Перекрестный отец. Разговор о детях, о жизни, о себе

© Милович Л., 2018

© Оформление, ООО «Издательство АСТ», 2018

Пролог

Только что подстригла ногти на восьми руках и на восьми ногах, и в результате на 80 пальцах… А потом села и задумалась… Моя жизнь тянет на то, чтобы ее описать. Но только в юмористической форме, потому что никакая другая здесь не подходит. Живу я в хаосе, в таком, который может получиться из жизни высокоорганизованного человека, вокруг которого вьются четыре бодрых создания женского пола трехлетнего возраста. А именно столько у меня дочек. И еще старший сын, который, к счастью, со своими ногтями уже справляется без моей помощи.

Но потом мне подумалось, что юмористка из меня вряд ли получится, а вот вопросы к жизни и к людям я ставить умею и люблю. И почему бы этот навык и мое природное любопытство не направить в нужное русло? Что больше всего волнует меня, равно как и всех женщин вокруг? Конечно же – кто они, эти диковинные животные: мужчины? И вот я решила взглянуть на это через призму вопросов о детях.

Так, из чистого, практического и очень конкретного «прикладного» моего любопытства родилась программа «Перекрестный отец», а теперь и эта книга, которую вы держите в руках.

Если вы видели хотя бы одну программу, то, наверное, поняли, что в конце концов фокус концентрируется не на детях, а на чувствах этих самых мужчин, моих гостей. Мне хотелось посмотреть, какие они, мужчины-отцы сегодняшнего дня.

Можно сказать, что эта книга – современное исследование нынешних мужчин. Я беседовала с известными, состоявшимися мужчинами-отцами, у которых в жизни много всего интересного. Как личности, все они вызвали у меня огромный интерес и уважение. Они – актеры, музыканты, шоумены, писатели, рестораторы – публичные люди и привыкли находиться в своих «рабочих» амплуа. А другой, предложенный мною ракурс – через детей и отношение к семейным ценностям, – позволил им обнажиться душевно. И это был совершенно волшебный и завораживающий момент!

Про чувства

Если честно, начиная программу, я по-другому представляла их чувства. Мне казалось, что самое главное для них – работа, общественный статус, карьера, все вот это «забивание мамонта». А то, что касается семьи, я буду тащить из них клещами. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что мужчины любят разговаривать про свои семьи и детей!

В самом начале программы я часто спрашивала: «А дети – это тема какая? Женская или мужская?» И, конечно, в большинстве случаев мужчины декларируют, что это тема женская, не мужская, но каким-то волшебным образом довольно бодро на нее начинают рассуждать. Я стала думать: как же так? Если ты говоришь, что это женская тема, почему с таким рвением рассказываешь обо всем, что связано с детьми? Нестыковочка… А в конце каждой программы мы приходили к тому, что буквально каждый из моих гостей-собеседников уверял меня, что дети – это самое главное в его жизни. Более того, все они гордились тем, как умеют обходиться со своими детьми, и свою роль женской совсем не считали. Меня так и распирало каждый раз вернуться к начальному вопросу и вставить свое: «А как же ты в начале говорил, что тема – женская?» И я с трудом сдерживалась.

Разговоры

В книге вы найдете 20 диалогов. Каждый состоит из трех частей. Когда мой собеседник только приходит, мне хочется узнать, что он за человек. Все они мне знакомы по экранному или медийному образу, но очень хотелось докопаться, что же там внутри? Я пыталась это понять с помощью рассказа о семье моего гостя, то есть о той семье, в которой он рос, о его собственном детстве и о его папе. И вы знаете, пожалуй, это самая интересная конфигурация – мой гость и его папа. Кто они – друзья, соратники, оппоненты, а может быть, конкуренты? Мне интересно было узнать, как рос мой гость и какова роль его папы в этом росте. Как он видит свое детство сейчас, с позиции взрослого человека, папы? Что из своего детства он взял в свою взрослую жизнь?

