, сами умирали со смеху. К сожалению, этот монолог не имел такого оглушительного успеха. Да, когда смешно авторам при написании, зрителю почему-то не смешно.

За два месяца Хазанова с этими монологами восемь раз показали по ТВ, что в те времена было просто невероятно, и, когда мы в апреле с «Клубом 12 стульев» приехали в Баку, в филармонии выламывали двери. Народ валом валил посмотреть на Хазанова.

А в ресторане Интуриста на стол Хазанова со всех других столов присылали коньяки. Так родилась новая звезда эстрады.

Впоследствии, уже году, по-моему, в 1976-м, мы с Аркадием Хайтом написали Хазанову монолог «Арбуз», как учащийся, поев с девушкой арбуза, пошёл провожать её и не мог найти нигде туалета.

И именно с этим монологом Хазанов выступал на 70-летии Леонида Брежнева. Он шёл 33-м, после Рауля Кастро. Никто монолог, конечно же, не слушал, так как гости сидели за столами в Кремле, и шум был, но факт был для Хазанова очень важным – выступление у генсека.

В дальнейшем слава Хазанова росла, он выпускал сольные программы, выступал по ТВ, на год был исключён из профессии за неосторожные слова и кляузу на него.

Но в 1989 году слава его так возросла, что он десять дней собирал дворцы в Киеве, по два в день.

Году в 1983-м Хазанов исполнил монолог Ефима Смолина про «бойца невидимого фронта». В этом монологе пьяница-муж морочит жене голову, выдавая себя за работника КГБ.

Монолог был смешной, Хазанов исполнил его по телевидению, и через некоторое время его вызвали на Лубянку и потребовали объяснений. Обвинили Хазанова в очернении наших органов и чуть ли не диссидентстве.

Хазанов пытался объяснить, что монолог смотрели редакторы и телевизионное начальство. Ведь не сам же он прошёл на ТВ, записал монолог и выдал его в эфир.

Ничего не помогло. Были сделаны оргвыводы. Наложилось ещё одно обстоятельство. На концерте Хазанова в Театре эстрады присутствовал какой-то партийный деятель. Ему что-то в выступлении Хазанова не понравилось. Он встал и вышел из зала.

После этого он накатал «телегу» в горком партии, Хазанова таскали по инстанциям и отстранили от работы. Где-то около года он сидел без официальной работы, ему в Москонцерте не давали выступать.

Но Хазанов в то время начал исполнять рассказы Михаила Городинского. Особенно хорош был рассказ «Стриптиз», о том, как наши туристы за границей ходили в ночной клуб на стриптиз. Рассказ был по тем временам абсолютно непроходимый, но Хазанов записал его на магнитофон вместе с другими рассказами. И эти записи размножились с большой скоростью по всей стране. И популярность Хазанова значительно выросла. Так что даже запрет на работу оказался для него положительным фактором.