И только после этого разогрева мы начинаем говорить о настоящем времени – о семье, о детях. И, наверное, неудивительно, что тут мужчины, как правило, путаются. Они путают возраст детей, класс, в котором те учатся и даже не сразу могут описать характер своего ребенка. Но что я заметила, так это необыкновенную нежность, которая сквозит в голосе моих гостей, когда они начинают разговор о собственной семье. Каждый ощущает себя защитником своего мира, своего пространства, своеобразным «зонтиком» для семьи. И знаете, это такая приятная штука – обнаруживать вот эту мягкую сердцевину в брутальных мужчинах!

А заканчивая разговор, я спрашивала, что мой собеседник хочет в будущем для своих детей, а в конечном счете – для себя. Ведь в детях и есть наше продолжение. И тут тоже следуют открытия – насколько мужчина готов дать своему птенцу свободу? Это – очень показательный момент.

Как вы уже, наверное, поняли, самый сильный момент нашего общения был там, где я сначала не ожидала – в рассказах о папах пап, то есть о детстве моих героев. Я встретилась с такой лавиной сентиментального, трогательного отношения к папам! В большинстве случаев мои гости, даже если они росли не с родным отцом, а с отчимом, очень бережно относятся к этому образу мужчины из своего детства. При условии, конечно, что мама, папа и отчим правильно распределили роли и вели себя. В этом смысле меня поразила история Сергея Галанина, который одинаково нежно вспоминал родного отца и второго мужа своей мамы. От обоих он взял что-то в свою взрослую жизнь. Надо четко понимать, что роль отца колоссальна, особенно для мальчика. И поэтому, если родители в разводе или живут вместе, но несчастливо, то основное усилие, которое они должны сделать, перешагивая через свой эгоизм, – а со стороны мам это всегда великодушный шаг, требующий многих сил, – сказать своим сыновьям, чтобы они любили своих отцов, даже если мама обижена или перестала любить папу. Надо повысить роль папы, мужчины, в жизни. От этого, как ни странно, будет зависеть последующая взрослая жизнь мальчика. Вот это, мне кажется, такая же обязанность для женщин, как у мужчин – платить алименты и проводить время с ребенком, если он уходит из семьи.

Тут мне запомнился Денис Клявер, который очень правильно распределяет свою любовь между детьми от разных браков. И Алексей Кортнев, и Максим Дрозд. У них удивительно получается налаживать контакт между детьми от разных отношений и быть реальным центром семьи.

Я слышала такую прекрасную фразу, что, когда у тебя много детей, ты свою любовь не делишь – ты ее умножаешь. Когда я разговаривала с этими папами, мне казалось, что я купалась в их любви к своим детям.

Про деньги

У меня было несколько традиционных вопросов, которые кочевали из одного разговора в другой. И один из важнейших, на мой взгляд, – вопрос денег. Сколько и на что надо давать детям деньги?

У меня к деньгам особое отношение. Деньги – это такая важная в нашей жизни штука, ее ни в коем случае нельзя обесценивать. Во-первых, деньги – это эквивалент возможностей, которые есть у нас. Мы можем превратить деньги во все, что нам нужно. Ну, я не имею в виду духовные ценности. Но, с другой стороны, мы можем купить важные книги, сходить на концерт или в театр, посмотреть фильм, который просветит нас и сделает духовно богаче.

Мы можем, в каком-то смысле, «купить» внимание своих близких на деньги. То есть мы можем, имея деньги, пойти и развлечь своих детей. Мы можем купить здоровье своим родителям, обратившись к нужному врачу. То есть это такие неоспоримые вещи, про которые говорят: «За деньги не купишь». Но тем не менее именно с деньгами мы имеем больше возможностей. И именно ради этого мы напрягаемся всю свою жизнь. Я в деньги такой смысл вкладываю. Это некое перетекание энергии нашего напряга во что-то такое волшебное. И, соответственно, когда детям дают деньги, им дают все эти возможности.

Я как раз и спрашиваю пап: «Что ты даешь своим детям, когда даешь им деньги? Сколько ты им готов дать? Какие возможности ты даешь им?» И тут папы начинают отвечать: «Я даю им возможность ходить на завтрак» – то есть речь идет о карманных деньгах; «Я даю им возможность найти себя в жизни, например, я сыну купил гитару»; «Мне мои родители дали возможность стать спортсменом. Я копил деньги, мне родители давали, и я коньки себе купил». То есть это такие определяющие вещи. Это такой мощный бартер. И для мужчин особенно, как для исторически сложившихся добытчиков, это колоссально важная вещь.

Папы разные нужны

Ко мне приходили разные папы. Условно их можно классифицировать на несколько групп. Явно выделяются папы девочек. Это такие расслабленные папы, которые безоговорочно признают свою готовность, чтобы женщина из них вила веревки прямо с рождения. Под диктатом собственных дочерей они расслабляются. Я даже не уверена, что они с женами могут так расслабиться. Они – такие добровольные «подкаблучники» своих дочерей. Это смотрится необыкновенно трогательно! И невооруженным глазом видно, что сами мужчины этой роли ужасно рады. Они находят ее привлекательной. Такими показали себя Виктор Васильев, Михаил Владимиров, Михаил Полицеймако. Если быть честной, то я, кстати, иногда тоже превращаюсь в подкаблучницу своих дочерей – я влюблена в них безмерно и иногда даю им возможность повить из меня веревки – но только иногда!

Есть отцы-воспитатели, которые свою роль видят в том, чтобы втолковать, разъяснить, нажать, продолбить детскую голову. В этом смысле показателен писатель и поэт Андрей Усачев, который мягко, но целенаправленно ведет с детьми свою линию. Алексей Кортнев – это детский учитель. И Аскольд Запашный, конечно. Он – яркий пример трудолюбивого учителя. Здесь целая династическая история, его папа разделял те же ценности. И вообще, конечно, любой отец, у которого есть представление о династии, который сам столкнулся с тем, что ему с детства вкладывали династическую идею, он, конечно, готов дальше толкать эту историю и видит ее святость.

А еще были отцы, которые занимаются сугубо мужскими делами со своими сыновьями. Это – друганы сыновей. Вот ресторатор Дмитрий Левицкий, конечно, такой папа. Хоккей и паста в ресторане после матча – самые мужские дела! Музыкант Сергей Галанин – друган и «уважатель» своих сыновей. Такие отношения тоже очень трогают.

Кто твой зритель и читатель?

Кому будет интересна моя книга? Я, конечно же, предполагаю, что в большей части это будут женщины. Женщинам интересны мужчины, и они готовы тратить время на их изучение. Только не подумайте неправильно! Мужчинам тоже ужасно интересны женщины – вне всяких сомнений, это взаимный процесс, – но тратить время на обдумывание отношений мужчины обычно не готовы. Вся их энергия уходит на действия, на дела, на конкретику! Они ради женщин совершают поступки. А обдумывать про женщин что-то – увольте, в основном они на это не готовы. Женщина увидит в этой книге разные мужские типажи и то, как они живут и коммуницируют со своими женами, подругами и детьми, что для них важно, а что второстепенно. И моя читательница сможет сделать выводы. Потому что женщина, по природе своей, готова подстраиваться, меняться ради отношений с мужчиной и счастья в семье.

Но я очень надеюсь, что и мужчины эту книгу не обойдут стороной. Потому что это очень полезно – прочитать, как мои взрослые собеседники вспоминают свое детство и своих пап. Понять, насколько мужская, «папская» роль важна для ребенка.

Эта книга – сборник из двадцати разговоров с яркими, умными, успешными мужчинами. И самое большое чудо, настоящее волшебство, происходит в тот момент, когда эти лучшие представители мужского рода говорят всему миру, что самое главное, что есть в их жизни, – это их дети!

Сегодня нам предстоит знакомство с телеведущим, продюсером и ресторатором Михаилом Ширвиндтом. Но в первую очередь – с отцом и дедушкой. Такой молодой и красивый дедушка, даже не верится. Пожалуйста, представьте своих детей и внуков. Сколько им лет? Как их зовут?

– Детей у меня двое. Но детьми их уже не назовешь. Они уже старые.

– Миша, у вас старые дети?

– Да уж….

– И что это значит?

– Да вот то и значит. У меня сын Андрей и дочка Саша. Андрей – юрист, преподает римское право.

– И сколько же ему лет?

– Ему тридцать пять лет.

– Так.

– А дочке, соответственно, тридцать. У меня есть сводная внучка Ася, которой пятнадцать лет… то есть четырнадцать. И есть еще внучка Элла, ей шесть лет. Если я в чем-то ошибся, уж простите. Сами понимаете, дети, внуки… Память уже не та, могу ошибиться лет на семь туда-сюда.

– На правах дедушки, что ли?

– В общем, да. Такая вот печальная картина.

– Миша, я задаю своим гостям такой вопрос и задаю потому, что сама сомневаюсь. А вообще правильно ли говорить с мужчинами о детях? Это мужская тема?

– Ну, лучше бы поговорить о машинах, о крепких напитках. В этом я лучше разбираюсь.

– То есть дети – это не мужская тема?

– Смотря как к этому относиться. Наверное, мужчины всегда более объективны и нейтральны по сравнению с женщинами. Женщины обычно как говорят про своих детей: «Вот моя Ирочка, она… Это я говорю не потому, что Ирочка моя дочь, просто так получилось, что она гениальная». А дальше идет подробный рассказ про гениальную Ирочку или про гениального Петеньку. У мужиков все попроще, и они более искренни.

– А в чем эта искренность проявляется?

– Я помню, сто лет назад у нас была компания, и у одной девочки ребенок был совсем маленький. И она, как все молодые мамы, заводит песню про Ирочку-Петеньку: «Не потому, что я мать, а просто так получилось, что гениальный ребенок». Я ее спрашиваю: «Оля, а сколько лет твоему ребенку?» Она отвечает: «Года два». О, думаю, вот это нормальная история. Начинаю ее хвалить, а она: «Что?» Я говорю: «Ты же сказала: года два». Так вот, возмущению не было предела: «Я сказала: год и два». Короче, я был посрамлен. То есть мать никогда не ошибется. А я вот сейчас, наверное, ошибся лет на пять в возрасте детей.

– Отцу можно, да?

– Отцу – можно, потому что он нормальный человек.

– Принимается. Хорошо. Скажите, Миша, а вам часто задают вопрос про вашего папу?

– По-моему, такого не было, чтобы этот вопрос не прозвучал.

– Вот и я задам. Про то, как папа влияет на ребенка, про то, что вообще значит папа. Вот какое влияние оказал на вас ваш папа?

– Вы как будто подгадали. В эти дни в продажу выходит книжка. Она про папу и про меня. И суть всего этого – название. «Мемуары двоечника»^[1].

– «Мемуары двоечника»?

– Да. Потому что я был двоечником, и двоечником, как я поздно, к сожалению, выяснил, был мой папа.

– А главный двоечник – папа?

– Да. Я это, к сожалению, узнал, только когда учился в классе десятом.

– А он скрывал?

– Скрывал, естественно. Все то же… Все родители говорят детям: «Вот в наше… вот мы учились… А вот ты…»

– И что он говорил? Что прекрасно учился, был пятерочником?

– Естественно! Пока я не увидел его табель.

– Прямо врал.

– Врал. И это был не первый обман.

– А первый?

– Первый обман – с этого начинается моя книга. В папиных книгах, ну, когда он пишет о семье, есть фотография: он и моя мама стоят, умильно склонившись над колясочкой.

– А кто же в колясочке?

– А в колясочке… Такая ажурная колясочка, соломенная. И если внимательно приглядеться… но ведь никто не приглядывается. Так вот, если приглядеться, то через соломку видно, что там никого нет, в этой колясочке. А фотография иллюстрирует появление долгожданного ребенка.

– И что же это было?

– Это было за два года до моего рождения. Папа где-то снимался, а мама приехала его проведать. Им очень понравилась ажурная колясочка, и они сфотографировались. Так что моя жизнь началась с этой мистификации. А потом продолжилась.

– И как данная мистификация влияет на вашу жизнь, Миша?

– Ну как? Плохо все очень.

– Плохо?

– Да, все очень плохо. Если жизнь началась с обмана, то так она и дальше покатится.

– А нельзя ли поподробнее про вот это самое детство, которое у вас было, я слышала, довольно буйное.

– Ну, бурное, скажем так. Многогранное.

– Значит, зачитываю: взрыв унитазов, воровство, издевательства над учителями…

– По первым двум пунктам – согласен. А вот про учителей – неизвестно, кто над кем издевался.

– Так.

– Они надо мной или я над ними. Потому что, должен сказать, наша школа – я имею в виду школа моего детства, советская, – она была заточена на подавление личности. То есть ты попадал в некую машину и либо становился отлаженным винтиком в этой машине, либо ты был сломанной деталью. Я такой деталью и был. И теперь думаю: «Черт, почему я не стал этим винтиком?» Потому что потом мне очень не хватало тех знаний, которые можно было бы получить в школе. Но у меня не было времени на это. У меня была борьба.

– Минутку. Можно спросить?

– Да, конечно.

– Это был какой-то протест против всего? Или это свойство характера, которое не давало возможности встроиться в систему?

– Черт его знает. Я никакой не революционер, и откуда взялось неприятие вот этого… ханжества, что ли… Допустим, первый класс еще. Нам сказали: «Завтра будут фотографировать, оденьтесь нарядно». Все сидят в белых рубашках, а я в какой-то жуткой клетчатой рубашке даже не сижу, а лежу на столе. Возможно, какой-то протест уже тогда был во мне заложен. Вот вы, наверное, не знаете, что такое звездочка.

– Звездочка? Кажется, это какое-то объединение было детское… Группа.

– Да, были октябрята. Октябрята – это вообще нечто особое. Я, когда писал книгу, даже посмотрел в Интернете определение. Октябрята – это будущие пионеры, будущие коммунисты и…

– Комсомольцы сначала, до коммунистов.

– Ну да. У них был устав, какие они дружные, веселые ребята. И там был такой тезис, который меня совершенно потряс: «Только тех, кто любит труд, октябрятами зовут». Вот я думаю… «Валечка, что ты больше всего любишь?» Он говорит: «Я люблю мороженое». – «Петя, а ты что любишь?» – «А я… я люблю кино про шпионов». – «Вовочка, а ты что любишь?» – «Труд», – говорит Вовочка.

– И это настоящий октябренок.

– Это октябренок. Октябренок любит труд. Он не любит мороженое. Он любит лопатой землю копать.

– Миш, возможно, некоторые любят копать. Почему нет?

– Ну, это по-другому называется. Мы в детстве копали не ради труда, а просто интересно было копать. «Что ты любишь?» – «Люблю труд». Короче, я не любил труд, а звездочка… На самой звездочке с пятью лучами Ленин был в центре. Кудрявенький такой – ребенок еще. А в звездочке, которая объединение, поскольку у самой звездочки пять лучей, должно было быть…

– Пять ребят?

– Да, пять… Класс делился на звездочки, семь, что ли звездочек. Не знаю, как распределяли, я тогда болел. По интересам, по месту жительства, по чему-то еще. Был командир звездочки, у всех были свои обязанности.

– Так.

– Когда я после болезни пришел, осталась только одна…

– Вакансия.

– Да. Санитар.

– И что делал санитар?

– Мне дали белую марлевую сумочку и марлевую повязку на рукав с крестом. А в сумочке вата зачем-то была. Я стоял в дверях и проверял чистоту ушей и ногтей одноклассников.

– И вам это нравилось?

– Мне нравилась власть. Я мог сказать: «Уйди, у тебя грязные уши».

– Так ведь в уши надо было посмотреть.

– Ну, я и мог посмотреть.

– Издалека так.

– Издалека, да. Моя должность давала два важных преимущества. Во-первых, у меня появилась власть над классом. Меня боялись.

– Санитара всегда боятся.

– Да. А во-вторых, самому можно было не мыть уши и не стричь ногти. Кто тебя-то проверит?

– Ну да, если ты в повязке.

– Вот так я с длинными ногтями и грязными ушами проходил весь первый класс.

– Зато в чине санитара.

– А потом меня из школы выгнали. Ну, не сразу, конечно. Это долгая история. Мы переехали, разменяли мою любимую квартиру, где я родился и вырос, в Скатертном переулке. Я всегда хвастаюсь, что жил в девятикомнатной квартире. Метров четыреста квадратных. Сказочная жизнь была. Правда, там еще девять семей жили в этой квартире. Но от этого она не была хуже.

– Да. Ребенку всегда в кайф, когда полно народу, весело.

– Весело, конечно. Все друг к другу в гости заходят.

– На самом деле взрослые ютились там в комнатушках, и кухня была на восемь плит. Зато мне там можно было потусоваться. Короче, мы переехали в другую квартиру, и меня из этой школы забрали, к общему удовольствию. И я попал в чудовищную школу. Директриса была… такой шарж. С пучком, в меру старенькая, ярая такая коммунистка. И вот там меня ломали по полной программе восемь лет. А потом выгнали со скандалом.

– Восемь лет в школе – это были годы сопротивления, да?

– Это был ад. При том, что школа была с английским уклоном. А рядом был Даниловский рынок, и я всегда эту школу называл и сейчас называю «школа при Даниловском рынке». Вот там я раскрылся в своей борьбе, можно даже книгу написать – «Моя борьба», что я и сделал. «Мемуары двоечника» – это и есть, по сути, моя борьба со школой.

– Тогда возникает вопрос: в ваши детские годы это был протест против системы в принципе? Или это протест именно против… вот этого пучка?

– Ну, наверное, против пучка. Уж как-то очень злобно ко мне там относились.

– А обучение?

– У меня были прекрасные одноклассники. Несмотря на то что они вместе со мной хулиганили, они еще и немножко учились. Что касается меня… Моей задачей было не получить знания, а обмануть сначала папу с мамой, а потом учителей. Папу с мамой не удавалось.

– Зато папе с мамой удавалось обмануть вас.

– С первого по десятый класс у меня проверяли уроки родители.

– Ничего себе.

– Да, с первого по десятый класс, когда я уже курил по две пачки сигарет.

– У них время-то было проверять? У папы?

– В основном это делала мама. Но даже она начала понимать, что меня контролировать бесполезно. Столько всяких дел интересных. Хоккей во дворе. На телефонную станцию можно было залезть, проволоку украсть. Помойки такие отличные, где можно было какие-то штуки наковырять. И вот вместо всего этого я должен был заниматься уроками. Но я приспособился. Быстро что-то делал и уходил гулять. Мама приходит с работы: «Ты уроки сделал?» А я уже все, я уже размяк. Мама спрашивает: «Ну сколько будет дважды два, Миш?» – а я просто не понимал, что она спрашивает. Естественно, маме убить меня хотелось. Понимаю.

– Наказание за такое состояние души следовало?

– Вся моя жизнь наказание. Сейчас слеза должна потечь.

– И все же.

– Наказание было, когда мама уже теряла всякое терпение. Она взывала к папе: займись, разберись, безобразие! И папа сразу начинал на меня орать.

– То есть мама убеждалась, что сын ничего не знает, ничего не понимает…

– Ну да.

– …и обращалась к папе.

– При этом сама она пыталась влезть во все. Со мной мама заново прошла школу. Наверное, поэтому сейчас она кроссворды отгадывает просто вот так, не глядя. Берет и заполняет эти клеточки, ей даже вопросы особо не нужны.

А папа… Когда она вместе с папой этим занимается, это выглядит так. Мама говорит: «Вот река. Пять букв, на “В” начинается, третья “Л”, последняя “А”». А у папы всегда единственный вопрос: «Это по вертикали или по горизонтали?» Все, на этом его участие заканчивается. Или скажет: «Река». А мама – энциклопедист. Короче, когда ее терпение иссякало, она говорила…

– …папе.

– Да. Она говорила папе: «Разберись». И папа начинал на меня орать открытым звуком. Так, что стены тряслись. Соседи, наверное, думали, что убивают. Но я прекрасно понимал… чувствовал… Это всегда же чувствуешь…

– Понимал что?

– …особенно, когда ты весь в борьбе рос.

– Так понимал что?

– Что нулевая энергия в этом крике.

– То есть он просто… пар в свисток?

– Да. Папа обозначал воспитание, а я обозначал раскаяние. То есть он орал, а я страдал.

– Может, это все для мамы было?

– Естественно.

– Спектакль такой разыгрывался для мамы.

– Ну… вся жизнь – фарс. Потом уроки папа должен было проверить. И тут тоже… Это я сейчас понимаю, что к чему. Мама говорит: «Пойди…» Папа: «Да не надо». – «Нет, проверь у него уроки». Папа: «Я не хочу». – «Ты…» – «Хватит!» Ему хотелось посмотреть футбол или, там, сидит, дремлет у телевизора, и на тебе, уроки.

Я довольно быстро просек, что папа точные науки не очень хорошо понимает, и моя задача была – внятно нести ахинею. Как только он слышал внятность, он кивал. Я нес что-то вроде «базис эрозии, основанный на субстральных эквивалентах региональной зональности…»

– И ваш папа при этом смотрел на вас?

– Нет, он смотрел…

– …в телевизор?

– Ну, наверное. Когда он слышал монотонную хрень, все было нормально. А как только я начинал бякать, мякать… На самом деле папа таким образом учил меня, сам того не зная, каким-то основам актерского искусства. И вот этому он меня научил. Но в школе с базисом эрозии не прокатывало. Они там, видно, что-то знали про этот базис. В общем, трагедии сплошные.

– И как вам такая система воспитания с высоты прожитых лет? Правильно папа поступал?

– Я с папой совершенно согласен. Правда, он это уже к появлению внуков понял: что все генетически заложено в человеке. Что есть, то есть. И главное – не мешать. Все.

– То есть какой человек родился, вот такой пускай и будет.

– Что заложено, то разовьется.

– Воспитывать не нужно.

– Не нужно. И действительно, мои дети, его внуки, они как-то сами выросли. Про Андрея мы вообще говорим, что в семье не без урода. Потому что он очень строгий педагог, в МГУ преподает. У него по 150 двоек на каждом экзамене получают. Потому что он трепетно…

– Он строг.

– Да, строг. И он постоянно учится. Везде. Вот идет по улице и говорит: «О, этому можно поучиться».

– И откуда такая генетика вылезла?

– Ну, я же сказал: в семье не без урода.

– Так.

– Хотя у нас в роду были какие-то юристы, по папиной линии. Как у Жириновского. У него папа юрист…

– Припоминаю, да.

– …хотя этим он пытается скрыть, что еврей. А у меня по папиной линии все евреи, и я этого не скрываю. И среди них были юристы. И вот по этой линии, возможно, как-то зацепился ген.

– И этот ген, значит, способствовал тому, что ребенок стал…

– Стал умным.

– И продвинутым в юриспруденции.

– Да.

– А теперь еще и других учит.

– Да. А дочка, она тоже как-то самостоятельно выросла. Но в ней больше нашего гена. Саша, конечно, училась не так, как Андрей, не с таким удовольствием. Но в школу ходила с удовольствием. Потому что там была тусовка, там было интересно. Изменилось время, уже не было такого давления. Когда я ее утром будил, а она вся в соплях или кашляет, я говорю: «Давай не пойдешь…» – «Нет, что ты, все нормально…»

– То есть ей там было интересно.

– Да. А вот я, чтобы в школу не пойти, градусник тер об одеяло, чтобы показал 37 и 2 хотя бы. К лампочке прислонять нельзя, я и детям это говорил – если к лампочке прислонить, может лопнуть. Или, если вовремя не отдернешь, у тебя будет 47 температура, и тебе не поверят. Так что лучше об одеяло тереть.

– Угу.

– Или еще есть еще такая штучка – щипать себя ногтями.

– Так, так, так. Рекомендации от Михаила Ширвиндта.

– Ну, сейчас дети с удовольствием в школу ходят, а в мое время это было необходимо. Мы щипали себя ногтями за уздечку носа, у ноздрей.

– Так.

– Больно-больно. Сначала появляются слезы, потом ты начинаешь чихать. И через пять минут…

– И через пять минут симптомы.

– Ты сидишь такой на уроке: «Марьиванна…» – весь в соплях захлебываешься. «Марьиванна, мне очень плохо».

– И Мария Ивановна понимает, что лучше спровадить такого ученика домой, чем терпеть его выходки.

– Да. Она говорит: «Иди, иди домой». И тут же какой-нибудь Петька говорил: «Можно я его провожу? Ну, мало ли».

– Естественно.

– И Петька тоже валил со мной, или я с Петькой. Кто быстрее начихает себе эту самую простуду.

– А потом пошли вот эти взорванные унитазы.

– Да. Но это уже отдельная история. Сейчас детям это не нужно. Они, еще раз скажу, с удовольствием ходят в школу, потому что там свободно. Разные знания они там получают. И это уже никак не связано с их отношением к школе.

– То есть вы думаете, что ваша бурная протестная деятельность, она все-таки была связана со временем, а не с чертами характера?

– Ну, наверное, да. Потому что сейчас как-то все у них по-другому в школе.

– Вообще-то представить вас хулиганом довольно сложно. Благообразный такой образ. Но я выяснила, что некоторые известные люди из вашего окружения в школьные годы тоже совершали некие действия… похожие на то, что было с вами. Я сейчас зачитаю вам отрывочки, а вы попробуйте угадать, о ком идет речь.

– Так. Интересно.

– «В тринадцать лет курил тайком в туалете общежития. Отец, узнав об этом, отвесил ему такого пинка, что после этого он несколько дней не появлялся дома». О ком речь?

– Ленин. Ленин курил.

– Напомню: из вашего окружения.

– А Ленин всегда со мной.

– Это понятно, но все же?

– Хорошо. Не Ленин. Но если не Ленин, то кто? Надо так спрашивать.

– Но если не Ленин, то кто это был? Подсказываю: имя то же.

– Как у Ленина или…

– Как у Ленина. Такое же.

– Неужели Путин?

– Владимир… Путин с вами, видимо, хулиганил в детские годы?

– Не со мной, но с некоторыми моими знакомыми да, пересекался.

– Подумайте, а если не из политиков?

– Просто то, что вы сейчас процитировали, делали все Владимиры, которых я знаю. Курили и…

– Хорошо, открою тайну. Это был Владимир Пресняков.

– Младший или старший? Еще вопрос.

– Младший.

– А, ну так я его и воспитывал. Младшего. Вот и воспитал.

– Да, возможно, плод вашего воспитания. Следующий вопрос. «Катался на коньках, цепляясь сзади за борта грузовиков. Так, что искры летели…»

– Ну, сейчас уже не покатаешься за грузовиком. Когда я был маленький, действительно были возможности. Подскажите имя.

– Михаил.

– Э… Ефремов?

– Державин.

– Ну, вас бросает. То Пресняков, то Державин.

– Нас всех бросает.

– Сказали же: из вашего окружения. То есть из моих сверстников. Хотя с Державиным я играл в хоккей… Это был самый счастливый день в моей жизни. Меня тогда выгнали из школы… долгая история, и я играл в хоккей с Державиным. И еще с такими людьми… Сам до сих пор не верю. Не расскажу. Это в книге моей есть. И это правда был самый счастливый день.

– Ну, хотя бы парочку-троечку имен.

– А там всего двое было.

– Хорошо, одно имя назовите.

– Одного звали Валерий. Те, кто знаком с хоккеем, уже хватаются за сердце. А те, кто не в курсе, пусть книгу читают.

– Отлично. Харламов?

– Смотрите-ка, вы знаете.

– Давайте дальше. «В третьем классе написал в Московский зоопарк, чтобы ему выделили пони для школьной постановки».

– Имя?

– Ну уж совсем… Как в школе, «Угадайка». Сергей.

– Пони для школьной постановки… Сергей…

– Сергей Урсуляк.

– Урсуляк? Нет, он не мог. Он учился в школе в Магадане. В Магадане нет пони.